Макквин опустился в свободное соседнее кресло, широко расставил ноги, его двойной подбородок уперся в высокий крахмальный воротник.
— Ну, что слышно в Сен-Марке? Как поживает капитан Ярдли?
— Надеюсь, все в порядке,— ответил Атанас. Макквин устремил взгляд в окно, изучая фермы
нижней части Оттавской долины, по которой шел поезд. Река ярко блестела под солнцем, а слева громоздились горы Гатино. Немного погодя Макквин обернулся и сказал, холодно улыбаясь:
— Ваш сын выступил недавно с отличной речью. Атанас посмотрел на него с недоумением:
— С речью?
— А вы не знали? Я думал, вы читали в газетах. Две недели тому назад, может быть, меньше. В Монреале.
Атанас покачал головой.
— Нет, я ничего не знал. Так где же? В университете? Он, кажется, член дискуссионного клуба.
Макквин отмахнулся пухлой рукой.
— Да нет, это было одно из тех сборищ против мобилизации, которые любит устраивать Маршан. Дело в том, что он, то есть ваш сын, упомянул меня.
— Я об этом понятия не имел. Мне следует принести за него извинения?
— Нет, нет... Я должен был ждать чего-либо подобного. Хотя, надо сознаться, я не терплю, когда мое имя склоняется в газетах.
Атанас стиснул зубы и почувствовал, как кровь застучала в висках. Неужели он виноват в том, что не занимает в жизни Мариуса никакого места, только платит за его образование? Какая преграда стоит между ними — отцом и сыном? Кэтлин? Едва ли только она, тут замешано нечто большее.
— Мариус очень возбудим,— сказал Атанас.— Его сверстникам нынче туго приходится.
— Конечно, конечно,— сочувственно промурлыкал Макквин.— Кстати, вы знаете, что после этого митинга он исчез?
Лицо Атанаса исказило страдание.
— Нет,— произнес он тихо,— я не слышал об этом. Очень сожалею. Видимо, он хочет укрыться от мобилизации. Я надеялся, что до этого не дойдет.
— Правительство зря настаивает на всеобщей мобилизации. Тут оно ошибается,— заметил Макквин.— Против течения плыть нельзя, это всегда нелепо.
Атанас взмахнул рукой, и лицо его снова приняло обычное выражение.
— Сама идея принуждения порочна. Неужели вы, англичане, не можете понять, что Квебек всегда будет противиться любому принуждению?
Макквин поднял брови:
— Но, Таллар, не вы ли сами...
— Знаю, что вы хотите сказать. Что я поддержал законопроект. Да, поддержал. Я понимал, что английские провинции все равно сломят нас, если захотят. А если Квебек вздумает отбиваться, только себе сделает хуже. Я пытался подстелить соломку на этот случай, но, увы, напрасно. Меня не поняли мои же сородичи. К тому же есть еще и Франция.
С самого начала войны Атанаса преследовал страх, что Франция может быть разбита. Еще со студенческих дней в Париже в его душе жило ощущение, что Франция рядом. Вся Франция — французское искусство, французская культура, словом, все, что делает Францию !а дгапс!е Ыатюп '. Ощущая за спиной Францию, он мог свысока смотреть на любого англичанина или американца, с которыми его сводила жизнь. Когда война сделала Англию и Францию союзниками, у Ата-наса родилась надежда, что этот союз распространится и на Канаду, хотя бы настолько, чтобы навсегда покончить с давними распрями между двумя нациями. Что-то подобное могло осуществиться, сумей правительство верно оценить обстановку. Но английские провинции предпочли принуждение.
— Знаете,—сказал Макквин, догадавшийся о его мыслях,— еще ни одна война не сплачивала людей навеки. Военные союзы — союзы временные. Организованность — вот чудодейственная сила, которой нам не хватает,— он подождал, не подхватит ли Атанас его слова, и продолжал:— А ведь я, Таллар, не забыл, о том проекте, который мы обсуждали с вами прошлой осенью в Сен-Марке.
— О каком проекте?
— О водопаде и о строительстве фабрики у вас в приходе.
— Ах да. Помню.
