— Знаю, что в этом доме зову Господа противились.
Скулы Атанаса на миг покрылись краской.
— Отец Бобьен, этот экзамен мне совсем не нра^-вится. Но раз на то пошло, я вам тоже кое-что скажу. Отец Арно в семинарии не разрешил Мариусу учиться дальше, так как он не верил, что из Мариуса может получиться хороший священник. Не верил в это и епископ, который до самой своей смерти был моим другом.— Атанас взвешивал каждое слово.— Епископ не нуждался в священниках, увлеченных политикой, которые правят в своих приходах, как цари, и рады-радешеньки, когда с их церковных ступеней подстрекаемые ими же политические деятели начинают проповедовать национализм и размахивать квебекским флагом. Епископ опасался, что из Мариуса получится именно такой священник. Так думал и ректор. Вот почему Мариусу предложили уйти из семинарии. Правда,— добавил Атанас,— и епископ, и ректор получили образование не здесь, а ео Франции.
Ни один мускул не дрогнул на лице отца Бобьена, пока Атанас исподволь наносил ему оскорбления. За свою жизнь священник снес немало унижений. Он знал, что Атанас тяготеет к высшему духовенству и презирает простых священнослужителей. Знал, что в таких странах, как Франция, где миллионы людей — безбожники, власть церкви сильно ограничена. Но знал он и другое: в Квебеке католическая церковь только потому сильнее, чем где-либо в мире, что силой своей она обязана сельским священникам, таким, как он сам. Они — люди простые, они послушны Богу, понимают свою паству и не мудрствуют.
Глядя прямо в лицо Атанасу, отец Бобьен сказал:
— Я сознаю свой долг перед епископом, господин Таллар, но я знаю и свою ответственность перед Богом,— он вздернул подбородок.— Ваша семья живет здесь почти триста лет, и все члены ее были добрыми католиками. А вы? Почему вы не ходите к мессе и не исповедуетесь?
Краска залила щеки Атанаса.
— А уж это, скажу я вам, мое дело, и я не склонен обсуждать этот вопрос с вами, отец.
— Я не собираюсь его обсуждать. Вы слишком горды, господин Таллар. Но будь вы даже премьер-министром, вам все равно пришлось бы подчиняться требованиям церкви, и я все равно был бы вашим духовным отцом,— он почувствовал, что нанес меткий удар, и продолжал закреплять позиции.— За души людей в этом приходе отвечаю я. И я пришел спросить вас, что вы собираетесь делать с Мариусом? Атанас отвел глаза в сторону.
— Что я могу сделать? Я уже сделал все, что мог.
— Подумайте хорошенько, господин Таллар. Ма-риус ваш старший сын, ваш наследник. Проявляли ли вы к нему истинно отцовскую любовь? Поступились ли хоть раз чем-нибудь, чтобы ему помочь?
Атанас быстро взглянул в темные глаза священника, увеличенные толстыми стеклами. Может быть, этот человек и прост, но он обладает силой. Он знает что-то, дающее ему право считать, будто он имеет власть над Атанасом. Но что именно знает отец Бобьен, Атанас не представлял.
— Я сделал все, что мог, отец. Мариус трудный юноша.
— Если Мариус попадет в армию,— отец Бобьен не сводил с Атанаса глаз и говорил ровным голосом,— его засосет тамошняя ужасная жизнь. И виноваты в этом будете вы. Подумайте только, в каких он очутится условиях! Бок о бок с нехристями, среди распутных девиц — гарнизонные городки кишат ими, среди...
—- Отец Бобьен,— перебил его Атанас,— вы напрасно полагаете, что если я поддерживал в парламенте военную программу, то считаю войну благом. Я ничего не могу сделать, чтобы спасти Мариуса от армии. Не я диктую законы в этой стране.
Оба замолчали. Священник не согласился с Атанасом, он просто обдумывал следующий шаг.
— В Сен-Марке,— медленно начал он,— все привыкли равняться по вашей семье. Но то, что сейчас происходит у вас в доме,— дурно. В наши дни кругом и так полно скверных примеров, но наблюдать, как враждуют отец и сын...
— Я не питаю к Мариусу вражды. А уж как он ко мне относится, тут я ничего не могу поделать.
— Я вынужден усомниться в том, что вы говорите, господин Таллар,— опять намек на что-то ему известное.— Вы больше не бываете в церкви. Вы не обращаетесь к Богу, и люди видят это. Об этом говорят. Что подумают прихожане обо мне, если я ничего не предприму, глядя, как человек, подобный вам, не проявляет уважения к церкви? Атанас пожал плечами.
