Дженит сокрушалась, что вынуждена оставить дочь одну, но чувствовала, что ехать до Монреаля на машине не в состоянии. Она была совершенно без сил, а когда она уставала, в машине ее укачивало.
Много лет назад Хетер где-то прочитала, что наступает время, когда человек должен сказать свое слово, иначе он обречен на гибель. И такое время наступило. Дед все еще был очень близок ей; но, вспоминая его, она не испытывала скорби. Он умер так, как хотел бы умереть. Мать себя не помнила от горя, не сознавая, что горюет прежде всего о себе. Дженит понемногу теряла близких и оставалась лицом к лицу с жизнью, которую сама себе выбрала.
И вот, когда Хетер оказалась в Галифаксе одна, вдруг, словно по сигналу судьбы, начала складываться ее собственная жизнь. Мать и Хантли уехали, а на следующий день Поль и Хетер без колебаний и без лишних речей внезапно решили пожениться. Хетер читала по глазам Поля, как ему тяжко, что у него нет ни работы, ни денег, и впервые в жизни решилась сказать все, что думает, и сказала веско. Она идет на риск с открытыми глазами, зная, что не отступится. Она так любит Поля, что готова жить его жизнью. Мужчине этого не понять, у мужчин работа и неуемная, подстегивающая жажда деятельности.
Поль пошевелился во сне и всхрапнул. Хетер озадаченно поглядела на него. И тут же лицо ее расцвело озорной, счастливой улыбкой. Она приложила пальцы к его губам и сомкнула их, но рот его сразу же приоткрылся снова, снова раздался безмятежный храп, и в этом звуке было такое милое самодовольство, что все вокруг потеплело, повеселело, и Хетер почувствовала, что Поль стал ей еще ближе.
— Ах, милый,— прошептала она,— только подумать, что это ты себе позволяешь!
Поль зашевелился, открыл глаза и посмотрел на Хетер, как будто вовсе не спал. Она поддразнила его:
— А ты храпел.
— Ну да!
— Храпел, храпел, не отнекивайся! От своего храпа и проснулся.
— Я проснулся потому, что думал о тебе.
— Подумал обо мне и сразу захрапел.
Поль смотрел на нее серьезно, и Хетер прижалась щекой к его щеке. Она почувствовала, как сразу ожило его тело, когда он повернулся и обнял ее, почувствовала его руку у себя на спине. Чудесные руки, такие нежные, такие сильные.
— Ты правда думал обо мне?
— Да.
— Во сне?
От сна у Поля и следа не осталось. «Интересно, он всегда так сразу просыпается?»— подумала Хетер.
— Я проснулся оттого, что кое-что понял,— проговорил он.— И, пожалуй, стоит тебе это сказать.
— Что?
Он помолчал с минуту.
— Я тебя люблю.
Слова эти прозвучали странно. Будто они подтверждали очевидный факт и произнесены были тоном, каким Поль говорил только о том, в чем был бесспорно убежден. До сих пор он никогда не объяснялся Хетер в любви. Она понимала, что он ее любит, но ей приходилось гадать, сознает ли он это сам.
— Милый,— шепнула Хетер.
Тихонько лежа рядом с Полем, она ощутила, как сонно шевельнулись мышцы его рук, как они напряглись, когда он прижал ее к себе, ощутила, как тверды его грудь и бедра, услышала, как короткая дрожь, будто заряд энергии, пробежала по его телу, и почувствовала себя маленькой и хрупкой в его нежных объятиях. Он сказал, что кожа у нее как шелк, и слышать это было радостно — кто знает, может, так и есть? Ведь он никогда не льстит ей. Может быть, ему хорошо оттого, что рядом не какая-нибудь другая девушка, а именно она, упругая, с гладкой кожей? И Хетер лежала затаив дыхание.
— Навсегда,— произнес Поль медленно.— Я это понял, когда проснулся. Вот уж не думал, что так случится, но это так. Я знаю, я полюбил тебя навсегда, и теперь уже не я сам по себе, а мы вместе. И я подумал, что надо тебе об этом сказать.
После долгого молчания она прошептала:
— А ты не жалеешь?
— Чего же жалеть, раз это факт?
Хетер приникла губами к жилке, пульсирующей у него на шее. Поцелуй был долгим и медленным, а в мозгу у нее звенели только что сказанные им слова, каждое в отдельности. Подняв голову, ока хитро улыбнулась.
— Дорогой, я обожаю, когда ты говоришь мне такие вещи.
— Я говорю то, что есть.
— Ты любишь меня, потому что я факт.
— Я люблю тебя, потому что ты — это ты. Потому что ты такая красивая. Потому что...