— Это разумная мысль. Я тут провел кое-какие расследования. Спешить, конечно, не стоит, но...— Он наклонился и пухлой рукой похлопал Таллара по колену.—г Послушайте, Таллар. Меня ведь не только деньги интересуют. Все эти миллионеры — железнодорожные магнаты... я их уважаю за энергию, но не они меня занимают. Мне хочется, чтобы наша страна развивалась, как должно. Ни один здравомыслящий человек не будет плыть против течения. Вы с этим согласны, не правда ли? А течение определить нетрудно. Разве не лучше было бы, если бы промышленность в вашей провинции развивали сами французы, а не мы? Поверьте мне...
По мере того, как он углублялся в рассуждения, голос его все больше напоминал голос проповедника. Атанас молча слушал. Поезд замедлил ход перед какой-то станцией, загремело эхо, отдаваясь от состава, стоявшего рядом. Атанас показал рукой в окно. 3 со-
1 Великой нацией (фр.).
седнем поезде везли солдат. Старые вагоны были переполнены до отказа, солдаты по трое сидели на сиденьях, стояли в проходах. Воротники у них были расстегнуты, лица мокры от пота. Солдатам предстояло ехать так до Галифакса тридцать часов. А там их набьют в корабли, как сельдь в бочки.
-— Поучительный портрет воюющей нации, да?— заметил Атанас.— Мерзко!— он указал рукой на парламентскую публику, с комфортом расположившуюся в их вагоне.— Нам должно быть стыдно.
— Вы относитесь ко всему слишком серьезно,— сказал Макквин.
— Возможно, но если и они,— он кивнул в сторону солдатского поезда,— если и они вдруг отнесутся ко всему серьезно? Что тогда будет, а?
Уголки рта у Макквина поднялись: -— Они не умеют долго оставаться серьезными. Людей такого сорта всегда легко отвлечь.
— Люди такого сорта выигрывают для нас войну.
— Разумеется, им это и положено.
Их поезд медленно пришел в движение, со скрежетом рванулся вперед, и колеса ровно застучали по рельсам.
— Так вот, насчет этой фабрики в Сен-Марке,— сказал Макквин.
Прошло еще с полчаса, прежде чем Атанас снова остался один. Он смотрел вслед Макквину, который, пошатываясь от толчков поезда, пробирался в свой вагон. Снова этот человек взволновал его и вывел из равновесия. Атанасу хотелось отдохнуть, а теперь его опять одолели сомнения. Если его политическая карьера рухнула, чем ему заняться? На что еще он годится? Без дела оставаться нельзя, война лишила его покоя. Между тем за свои пятьдесят восемь лет, прожитых до войны, он мало в чем преуспел.
Иногда положение, в котором он теперь очутился, наводило на Атанаса ужас, как ночной кошмар. Да, он неудачник. Это совершенно ясно. Он всегда мечтал оставить после себя в Квебеке какой-то след, свой собственный, ни с чем не схожий, но почва его родной провинции чересчур тверда. Да по правде говоря, он никогда по-настоящему и не пытался что-то сделать. Всегда было проще отвести душу, пустившись в какое-нибудь приключение, или мечтать, вместо того чтобы действовать. Атанас закрыл глаза, и его обступили призраки. Чуть намеченные призраки упущенных возможностей и более отчетливые — призраки женщин.
Атанасу нравилось бережно перебирать воспоминания о женщинах, которых он когда-то знал,— так коллекционер перебирает старинное стекло. В этих грезах наяву он видел себя человеком молодым, но умудренным опытом и знаниями, которые дала ему долгая, богатая событиями жизнь. Женщины всегда были необходимы Атанасу, без них его воображение бледнело и меркло. По его смуглому лицу мелькнула улыбка, но снова погасла, когда мысли Атанаса, как обычно при таких воспоминаниях, обратились к первой жене.
Какая горькая насмешка судьбы, что, имея возможность выбирать, он женился на Мари-Адели, женщине, не испытывавшей к нему никакого влечения! Конечно, он не мог этого знать заранее. Моральные устои франко-канадского общества всегда отличались крайней строгостью, и брак всегда был их основой. Хрупкость и трогательная невинность Мари-Адели затронули поэтические струны в душе Атанаса. Он надеялся пойти по следам Пигмалиона и превратить Мари-Адель в светскую красавицу. Она была очень хороша: маленькая, изящная, с фигурой юной девушки, с прозрачной кожей, под которой на тыльной стороне рук просвечивали голубые жилки.
