С малых лет она восторгалась красотой Дафны, старалась перенять ее взгляды на жизнь, брала с нее пример, считала достойной уважения, потому что все вокруг восхищались Дафной. А теперь вдруг эта зависимость кончилась. Она освободилась и может судить Дафну и Ноэля по собственным меркам. Хетер поняла, что холодное европейское воспитание, словно панцирь, сковывает Ноэля Флетчера, поняла это по словам Дафны, по выражению ее лица. Между Дафной и Ноэлем нет ничего, о чем мечтает Хетер, ничего, кроме ее надменной красоты и его чувственности, лишенной всякой души и стремящейся загасить огонь, который — Хетер была в этом уверена — еще живет в мире, он где-то горит, и она, Хетер, если сможет, отыщет его.
35
На следующее утро Хетер проснулась рано, как будто ее кто-то окликнул. Она немного полежала, стараясь сообразить, что это за день и почему она воспринимает его как праздник. И вспомнила вчерашний разговор с Дафной. В доме было тихо. Хетер посмотрела на часы и увидела, что еще очень рано, но раз уже проснулась, чувствовала, что больше не заснет. Ее переполняла светлая радость, как будто она предвкушала, что в это ясное утро займется новой работой в новом месте.
Через несколько минут Хетер встала, наполнила ванну, погрузилась в теплую воду и загляделась в окно на ветку каштана, который рос возле дома. Его тяжелые, плотные трехпалые листья блестели на солнце. Погода обещала быть хорошей, хотя последние дни и ночи держалась влажная жара, как часто бывает летом в долине реки, где влага скапливается, словно в чаше.
Хетер подняла руки и заложила их за голову. Вода заколыхалась от ее движения, и она увидела, как над телом прошла рябь, отчего ноги на какой-то миг удлинились. Потом вода успокоилась, и все встало на свое место. Хетер знала, что не вышла ростом; когда-то Дафна дразнила ее коротышкой. Сколько Хетер себя помнила, она всегда мечтала подрасти еще хотя бы дюйма на четыре. Мечтала о тонкой талии, которая переходила бы в плавные линии бедер, а потом в длинные красивые ноги. Как у Дафны? Вечно все как у Дафны. Нет, с этим покончено. Теперь Хетер, пожалуй впервые, способна увидеть себя такой, какая она есть, а не такой, какой хочется быть. Она решила, что, может быть, она не красавица, но уж и не дурнушка. Конечно, она не из тех, в кого мужчины влюбляются с первого взгляда. Некрасивая девушка должна быть всю жизнь благодарна за то, что ее полюбили. Жаль, что она не слишком хороша, ведь если она когда-нибудь влюбится, ей ужасно захочется отблагодарить за любовь чем-то необыкновенным, чем-то редкостным, вроде красоты Дафны. А может быть, все это — романтические бредни, сказала себе Хетер. И, подумав, пришла к выводу, что вовсе не бредни, а скорей самый обычный здравый смысл.
Хетер снова всколыхнула воду. Такой чудесный день надо отметить чем-нибудь необычным. И она решила поехать по равнине через Восточные Тауншипы к озеру Мемфрамагог и там порисовать. Как приятно уехать из дома хотя бы на один день! Из рисунков, наверно, ничего путного не выйдет, но вдруг ей повезет и она на какое-то время поддастся иллюзии, что у нее хорошо получается.
С тех пор как Хетер закончила колледж, она тосковала без регулярных занятий, сама не ожидала, что будет так скучать. Она наслаждалась каждым днем из тех четырех лет, что провела в колледже Мак-Гилл, где получала награды по литературе. А теперь у нее есть диплом и делать с ним нечего. Живописью она так или иначе занималась постоянно и писала то в одной манере, то в другой. Хетер всегда хорошо рисовала, и Дженит не противилась — пусть берет уроки у кого угодно в Монреале, кто способен ее чему-то научить. Но никто, кроме самой Хетер, не принимал этих занятий всерьез. Иногда она думала, что преданностью этому своему единственному увлечению она напоминает героинь Джейн Остин *. Но разве мать или друзья матери могут серьезно относиться к ее рисункам, если верхом хорошего вкуса они считают картины в доме Макквина?
