Он твердил себе, что все равно к этому шло, что выбора у него нет. Но что теперь будет с фабрикой? Он кивнул, как бы обнадеживая себя. А Макквин на что? Он все уладит. Строят же англичане фабрики в других местах, и церковь им не помеха. Но если Макквин узнает, что Атанас поссорился с приходским священником, захочет ли он иметь Атанаса своим партнером? И тут же с некоторым облегчением вспомнил: Макквину, собственно, выбирать не приходится. Атанас глубоко вздохнул, успокаиваясь. Контракты подписаны, и, если Макквин намерен строить фабрику, он обязан осуществлять свои планы вместе с партнером. Кроме того, прикинул Атанас, если действовать быстро, можно успеть заручиться документом от правительства, гарантирующим строительство железнодорожной ветки.
Он перебирал в уме другие возможные затруднения и вдруг понял, что совершает величайшую глупость. Чего ради он везет сейчас Поля в город? Не могут же они в Монреале предстать перед главой церкви Св. Давида и объявить себя пресвитерианцами! Протестантская церковь со временем примет их в свое лоно, но не сразу, ни один священник-протестант не поверит бывшему католику без тщательной проверки и долгих раздумий. Атанас хлопнул себя по лбу. Он ведет себя как ребенок, он стареет! Придется завтра отвезти Поля обратно в Сен-Марк, так ничего и не устроив. А самому немедленно возвращаться в город и две недели носиться из Монреаля в Оттаву и обратно, улаживая дела с фабрикой, железной дорогой и переходом в церковь Св. Давида.
Атанас заметил, что Поль устремил на него круглые глаза, и понял, что сын хочет что-то спросить.
— А мама тоже перейдет в другую веру?— проговорил Поль.
Атанас снова развернул газету, стараясь спрятать лицо.
— Мама все понимает,— сказал он, но почувствовал, что не ответил на вопрос мальчика. Чтобы замаскировать смущение, он отложил газету и начал быстро объяснять Полю, что теперь они заживут по-новому, что фабрика сулит им богатство. Он рассказал сыну, каким рисует себе его будущее. Поль получит широкое образование, будет изучать науки. Он поступит в колледж, отправится путешествовать, а когда получит диплом в Канаде, сможет поехать учиться в Сорбонну или в Оксфорд, а может быть даже и туда, и туда.
— Мало у кого из мальчиков есть такая возможность,— закончил Атанас.— Но теперь тебе придется много и упорно учиться. Ты даже не представляешь, насколько упорно! Все будет зависеть только от тебя!
Поезд, стуча колесами, мчался дальше. Поль смотрел на соринки, пляшущие на досках пола, на пыль, покрывшую вывалившийся из плевательницы мусор, на сажу, осыпавшую грязный зеленый бархат сиденья. Оксфорд... Сорбонна... какие новые названия!
26
На следующей неделе жизнь, которую семейство Талларов вело в Сен-Марке уже более двухсот лет, круто изменилась. Атанас был в городе, и первый удар пришелся на долю Кэтлин и Поля, а затем на них посыпалась одна неприятность за другой.
Сначала Кэтлин заметила, что Жюльенна с ней почти не разговаривает и выполняет свои обязанности как-то нехотя, потом ей бросилось в глаза, что Блан-шар и другие фермеры, помогавшие им в поле, работать работают, но в дом не заходят. Однажды утром Поль, как всегда, отправился за почтой. У лавки Друэна играли дети; увидев Поля, они перестали играть и уставились на него. А потом начали креститься и перебежали на другую сторону. Поль вошел в лавку, и Поликарп Друэн протянул ему почту, но ни слова не проронил. Когда Поль шел по деревне обратно, он услышал, что кто-то окликает его из окна, и остановился узнать, зачем его зовут. Одно окно было открыто, но Поль никого в нем не увидел. Потом снова раздался визгливый женский голос, и Поль понял, что женщина кричит ему что-то, а сама не показывается, он посмотрел вдоль дороги, но на ней было пусто, игравшие дети исчезли. Поль испугался, постоял с минуту, а потом бросился бежать и бежал до самого дома.