— А вот Даффи говорит, что я коротышка. И что рот у меня чересчур большой.
— Дура твоя Даффи. Как раз это и красиво.
— Мне следовало бы подрасти для тебя хотя бы дюйма на четыре.
— А мне тогда на пять.
— Знаешь, милый, я подозреваю, что ты только и стремишься меня во всем превзойти. Ведь ты меня и ласкаешь так, будто хочешь доказать, что мне от тебя не вырваться.
— Ты себя недооцениваешь.
— И все-таки, разве я красивая? У меня глаза слишком широко расставлены.
— Не существует такой совершенной красоты, у которой не было бы какой-то необычности в пропорции 1;
— Где ты это вычитал? Мне нравится,— и вдруг она сказала серьезно:— А как бы мне хотелось, Поль, быть для тебя по-настоящему красивой.
— Но ведь так и есть! Я все в тебе люблю и открываю все новое и новое!
— Я так счастлива, прямо не знаю, как и выдержу, только ради бога, не люби меня потому, что я — факт.
— Ты — самый важный факт из всех, что мне известны.
— А ты — самый серьезный из тех, что знаю я. Поль... мне так хочется, чтобы ты отдохнул. Я...
— А* что я сейчас делаю? И все по твоей милости.
— Я хочу, чтобы тебе было весело. Чтобы ты валялся на спине, сколько вздумается, и смотрел на небо. Чтобы ты всегда делал то, что тебе хочется, и ни о чем не беспокоился. Нет, правда, я должна что-то сделать с этой твоей ужасной серьезностью.
— Хетер, помнишь вчера на берегу?
— А что?
— Я поговорил с рыбаками, повернулся и увидел, как ты сидишь на камне одна, ждешь меня. И вдруг я понял: теперь у меня есть дом.
Дразнящая улыбка сошла с ее лица. Глаза их встретились.
— Но это опасная иллюзия,— продолжал Поль спокойно.— Передо мной еще очень длинный путь.
— Знаешь, я, пожалуй, полюблю теперь запах сушеной трески,— сказала Хетер.— Сначала он показался мне отвратительным, а теперь нравится. А тебе?
Он прикрыл ее руку своей.
— Ты знаешь, у меня нет денег, нет даже работы. Ты уже вчиталась в мою рукопись и понимаешь, что вряд ли от нее можно чего-нибудь ждать. Я-то надеялся...
— Нет, Поль! Нет! То, о чем ты пишешь, замечательно!
Их снова что-то разделило, каждый это чувствовал и хотел сбросить это ощущение. Поль покачал головой.
— Я говорю то, что есть, Хетер. Так было и когда мы поженились, но тогда я об этом не говорил, считая, что ты сама все представляешь. Наверно, я никогда не
1 Бэкон Ф. Соч.: В 2 т. М., 1972. Т. 2. С. 450. 13*
смогу дать тебе то, к чему ты привыкла у Метьюнов. Ты понимаешь, что это значит? Хотя когда-нибудь...
— А почему ты обязан мне что-то давать? Чего ради?
Хетер начала закладывать край простыни в складки и не сводила глаз со своих рук, стараясь не встретиться взглядом с Полем.
— Я не могу требовать, чтобы ты жила со мной в какой-нибудь комнатушке,— продолжал он.— И я не собираюсь пользоваться твоими деньгами, ты это знаешь. Иначе мне пришлось бы себя поломать. Я давно стараюсь убедить себя, что когда-нибудь сумею обеспечить нам с тобой приличную жизнь, но не хотел говорить об этом, пока не буду уверен. И вдруг в Галифаксе...— Он замолчал и тоже стал смотреть на ее пальцы, перебирающие простыню.— Ты представляешь, что скажет твое семейство, когда выяснится, что мы поженились?
— Да,— сказала Хетер спокойно и оставила простыню.— Я думала об этом. Но мне все равно. Ведь... Поль, что бы они ни устроили, ты не должен принимать это близко к сердцу.
Несколько минут оба молчали, и Хетер наблюдала, как Поль, взъерошив пальцами волосы, собрался одеваться. Встав с постели, он сказал:
— Меня не слишком волнуют деньги. Но ради тебя мне хотелось бы иметь известность. Я был уверен, что не вправе делать тебе предложение, пока не начну печататься. Если бы я стал писателем, это оправдало бы тебя в глазах твоей семьи и в твоих собственных. А теперь нам сначала предстоит выдержать выволочку, а уж потом я должен буду доказать тебе, себе и всем остальным, что способен добиться, чего хочу.
— Ты это уже доказал.