Хетер не страдала из-за этого; она вовсе не считала себя несчастной. У нее было много друзей, и было бы глупо думать, что они неинтересные люди. Однако никто из них не мог избавить ее от ощущения, что все самое яркое в ней начинает потихоньку погружаться в сон. И если она не решится на какой-то смелый поступок и не встряхнется, сон этот скоро станет очень крепким. Всякими намеками ей давали понять, что ее экономическое положение обязывает ее воздерживаться от любой работы, но смысла в этих разговорах она не видела. И кто, собственно, изобрел подобные обязательства? Класс капиталистов? Но тогда ясно, что капитализм во всем не прав.
Хетер поболтала ногами в воде и вышла из ванны, вытерлась досуха и босиком пошла в спальню. Там она надела старое синее льняное платье с большими белыми пуговицами и повязала каштановые волосы белой лентой. Прежде чем уйти из комнаты, Хетер огля-
1 Джейн Остин (1775—1817) — английская писательница.
делась. Это было единственное место в доме, принадлежащее только ей. На стенах висели четыре картины, все в узких некрашеных деревянных рамах. Три из них она написала сама: два незамысловатых пейзажа — окрестности реки Св. Лаврентия — и голова мальчика пастелью. В самом большом простенке висела картина чешского художника, с которым она встретилась несколько лет назад,— обнаженная девушка-негритянка. Портрет был исполнен горечи, грудь девушки отвисла, ребра выпирали, как рейки, костлявая рука уперлась в бедро, на усталом лице — безнадежность.
Дженит пришла в ужас от этой негритянки. Появление такой картины в комнате Хетер навело ее на мысль, что дочь нашла себе неподходящих знакомых. Она поручила Макквину разузнать про чеха и лишь отчасти успокоилась, выяснив, что художник — тихий маленький человек с женой, тремя ребятишками и очень скудными средствами. В Комитете искусств дате не слышали о нем, и Дженит пыталась убедить Хетер, что неразумно покупать картины у художника, ни на что не годного и к тому же непристойного. Она надеялась, что эта картина никогда не попадется на глаза ее друзьям.
Книги Хетер встревожили бы Дженит куда больше, чем негритянская девица, если бы она в них заглянула. Но книги всегда можно было спокойно оставлять на глазах у Дженит. Сейчас Хетер немного помедлила, чтобы выбрать себе что-нибудь в дорогу. Если рисование не пойдет, захочется почитать. Ее взгляд скользил по названиям на верхней полке, где стояли книги послевоенных писателей. Здесь она хранила всего Д. Г. Лоуренса, Олдоса Хаксли * и Дос Пассоса, кое-что из Хемингуэя 2 и философские труды Бертрана Рассела 3. Хетер знала, что следует восхищаться этими писателями за реализм, но сама-то любила их за стиль. Она не выносила книг, плохо написанных.
Хетер припомнила вчерашний разговор с Дафной, и вдруг на нее напал смех. Ведь она, Хетер, доверчиво черпает из книг сведения о мире, лежащем за преде-
1 Д. Г. Лоуренс (1885—1930), Олдос Хаксли (1894— 1963) — английские писатели.
2 Дос Пасс о с Дж. (1896—1970), Хемингуэй Э. (1899—1961) — американские писатели.
3 Бертран Рассел (1872—1970) — английский философ и общественный деятель.
лами той скорлупы, в которой живет, а героев этих книг воспринимает буквально, хотя следовало бы понимать, что все это — обобщенные образы. Вот теперь перед ней живьем предстал типичный книжный герой — Ноэль Флетчер,— и оказалось, он куда более неправдоподобен, чем герои книг, стоящих у нее на полках. Да и Дафна прекрасно вписывается в причудливый мир любимых книг Хетер. Видно, поэтому Дафна и Ноэль умудряются ладить друг с другом. Дафну, скажем, легко представить себе героиней романа — этакой богатой нимфоманкой, с которой спит какой-нибудь любвеобильный горняк, потом он убеждается, что в постели она не бог весть что, спешит довести это до ее сведения да еще горько добавляет, что ей не хватает женственности и вообще она не в его вкусе.
Хетер фыркнула. «Ну и стерва же я»,— подумала она и, посмотрев на американские книги, улыбнулась еще шире. Странная штука — искусство: с одной стороны, истинная правда, с другой — абсолютная ложь. И американцы так прямолинейно обо всем пишут! Хетер провела пальцем по книжным корешкам. «Надо же!— мелькнуло у нее в голове,— как я раньше не подумала! Ведь все эти авторы — мужчины!»