Еще до рождения Мариуса она отстранила мужа, а когда родился сын, вся ушла в молитвы и созерцание. Постепенно религия заполнила ее жизнь. Даже сейчас, спустя девять лет после ее смерти, в Сен-Марке помнят, как она была набожна. Каждое утро она ходила к мессе, а после обеда ее обычно видели в церкви, она стояла на коленях перед статуей девы Марии, сложив руки на груди, запрокинув голову в обожании и экстазе.
Сначала перемена, происшедшая с женой, причиняла Атанасу страдания. Он убеждал себя, что нужно быть нежным и терпеливым мужем, и действительно относился к Мари-Адели чутко и бережно. Но время шло, и Атанас вынужден был признать, что сделать ничего нельзя. Ее религиозная одержимость взяла верх над его упорством, они могли оставаться вместе только при условии, что между ними не будет супружеских отношений. О разводе не могло быть и речи, да Атанас по-своему был предан Мари-Адели и сам никогда бы на него не пошел. Однако природа требовала своего, и через несколько лет после рождения Мариуса Атанас обнаружил, что женщины по-прежнему интересуются им, а его влечет к ним сильней, чем прежде. На время жизнь свелась к поискам женщины, согласной дать ему то, в чем отказывала жена. Таких нашлось много, и Атанас даже теперь с удовольствием вспоминал о приятных минутах, проведенных с ними, но всю эту полосу своей жизни с горечью считал временем, потраченным зря. Он убедился, что обет безбрачия так же невозможен для него, как и циничный разгул. Слишком серьезно он смотрел на жизнь, и, если женщина ему нравилась, он хотел оставаться ей верным.
Атанас часто задумывался, что знает обо всем этом Мариус. Юноша боготворил память матери. Атанас вздохнул. В его отношениях с сыном таилось что-то непонятное, он не в силах был постичь, в чем причина их сложности. Атанас любил сына. Любил его и сейчас, но, очевидно, если люди не понимают друг друга, одной любви мало.
Мимо окон тянулись поля, прекрасные в лучах предвечернего солнца. Теперь поезд шел вдоль французских приходов, и по обе стороны то тут, то там мелькали привычные склоненные к земле фигуры — неотъемлемая часть окружающего пейзажа. Франко-канадский фермер привязан к земле больше, чем к кому-либо из людей: земля, бог и семья — вот залог его бессмертия. Земля сгибает фермеров, их походка становится тяжеловесной, заскорузлые руки делаются похожими на грабли. Земля лишает их всех интересов и помыслов, не связанных с нею. Но земля же приучает их смотреть на своих сородичей как на одну большую семью, и это представление о самих себе как о своеобразном братстве землепашцев является частью легенды, объясняющей суть Квебека. И Атанас гордился этой легендой, хотя бывали минуты, когда такой взгляд на Квебек выводил его из себя.
Через проход от него двое пассажиров разговаривали по-английски. То ли по забывчивости, то ли от равнодушия к окружающим, но беседу они вели во весь голос.
— Вся эта провинция безнадежна,— сказал один из них, указывая рукой на проносящийся за окном пейзаж.— Здешние жители не в состоянии сами думать о себе. Никогда не умели и никогда не научатся. Вот мы в Торонто...
Изрезанное морщинами лицо слушающего их Атанаса оставалось бесстрастным. Судя по голосам, беседующие просто таяли от удовольствия, понося Квебек.
— Рабочая сила здесь дешевая. И за это спасибо. Но, боже, если вы вздумаете основать тут дело, священники и нотариусы сразу же запутают вас так, что вы забудете, чего хотели. Бот у нас в Торонто...
Атанас круто повернул кресло и сел к ним спиной. Будь у таких людей, как эти из Онтарио, хоть слабый намек на доброжелательность, хоть капля готовности увидеть лучшие стороны Квебека, и нестерпимая канадская проблема перестала бы существовать. Теперь он позволил себе нахмуриться и стал намеренно глубоко дышать, будто старался наполнить легкие чистым воздухом. Понемногу ему удалось снова вернуться к мысли о своих делах.
Макквин поставил его перед необходимостью принять решение, а Атанас терпеть не мог что-то решать. Он размышлял о том, какой странной способностью убеждать обладает Хантли Макквин и как неожиданно это свойство у человека, так похожего на шар. При этом у Макквина всегда в запасе множество цифр и фактов. В ближайшее время он отправит в Сен-Марк изыскателей, чтобы на месте выяснить, какой мощностью обладает река. Если их заключения окажутся удовлетворительными, Макквин собирается организовать акционерное общество и строить в Сен-Марке текстильную фабрику, а Таллару предлагает стать его младшим компаньоном. Ясно, что Макквин относится к своему предложению вполне серьезно и не сомневается, что фабрика в Сен-Марке будет приносить доход, если его предварительные расчеты подтвердятся.