После этого случая Поль старался в деревню не ходить. Каждый день, словно по молчаливому уговору, почту Талларам приносил капитан Ярдли. Он жил теперь один, Дженит и девочки уехали в город. Будь капитан другим человеком, приход отвернулся бы от него за предательство, совершенное его дочерью. Но в Сен-Марке понимали, что капитану больно и стыдно. В лавке Друэна, где, как всегда, собрались фермеры, он попросил у всех извинения: не оправдывался, ничего не объяснял, просто извинился. Капитан сходил к отцу Бобьену и извинился также и перед ним. Священник, вопреки своим убеждениям, вынужден был пожать ему руку.
Однажды ночью небо затянуло облаками, задул сильный ветер. Стояла непроглядная тьма, и стоны тополей под горячим сухим ветром напоминали шум льющейся воды. Кэтлин услышала громкий треск и звон в библиотеке и пошла посмотреть, в чем дело. Она зажгла лампу и увидела на ковре камень, а из разбитого окна на нее пахнуло ветром. Кэтлин ничего не сказала сыну, но утром Поль сам увидел разбитое окно и обо всем догадался. Стекло так и не вставили, Кэтлин считала, что не стоит ради этого звать кого-нибудь из деревни. Она даже Бланшару ничего не сказала.
В следующее воскресенье Кэтлин, как всегда, пошла к мессе. В церкви она увидела, что места Талларов заняты другой семьей. Она не стала выяснять, в чем дело, а удовольствовалась свободным местом сзади. После мессы Кэтлин первая вышла из церкви и пошла прямо домой, не пытаясь ни с кем заговорить.
Живя с таким упрямым человеком, как Таллар, Кэтлин давно смирила собственный нрав. Но сейчас ее охватил холодный гнев на мужа, не потому, что он решил вместе с сыном перейти в протестантство, а из-за никому не нужных неприятностей, которые он навлек на своих близких. Мысль о том, что муж может попасть в ад, мало ее тревожила. Ад для Кэтлин был то же, что для многих других Тибет: он существует где-то, но раз она никого оттуда не встречала, поверить в него трудно. Только два раза в жизни Кэтлин думала об аде со страхом: один раз — когда была тяжела больна, другой — когда после смерти отца ее целую неделю по ночам одолевали кошмары.
И вот, пока Атанас улаживал свои дела, Кэтлин сидела с Полем в Сен-Марке и считала дни до того, как навсегда расстанется с приходом. Близился конец августа. Кэтлин упаковала свои вещи и подготовила к перевозке все, что было в доме. Оставалось уложить книги Атанаса и вызвать грузчиков из города.
В конце августа Атанас вернулся, готовый встретиться с приходом лицом к лицу. Пока он ездил, все стало представляться ему менее угрожающим, чем при отъезде. В Оттаве и Монреале для него, казалось, ничто не изменилось. Небеса не разверзлись из-за того, что он перешел в другую веру. Правда, никто из его городских друзей еще не знал об его обращении. Дела двигались достаточно успешно. В Оттаве он получил письменное заверение, что правительство начнет строить железнодорожную ветку, как только потребуется, в Монреале закончил переговоры о переходе в пресвитерианскую церковь Св. Давида. Переход этот оказался гораздо более неприятным, чем он ожидал, священник прежде, чем дать окончательное согласие, провел с ним несколько долгих и томительных бесед. Атанас считал бы, что поездка вполне удалась, если бы не разочаровавший его разговор с Мак-квином. Тот, по своему обыкновению, долго ходил вокруг да около. И в конце концов сказал, что начнет строительство фабрики не раньше, чем в следующем году. Он полагал, что война скоро кончится, цены некоторое время будут сильно колебаться, а ему хочется, чтобы все устоялось, прежде чем он начнет договариваться с подрядчиками и заключать контракты.
Несмотря на озабоченность судьбой фабрики, Атанас вернулся из поездки словно помолодевший. Кэтлин сразу заметила перемену в нем, правда, она заметила и то, что веселость его несколько наигранна. На самом деле он был постоянно настороже, словно кошка, и Кэтлин тихо выжидала, что произойдет, когда муж обнаружит, как изменилось Отношение к нему в Сен-Марке. Долго ждать не пришлось.