— Нет,— ответил он,— не доказал. Работа писателя не похожа ни на какую другую. Сколько ни трудись, без таланта ничего не сделаешь! Вот я и должен выяснить, есть у меня талант или нет.— Он взялся рукой за перекладину в ногах кровати и посмотрел Хетер прямо в глаза.— Я принадлежу тебе навсегда, Хетер. А ты мне — нет. Ты по-прежнему свободна. Пусть мы даже женаты, ты все равно...
Она потянулась и закрыла ему рот рукой.
— Дорогой,— сказала она,— иногда ты рассуждаешь, как набитый дурак.
43
На следующий день погода испортилась, и Хетер с Полем выехали из Персе под проливным дождем. К тому времени, когда они добрались до Ривьер-о-Ре-нар, сильно похолодало, и Поль заметил, что ветер изменил направление. В Мон-Луи дождь перестал и с Лабрадора через залив задул сильный северный ветер. Волны обрушивались на берег, заливали дорогу, а море светилось тем холодным тусклым блеском, какой Полю приходилось не раз наблюдать у берегов Ньюфаундленда. Дорога обогнула полуостров, они приближались к дельте реки Св. Лаврентия, но норд преследовал их, становилось все холоднее. Когда Поль и Хетер добрались до Кап-Ша, в бесцветном небе уже садилось солнце. Они решили заночевать в поселке и подъехали к старому каменному дому: объявление у дороги извещало, что здесь принимают туристов.
Когда хозяйка дома выяснила, что Поль был моряком, она не знала, как им угодить. Отвела лучшую комнату и послала кого-то из детей затопить там камин. В столовой было холодно, а других гостей не было, поэтому Поля и Хетер пригласили в кухню, и, сидя за большим сосновым столом, они ждали, когда будет готов обед. Кухня оказалась самым просторным помещением в доме. Рядом с плитой стоял огромный медный котел, и все вокруг сияло чистотой. На одной из стен в узкой рамке висело изображение Христа. На полке кухонного шкафа были расставлены изящные, вырезанные из дерева фигурки святых, а сверху шкаф украшали разноцветные кувшины для молока.
Мадам Рошло была высокая женщина с темными, гладко зачесанными волосами и крупными нормандскими чертами лица. Двигалась она степенно, с достоинством. Она накормила Поля и Хетер прекрасным обедом, состоявшим из овощного супа и свежего отварного лосося, и пока они ели, вела с ними беседу. После обеда она предложила распить с ней графинчик вина — превосходного легкого кларета. Ее муж — речной лоцман, и пока Св. Лаврентий свободен ото льда, он дома почти не бывает. У них восемь детей: старший — священник, а второй плавает на одном из судов, принадлежащих Канадской Тихоокеанской железно
нодорожной компании, выслуживается сейчас на помощника капитана. Он-то и привез из последнего рейса два ящика кларета, их судно как раз заходило тогда в Гавр. Когда мадам Рошло говорила о сыне, чувствовалось, что она им гордится. Голос у нее был тихий, она была сметлива, очень наблюдательна и смеялась украдкой, как будто считала смех слишком большой роскошью. В разговоре выяснилось, что хозяйке хочется узнать у Поля, будет ли, по его мнению, война. Поль ответил неопределенно, и она, сурово взглянув на него, покачала головой.
— Если начнется война, сын пойдет в военный флот,— сказала она.
— Значит, ваш сын считает, что война будет?
— Он ведь в Европу плавает,— мадам Рошло пожала плечами.— У меня сын образованный. Он все примечает.
— А многие из здешних мест моряки?— спросил Поль.
— В семье мужа всегда кто-нибудь да плавает,— ответила мадам Рошло.— Его брат погиб в море в прошлую войну. Ну а вы, месье, вы ведь тоже пойдете во флот, если война начнется?
Хетер быстро взглянула на Поля, поворот разговора озадачил ее.
— Придет время, будет видно, мадам. Но, если так случится, наверно, пойду.
— Сын считает, война будет.
— Может, ее не допустят.
— Раз люди в бога не верят, все могут допустить.
— Здесь у вас и другие считают, что война будет?
— Они об этом не думают. У меня одной сын плавает в Европе, так что я — особая статья.
Хозяйка встала, взяла лампу и повела Поля и Хетер наверх, в отведенную им комнату.
— Вам с мадам будет здесь удобно,— сказала она.— Когда муж бывает дома, это наша комната.
Мадам Рошло церемонно пожелала им спокойной ночи и вышла, затворив за собой тяжелую дверь. Когда они остались одни, Хетер сказала:
— Какая красавица!
Поль подошел к камину и присел перед ним на корточки. Он глядел на пылающие ярким пламенем
яоп
дрова, выброшенные морем, и Хетер увидела, что уголки его рта дрогнули в улыбке.