— С тех пор, как я был поставлен сюда,— продолжал священник,— вы во всем мне противодействуете. Когда младший Жюль Трамбле решил бросить отцовскую ферму и уехать в Штаты искать работу, вы поддержали его, хотя он был нужен отцу здесь. Когда началось наводнение и я назначил девятидневные молитвы нашему покровителю Святому Марку, вы смеялись надо мной. Вы совершенно забыли, что в нашем приходе я наместник Бога.
Атанас нетерпеливо взмахнул рукой.
— Я и не думал над вами смеяться. Просто когда случилось наводнение, я говорил, что Святому Марку было бы куда приятней, если бы мы прорыли в болоте дренажные канавы. Наводнения — чума здешних мест, мы страдали от них задолго до того, как вы здесь поселились.
Священник ничего не ответил, и Атанас повозился с бумагами на столе, встал и отошел к окну. Резким движением он раздвинул занавески и выглянул наружу. Как бы ему хотелось спокойно сидеть сейчас на галерее, отдыхать и греться на солнце! И думать о чем-нибудь другом. Всю жизнь он не терпел иной власти, кроме власти духа, власти логики. Лишь потому, что этот человек священник...
Дедовские часы в вестибюле начали торжественно отбивать время. Когда замер отзвук последнего удара, Атанас обернулся.
— Не я затеял этот спор, отец Бобьен. Я всегда считал, что спящего пса будить не стоит. Но я вынужден повторить: я не желаю обсуждать с вами мои дела. За мою душу отвечаю я, а не вы или кто-то другой, и уж я постараюсь сохранить свою душу в целости без вашей помощи.
Священник поднял руку, будто желая остановить Атанаса, оградить свой слух от его речей. Только большим усилием воли ему удалось сохранить спокойствие.
— Ваша семья, господин Таллар, хотите вы того или нет,— он опустил руку,— является частью моего прихода.
Атанас подошел к своему креслу и тяжело сел.
— Послушайте, отец, мы напрасно все усложняем. Если я был груб, приношу свои извинения. Давайте прекратим этот спор. Я не вмешиваюсь в ваши дела. Не вмешивайтесь и вы в мои.
Священник снова поднял большую руку, отвергая это предложение.
— Да вы всем своим существом бросаете вызов воле Божьей. Уже известно, что вы намерены отдать Поля в английскую школу. Что подумают об этом люди?
Атанас снова раскурил трубку и яростно затянулся.
— От этого Поль не перестанет быть французом.
— Учась в английской протестантской школе?
— Он все равно останется католиком.
!— Так почему бы ему не поступить во французскую католическую школу?— взгляд священника был цепким и настойчивым.— Бесполезно притворяться, господин Таллар, ваши поступки говорят сами за себя. Поль — крещеный католик. Чего же вы добиваетесь? Хотите погубить его душу?
— Я хочу, чтобы он чувствовал себя легко среди мальчиков-англичан. Я никогда не был сторонником нашего искусственного размежевания на две нации. Я хочу, чтобы наши молодые люди знали: их родина — вся Канада, а не пребывали в убеждении, будто Квебек — это резервация для французов. И, кроме того, я хочу дать Полю широкое образование.
— А школы, где учатся дети одной с ним веры и национальности, разве недостаточно хороши?
— При определенных обстоятельствах,— несмотря на гнев, Атанас улыбнулся,— вполне хороши,— улыбка его угасла.— Послушайте, отец, вы не можете диктовать, в какой школе учиться моему сыну. Это не в вашей власти. Даже при вашем понимании ее.
Рука отца Бобьена скользнула под сутану, он вынул платок и вытер капли пота, выступившие на лбу и на щеках. В тишине было слышно ровное тиканье дедовских часов в холле. Спрятав платок, священник поднялся.
— Сен-Марк — хороший приход,— проговорил он тихо,— Бог даровал ему все, о чем только могут мечтать фермеры-христиане. А вокруг нас повсюду плетет свои сети дьявол. Вдумайтесь в это, господин Таллар, и не дайте гордыне и упрямству застить вам глаза. Посмотрите, что сделала война с человеческими душами!