Атанас вздохнул. План, конечно, заманчивый. Макквин собирается расколоть такой твердый орешек, как Квебек, новым способом, и, пожалуй, этот способ окажется куда действеннее, чем все, что до сих пор предлагали политики. Ведь в каждом поколении франкоканадцев появляются смельчаки, стремящиеся разными политическими новшествами изменить патриархальный уклад в Квебеке, и один за другим они терпят поражение. Поражение заложено в них самих, так как умом они жаждут перемен, а сердцем противятся им. Стоит таким смельчакам зайти чуть дальше в своих замыслах, и они неизменно оказываются заодно с англичанами против своих земляков, и если до того им удавалось выстоять, этот шаг всегда оказывается роковым. Старая история.
Атанас потрогал белоснежные усы. И все-таки перемены неизбежны. В Квебек их принесут либо англичане и американцы, что уже происходит, либо франкоканадцы, подобные ему самому. Ничто застывшее в неподвижности не может противостоять развитию науки. Рано или поздно мощь науки расколет скорлупу Квебека, и тогда начнется наступление на легенду.
Поезд, не останавливаясь, прогремел мимо еще одной станции, немного замедлил ход на мосту, пересек островок, следующий мост и въехал на станцию Сент-Анн-де-Бельвю на краю острова Монреаль.
В последние годы Атанас много читал и все больше увлекался разными сторонами современной науки. Невольно эти занятия принуждали его критически вглядываться в католицизм. И замыслы Макквина влекли Атанаса как раз потому, что открывали возможность выступить на стороне научных исканий, на стороне будущего, а не прошлого. Сам того не сознавая, Атанас досадовал, что не может принять участия в победном шествии науки, за которым внимательно следил, хоть и плохо разбирался в достижениях техники. Наука берет верх над прежней эпохой, державшейся на служении Богу и земле. А кто одерживает верх, тот получает власть. Народы один за другим подчиняются науке. Настанет время, и Квебеку тоже придется подчиниться ей, ведь если Квебек не овладеет современными знаниями, его раздавят те, кто научился пользоваться силой, которую франко-канадцы презрели. Однако сможет ли Квебек примириться с будущим, но остаться самим собой? Можно ли принять американское поклонение технике и не превратиться в Америку? Удастся ли Квебеку сочетать науку со своим образом жизни, уже ставшим легендой?
Мучительность такого раздвоения была хорошо понятна Атанасу. Квебек хочет занять подобающее место в мире, но не хочет перемен. Какой-то глубоко запрятанный инстинкт не дает франко-канадцам разделить постоянное стремление американцев к переменам. Франко-канадцы чувствуют, что это стремление слепо, безрассудно, неуправляемо. Однако, стараясь рассуждать хладнокровно, Атанас приходил к мысли, что его доводы во славу науки не что иное, как стремление изобличить религию, которой он противился. А противился он ей главным образом из-за того, что не желал подчиняться власти священников.
В спокойные минуты Атанас понимал, что ему не удастся добиться успеха в жизни именно из-за этих разъедающих его душу сомнений. Стоит ему решиться на какой-то хорошо рассчитанный шаг, и каждый раз из одержимого инстинктами прошлого тянется невидимая рука и предостерегающе его одергивает. Со всеми его земляками происходит то же самое. Они и англичан отвергают потому, что те вечно пытаются навязать им перемены. Это упорство близко и дорого Атанасу.
Поезд несся вперед, стуча колесами на стыках рельс, а за окнами, как чудо, вставала из земли весна. В полях начинала зеленеть трава и злаки, на деревьях распускались листья. «Только мой мозг остается старым»,— подумал Атанас. В голове у него так же пусто и душно, как в комнате для заседаний, когда заседающие уходят завтракать. Но несмотря на эту душную пустоту мысль настойчиво работала. Скоро надо решать вопрос с будущим Поля. Нечего и говорить, дальнейшая жизнь мальчика будет в огромной степени зависеть от того, в какую школу он поступит. Если не направлять Поля твердой рукой, его поглотят те же вечные противоречия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
— Ну, что слышно в Сен-Марке? Как поживает капитан Ярдли?