— И с уважением относится к фактам,— сказал он.
— Совсем как ты,— добавила Хетер.
— Вот уж нет! Если бы к нам вторглись немцы и стояли в десяти милях отсюда, она бы все равно пошла копать картошку, когда положено.
— А ты как бы поступил? Поль не ответил.
— Интересно, в Квебеке много таких, как мадам Рошло?
— Хватает пока, иначе мой брат Мариус не подвизался бы до сих пор в политиках-неудачниках.
Хетер опустилась возле Поля на коврик и тоже устремила взгляд на огонь. Она почувствовала, как Поль сжал ее руку.
— Ты все еще француз, правда, Поль? Поль тихо рассмеялся.
— Уж конечно, стану французом, если застряну тут надолго.
— А тебе хотелось бы тут застрять?
— Ты прекрасно знаешь, хочу я чего-нибудь или не хочу, это значения не имеет. Но, конечно, здесь для меня оживает прошлое. Я вспоминаю, как был мальчишкой в Сен-Марке. Такие вот местечки — это и есть Квебек. Возможно, люди в них слишком просты. Возможно, даже суеверны. Зато здесь-то и встречаются такие, как мадам Рошло. Что у нас в городах? Индустриальная революция, запоздавшая лет этак на пятьдесят. Если начнется война...— Он помолчал, но тут же быстро добавил:— Кто знает, наши города могут оказаться настоящими бочками с порохом. Даже думать не хочется, что там может натворить Мариус, если начнет махать зажженными спичками.
— Поль, а почему Мариус тебя не любит? Поль снова рассмеялся.
— Потому что я — наполовину англичанин и, значит, нечист. Потому что он знает — во мне подают голос обе национальности. А для Мариуса чистота расы прежде всего. Наверно, именно поэтому он не желает говорить по-английски. Ведь если оба языка для тебя родные, то невольно и думать начинаешь иначе.
— Скажи, а принадлежать к двум национальностям сразу интересно?
— Понимаешь ли, разделять предрассудки каждой из них невозможно, вот и попадаешь иногда в неловкое положение.
— Тебя и сейчас это беспокоит, как раньше? Поль покачал головой.
— Я слишком долго здесь не жил,— сказал он, глядя в огонь.— По-моему, вообще патриотизм не что иное, как воспоминания детства. А детство всегда чудесно. Нечего удивляться, что политики воспользовались этим чувством и всячески его обыгрывают.
Поль задумался и с минуту молчал; в камине громко трещали дрова, стекла в окнах дрожали под напором ветра. Он встал и выглянул наружу. Кап-Ша, обдуваемый штормовым ветром, тонул в темноте, не видно было ни зги. Вернувшись к огню, Поль снова опустился на корточки.
— Понимаешь, с уверенностью можно сказать только одно. В Канаде, наверно, одного общего патриотизма никогда не будет. Уж очень решительно каждая из наций не приемлет древних богов другой. Так что вряд ли кто-нибудь из канадских политиков сможет уподобиться Гитлеру; если такой и появится, то только в одной части страны. Но случись война...— Он замолчал, пожав плечами.
Не сводя глаз с огня, Хетер спросила, стараясь, чтобы голос ее звучал спокойно:
— Я правильно поняла? Насчет военного флота ты решил?
— Пожалуй, да. Не буду кривить душой. Решил.
— Моего отца убили в восемнадцатом году. Я его даже не помню.— Она обернулась.— Ох, Поль, неужели все начнется сначала?
— Начнется, можешь не сомневаться.— Он встал.— Давай не будем об этом говорить. У меня такие разговоры всю душу переворачивают. Если вырос среди меньшинства, к войне подход особый. Квебек, вступая в войну, будет стараться спасти свой легендарный уклад. На войну пойдут многие. Такие, как Мариус, начнут припоминать англичанам все обиды и оскорбления, нанесенные в ту войну. Такие, как я, будут переживать и за Квебек, и за всю страну. Нет... Давай не будем говорить об этом.
— Поль?
Он посмотрел на Хетер сверху вниз. Свернувшись у камина, она глядела в огонь. Он услышал новую ноту в ее голосе, но она не поднимала глаз.
— Я дочитала твою рукопись,— сказала она. Поль ждал, но какое-то время Хетер молчала. Весь
день она ломала себе голову, что сказать ему насчет его книги. Оба знали, как зависит их будущая жизнь от того, удался ли роман.
— Ну,— не выдержал наконец Поль,— как ты думаешь, можно ее печатать?
— А почему бы и нет?— Хетер продолжала смотреть в огонь.— Некоторые части очень хороши. И стиль у тебя просто великолепный. Когда я читала, я даже забывала, что это ты пишешь.
