После первого сеанса из транса не вышел.
Сейчас лежит в реанимации без сознания. Все!
- Бредятина какая-то! - аналитик стукнул кулаком по столу. - Я
понимаю, если б это у него были заложено на последних уровнях, ну ладно,
чего у них там не бывает! Но ты обратил внимание, где у него все это
лежит?!
Консультант успокаивающе-погладил приятеля по руке, он не был склонен
предаваться отчаянию, выходить из себя. Он навидался за свой век много
разного, тысячи больных прошли через его руки. И все же случай особый, да
и интуиция подсказывала - здесь нет и следов болезни, этот парень
здоровяк, каких поискать! И потому он решил пойти по самому простому пути.
- Надо запросить Центр, - предложил он.
Аналитик вытаращил на него глаза.
- Ага, разбежался, сейчас они тебе выложат подноготную! - почти
выкрикнул он в лицо другу.
Помощник не вмешивался в этот разговор. Ему своих забот хватало. По
показаниям датчиков реанимационной он знал, что пациент так и не пришел в
себя: И все же он почти машинально набрал на клавиатуре кодированный
запрос в Центр и теперь, - держа указательный палец между двух кнопок -
сброса и отсыла - ждал, какая поступит от шефа команда.
- Ты переучился, мой милый, - наступал аналитик, - ты позабыл
арифметику! Этому парню сейчас тридцать шесть, так? Уровень восприятия -
преднулевой, сам знаешь! То есть он видел все это, если он вообще что-то
видел, в самом раннем младенчестве, так?! А глубина - свыше двухсот лет.
Ну что, считать разучился?!
Консультант не сдавался.
- А если он вместе с мамой и папой участвовал в голопредставлении, а?
Как думаешь? Там ведь сценарии самые безумные бывают!
- Ага! Участвовал в голопредставлениях двести лет назад, когда ни его
самого на свете не было, ни представлений этих дьявольских!
- Не горячись! Иногда решения бывают настолько простыми, что потом
сам себя будешь ругать за горячность, чего ты распсиховался? Мало ли что,
попался непредвиденный, вариант... а до этого у тебя всегда, что ли, были
готовые рецепты?! И потом, не хочешь делать запроса, перекинь ты его к
центровикам, пускай у них мозги скрипят!
Аналитик разом успокоился, даже обмяк как-то, расплылся в своем
передвижном кресле. Но отступать ему было стыдно. И он махнул ассистенту.
- Ладно, бухнемся еще разок в ноженьки, давай, запрашивай!
Палец помощника уперся в кнопку отсыла. Что-то буркнуло, щелкнуло.
Ответ появился на экране почти сразу:
ВНИМАНИЕ!. ВРАЧЕБНАЯ И ГОСУДАРСТВЕННАЯ ТАЙНА!
ИНФОРМАЦИЯ МОЖЕТ БЫТЬ ИСПОЛЬЗОВАНА ЛИЩЬ В МЕДИЦИНСКИХ ЦЕЛЯХ С
ПОСЛЕДУЮЩИМ ИЗЪЯТИЕМ ИЗ ПАМЯТИ! ПОДТВЕРДИТЕ СОГЛАСИЕ.
- Нет, я уж лучше выйду! - заявил ассистент.
Никто не имел права удерживать его. И он вышел.
- Я тоже пойду, - тихо проговорил консультант.
Губы аналитика скривились в горькой усмешке.
Он подался вперед.
- Заварил кашу и бежишь теперь?!
- Ты и один справишься, - сказал консультант и закрыл за собой дверь.
Аналитик подъехал к клавиатуре машины. Положил на нее длинные
ухоженные пальцы. Он размышлял совсем недолго - на его месте было бы
смешно отказаться после запроса, он потерял бы к себе уважение, если бы
отказался. Оставалось одно - дать согласие, которого от него никто не
требовал, но которое могло хоть в какой-то степени прояснить картину. И он
его дал.
Экран высветился на несколько долей секунды. Но аналитик успел
прочитать то, что появилось на нем:
ГЛУБИНА ПАМЯТИ ПАЦИЕНТА-ДВЕСТИ СОРОК ТРИ ГОДА ОДИННАДЦАТЬ МЕСЯЦЕВ ДВА
ДНЯ. ДАЛЬНЕЙШЕЕ РАЗГЛАШЕНИЮ НЕ ПОДЛЕЖИТ.