— Надеюсь, все в порядке,— ответил Атанас. Макквин устремил взгляд в окно, изучая фермы
нижней части Оттавской долины, по которой шел поезд. Река ярко блестела под солнцем, а слева громоздились горы Гатино. Немного погодя Макквин обернулся и сказал, холодно улыбаясь:
— Ваш сын выступил недавно с отличной речью. Атанас посмотрел на него с недоумением:
— С речью?
— А вы не знали? Я думал, вы читали в газетах. Две недели тому назад, может быть, меньше. В Монреале.
Атанас покачал головой.
— Нет, я ничего не знал. Так где же? В университете? Он, кажется, член дискуссионного клуба.
Макквин отмахнулся пухлой рукой.
— Да нет, это было одно из тех сборищ против мобилизации, которые любит устраивать Маршан. Дело в том, что он, то есть ваш сын, упомянул меня.
— Я об этом понятия не имел. Мне следует принести за него извинения?
— Нет, нет... Я должен был ждать чего-либо подобного. Хотя, надо сознаться, я не терплю, когда мое имя склоняется в газетах.
Атанас стиснул зубы и почувствовал, как кровь застучала в висках. Неужели он виноват в том, что не занимает в жизни Мариуса никакого места, только платит за его образование? Какая преграда стоит между ними — отцом и сыном? Кэтлин? Едва ли только она, тут замешано нечто большее.
— Мариус очень возбудим,— сказал Атанас.— Его сверстникам нынче туго приходится.
— Конечно, конечно,— сочувственно промурлыкал Макквин.— Кстати, вы знаете, что после этого митинга он исчез?
Лицо Атанаса исказило страдание.
— Нет,— произнес он тихо,— я не слышал об этом. Очень сожалею. Видимо, он хочет укрыться от мобилизации. Я надеялся, что до этого не дойдет.
— Правительство зря настаивает на всеобщей мобилизации. Тут оно ошибается,— заметил Макквин.— Против течения плыть нельзя, это всегда нелепо.
Атанас взмахнул рукой, и лицо его снова приняло обычное выражение.
— Сама идея принуждения порочна. Неужели вы, англичане, не можете понять, что Квебек всегда будет противиться любому принуждению?
Макквин поднял брови:
— Но, Таллар, не вы ли сами...
— Знаю, что вы хотите сказать. Что я поддержал законопроект. Да, поддержал. Я понимал, что английские провинции все равно сломят нас, если захотят. А если Квебек вздумает отбиваться, только себе сделает хуже. Я пытался подстелить соломку на этот случай, но, увы, напрасно. Меня не поняли мои же сородичи. К тому же есть еще и Франция.
С самого начала войны Атанаса преследовал страх, что Франция может быть разбита. Еще со студенческих дней в Париже в его душе жило ощущение, что Франция рядом. Вся Франция — французское искусство, французская культура, словом, все, что делает Францию !а дгапс!е Ыатюп '. Ощущая за спиной Францию, он мог свысока смотреть на любого англичанина или американца, с которыми его сводила жизнь. Когда война сделала Англию и Францию союзниками, у Ата-наса родилась надежда, что этот союз распространится и на Канаду, хотя бы настолько, чтобы навсегда покончить с давними распрями между двумя нациями. Что-то подобное могло осуществиться, сумей правительство верно оценить обстановку. Но английские провинции предпочли принуждение.
— Знаете,—сказал Макквин, догадавшийся о его мыслях,— еще ни одна война не сплачивала людей навеки. Военные союзы — союзы временные. Организованность — вот чудодейственная сила, которой нам не хватает,— он подождал, не подхватит ли Атанас его слова, и продолжал:— А ведь я, Таллар, не забыл, о том проекте, который мы обсуждали с вами прошлой осенью в Сен-Марке.
— О каком проекте?
— О водопаде и о строительстве фабрики у вас в приходе.
— Ах да. Помню.