Ну и что же следует из того, что все ее любимые писатели — мужчины? Да то, что мир, который они создают в своих книгах, плод чисто мужского воображения. И что за мир! Хетер, веселясь, стала перебирать в памяти его приметы. Вокруг такая мразь и гадость, что сделать ничего не сделаешь, остается только одно — терпеть; если ты социалист, от полиции пощады не жди, отколошматят, будь здоров! Подцепил что-то венерическое? Ничего, как-нибудь обойдется; работы, ясное дело, нет, а если и есть, все равно она тебе поперек горла, ведь кругом же сплошная мерзость!
Мужчины в этом мире — ожесточенные, говорить не мастера, привыкли держать язык за зубами, происхождение у них неважнецкое, но уж по части секса — могучи, как Геракл. А всеобще такая кругом мразь — пропади все пропадом! Потому и хватаешься за бутылку и пьешь, не просыхая. Зато все встречные девушки сами лезут к тебе в постель, прямо с ходу так и ныряют под одеяло. Ты еще и родиться не успел, а игра уже шла не в твою пользу, ну а теперь и последнего невезения ждать недолго. А каково девушке в этом придуманном мужчинами мире? Если ты не стерва, долго не продержишься. Если стерва, тогда все в порядке. А у славных и милых выход один — доказывать свою привлекательность в постели; прелестная, с шелковистой кожей — жди любимого под прохладной простыней и слушай, как по темным окнам хлещет дождь. Только потом ты же за все и поплатишься. Умрешь в родах или еще от чего, это неминуемо. А каково же любимому? Вот он стоит у смертного ложа, сжав челюсти, настоящий герой, словечка не вымолвит, но пока свет для тебя не померк, успеет все же дать понять, что перенесет и эту утрату.
Хетер сняла с полки «Прощай, оружие!», открыла, и великолепная проза сразу захватила ее. Она позабыла о своей иронии. Не двигаясь с места, залпом проглотила первые десять страниц, закрыла книгу и вышла с ней из комнаты. Хемингуэй прекрасен, это — сама жизнь, ее ритм, ее дыхание! Хетер все бы на свете отдала, только бы создать что-нибудь подобное.
Она позавтракала одна, вывела из гаража машину, спустилась с холма, проехала по улице Шербрук и повернула к своей студии на улице Лабель. Студия помещалась в небольшой комнате на третьем этаже старого дома. Хетер расплачивалась за нее двадцатью долларами в месяц и бесконечными спорами с матерью. Она взяла мольберт, кисти, краски, карандаши и альбом, снесла все в машину и по лабиринту узких улочек поехала к реке.
Еще не было восьми часов. Магазины и конторы были закрыты, но по обеим сторонам улицы брели плохо одетые мужчины — руки в карманах, костюмы словно побывали под дождем, некоторые без воротничков и без галстуков. Многие из этих мужчин были такого же возраста, как Хетер. Ехать мимо них Хетер было неприятно и стыдно. Если бы деньги, на которые был куплен ее автомобиль, заработала она сама, на душе у Хетер было бы легче. Но за всю жизнь она не заработала ни цента. Ей хотелось помочь таким людям, но как? Этого она не знала. Однажды ей пришло в голову поработать в столовой, которую организовала Лига юниоров, но, проведя там неделю, Хетер отказалась от этой затеи. Девушки, тратившие на свою внешность больше, чем требовалось беднякам на содержание семьи, здесь развлекались тем, что в свободное время выдавали подачки безработным. Оскорбительность этого привела Хетер в ужас: она видела, с какой язвительной насмешкой смотрели на нее некоторые из посетителей, которых она обслуживала. Большинство девушек занялось этой работой от чистого сердца, но для Хетер само понятие «благотворительность» было невыносимо. Пока в благотворительности есть нужда, такие, как она, Хетер, вообще не должны существовать, их образу жизни нет оправдания. Макквин, конечно, сказал бы, что безработные сами виноваты, могли откладывать на черный день, пока у них были деньги.