На следующее утро после возвращения домой Атанас поехал в деревню за почтой. Когда он выходил из коляски, навстречу ему попался Ярдли, и они вошли в лавку вместе. Атанас рассуждал так увлеченно, что не заметил предостерегающего взгляда Ярдли и был потрясен тем, как встретили его з лавке.
Друэн молча положил газеты на прилавок и сразу повернулся спиной. Атанас обратился к нему с какими-то любезными словами, но ответа не получил. Он взял почту и посмотрел вокруг. Все, кто находился в лавке, тоже повернули спины. Атанас заговорил с Френеттом, но и тот ему не ответил. С таким же успехом он мог разговаривать в пустой комнате.
Атанас перегнулся через прилавок и постучал Дру-эна по плечу.
— Что это с вами сегодня, Поликарп?
Друэн, не поднимая глаз, пробормотал что-то неразборчивое и повел плечом, высвобождаясь из-под руки Атанаса. Наступило долгое молчание. Ярдли тихо взял свои газеты и сунул их в карман. Лицо у Атанаса вытянулось, стало грозным, он не сводил с Друэна глаз.
— Вы что, язык проглотили? — резко спросил он.
Ему опять никто не ответил. Атанас понимал, что пора остановиться, но упрямство не давало ему уйти. Он повернулся и постучал по плечу Френетта:
— Ну а вы, приятель, тоже онемели?
Коротконогий, толстый, как пивной бочонок, Фре-нетт посмотрел было прямо на Атанаса, но тут же отвел взгляд и попятился. Лицо его было привычно почтительным. Оно выражало и преданность, и желание услужить. Но все-таки кузнец попятился.
И тут у Атанаса лопнуло терпение:
— Черт побери, я что, недостаточно долго здесь живу и вы меня не знаете? Френетт, у меня разбито окно. Зайдите, пожалуйста, после обеда и вставьте стекло.
Френетт что-то пробормотал.
— Что вы говорите?
— Я сказал, что сожалею, господин Таллар.
— Проклятые дурни! — Атанас размахнулся и ударил тростью по прилавку.— Несчастные...
Тут он почувствовал, что Ярдли берет его под руку и, бросив сердитый взгляд через плечо, увидел, какое у капитана лицо. Ярдли был опечален и смущен. Он спокойно встал между Друэном и Атанасом.
— Не отмерите ли мне кусок стекла, Поликарп? — тихо спросил он.— Размеры, думаю, вы помните. Я вам говорил неделю назад. Я зайду после обеда.
Друэн с благодарным облегчением радостно ответил:
— Не беспокойтесь, капитан. Я сам за всем пригляжу. Заходите попозже, не сомневайтесь.
Держа Атанаса за локоть, Ярдли вместе с ним пошел к дверям. Они сели в коляску, и Атанас щелкнул кнутом, будто выстрелил. Щеки у него пылали, и он начал громко возмущаться. Ярдли сразу прервал его.
— Не надо сейчас ничего говорить. Немного погодя, может, мы с вами и потолкуем, а сейчас не стоит.
В тот же день, сразу после второго завтрака, когда Атанас сидел в библиотеке один, в дверь постучали, и вошла Жюльенна. Она была одета по-воскресному, без фартука, в черном платье и в черной шляпке с пером. Жюльенна остановилась в дверях, приземистая, хмурая и порядком растерянная.
— Я от вас ухожу,— заявила она.
Атанас не поверил своим ушам. Жюльенна служила в доме с ранней молодости. Заботы о семье Талларов составляли смысл ее жизни. Он снял очки и принудил себя улыбнуться,
— Садитесь, Жюльенна, садитесь и объясните, что случилось.
— Я не могу работать у нехристей, а ваш дом теперь басурманский,— она произнесла эти слова так, будто долго их заучивала.
Атанас снова надел очки и посмотрел на нее.
— Не глупите, Жюльенна,-— сказал он.
Старуха не двигалась с места, упрямая и несговорчивая, как он сам.
— Вы не имеете права так со мной разговаривать, господин Таллар! — Но тут ее упорство дало трещину, и она часто заморгала.— Ох, господин Таллар!