— Это разумная мысль. Я тут провел кое-какие расследования. Спешить, конечно, не стоит, но...— Он наклонился и пухлой рукой похлопал Таллара по колену.—г Послушайте, Таллар. Меня ведь не только деньги интересуют. Все эти миллионеры — железнодорожные магнаты... я их уважаю за энергию, но не они меня занимают. Мне хочется, чтобы наша страна развивалась, как должно. Ни один здравомыслящий человек не будет плыть против течения. Вы с этим согласны, не правда ли? А течение определить нетрудно. Разве не лучше было бы, если бы промышленность в вашей провинции развивали сами французы, а не мы? Поверьте мне...
По мере того, как он углублялся в рассуждения, голос его все больше напоминал голос проповедника. Атанас молча слушал. Поезд замедлил ход перед какой-то станцией, загремело эхо, отдаваясь от состава, стоявшего рядом. Атанас показал рукой в окно. 3 со-
1 Великой нацией (фр.).
седнем поезде везли солдат. Старые вагоны были переполнены до отказа, солдаты по трое сидели на сиденьях, стояли в проходах. Воротники у них были расстегнуты, лица мокры от пота. Солдатам предстояло ехать так до Галифакса тридцать часов. А там их набьют в корабли, как сельдь в бочки.
-— Поучительный портрет воюющей нации, да?— заметил Атанас.— Мерзко!— он указал рукой на парламентскую публику, с комфортом расположившуюся в их вагоне.— Нам должно быть стыдно.
— Вы относитесь ко всему слишком серьезно,— сказал Макквин.
— Возможно, но если и они,— он кивнул в сторону солдатского поезда,— если и они вдруг отнесутся ко всему серьезно? Что тогда будет, а?
Уголки рта у Макквина поднялись: -— Они не умеют долго оставаться серьезными. Людей такого сорта всегда легко отвлечь.
— Люди такого сорта выигрывают для нас войну.
— Разумеется, им это и положено.
Их поезд медленно пришел в движение, со скрежетом рванулся вперед, и колеса ровно застучали по рельсам.
— Так вот, насчет этой фабрики в Сен-Марке,— сказал Макквин.
Прошло еще с полчаса, прежде чем Атанас снова остался один. Он смотрел вслед Макквину, который, пошатываясь от толчков поезда, пробирался в свой вагон. Снова этот человек взволновал его и вывел из равновесия. Атанасу хотелось отдохнуть, а теперь его опять одолели сомнения. Если его политическая карьера рухнула, чем ему заняться? На что еще он годится? Без дела оставаться нельзя, война лишила его покоя. Между тем за свои пятьдесят восемь лет, прожитых до войны, он мало в чем преуспел.
Иногда положение, в котором он теперь очутился, наводило на Атанаса ужас, как ночной кошмар. Да, он неудачник. Это совершенно ясно. Он всегда мечтал оставить после себя в Квебеке какой-то след, свой собственный, ни с чем не схожий, но почва его родной провинции чересчур тверда. Да по правде говоря, он никогда по-настоящему и не пытался что-то сделать. Всегда было проще отвести душу, пустившись в какое-нибудь приключение, или мечтать, вместо того чтобы действовать. Атанас закрыл глаза, и его обступили призраки. Чуть намеченные призраки упущенных возможностей и более отчетливые — призраки женщин.
Атанасу нравилось бережно перебирать воспоминания о женщинах, которых он когда-то знал,— так коллекционер перебирает старинное стекло. В этих грезах наяву он видел себя человеком молодым, но умудренным опытом и знаниями, которые дала ему долгая, богатая событиями жизнь. Женщины всегда были необходимы Атанасу, без них его воображение бледнело и меркло. По его смуглому лицу мелькнула улыбка, но снова погасла, когда мысли Атанаса, как обычно при таких воспоминаниях, обратились к первой жене.
Какая горькая насмешка судьбы, что, имея возможность выбирать, он женился на Мари-Адели, женщине, не испытывавшей к нему никакого влечения! Конечно, он не мог этого знать заранее. Моральные устои франко-канадского общества всегда отличались крайней строгостью, и брак всегда был их основой. Хрупкость и трогательная невинность Мари-Адели затронули поэтические струны в душе Атанаса. Он надеялся пойти по следам Пигмалиона и превратить Мари-Адель в светскую красавицу. Она была очень хороша: маленькая, изящная, с фигурой юной девушки, с прозрачной кожей, под которой на тыльной стороне рук просвечивали голубые жилки.