Проезжая через реку по мосту Жака Картье, Хетер смотрела на воду, густо-синюю рядом с белыми элеваторами, на очертания города, протянувшегося по обе стороны моста и подернутого от жары маревом. Дыма почти не было видно, не все заводы работали. На другом конце моста собралась, как обычно, кучка людей, голосующих, чтобы их подвезли. Это были мужчины разного возраста, и Хетер, решив, что неудобно останавливаться и выбирать кого-то одного, проехала мимо. По петляющей дороге она миновала Лонгвиль, оказалась на прямом участке пути и со скоростью шестьдесят миль в час помчалась по равнине, солнце било в глаза и грело колени. Поля зреющих хлебов казались залитыми зеленой краской, а по обочинам дороги у самого асфальта мелькали белые маргаритки и красный клевер. Волосы, сдерживаемые белой лентой, не дававшей им упасть на лицо, развевались на ветру, как флаг.
Вскоре на горизонте показались высокие деревья, окружающие колокольню в Шамбли, и стали быстро расти навстречу. Хетер только что не вжала акселератор в пол, и мотор взревел. Стрелка спидометра поползла вверх и, подрагивая, остановилась на цифре семьдесят три. Сквозь деревья проглядывала синяя вода Шамбли-Бейсин, сверкавшая множеством солнечных искр. Хетер совсем потеряла голову от бешеной езды, всем телом слилась с машиной, вслушиваясь в громкое пение мотора, в шелест деревьев. Она напевала себе под нос:
Я прыгнул в седло, и те двое за мной, И мы поскакали веселой гурьбой.
Здесь похоже на Фландрию, только зеленей и ярче, без фламандской грусти.
Хетер убрала ногу с акселератора, и машина медленно въехала в деревню Шамбли-Бейсин, мимо деревянных домов, обступивших улицу, проехала под гирляндой папских флагов, натянутых через дорогу, и покатила дальше по округу Шамбли. Дорогу ей перешел священник, совсем запарившийся в своей черной сутане.
Когда через два часа Хетер добралась до дальнего конца озера Мамфрамагог, озеро, лежащее в котловине среди гор, показалось ей прохладным и темно-синим. Она свернула к противоположному берегу в сторону Жоржвиля, там наконец остановилась, нашла удобное место на длинной отмели и вынесла из машины мольберт и ящик с красками. Хетер устроилась с мольбертом в тени березовой рощи, чтобы солнце не светило в лицо и была видна вся ширь озера. Уперев руки в бока и расставив коротковатые ноги, она внимательно вглядывалась в пейзаж, стараясь уловить его ритм.
Освещение в этот раз было такое, что все контуры казались размытыми, как у Констебла. Писать в подобной манере Хетер совсем не хотелось, она предпочитала четкие очертания и яркие краски и часто любовалась ими в здешних местах. Немного помедлив, она принялась за набросок, но с самого начала поняла, что ничего путного из-под ее карандаша не выйдет. Вокруг жужжали комары, и ей приходилось то и дело бросать карандаш и отгонять их. Но налетали все новые, руки уже были искусаны. Хетер давила их одного за другим и упрямо продолжала работать. Однако на место уничтоженных насекомых налетало еще больше новых, так что не прошло и часа, как Хетер сдалась. Вернулась к машине и на глазах у коровы, которая паслась неподалеку, переоделась в купальный костюм.
В воде Хетер почувствовала блаженное умиротворение и лениво поплыла на спине; прикрытая костюмом грудь скользила по воде будто независимо от нее, ноги неспешно двигались, удерживая тело у поверхности, а Хетер смотрела в небо. Вода успокаивала нервы, словно лаская тело бесчисленными мягкими пальцами. Какое наслаждение быть одной! В такие минуты становилось совершенно ясно, что из Монреаля нужно уезжать. Вот если бы она действительно хорошо рисовала, то под этим предлогом можно было бы уехать на год в Нью-Йорк и заняться там живописью...
но она даже себя не могла убедить, что это необходимо, а уж мать и подавно.
Хетер поплыла к берегу, энергично работая ногами, и вода пенилась, закручиваясь водоворотами у нее за спиной, а потом, янтарно-желтая, вскипела вокруг щиколоток, когда, встав, Хетер пошла по камням к берегу. Она спустила купальник до талии и легла на спину загорать. Вот во что вылилось ее рисование — приехала, валяется на солнце и ничего не делает! Но солнце было великолепное: горячее, властное, оно вжимало Хетер в землю. Она любила ощущение полноты жизни и здоровья, которое давали ей такие минуты. В голове бессвязно проплывали туманные мысли, и Хетер лениво гадала: интересно, если бы ей когда-нибудь в жизни пришлось страдать, смогла бы она тогда стать настоящим художником? Глупо, конечно, сводить все к такому вопросу, глупо и романтично. Хетер перевернулась и подставила солнцу спину.