— Но что-то все же не вышло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
Много лет назад Хетер где-то прочитала, что наступает время, когда человек должен сказать свое слово, иначе он обречен на гибель. И такое время наступило. Дед все еще был очень близок ей; но, вспоминая его, она не испытывала скорби. Он умер так, как хотел бы умереть. Мать себя не помнила от горя, не сознавая, что горюет прежде всего о себе. Дженит понемногу теряла близких и оставалась лицом к лицу с жизнью, которую сама себе выбрала.
И вот, когда Хетер оказалась в Галифаксе одна, вдруг, словно по сигналу судьбы, начала складываться ее собственная жизнь. Мать и Хантли уехали, а на следующий день Поль и Хетер без колебаний и без лишних речей внезапно решили пожениться. Хетер читала по глазам Поля, как ему тяжко, что у него нет ни работы, ни денег, и впервые в жизни решилась сказать все, что думает, и сказала веско. Она идет на риск с открытыми глазами, зная, что не отступится. Она так любит Поля, что готова жить его жизнью. Мужчине этого не понять, у мужчин работа и неуемная, подстегивающая жажда деятельности.
Поль пошевелился во сне и всхрапнул. Хетер озадаченно поглядела на него. И тут же лицо ее расцвело озорной, счастливой улыбкой. Она приложила пальцы к его губам и сомкнула их, но рот его сразу же приоткрылся снова, снова раздался безмятежный храп, и в этом звуке было такое милое самодовольство, что все вокруг потеплело, повеселело, и Хетер почувствовала, что Поль стал ей еще ближе.
— Ах, милый,— прошептала она,— только подумать, что это ты себе позволяешь!
Поль зашевелился, открыл глаза и посмотрел на Хетер, как будто вовсе не спал. Она поддразнила его:
— А ты храпел.
— Ну да!
— Храпел, храпел, не отнекивайся! От своего храпа и проснулся.
— Я проснулся потому, что думал о тебе.
— Подумал обо мне и сразу захрапел.
Поль смотрел на нее серьезно, и Хетер прижалась щекой к его щеке. Она почувствовала, как сразу ожило его тело, когда он повернулся и обнял ее, почувствовала его руку у себя на спине. Чудесные руки, такие нежные, такие сильные.
— Ты правда думал обо мне?
— Да.
— Во сне?
От сна у Поля и следа не осталось. «Интересно, он всегда так сразу просыпается?»— подумала Хетер.
— Я проснулся оттого, что кое-что понял,— проговорил он.— И, пожалуй, стоит тебе это сказать.
— Что?
Он помолчал с минуту.
— Я тебя люблю.
Слова эти прозвучали странно. Будто они подтверждали очевидный факт и произнесены были тоном, каким Поль говорил только о том, в чем был бесспорно убежден. До сих пор он никогда не объяснялся Хетер в любви. Она понимала, что он ее любит, но ей приходилось гадать, сознает ли он это сам.
— Милый,— шепнула Хетер.
Тихонько лежа рядом с Полем, она ощутила, как сонно шевельнулись мышцы его рук, как они напряглись, когда он прижал ее к себе, ощутила, как тверды его грудь и бедра, услышала, как короткая дрожь, будто заряд энергии, пробежала по его телу, и почувствовала себя маленькой и хрупкой в его нежных объятиях. Он сказал, что кожа у нее как шелк, и слышать это было радостно — кто знает, может, так и есть? Ведь он никогда не льстит ей. Может быть, ему хорошо оттого, что рядом не какая-нибудь другая девушка, а именно она, упругая, с гладкой кожей? И Хетер лежала затаив дыхание.
— Навсегда,— произнес Поль медленно.— Я это понял, когда проснулся. Вот уж не думал, что так случится, но это так. Я знаю, я полюбил тебя навсегда, и теперь уже не я сам по себе, а мы вместе. И я подумал, что надо тебе об этом сказать.
После долгого молчания она прошептала:
— А ты не жалеешь?
— Чего же жалеть, раз это факт?
Хетер приникла губами к жилке, пульсирующей у него на шее. Поцелуй был долгим и медленным, а в мозгу у нее звенели только что сказанные им слова, каждое в отдельности. Подняв голову, ока хитро улыбнулась.
— Дорогой, я обожаю, когда ты говоришь мне такие вещи.
— Я говорю то, что есть.
— Ты любишь меня, потому что я факт.
— Я люблю тебя, потому что ты — это ты. Потому что ты такая красивая. Потому что...
— А вот Даффи говорит, что я коротышка. И что рот у меня чересчур большой.
— Дура твоя Даффи. Как раз это и красиво.