По пухлым щекам полились слезы и, давясь рыданиями, она, хлопнув дверь, кинулась прочь. Атанас вскочил и бросился за нею, но когда выбежал из дому, то увидел Жюльенну уже в тополевой аллее, она спешила к дороге. Стараясь двигаться быстрей, Жюльенна тяжело переваливалась с боку на бок, и ее толстая фигура могла бы показаться потешной, если бы у Атанаса не щемило так сердце.
Он остановился на ступеньках.
— Жюльенна!— крикнул он ей вслед.
Старуха не остановилась, не повернула головы. Атанас видел, как она добежала до конца аллеи и устремилась по дороге к деревне, на бегу поглубже надвинув на лоб черную шляпку. В одном из недавно построенных домов за церковью жила ее замужняя сестра, и теперь Жюльенна будет искать у нее приют.
Атанас долго смотрел ей вслед. Повернувшись, он увидел, что позади него в дверях стоит Кэтлин.
— А ты ждал чего-то другого?— спросила она и, не спеша, ленивой походкой ушла в дом.
Через час в дверь библиотеки снова постучали, на этот раз вошел Бланшар. Он остановился, широко расставив ноги, и, хоть стоял неподвижно, казалось, продолжал прокладывать путь вперед. В руках у него была шапка. Бланшар медленно мял ее и глядел в пол. Атанас ждал, что скажет его управляющий. Он откинулся на спинку кресла и, сложив кончики пальцев под подбородком, смотрел на своего помощника.
Но вот кадык Бланшара заходил вверх и вниз, он прочищал горло.
— Господин Таллар. Я у вас останусь, пока соберем урожай,— он коротко тряхнул головой.— А что до других, так я их пока тоже задержу.
Атанас резко спросил:
— А потом что?
Бланшар продолжал мять шапку.
— Да, я вот подумал, у меня ведь у самого теперь поле, может на своем-то...— и наконец выпалил:— На будущий год я у вас работать не стану, господин Таллар!
— Прекрасно!— рявкнул Атанас.— Великолепно! А теперь, полагаю, вам нужны ваши деньги?
Он быстро повернулся на своем вращающемся кресле и рванул один из ящиков бюро. Рванул так сильно, что ящик выскочил, и часть бумаг разлетелась по полу. Бланшар тут же кинулся их поднимать. Атанас тоже нагнулся, лица у обоих сразу побагровели, руки встретились, они посмотрели друг на друга и остановились.
— Не стоит беспокоиться, Жозеф,— холодно проговорил Атанас.
Бланшар выпрямился, сделал шаг назад, снова расставил ноги и, уперев глаза в пол, опять принялся мять шапку. Атанас поднял с пола бухгалтерскую книгу в черном переплете и полистал ее. Найдя нужную страницу, он хмуро принялся ее изучать. Потом взял карандаш, набросал столбик цифр, закрыл книгу и ядовито, с насмешливой высокопарностью обратился к Бланшару:
— Итак, я должен вам почти половину суммы за вашу двадцатилетнюю деятельность. Если принять в расчет сложные проценты и вычесть сумму, которую вы этой весной уплатили мне за поле, мой долг составляет семь тысяч шестьсот сорок два доллара. Я не ошибаюсь?
Бланшар потряс головой.
?— Не сорок два, а тридцать девять, господин Таллар.
— Вы самый бережливый человек у нас в приходе. Что ж, теперь вы почти богач. Полагаю, у вас есть план, как распорядиться этим состоянием?
Бланшар кивнул.
— Прекрасно! Я вам выпишу чек. Я держал ваши деньги на отдельном счете в банке.
Атанас достал из ящика чековую книжку, вырвал чек и быстрым, размашистым почерком заполнил графы, вписал фамилию и сумму. Потом сложил чек в длину, провел пальцем по сгибу и вручил чек Бланшару, который с опаской взял его обеими руками, осмотрел и, зажав в кулаке, сунул в карман брюк.
— Не волнуйтесь!— отрезал Атанас.— Если потеряете, я дам вам новый. Положите эти деньги в банк в Сент-Жюстине. А не верите мне, справьтесь у священника.