Комар укусил ее в бедро, и Хетер смахнула его. Прилетел другой, за ним еще и еще. Хетер вскочила на ноги, отбиваясь от них, голая по пояс; руки, ноги, грудь покрыты смуглым загаром, а бока и живот совсем белые.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
35
На следующее утро Хетер проснулась рано, как будто ее кто-то окликнул. Она немного полежала, стараясь сообразить, что это за день и почему она воспринимает его как праздник. И вспомнила вчерашний разговор с Дафной. В доме было тихо. Хетер посмотрела на часы и увидела, что еще очень рано, но раз уже проснулась, чувствовала, что больше не заснет. Ее переполняла светлая радость, как будто она предвкушала, что в это ясное утро займется новой работой в новом месте.
Через несколько минут Хетер встала, наполнила ванну, погрузилась в теплую воду и загляделась в окно на ветку каштана, который рос возле дома. Его тяжелые, плотные трехпалые листья блестели на солнце. Погода обещала быть хорошей, хотя последние дни и ночи держалась влажная жара, как часто бывает летом в долине реки, где влага скапливается, словно в чаше.
Хетер подняла руки и заложила их за голову. Вода заколыхалась от ее движения, и она увидела, как над телом прошла рябь, отчего ноги на какой-то миг удлинились. Потом вода успокоилась, и все встало на свое место. Хетер знала, что не вышла ростом; когда-то Дафна дразнила ее коротышкой. Сколько Хетер себя помнила, она всегда мечтала подрасти еще хотя бы дюйма на четыре. Мечтала о тонкой талии, которая переходила бы в плавные линии бедер, а потом в длинные красивые ноги. Как у Дафны? Вечно все как у Дафны. Нет, с этим покончено. Теперь Хетер, пожалуй впервые, способна увидеть себя такой, какая она есть, а не такой, какой хочется быть. Она решила, что, может быть, она не красавица, но уж и не дурнушка. Конечно, она не из тех, в кого мужчины влюбляются с первого взгляда. Некрасивая девушка должна быть всю жизнь благодарна за то, что ее полюбили. Жаль, что она не слишком хороша, ведь если она когда-нибудь влюбится, ей ужасно захочется отблагодарить за любовь чем-то необыкновенным, чем-то редкостным, вроде красоты Дафны. А может быть, все это — романтические бредни, сказала себе Хетер. И, подумав, пришла к выводу, что вовсе не бредни, а скорей самый обычный здравый смысл.
Хетер снова всколыхнула воду. Такой чудесный день надо отметить чем-нибудь необычным. И она решила поехать по равнине через Восточные Тауншипы к озеру Мемфрамагог и там порисовать. Как приятно уехать из дома хотя бы на один день! Из рисунков, наверно, ничего путного не выйдет, но вдруг ей повезет и она на какое-то время поддастся иллюзии, что у нее хорошо получается.
С тех пор как Хетер закончила колледж, она тосковала без регулярных занятий, сама не ожидала, что будет так скучать. Она наслаждалась каждым днем из тех четырех лет, что провела в колледже Мак-Гилл, где получала награды по литературе. А теперь у нее есть диплом и делать с ним нечего. Живописью она так или иначе занималась постоянно и писала то в одной манере, то в другой. Хетер всегда хорошо рисовала, и Дженит не противилась — пусть берет уроки у кого угодно в Монреале, кто способен ее чему-то научить. Но никто, кроме самой Хетер, не принимал этих занятий всерьез. Иногда она думала, что преданностью этому своему единственному увлечению она напоминает героинь Джейн Остин *. Но разве мать или друзья матери могут серьезно относиться к ее рисункам, если верхом хорошего вкуса они считают картины в доме Макквина?
Хетер не страдала из-за этого; она вовсе не считала себя несчастной. У нее было много друзей, и было бы глупо думать, что они неинтересные люди. Однако никто из них не мог избавить ее от ощущения, что все самое яркое в ней начинает потихоньку погружаться в сон. И если она не решится на какой-то смелый поступок и не встряхнется, сон этот скоро станет очень крепким. Всякими намеками ей давали понять, что ее экономическое положение обязывает ее воздерживаться от любой работы, но смысла в этих разговорах она не видела. И кто, собственно, изобрел подобные обязательства? Класс капиталистов? Но тогда ясно, что капитализм во всем не прав.