— Мне следовало бы подрасти для тебя хотя бы дюйма на четыре.
— А мне тогда на пять.
— Знаешь, милый, я подозреваю, что ты только и стремишься меня во всем превзойти. Ведь ты меня и ласкаешь так, будто хочешь доказать, что мне от тебя не вырваться.
— Ты себя недооцениваешь.
— И все-таки, разве я красивая? У меня глаза слишком широко расставлены.
— Не существует такой совершенной красоты, у которой не было бы какой-то необычности в пропорции 1;
— Где ты это вычитал? Мне нравится,— и вдруг она сказала серьезно:— А как бы мне хотелось, Поль, быть для тебя по-настоящему красивой.
— Но ведь так и есть! Я все в тебе люблю и открываю все новое и новое!
— Я так счастлива, прямо не знаю, как и выдержу, только ради бога, не люби меня потому, что я — факт.
— Ты — самый важный факт из всех, что мне известны.
— А ты — самый серьезный из тех, что знаю я. Поль... мне так хочется, чтобы ты отдохнул. Я...
— А* что я сейчас делаю? И все по твоей милости.
— Я хочу, чтобы тебе было весело. Чтобы ты валялся на спине, сколько вздумается, и смотрел на небо. Чтобы ты всегда делал то, что тебе хочется, и ни о чем не беспокоился. Нет, правда, я должна что-то сделать с этой твоей ужасной серьезностью.
— Хетер, помнишь вчера на берегу?
— А что?
— Я поговорил с рыбаками, повернулся и увидел, как ты сидишь на камне одна, ждешь меня. И вдруг я понял: теперь у меня есть дом.
Дразнящая улыбка сошла с ее лица. Глаза их встретились.
— Но это опасная иллюзия,— продолжал Поль спокойно.— Передо мной еще очень длинный путь.
— Знаешь, я, пожалуй, полюблю теперь запах сушеной трески,— сказала Хетер.— Сначала он показался мне отвратительным, а теперь нравится. А тебе?
Он прикрыл ее руку своей.
— Ты знаешь, у меня нет денег, нет даже работы. Ты уже вчиталась в мою рукопись и понимаешь, что вряд ли от нее можно чего-нибудь ждать. Я-то надеялся...
— Нет, Поль! Нет! То, о чем ты пишешь, замечательно!
Их снова что-то разделило, каждый это чувствовал и хотел сбросить это ощущение. Поль покачал головой.
— Я говорю то, что есть, Хетер. Так было и когда мы поженились, но тогда я об этом не говорил, считая, что ты сама все представляешь. Наверно, я никогда не
1 Бэкон Ф. Соч.: В 2 т. М., 1972. Т. 2. С. 450. 13*
смогу дать тебе то, к чему ты привыкла у Метьюнов. Ты понимаешь, что это значит? Хотя когда-нибудь...
— А почему ты обязан мне что-то давать? Чего ради?
Хетер начала закладывать край простыни в складки и не сводила глаз со своих рук, стараясь не встретиться взглядом с Полем.
— Я не могу требовать, чтобы ты жила со мной в какой-нибудь комнатушке,— продолжал он.— И я не собираюсь пользоваться твоими деньгами, ты это знаешь. Иначе мне пришлось бы себя поломать. Я давно стараюсь убедить себя, что когда-нибудь сумею обеспечить нам с тобой приличную жизнь, но не хотел говорить об этом, пока не буду уверен. И вдруг в Галифаксе...— Он замолчал и тоже стал смотреть на ее пальцы, перебирающие простыню.— Ты представляешь, что скажет твое семейство, когда выяснится, что мы поженились?
— Да,— сказала Хетер спокойно и оставила простыню.— Я думала об этом. Но мне все равно. Ведь... Поль, что бы они ни устроили, ты не должен принимать это близко к сердцу.
Несколько минут оба молчали, и Хетер наблюдала, как Поль, взъерошив пальцами волосы, собрался одеваться. Встав с постели, он сказал:
— Меня не слишком волнуют деньги. Но ради тебя мне хотелось бы иметь известность. Я был уверен, что не вправе делать тебе предложение, пока не начну печататься. Если бы я стал писателем, это оправдало бы тебя в глазах твоей семьи и в твоих собственных. А теперь нам сначала предстоит выдержать выволочку, а уж потом я должен буду доказать тебе, себе и всем остальным, что способен добиться, чего хочу.
— Ты это уже доказал.