Длинные пальцы нервно забегали по клавиатуре. В Центр полетел запрос:
"О какой памяти идет речь - родовой, передаточной, надслойной..." Ответ
вспыхнул, казалось, еще прежде, чем закончился вопрос:
ДВЕСТИ СОРОК ТРИ ГОДА ОДИННАДЦАТЬ МЕСЯЦЕВ ДВА ДНЯ-ГЛУБИНА ЛИЧНОЙ
ПАМЯТИ ПАЦИЕНТА. ПО ИСТЕЧЕНИИ ДВУХ ЧАСОВ С МОМЕНТА ПОЛУЧЕНИЯ ИНФОРМАЦИЯ
БУДЕТ ИЗЪЯТА ИЗ ВАШЕГО МОЗГА. ПРИСТУПАЙТЕ К ОПЕРАЦИИ.
ВНИМАНИЕ! ПАЦИЕНТ НЕ ДОЛЖЕН ЗНАТЬ РЕЗУЛЬТАТОВ МНЕМОСКОПИИ!
По лицу аналитика, сверху вниз, ото лба к подбородку, пробежала капля
пота, затем еще одна и еще... Он утерся рукавом халата, переключил экраны
на реанимационную. Надо было начинать операцию.
Но он никакие мог собраться, руки дрожали, перед глазами все
мелькало. И принес же черт этого парня именно к нему! Ну почему так
получилось?! За что?! Он будет знать об этих всех делах лишь два часа,
потом он навсегда забудет о них! Но надо выдержать эти два часа, надо
заставить себя лишить этого парня его же личной памяти, пускай и совсем
далекой, пускай и младенческой, неосознанной... но почему должен сделать
это именно он?! И какого черта он полез в Центр со своими запросами!
Какого черта он сегодня решил пригласить эту старую свинью, своего
давнишнего приятеля, так ловко улизнувшего! Нет, все это ерунда, эмоции!
Надо делать дело! С такой памятью жить нельзя! Если она вырвется из-под
гнета, выльется в сознание из тайников подсознательных хранилищ, этот
парень или свихнется или наложит на себя руки! Возвращение такой памяти
искалечит его, изуродует нравственно, психически! Как он будет жить? И
сможет ли он вообще жить, не наложит ли на себя руки?! Нет, там в Центре
все знают, там давно все решили, и они правы - нельзя допустить, чтобы он
все вспомнил, это станет трагедией для него! Это будет его казнью!
Длительной, растянутой на всю жизнь! А может, и совсем короткой, кто
знает, как он будет реагировать на все, эта жуть его захлестнет, удушит
мгновенно, а может, она будет тисками сжимать его мозг - день за днем,
неделя за неделей, год за годом?! Нет, он не имеет права обрекать этого
парня на лютую и жестокую казнь! Он - обязан вытравить из его мозгов всю
мерзость, что застряла в них! И он это сделает!
Аналитик оторвал глаза; от покрытого крупной плиткой пола. К
уставился в экран.
Там, в реанимационной, на самом краю бескрайней автобиокровати сидел
мускулистый и жилистый мужчина. Сидел и смотрел прямо в глаза. И трудно
было поверить, что всего несколько секунд назад этот человек лежал без
сознания, был полумертвым.
Аналитик невольно, подался назад, откинулся на спинку кресла.
Непредвиденное обстоятельство могло лишь осложнить дело. Хотя по большому
счету для мнемохирурга не имело значения - в сознании ли пациент или без
сознания. Какая разница - ткань мозга совершенно бесчувственна, в ней нет
нервных окончаний, способных засвидетельствовать боль... Вот сейчас он
подключится к психоусилителю, нащупает нужный участочек - совсем
крохотный, для которого миллиметры и микроны это исполинские величины, и
блокирует его, а потом и погасит, умертвит вместе с хранящейся в нем
совершенно ненужной информацией. И все это-дело нескольких минут, пациента
не надо будет переводить в операционную, ведь поле психоусилителя
действует на всей территории мнемоцентра. Да, пора!