Хетер поболтала ногами в воде и вышла из ванны, вытерлась досуха и босиком пошла в спальню. Там она надела старое синее льняное платье с большими белыми пуговицами и повязала каштановые волосы белой лентой. Прежде чем уйти из комнаты, Хетер огля-
1 Джейн Остин (1775—1817) — английская писательница.
делась. Это было единственное место в доме, принадлежащее только ей. На стенах висели четыре картины, все в узких некрашеных деревянных рамах. Три из них она написала сама: два незамысловатых пейзажа — окрестности реки Св. Лаврентия — и голова мальчика пастелью. В самом большом простенке висела картина чешского художника, с которым она встретилась несколько лет назад,— обнаженная девушка-негритянка. Портрет был исполнен горечи, грудь девушки отвисла, ребра выпирали, как рейки, костлявая рука уперлась в бедро, на усталом лице — безнадежность.
Дженит пришла в ужас от этой негритянки. Появление такой картины в комнате Хетер навело ее на мысль, что дочь нашла себе неподходящих знакомых. Она поручила Макквину разузнать про чеха и лишь отчасти успокоилась, выяснив, что художник — тихий маленький человек с женой, тремя ребятишками и очень скудными средствами. В Комитете искусств дате не слышали о нем, и Дженит пыталась убедить Хетер, что неразумно покупать картины у художника, ни на что не годного и к тому же непристойного. Она надеялась, что эта картина никогда не попадется на глаза ее друзьям.
Книги Хетер встревожили бы Дженит куда больше, чем негритянская девица, если бы она в них заглянула. Но книги всегда можно было спокойно оставлять на глазах у Дженит. Сейчас Хетер немного помедлила, чтобы выбрать себе что-нибудь в дорогу. Если рисование не пойдет, захочется почитать. Ее взгляд скользил по названиям на верхней полке, где стояли книги послевоенных писателей. Здесь она хранила всего Д. Г. Лоуренса, Олдоса Хаксли * и Дос Пассоса, кое-что из Хемингуэя 2 и философские труды Бертрана Рассела 3. Хетер знала, что следует восхищаться этими писателями за реализм, но сама-то любила их за стиль. Она не выносила книг, плохо написанных.
Хетер припомнила вчерашний разговор с Дафной, и вдруг на нее напал смех. Ведь она, Хетер, доверчиво черпает из книг сведения о мире, лежащем за преде-
1 Д. Г. Лоуренс (1885—1930), Олдос Хаксли (1894— 1963) — английские писатели.
2 Дос Пасс о с Дж. (1896—1970), Хемингуэй Э. (1899—1961) — американские писатели.
3 Бертран Рассел (1872—1970) — английский философ и общественный деятель.
лами той скорлупы, в которой живет, а героев этих книг воспринимает буквально, хотя следовало бы понимать, что все это — обобщенные образы. Вот теперь перед ней живьем предстал типичный книжный герой — Ноэль Флетчер,— и оказалось, он куда более неправдоподобен, чем герои книг, стоящих у нее на полках. Да и Дафна прекрасно вписывается в причудливый мир любимых книг Хетер. Видно, поэтому Дафна и Ноэль умудряются ладить друг с другом. Дафну, скажем, легко представить себе героиней романа — этакой богатой нимфоманкой, с которой спит какой-нибудь любвеобильный горняк, потом он убеждается, что в постели она не бог весть что, спешит довести это до ее сведения да еще горько добавляет, что ей не хватает женственности и вообще она не в его вкусе.
Хетер фыркнула. «Ну и стерва же я»,— подумала она и, посмотрев на американские книги, улыбнулась еще шире. Странная штука — искусство: с одной стороны, истинная правда, с другой — абсолютная ложь. И американцы так прямолинейно обо всем пишут! Хетер провела пальцем по книжным корешкам. «Надо же!— мелькнуло у нее в голове,— как я раньше не подумала! Ведь все эти авторы — мужчины!»
Ну и что же следует из того, что все ее любимые писатели — мужчины? Да то, что мир, который они создают в своих книгах, плод чисто мужского воображения. И что за мир! Хетер, веселясь, стала перебирать в памяти его приметы. Вокруг такая мразь и гадость, что сделать ничего не сделаешь, остается только одно — терпеть; если ты социалист, от полиции пощады не жди, отколошматят, будь здоров! Подцепил что-то венерическое? Ничего, как-нибудь обойдется; работы, ясное дело, нет, а если и есть, все равно она тебе поперек горла, ведь кругом же сплошная мерзость!