Посмотрите, какой пустой, суетной жизнью живут теперь в Штатах, и всему виной их материализм. Разве может невежественный, неученый фермер сохранить веру в Бога, если он видит, что зло процветает? Земледельцы устремляются в город, а там их ждет безбожие. С каждым годом сети дьявола крепчают!— голос отца Бобьена набрал силу, он звучал с убежденной проникновенностью.— По мне, канадец, мирящийся со всем этим злом, сам — носитель зла.
Иронические складки пролегли на лице Атанаса, брови его приподнялись, рот покривился:
— Вы очень упрощенно смотрите на мир, отец Бобьен. Я уважаю эту простоту. Полагаю, что, несмотря на наши противоречия, вы и в дальнейшем будете принимать от меня взносы в пользу прихода, как приняли ту весьма внушительную сумму, которую я недавно пожертвовал на церковь.
Священник отвернулся, печаль омрачила его лицо. Между этими двумя людьми, словно живое существо, стоял антагонизм — антагонизм между естеством и интеллектом. Он усугублялся еще и тем, что каждый из собеседников прекрасно представлял себе сущность другого, ведь у обоих в жилах текла упрямая, своенравная нормандская кровь. И все же оба они предпочли бы быть друзьями, а не врагами, ведь пусть против воли, но каждый испытывал к другому уважение, в основе которого лежала обоюдная гордость за свою нацию.
— Предупреждаю вас, господин Таллар,— официальным тоном заявил священник,— я буду охранять свой приход. Над Богом насмехаться нельзя.
Атанас прошел вперед и открыл священнику дверь. Оба противника поглядели друг другу в глаза, потом отец Бобьен прошел через холл к входной двери, открыл ее и, шурша сутаной, зашагал к дороге. Атанас проводил гостя до галереи и оттуда смотрел ему вслед. Жаль, он не напомнил отцу Бобьену, что церковь много больше и значительней, чем какой-то один приход и его духовный пастырь. Надо было сказать, вернее, сказать более определенно, что сам Атанас питает глубочайшее уважение ко многим лицам духовного сана. А главное, хорошо было бы раз и навсегда заставить отца Бобьена понять, что если бы он будил мысль Атанаса, как это умел старый епископ, Атанас был бы рад беседовать с ним часами. И все же...
Он вернулся в библиотеку. Хоть он и считал всегда, что только блестящий ум и железная логика могут внушать ему уважение, но в отце Бобьене он чувствовал какую-то необъяснимую силу. Вопреки собственной воле, он не мог презирать священника. Атанас опустился в кресло и решительно надел на нос очки. И вдруг понял, что устал. Кровь стучала в висках. Лобные кости ломило, рубашка взмокла от пота, начиналась головная боль.
15
В один из первых июльских дней Дженит Метьюн стояла посреди лавки Поликарпа Друэна, зажав в руке письмо, помеченное печатью Его Величества Короля и присланное через канадское министерство обороны. Дженит дочитала письмо до конца, подняла голову и невидящим взглядом оглядела лавку. Она сделала несколько шагов вперед и налетела на першерона. Руки Дженит безвольно опустились, в одной она сжимала письмо, в другой -— конверт.
Друэн вышел из-за прилавка. Его глаза участливо смотрели с морщинистого лица, голос был добрый и ласковый.
— Вам нехорошо, мадам?
Дженит напряженно повернула голову и обнаружила, что похожий на кран нос Друэна и морщинки вокруг его глаз вдруг поплыяи куда-то, потом снова вернулись на место. Она заметила, что он смотрит на письмо в ее руке, и сразу вздернула подбородок. Дженит была бледна, как неотбеленная марля.
— Может быть, выпьете воды?— спросил Друэн.
Дженит услышала свой собственный голос, звучавший словно неисправный фонограф в соседней комнате:
— Благодарю вас, не надо, со мной все в порядке,— но продолжала стоять, не двигаясь.
Друэн прошел в кухню, расположенную в заднем помещении, и вернулся со стаканом воды, которую в спешке расплескал. Когда он протянул стакан Дженит, она улыбнулась застывшей улыбкой.
— Благодарю вас, со мной все в порядке,— повторила она без всякого выражения.
В мозгу ее крутились одни и те же слова из рассказа, прочитанного несколько месяцев назад в каком-то журнале: «Я не должна подавать виду... Я не должна подавать виду... Я не должна...» Эта фраза повторялась и повторялась в голове, так твердит свои речи слабоумный.
Друэн искоса взглянул на единственного покупателя, фермера, зашедшего за толем. Глаза их встретились, и они кивнули друг другу. Фермер тоже заметил длинный конверт со штампом Его Величества в углу.