— Нет,— ответил он,— не доказал. Работа писателя не похожа ни на какую другую. Сколько ни трудись, без таланта ничего не сделаешь! Вот я и должен выяснить, есть у меня талант или нет.— Он взялся рукой за перекладину в ногах кровати и посмотрел Хетер прямо в глаза.— Я принадлежу тебе навсегда, Хетер. А ты мне — нет. Ты по-прежнему свободна. Пусть мы даже женаты, ты все равно...
Она потянулась и закрыла ему рот рукой.
— Дорогой,— сказала она,— иногда ты рассуждаешь, как набитый дурак.
43
На следующий день погода испортилась, и Хетер с Полем выехали из Персе под проливным дождем. К тому времени, когда они добрались до Ривьер-о-Ре-нар, сильно похолодало, и Поль заметил, что ветер изменил направление. В Мон-Луи дождь перестал и с Лабрадора через залив задул сильный северный ветер. Волны обрушивались на берег, заливали дорогу, а море светилось тем холодным тусклым блеском, какой Полю приходилось не раз наблюдать у берегов Ньюфаундленда. Дорога обогнула полуостров, они приближались к дельте реки Св. Лаврентия, но норд преследовал их, становилось все холоднее. Когда Поль и Хетер добрались до Кап-Ша, в бесцветном небе уже садилось солнце. Они решили заночевать в поселке и подъехали к старому каменному дому: объявление у дороги извещало, что здесь принимают туристов.
Когда хозяйка дома выяснила, что Поль был моряком, она не знала, как им угодить. Отвела лучшую комнату и послала кого-то из детей затопить там камин. В столовой было холодно, а других гостей не было, поэтому Поля и Хетер пригласили в кухню, и, сидя за большим сосновым столом, они ждали, когда будет готов обед. Кухня оказалась самым просторным помещением в доме. Рядом с плитой стоял огромный медный котел, и все вокруг сияло чистотой. На одной из стен в узкой рамке висело изображение Христа. На полке кухонного шкафа были расставлены изящные, вырезанные из дерева фигурки святых, а сверху шкаф украшали разноцветные кувшины для молока.
Мадам Рошло была высокая женщина с темными, гладко зачесанными волосами и крупными нормандскими чертами лица. Двигалась она степенно, с достоинством. Она накормила Поля и Хетер прекрасным обедом, состоявшим из овощного супа и свежего отварного лосося, и пока они ели, вела с ними беседу. После обеда она предложила распить с ней графинчик вина — превосходного легкого кларета. Ее муж — речной лоцман, и пока Св. Лаврентий свободен ото льда, он дома почти не бывает. У них восемь детей: старший — священник, а второй плавает на одном из судов, принадлежащих Канадской Тихоокеанской железно
нодорожной компании, выслуживается сейчас на помощника капитана. Он-то и привез из последнего рейса два ящика кларета, их судно как раз заходило тогда в Гавр. Когда мадам Рошло говорила о сыне, чувствовалось, что она им гордится. Голос у нее был тихий, она была сметлива, очень наблюдательна и смеялась украдкой, как будто считала смех слишком большой роскошью. В разговоре выяснилось, что хозяйке хочется узнать у Поля, будет ли, по его мнению, война. Поль ответил неопределенно, и она, сурово взглянув на него, покачала головой.
— Если начнется война, сын пойдет в военный флот,— сказала она.
— Значит, ваш сын считает, что война будет?
— Он ведь в Европу плавает,— мадам Рошло пожала плечами.— У меня сын образованный. Он все примечает.
— А многие из здешних мест моряки?— спросил Поль.
— В семье мужа всегда кто-нибудь да плавает,— ответила мадам Рошло.— Его брат погиб в море в прошлую войну. Ну а вы, месье, вы ведь тоже пойдете во флот, если война начнется?
Хетер быстро взглянула на Поля, поворот разговора озадачил ее.
— Придет время, будет видно, мадам. Но, если так случится, наверно, пойду.
— Сын считает, война будет.
— Может, ее не допустят.
— Раз люди в бога не верят, все могут допустить.
— Здесь у вас и другие считают, что война будет?
— Они об этом не думают. У меня одной сын плавает в Европе, так что я — особая статья.
Хозяйка встала, взяла лампу и повела Поля и Хетер наверх, в отведенную им комнату.
— Вам с мадам будет здесь удобно,— сказала она.— Когда муж бывает дома, это наша комната.
Мадам Рошло церемонно пожелала им спокойной ночи и вышла, затворив за собой тяжелую дверь. Когда они остались одни, Хетер сказала:
— Какая красавица!
Поль подошел к камину и присел перед ним на корточки. Он глядел на пылающие ярким пламенем
яоп
дрова, выброшенные морем, и Хетер увидела, что уголки его рта дрогнули в улыбке.
— И с уважением относится к фактам,— сказал он.