Мужчины в этом мире — ожесточенные, говорить не мастера, привыкли держать язык за зубами, происхождение у них неважнецкое, но уж по части секса — могучи, как Геракл. А всеобще такая кругом мразь — пропади все пропадом! Потому и хватаешься за бутылку и пьешь, не просыхая. Зато все встречные девушки сами лезут к тебе в постель, прямо с ходу так и ныряют под одеяло. Ты еще и родиться не успел, а игра уже шла не в твою пользу, ну а теперь и последнего невезения ждать недолго. А каково девушке в этом придуманном мужчинами мире? Если ты не стерва, долго не продержишься. Если стерва, тогда все в порядке. А у славных и милых выход один — доказывать свою привлекательность в постели; прелестная, с шелковистой кожей — жди любимого под прохладной простыней и слушай, как по темным окнам хлещет дождь. Только потом ты же за все и поплатишься. Умрешь в родах или еще от чего, это неминуемо. А каково же любимому? Вот он стоит у смертного ложа, сжав челюсти, настоящий герой, словечка не вымолвит, но пока свет для тебя не померк, успеет все же дать понять, что перенесет и эту утрату.
Хетер сняла с полки «Прощай, оружие!», открыла, и великолепная проза сразу захватила ее. Она позабыла о своей иронии. Не двигаясь с места, залпом проглотила первые десять страниц, закрыла книгу и вышла с ней из комнаты. Хемингуэй прекрасен, это — сама жизнь, ее ритм, ее дыхание! Хетер все бы на свете отдала, только бы создать что-нибудь подобное.
Она позавтракала одна, вывела из гаража машину, спустилась с холма, проехала по улице Шербрук и повернула к своей студии на улице Лабель. Студия помещалась в небольшой комнате на третьем этаже старого дома. Хетер расплачивалась за нее двадцатью долларами в месяц и бесконечными спорами с матерью. Она взяла мольберт, кисти, краски, карандаши и альбом, снесла все в машину и по лабиринту узких улочек поехала к реке.
Еще не было восьми часов. Магазины и конторы были закрыты, но по обеим сторонам улицы брели плохо одетые мужчины — руки в карманах, костюмы словно побывали под дождем, некоторые без воротничков и без галстуков. Многие из этих мужчин были такого же возраста, как Хетер. Ехать мимо них Хетер было неприятно и стыдно. Если бы деньги, на которые был куплен ее автомобиль, заработала она сама, на душе у Хетер было бы легче. Но за всю жизнь она не заработала ни цента. Ей хотелось помочь таким людям, но как? Этого она не знала. Однажды ей пришло в голову поработать в столовой, которую организовала Лига юниоров, но, проведя там неделю, Хетер отказалась от этой затеи. Девушки, тратившие на свою внешность больше, чем требовалось беднякам на содержание семьи, здесь развлекались тем, что в свободное время выдавали подачки безработным. Оскорбительность этого привела Хетер в ужас: она видела, с какой язвительной насмешкой смотрели на нее некоторые из посетителей, которых она обслуживала. Большинство девушек занялось этой работой от чистого сердца, но для Хетер само понятие «благотворительность» было невыносимо. Пока в благотворительности есть нужда, такие, как она, Хетер, вообще не должны существовать, их образу жизни нет оправдания. Макквин, конечно, сказал бы, что безработные сами виноваты, могли откладывать на черный день, пока у них были деньги.
Проезжая через реку по мосту Жака Картье, Хетер смотрела на воду, густо-синюю рядом с белыми элеваторами, на очертания города, протянувшегося по обе стороны моста и подернутого от жары маревом. Дыма почти не было видно, не все заводы работали. На другом конце моста собралась, как обычно, кучка людей, голосующих, чтобы их подвезли. Это были мужчины разного возраста, и Хетер, решив, что неудобно останавливаться и выбирать кого-то одного, проехала мимо. По петляющей дороге она миновала Лонгвиль, оказалась на прямом участке пути и со скоростью шестьдесят миль в час помчалась по равнине, солнце било в глаза и грело колени. Поля зреющих хлебов казались залитыми зеленой краской, а по обочинам дороги у самого асфальта мелькали белые маргаритки и красный клевер. Волосы, сдерживаемые белой лентой, не дававшей им упасть на лицо, развевались на ветру, как флаг.