Но тут же ему стало стыдно за себя и до боли грустно: он увидел, что управляющий плачет. Бланшар стоял прямо, но грудь его вздымалась от сдавленных рыданий, а по загорелым щекам и подбородку ползли слезы. Атанас встал.
— Ну-ну, держитесь, старина!
Но когда он сжал руку Бланшара и почувствовал ответное пожатие, его подбадривающие слова показались ему глупыми. Он отступил назад и в каком-то ошеломлении увидел, что спина Бланшара уже исчезает за дверью библиотеки. Атанас упал в кресло и минут пять сидел в полном изнеможении. А потом, не глядя, снял с ближайшей полки первую попавшуюся книгу. Пальцы его сами переворачивали страницы, пока почти бессознательно взгляд не задержался на одной из них. Атанас снял очки, вытер глаза, протер носовым платком стекла и снова надел очки.
Книга, которую он листал, оказалась сборником греческих лирических стихов, старым и потрепанным. В свое время ее приобрел дед Атанаса, по ней занимался его отец, а сам Атанас читал ее, когда учился в классическом колледже. Он почти забыл греческий, но иезуиты заставляли так зубрить тексты, что многое помнилось до сих пор. Книга открылась на отрывке из Симонида, и Атанас попытался расшифровать его.
Он читал, продираясь через непонятные слова, смысл которых от него ускользал, но постепенно забытое оживало в памяти. Он вспомнил, что когда-то часто перечитывал эти строки и находил их исполненными значения. Об этом говорила и сделанная его рукой пометка на полях. Атанас с удивлением отметил, что в студенческие годы почерк у него был гораздо мельче. И вдруг вспомнил весь отрывок, вспомнил, как светилось от удовольствия худое лицо ректора, когда, стоя за кафедрой, он переводил ученикам эти строки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
Он перебирал в уме другие возможные затруднения и вдруг понял, что совершает величайшую глупость. Чего ради он везет сейчас Поля в город? Не могут же они в Монреале предстать перед главой церкви Св. Давида и объявить себя пресвитерианцами! Протестантская церковь со временем примет их в свое лоно, но не сразу, ни один священник-протестант не поверит бывшему католику без тщательной проверки и долгих раздумий. Атанас хлопнул себя по лбу. Он ведет себя как ребенок, он стареет! Придется завтра отвезти Поля обратно в Сен-Марк, так ничего и не устроив. А самому немедленно возвращаться в город и две недели носиться из Монреаля в Оттаву и обратно, улаживая дела с фабрикой, железной дорогой и переходом в церковь Св. Давида.
Атанас заметил, что Поль устремил на него круглые глаза, и понял, что сын хочет что-то спросить.
— А мама тоже перейдет в другую веру?— проговорил Поль.
Атанас снова развернул газету, стараясь спрятать лицо.
— Мама все понимает,— сказал он, но почувствовал, что не ответил на вопрос мальчика. Чтобы замаскировать смущение, он отложил газету и начал быстро объяснять Полю, что теперь они заживут по-новому, что фабрика сулит им богатство. Он рассказал сыну, каким рисует себе его будущее. Поль получит широкое образование, будет изучать науки. Он поступит в колледж, отправится путешествовать, а когда получит диплом в Канаде, сможет поехать учиться в Сорбонну или в Оксфорд, а может быть даже и туда, и туда.
— Мало у кого из мальчиков есть такая возможность,— закончил Атанас.— Но теперь тебе придется много и упорно учиться. Ты даже не представляешь, насколько упорно! Все будет зависеть только от тебя!
Поезд, стуча колесами, мчался дальше. Поль смотрел на соринки, пляшущие на досках пола, на пыль, покрывшую вывалившийся из плевательницы мусор, на сажу, осыпавшую грязный зеленый бархат сиденья. Оксфорд... Сорбонна... какие новые названия!
26
На следующей неделе жизнь, которую семейство Талларов вело в Сен-Марке уже более двухсот лет, круто изменилась. Атанас был в городе, и первый удар пришелся на долю Кэтлин и Поля, а затем на них посыпалась одна неприятность за другой.