— Совсем как ты,— добавила Хетер.
— Вот уж нет! Если бы к нам вторглись немцы и стояли в десяти милях отсюда, она бы все равно пошла копать картошку, когда положено.
— А ты как бы поступил? Поль не ответил.
— Интересно, в Квебеке много таких, как мадам Рошло?
— Хватает пока, иначе мой брат Мариус не подвизался бы до сих пор в политиках-неудачниках.
Хетер опустилась возле Поля на коврик и тоже устремила взгляд на огонь. Она почувствовала, как Поль сжал ее руку.
— Ты все еще француз, правда, Поль? Поль тихо рассмеялся.
— Уж конечно, стану французом, если застряну тут надолго.
— А тебе хотелось бы тут застрять?
— Ты прекрасно знаешь, хочу я чего-нибудь или не хочу, это значения не имеет. Но, конечно, здесь для меня оживает прошлое. Я вспоминаю, как был мальчишкой в Сен-Марке. Такие вот местечки — это и есть Квебек. Возможно, люди в них слишком просты. Возможно, даже суеверны. Зато здесь-то и встречаются такие, как мадам Рошло. Что у нас в городах? Индустриальная революция, запоздавшая лет этак на пятьдесят. Если начнется война...— Он помолчал, но тут же быстро добавил:— Кто знает, наши города могут оказаться настоящими бочками с порохом. Даже думать не хочется, что там может натворить Мариус, если начнет махать зажженными спичками.
— Поль, а почему Мариус тебя не любит? Поль снова рассмеялся.
— Потому что я — наполовину англичанин и, значит, нечист. Потому что он знает — во мне подают голос обе национальности. А для Мариуса чистота расы прежде всего. Наверно, именно поэтому он не желает говорить по-английски. Ведь если оба языка для тебя родные, то невольно и думать начинаешь иначе.
— Скажи, а принадлежать к двум национальностям сразу интересно?
— Понимаешь ли, разделять предрассудки каждой из них невозможно, вот и попадаешь иногда в неловкое положение.
— Тебя и сейчас это беспокоит, как раньше? Поль покачал головой.
— Я слишком долго здесь не жил,— сказал он, глядя в огонь.— По-моему, вообще патриотизм не что иное, как воспоминания детства. А детство всегда чудесно. Нечего удивляться, что политики воспользовались этим чувством и всячески его обыгрывают.
Поль задумался и с минуту молчал; в камине громко трещали дрова, стекла в окнах дрожали под напором ветра. Он встал и выглянул наружу. Кап-Ша, обдуваемый штормовым ветром, тонул в темноте, не видно было ни зги. Вернувшись к огню, Поль снова опустился на корточки.
— Понимаешь, с уверенностью можно сказать только одно. В Канаде, наверно, одного общего патриотизма никогда не будет. Уж очень решительно каждая из наций не приемлет древних богов другой. Так что вряд ли кто-нибудь из канадских политиков сможет уподобиться Гитлеру; если такой и появится, то только в одной части страны. Но случись война...— Он замолчал, пожав плечами.
Не сводя глаз с огня, Хетер спросила, стараясь, чтобы голос ее звучал спокойно:
— Я правильно поняла? Насчет военного флота ты решил?
— Пожалуй, да. Не буду кривить душой. Решил.
— Моего отца убили в восемнадцатом году. Я его даже не помню.— Она обернулась.— Ох, Поль, неужели все начнется сначала?
— Начнется, можешь не сомневаться.— Он встал.— Давай не будем об этом говорить. У меня такие разговоры всю душу переворачивают. Если вырос среди меньшинства, к войне подход особый. Квебек, вступая в войну, будет стараться спасти свой легендарный уклад. На войну пойдут многие. Такие, как Мариус, начнут припоминать англичанам все обиды и оскорбления, нанесенные в ту войну. Такие, как я, будут переживать и за Квебек, и за всю страну. Нет... Давай не будем говорить об этом.
— Поль?
Он посмотрел на Хетер сверху вниз. Свернувшись у камина, она глядела в огонь. Он услышал новую ноту в ее голосе, но она не поднимала глаз.
— Я дочитала твою рукопись,— сказала она. Поль ждал, но какое-то время Хетер молчала. Весь
день она ломала себе голову, что сказать ему насчет его книги. Оба знали, как зависит их будущая жизнь от того, удался ли роман.
— Ну,— не выдержал наконец Поль,— как ты думаешь, можно ее печатать?
— А почему бы и нет?— Хетер продолжала смотреть в огонь.— Некоторые части очень хороши. И стиль у тебя просто великолепный. Когда я читала, я даже забывала, что это ты пишешь.
— Но что-то все же не вышло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55