Еще до рождения Мариуса она отстранила мужа, а когда родился сын, вся ушла в молитвы и созерцание. Постепенно религия заполнила ее жизнь. Даже сейчас, спустя девять лет после ее смерти, в Сен-Марке помнят, как она была набожна. Каждое утро она ходила к мессе, а после обеда ее обычно видели в церкви, она стояла на коленях перед статуей девы Марии, сложив руки на груди, запрокинув голову в обожании и экстазе.
Сначала перемена, происшедшая с женой, причиняла Атанасу страдания. Он убеждал себя, что нужно быть нежным и терпеливым мужем, и действительно относился к Мари-Адели чутко и бережно. Но время шло, и Атанас вынужден был признать, что сделать ничего нельзя. Ее религиозная одержимость взяла верх над его упорством, они могли оставаться вместе только при условии, что между ними не будет супружеских отношений. О разводе не могло быть и речи, да Атанас по-своему был предан Мари-Адели и сам никогда бы на него не пошел. Однако природа требовала своего, и через несколько лет после рождения Мариуса Атанас обнаружил, что женщины по-прежнему интересуются им, а его влечет к ним сильней, чем прежде. На время жизнь свелась к поискам женщины, согласной дать ему то, в чем отказывала жена. Таких нашлось много, и Атанас даже теперь с удовольствием вспоминал о приятных минутах, проведенных с ними, но всю эту полосу своей жизни с горечью считал временем, потраченным зря. Он убедился, что обет безбрачия так же невозможен для него, как и циничный разгул. Слишком серьезно он смотрел на жизнь, и, если женщина ему нравилась, он хотел оставаться ей верным.
Атанас часто задумывался, что знает обо всем этом Мариус. Юноша боготворил память матери. Атанас вздохнул. В его отношениях с сыном таилось что-то непонятное, он не в силах был постичь, в чем причина их сложности. Атанас любил сына. Любил его и сейчас, но, очевидно, если люди не понимают друг друга, одной любви мало.
Мимо окон тянулись поля, прекрасные в лучах предвечернего солнца. Теперь поезд шел вдоль французских приходов, и по обе стороны то тут, то там мелькали привычные склоненные к земле фигуры — неотъемлемая часть окружающего пейзажа. Франко-канадский фермер привязан к земле больше, чем к кому-либо из людей: земля, бог и семья — вот залог его бессмертия. Земля сгибает фермеров, их походка становится тяжеловесной, заскорузлые руки делаются похожими на грабли. Земля лишает их всех интересов и помыслов, не связанных с нею. Но земля же приучает их смотреть на своих сородичей как на одну большую семью, и это представление о самих себе как о своеобразном братстве землепашцев является частью легенды, объясняющей суть Квебека. И Атанас гордился этой легендой, хотя бывали минуты, когда такой взгляд на Квебек выводил его из себя.
Через проход от него двое пассажиров разговаривали по-английски. То ли по забывчивости, то ли от равнодушия к окружающим, но беседу они вели во весь голос.
— Вся эта провинция безнадежна,— сказал один из них, указывая рукой на проносящийся за окном пейзаж.— Здешние жители не в состоянии сами думать о себе. Никогда не умели и никогда не научатся. Вот мы в Торонто...
Изрезанное морщинами лицо слушающего их Атанаса оставалось бесстрастным. Судя по голосам, беседующие просто таяли от удовольствия, понося Квебек.
— Рабочая сила здесь дешевая. И за это спасибо. Но, боже, если вы вздумаете основать тут дело, священники и нотариусы сразу же запутают вас так, что вы забудете, чего хотели. Бот у нас в Торонто...
Атанас круто повернул кресло и сел к ним спиной. Будь у таких людей, как эти из Онтарио, хоть слабый намек на доброжелательность, хоть капля готовности увидеть лучшие стороны Квебека, и нестерпимая канадская проблема перестала бы существовать. Теперь он позволил себе нахмуриться и стал намеренно глубоко дышать, будто старался наполнить легкие чистым воздухом. Понемногу ему удалось снова вернуться к мысли о своих делах.
Макквин поставил его перед необходимостью принять решение, а Атанас терпеть не мог что-то решать. Он размышлял о том, какой странной способностью убеждать обладает Хантли Макквин и как неожиданно это свойство у человека, так похожего на шар. При этом у Макквина всегда в запасе множество цифр и фактов. В ближайшее время он отправит в Сен-Марк изыскателей, чтобы на месте выяснить, какой мощностью обладает река. Если их заключения окажутся удовлетворительными, Макквин собирается организовать акционерное общество и строить в Сен-Марке текстильную фабрику, а Таллару предлагает стать его младшим компаньоном. Ясно, что Макквин относится к своему предложению вполне серьезно и не сомневается, что фабрика в Сен-Марке будет приносить доход, если его предварительные расчеты подтвердятся.