Но аналитик - мнемохирург не мог оторваться от этих спокойных и
невероятно глубоких серых глаз, он не мог оторваться от созерцания этого
самого обычного русского лица, каких встретишь сплошь и рядом тысячами:
небольшой прямой нос, прямые ровные брови, без взлетов и выгибов, прямые
полусжатые губы, сомкнутые, но не стиснутые, не змеящиеся, не стремящиеся
облобызать, а обычные, простые, человеческие, волевой подбородок, явно не
"агрессивный", не выпирающий утюгом вперед и потому не обязывающий хозяина
пыжиться и строить из себя супермена, но и не покатый, характерный для
мягкотелых женственных особ, а тот, который можно была бы назвать именно
"золотой серединой", славянские скулы, не вздымающие щеки к глазам, а
ровные, почти не приметные, высокий лоб, без залысин, уходящих к макушке,
и морщин, ровный, чистый... чистый, если не считать белого шрама, идущего
от переносицы над правой бровью к виску, шрама заметного, бросающегося в
глаза, но не уродующего лица, а лишь придающего ему своеобразность и
мужественность... Да лицо было самым обычным, простым, такие можно
повстречать в любом уголке мира и не заметить, мимо пройти. Но аналитик
совершенно ясно видел, что мимо человека с этим лицом он никогда бы не
прошел, обязательно бы оглянулся, ибо при простоте и даже русской мягкости
черт оно было наполнено чем-то настолько глубоким, внутренним, что
приковывало к себе - в этом лице, особенно в этих чистых глазах жила
память вовсе не тридцати шести лет, и даже не двухсот сорока с лишним, а
память самого народа, сохранившего себя, пронесшего свое естество сквозь
тысячелетия, через века мук, войн, боев, побед и поражений, песен и слез,
через десятилетия беспощадного геноцида, направленного на полное
уничтожение всех и всякого, народа выжившего, вздохнувшего полной грудью и
сказавшего на весь мир: мы все братья! Но было в глазах и свое, личное,
выстраданное, накопленное за непростую жизнь... Теперь ко всему этому
прибавлялось и еще что-то, непонятное, невыразимое и оттого пугающее.
Аналитик вдруг понял, что свершилось то, чего не должно было
свершиться, чего нельзя было допустить: крохотная капелька памяти,
занявшая всего. около часа экранного времени, вытекла из тайников
подсознания, проникла в самое сознание, стала реальностью, живущей в мозгу
этого очнувшегося человека... И аналитик понял еще одно, вернее, он
догадался об этом - невидимая микроскопическая капелька или сожжет, или
разъест это большое и сильное тело, высушит мозг или разорвет его изнутри
мощнейшим зарядом. И он включил психоусилитель. Операция должна быть
сделана, чтобы ни произошло, какие бы он ни испытывал сомнения, какие бы
терзания ни мучили его душу. Он обязан пустить в ход спасательный
психоскальпель, ради торжества самого Добра, ради того, чтобы вычеркнуть
из этого человека, а значит, и из этого мира пускай и небольшую по мировым
меркам, но все же существующую часть Зла.
Он резко усилил напряженность поля, подкатил свое кресло к угловой
стойке, над которой сферой покачивался белый хирургический шлем с
вмонтированным в него телепсихоскальпелем - незримым, проникающим сквозь
любые материальные преграды, будь то кирпичная, бетонная или свинцовая
стена, или же костная ткань черепа, кожа, мышцы, оболочка мозга...
Протиснул седеющую голову в узкое отверстие шлема, сразу почувствовал себя
увереннее, спокойнее, позабыл о страхах, тревогах, сомнениях. Подключил
шлем к блоку нейроанализаторов, отрегулировал видимость, будто разом
уменьшившись в миллионы раз, погрузился в глубины мозга пациента, не
вставая при этом из собственного передвижного кресла. Он знал заранее
направления, по которым ему надо следовать, чтоб не заблудиться в дебрях и
переплетениях, он ориентировался в человеческом мозгу не хуже, чем
ориентируется заправский охотник в родном, пусть и бескрайнем, дремучем
лесу. И он шел, он спешил к тому самому участочку, который надо было
убрать из этого здорового могучего леса, который своей гнилью и
разложением мог погубить весь лес, мог превратить его в дряблое и
булькающее болото, страшное своими трясинами, омутами... этого нельзя было
допустить.
Но почти сразу же он почувствовал, что сам мозг сопротивляется ему,
что он не желает вмешательства в свою сущность, в свое естество, пусть это
вмешательство будет и самым доброжелательным, исцеляющим. И это было новым
в его практике! Аналитик-хирург вдруг ощутил совершенно определенно, что и
его самого и неуловимо-призрачный психоскальпель выталкивает из мозга
какая-то необъясненная и необъяснимая сила. Он насторожился, увеличил
почти вдвое напряженность психополя, ринулся вперед к страшному очагу
будущей болезни... Но не сдвинулся и с места, напротив, его стало вдруг
выталкивать наружу, медленно, но неостановимо и жестко. Это было
непостижимо, это выходило за все существующие грани. Сегодня все выходило
за грани! И он не мог больше позволять себе удивляться. Он лишь
сопротивлялся этой невидимой и непонятной силе, пытался преодолеть ее. Но
не хватало ни его усилий, ни мощности психоусилителя. Он опоздал! Надо
было делать операцию, когда этот человек лежал беспомощным, с отключенным
сознанием!