— Неси-ка стул, Жак,— сказал Друэн по-французски.— Леди надо присесть.
Но не успел фермер выполнить просьбу, как Дже-нит двинулась к дверям и вышла на улицу. Молчание, наступившее после ее ухода, нарушил только стук поставленного на пол стула. Друэн покачал головой и вернулся за прилавок.
— Страшное дело,— сказал он.
— Наверно, муж.
— Да, старый капитан говорил, что у нее муж за морем.
Фермер почесал в голове, Друэн продолжал:
— Я как увидел это письмо сегодня утром, сразу сказал жене, что не иначе вести дурные. От правительства в Оттаве хорошего не жди. Так и сказал.
Фермер все еще скреб голову.
— И даже не заплакала,— отозвался он.— Может, не умеет?
Друэн облокотился на прилавок и принял свою любимую позу. Когда вот так, согнувшись, лавочник опирался подбородком на руки, он напоминал складной нож. Помолчав, он сказал:
— Кто их знает, этих англичан,— и добавил, будто это пришло ему в голову только сейчас:— Вот капитан-то здорово огорчится.
Солнце над долиной было затянуто дымкой: где-то далеко на севере горел лес. Над рекой, словно мираж, скользило неуклюжее озерное суденышко. Телега на железных колесах медленно прогрохотала мимо Дженит, но та даже не заметила фермера, который стоял в ней, натянув поводья. В зловещем свете солнца табачные пятна в его пышных усах казались оранжевыми. Телега была нагружена дымящимся навозом. Когда шум затих, Дженит остановилась и несколько раз судорожно втянула в себя горячий воздух. Оглядевшись, она убедилась, что вокруг нее уже нет чужих домов и незнакомых пни,. Она провела рукой по глазам, рука осталась сухой, и Дженит торопливо пошла по дороге к дому отца. В голове один за другим проносились все когда-либо прочитанные рассказы о том, как кто-то неожиданно получает известие о гибели близкого человека. Нелепо, но она запуталась в них, и казалось, все они про нее. Дженит по очереди становилась то одной, то другой героиней, мужественно скрывающей свое горе, чтобы не омрачать настроения другим. От нее ничего не осталось, только обрывки этих рассказов да усвоенная с детства манера вести себя.
Много лет назад, попав в монреальскую школу., застенчивая Дженит оказалась бедной девочкой среди дочерей богатых родителей. Все ученицы дружили с раннего детства, она же не знала никого. Когда они, со значением глядя на ее платье, спрашивали, откуда она приехала, Дженит молчала, ведь всем своим видом девочки давали понять, что она, разумеется, из какой-то дыры. Отец Дженит всегда находился в море, плавал по всему свету, а мать переезжала из порта в порт, чтобы быть рядом, когда он сходил на берег. Дженит не провела в этой школе и двух недель, как ей стало ясно, что приличные люди плавают по морю только в качестве пассажиров. С тех пор она никому не рассказывала, кто ее отец, и поняла, что лучше говорить о матери, которая родилась в Англии.
Урсула Ярдли смотрела на мир глазами своего окружения, а окружали ее служащие британских колоний. Отец Урсулы влачил бремя белого человека в мелких колониях, стараясь делать все как можно правильнее, и потому ничего не доводил до конца. Он мечтал только о том дне, когда наконец уйдет со службы и вернется в Суссекс !. Урсулу никогда не покидала уверенность, что она вышла за человека ниже себя и что всех канадских знакомых необходимо так или иначе поставить в ИЗВЕСТНОСТЬ о положении, которое она занимала в Англии. Жалованья Ярдли не хватало, и Урсула не могла уехать обратно на родину и растить там Дженит так, как росла сема. Поэтому она ездила по всей империи, предпочитая бедствовать
Суссекс-— графство на юго-востоке Англии.
в колониях, а не на Британских островах. Урсула умерла в Монреале, когда Дженит еще училась в школе, умерла, гордая тем, что ее дочь наконец-то принимают в са^лых богатых семьях, но до последнего вздоха она не переставала скорбеть, что так и не смогла вернуться в Англию.
После того как Дженит вышла замуж за Харви Метьюна, ее еще долго мучило сознание собственной неполноценности. Она сразу обнаружила, что не просто вышла замуж за юношу, в которого влюбилась во время танцев, а стала членом клана. Метьюны считали себя такой же неотъемлемой частью Монреаля, как гора, вокруг которой расположился город.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55