Атанас вздохнул. План, конечно, заманчивый. Макквин собирается расколоть такой твердый орешек, как Квебек, новым способом, и, пожалуй, этот способ окажется куда действеннее, чем все, что до сих пор предлагали политики. Ведь в каждом поколении франкоканадцев появляются смельчаки, стремящиеся разными политическими новшествами изменить патриархальный уклад в Квебеке, и один за другим они терпят поражение. Поражение заложено в них самих, так как умом они жаждут перемен, а сердцем противятся им. Стоит таким смельчакам зайти чуть дальше в своих замыслах, и они неизменно оказываются заодно с англичанами против своих земляков, и если до того им удавалось выстоять, этот шаг всегда оказывается роковым. Старая история.
Атанас потрогал белоснежные усы. И все-таки перемены неизбежны. В Квебек их принесут либо англичане и американцы, что уже происходит, либо франкоканадцы, подобные ему самому. Ничто застывшее в неподвижности не может противостоять развитию науки. Рано или поздно мощь науки расколет скорлупу Квебека, и тогда начнется наступление на легенду.
Поезд, не останавливаясь, прогремел мимо еще одной станции, немного замедлил ход на мосту, пересек островок, следующий мост и въехал на станцию Сент-Анн-де-Бельвю на краю острова Монреаль.
В последние годы Атанас много читал и все больше увлекался разными сторонами современной науки. Невольно эти занятия принуждали его критически вглядываться в католицизм. И замыслы Макквина влекли Атанаса как раз потому, что открывали возможность выступить на стороне научных исканий, на стороне будущего, а не прошлого. Сам того не сознавая, Атанас досадовал, что не может принять участия в победном шествии науки, за которым внимательно следил, хоть и плохо разбирался в достижениях техники. Наука берет верх над прежней эпохой, державшейся на служении Богу и земле. А кто одерживает верх, тот получает власть. Народы один за другим подчиняются науке. Настанет время, и Квебеку тоже придется подчиниться ей, ведь если Квебек не овладеет современными знаниями, его раздавят те, кто научился пользоваться силой, которую франко-канадцы презрели. Однако сможет ли Квебек примириться с будущим, но остаться самим собой? Можно ли принять американское поклонение технике и не превратиться в Америку? Удастся ли Квебеку сочетать науку со своим образом жизни, уже ставшим легендой?
Мучительность такого раздвоения была хорошо понятна Атанасу. Квебек хочет занять подобающее место в мире, но не хочет перемен. Какой-то глубоко запрятанный инстинкт не дает франко-канадцам разделить постоянное стремление американцев к переменам. Франко-канадцы чувствуют, что это стремление слепо, безрассудно, неуправляемо. Однако, стараясь рассуждать хладнокровно, Атанас приходил к мысли, что его доводы во славу науки не что иное, как стремление изобличить религию, которой он противился. А противился он ей главным образом из-за того, что не желал подчиняться власти священников.
В спокойные минуты Атанас понимал, что ему не удастся добиться успеха в жизни именно из-за этих разъедающих его душу сомнений. Стоит ему решиться на какой-то хорошо рассчитанный шаг, и каждый раз из одержимого инстинктами прошлого тянется невидимая рука и предостерегающе его одергивает. Со всеми его земляками происходит то же самое. Они и англичан отвергают потому, что те вечно пытаются навязать им перемены. Это упорство близко и дорого Атанасу.
Поезд несся вперед, стуча колесами на стыках рельс, а за окнами, как чудо, вставала из земли весна. В полях начинала зеленеть трава и злаки, на деревьях распускались листья. «Только мой мозг остается старым»,— подумал Атанас. В голове у него так же пусто и душно, как в комнате для заседаний, когда заседающие уходят завтракать. Но несмотря на эту душную пустоту мысль настойчиво работала. Скоро надо решать вопрос с будущим Поля. Нечего и говорить, дальнейшая жизнь мальчика будет в огромной степени зависеть от того, в какую школу он поступит. Если не направлять Поля твердой рукой, его поглотят те же вечные противоречия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55