Впрочем, и сейчас не поздно сделать необходимое, исправить ошибку. Он
послал вызов ассистенту... Но в тот же миг почувствовал, как хирургический
шлем поднимается вверх - сам по себе, без его воли. И он увидел этого
человека, пациента, стоящего перед ним и держащего шлем в руках.
- Не надо ничего делать, - сказал пациент мягко, - не надо. Все будет
нормально, все будет в порядке, я себя чувствую значительно лучше, доктор,
а я себя знаю, поверьте!
Пациент повесил шлем на место. Подошел к клавишному пульту
психоусилителя, отключил питание. Аналитик следил за каждым его движением
и не верил глазам своим.
- Для нас обоих сегодня многое открылось, - сказал пациент, щуря
серые глаза. - Но для меня открылось чуть больше, чем для вас, доктор. И я
не хочу ничего забывать. Я и так прожил тридцать шесть лет, многого не
зная о самом себе. А теперь вот узнал.
Он присел в кресло, на котором до того сидел друг-консультант,
расслабился. Он уже успел натянуть на себя простенький летный
комбинезончик, серый и неприметный, легкие ботиночки, и потому совершенно
не был похож на пациента Мнемоцентра, на больного или страждущего. Только
у виска подергивалась нервически маленькая жилка. Да губы были сжаты
плотнее обычного. Но он вполне владел собой. Аналитик это видел ясно.
- Если бы вчера мне кто-то сказал, что я родился двести сорок два
года назад, я бы не стал даже смеяться над глупой шуткой! Но мне и сейчас
не смешно, поверьте! - Его глаза были и впрямь серьезны, а лицо даже
мрачно. - Ну да ладно, доктор! Вы все равно через час и двадцать минут обо
всем забудете. Так что я вам доскажу конец истории. Того самого малыша
подобрал тридцать шесть лет назад автомат-транспортник за триста парсеков
от ядра нашей Галактики, в такой глухомани, что никто здесь на Земле не
поверит никогда даже в саму возможность существования такой глуши! Но не в
этом дело! Транспортнику пришлось сожрать все собственное топливо и весь
транспортируемый груз, чтоб сигануть сквозь сверхпространственные
структуры к Солнцу. Он чуть не накрылся, но он доставил малыша на Землю. И
вот, видите! - Пациент развел руками. - Никто не скрывал, что мои родители
погибли в Дальнем Космосе, мне так и говорили... Не говорили только, что
было со мной и как они погибли. И вот я узнал! С вашей помощью. И я не
хочу вновь обретать беспамятства, нет! Так что вы, доктор, извините меня.
Аналитик слушал, кивал, поддакивал, но в голове у него вертелось
свое, неприятное и тягостное. Мало того, что этот парень так и останется
непрооперированным, несущим в себе болезненную память, ему самому, старому
и опытному врачу, влепят хорошенько по первое число за допущенные промахи,
обязательно влепят. Ну и пусть! Аналитик отмахнулся от навязчивых мыслей.
Что он, мальчишка, что ли, разве ему привыкать!
- Да вы совсем меня не слушаете, - проговорил пациент и заглянул в
глаза собеседнику. - Что с вами? Вам плохо?
- Не обращайте внимания, продолжайте, - ответил аналитик.
Пациент грустно и натянуто улыбнулся.
- Да, собственно, у меня - все, - сказал он. - Теперь дело за вами.
- За мной?
- Да, именно за вами, - подтвердил пациент. - Мне нужна точная
мнемограмма, доктор. Надеюсь, вы меня понимаете?
Аналитик не понимал ровным счетом ничего. У него начинала болеть
голова от переизбытка впечатлений за сегодняшний день. И он ничего не
делал, чтобы избавиться от этой боли, терпел ее покорно и безропотно. Он
был не в себе.
- Я должен совершенно точно знать координаты того места, доктор.
- Зачем они вам?
Пациент отвел взгляд, положил руки на колени. Его пальцы стали
выбивать легкую ритмичную дробь, в такт которой покачивалась голова и
мысок левого ботинка.
- Зачем они вам; что вы задумали? - переспросил аналитик, подаваясь
вперед.
Пациент посмотрел на него с почти нескрываемой иронической улыбкой.
- Вы же психолог, специалист в области душ человеческих и всякого
такого... неужели вам надо объяснять? - сказал он тихо.
- Я не имею права! - уперся аналитик.
Улыбка пациента стала шире.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86