Вскоре на горизонте показались высокие деревья, окружающие колокольню в Шамбли, и стали быстро расти навстречу. Хетер только что не вжала акселератор в пол, и мотор взревел. Стрелка спидометра поползла вверх и, подрагивая, остановилась на цифре семьдесят три. Сквозь деревья проглядывала синяя вода Шамбли-Бейсин, сверкавшая множеством солнечных искр. Хетер совсем потеряла голову от бешеной езды, всем телом слилась с машиной, вслушиваясь в громкое пение мотора, в шелест деревьев. Она напевала себе под нос:
Я прыгнул в седло, и те двое за мной, И мы поскакали веселой гурьбой.
Здесь похоже на Фландрию, только зеленей и ярче, без фламандской грусти.
Хетер убрала ногу с акселератора, и машина медленно въехала в деревню Шамбли-Бейсин, мимо деревянных домов, обступивших улицу, проехала под гирляндой папских флагов, натянутых через дорогу, и покатила дальше по округу Шамбли. Дорогу ей перешел священник, совсем запарившийся в своей черной сутане.
Когда через два часа Хетер добралась до дальнего конца озера Мамфрамагог, озеро, лежащее в котловине среди гор, показалось ей прохладным и темно-синим. Она свернула к противоположному берегу в сторону Жоржвиля, там наконец остановилась, нашла удобное место на длинной отмели и вынесла из машины мольберт и ящик с красками. Хетер устроилась с мольбертом в тени березовой рощи, чтобы солнце не светило в лицо и была видна вся ширь озера. Уперев руки в бока и расставив коротковатые ноги, она внимательно вглядывалась в пейзаж, стараясь уловить его ритм.
Освещение в этот раз было такое, что все контуры казались размытыми, как у Констебла. Писать в подобной манере Хетер совсем не хотелось, она предпочитала четкие очертания и яркие краски и часто любовалась ими в здешних местах. Немного помедлив, она принялась за набросок, но с самого начала поняла, что ничего путного из-под ее карандаша не выйдет. Вокруг жужжали комары, и ей приходилось то и дело бросать карандаш и отгонять их. Но налетали все новые, руки уже были искусаны. Хетер давила их одного за другим и упрямо продолжала работать. Однако на место уничтоженных насекомых налетало еще больше новых, так что не прошло и часа, как Хетер сдалась. Вернулась к машине и на глазах у коровы, которая паслась неподалеку, переоделась в купальный костюм.
В воде Хетер почувствовала блаженное умиротворение и лениво поплыла на спине; прикрытая костюмом грудь скользила по воде будто независимо от нее, ноги неспешно двигались, удерживая тело у поверхности, а Хетер смотрела в небо. Вода успокаивала нервы, словно лаская тело бесчисленными мягкими пальцами. Какое наслаждение быть одной! В такие минуты становилось совершенно ясно, что из Монреаля нужно уезжать. Вот если бы она действительно хорошо рисовала, то под этим предлогом можно было бы уехать на год в Нью-Йорк и заняться там живописью...
но она даже себя не могла убедить, что это необходимо, а уж мать и подавно.
Хетер поплыла к берегу, энергично работая ногами, и вода пенилась, закручиваясь водоворотами у нее за спиной, а потом, янтарно-желтая, вскипела вокруг щиколоток, когда, встав, Хетер пошла по камням к берегу. Она спустила купальник до талии и легла на спину загорать. Вот во что вылилось ее рисование — приехала, валяется на солнце и ничего не делает! Но солнце было великолепное: горячее, властное, оно вжимало Хетер в землю. Она любила ощущение полноты жизни и здоровья, которое давали ей такие минуты. В голове бессвязно проплывали туманные мысли, и Хетер лениво гадала: интересно, если бы ей когда-нибудь в жизни пришлось страдать, смогла бы она тогда стать настоящим художником? Глупо, конечно, сводить все к такому вопросу, глупо и романтично. Хетер перевернулась и подставила солнцу спину.
Комар укусил ее в бедро, и Хетер смахнула его. Прилетел другой, за ним еще и еще. Хетер вскочила на ноги, отбиваясь от них, голая по пояс; руки, ноги, грудь покрыты смуглым загаром, а бока и живот совсем белые.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55