Сначала Кэтлин заметила, что Жюльенна с ней почти не разговаривает и выполняет свои обязанности как-то нехотя, потом ей бросилось в глаза, что Блан-шар и другие фермеры, помогавшие им в поле, работать работают, но в дом не заходят. Однажды утром Поль, как всегда, отправился за почтой. У лавки Друэна играли дети; увидев Поля, они перестали играть и уставились на него. А потом начали креститься и перебежали на другую сторону. Поль вошел в лавку, и Поликарп Друэн протянул ему почту, но ни слова не проронил. Когда Поль шел по деревне обратно, он услышал, что кто-то окликает его из окна, и остановился узнать, зачем его зовут. Одно окно было открыто, но Поль никого в нем не увидел. Потом снова раздался визгливый женский голос, и Поль понял, что женщина кричит ему что-то, а сама не показывается, он посмотрел вдоль дороги, но на ней было пусто, игравшие дети исчезли. Поль испугался, постоял с минуту, а потом бросился бежать и бежал до самого дома.
После этого случая Поль старался в деревню не ходить. Каждый день, словно по молчаливому уговору, почту Талларам приносил капитан Ярдли. Он жил теперь один, Дженит и девочки уехали в город. Будь капитан другим человеком, приход отвернулся бы от него за предательство, совершенное его дочерью. Но в Сен-Марке понимали, что капитану больно и стыдно. В лавке Друэна, где, как всегда, собрались фермеры, он попросил у всех извинения: не оправдывался, ничего не объяснял, просто извинился. Капитан сходил к отцу Бобьену и извинился также и перед ним. Священник, вопреки своим убеждениям, вынужден был пожать ему руку.
Однажды ночью небо затянуло облаками, задул сильный ветер. Стояла непроглядная тьма, и стоны тополей под горячим сухим ветром напоминали шум льющейся воды. Кэтлин услышала громкий треск и звон в библиотеке и пошла посмотреть, в чем дело. Она зажгла лампу и увидела на ковре камень, а из разбитого окна на нее пахнуло ветром. Кэтлин ничего не сказала сыну, но утром Поль сам увидел разбитое окно и обо всем догадался. Стекло так и не вставили, Кэтлин считала, что не стоит ради этого звать кого-нибудь из деревни. Она даже Бланшару ничего не сказала.
В следующее воскресенье Кэтлин, как всегда, пошла к мессе. В церкви она увидела, что места Талларов заняты другой семьей. Она не стала выяснять, в чем дело, а удовольствовалась свободным местом сзади. После мессы Кэтлин первая вышла из церкви и пошла прямо домой, не пытаясь ни с кем заговорить.
Живя с таким упрямым человеком, как Таллар, Кэтлин давно смирила собственный нрав. Но сейчас ее охватил холодный гнев на мужа, не потому, что он решил вместе с сыном перейти в протестантство, а из-за никому не нужных неприятностей, которые он навлек на своих близких. Мысль о том, что муж может попасть в ад, мало ее тревожила. Ад для Кэтлин был то же, что для многих других Тибет: он существует где-то, но раз она никого оттуда не встречала, поверить в него трудно. Только два раза в жизни Кэтлин думала об аде со страхом: один раз — когда была тяжела больна, другой — когда после смерти отца ее целую неделю по ночам одолевали кошмары.
И вот, пока Атанас улаживал свои дела, Кэтлин сидела с Полем в Сен-Марке и считала дни до того, как навсегда расстанется с приходом. Близился конец августа. Кэтлин упаковала свои вещи и подготовила к перевозке все, что было в доме. Оставалось уложить книги Атанаса и вызвать грузчиков из города.
В конце августа Атанас вернулся, готовый встретиться с приходом лицом к лицу. Пока он ездил, все стало представляться ему менее угрожающим, чем при отъезде. В Оттаве и Монреале для него, казалось, ничто не изменилось. Небеса не разверзлись из-за того, что он перешел в другую веру. Правда, никто из его городских друзей еще не знал об его обращении. Дела двигались достаточно успешно. В Оттаве он получил письменное заверение, что правительство начнет строить железнодорожную ветку, как только потребуется, в Монреале закончил переговоры о переходе в пресвитерианскую церковь Св. Давида. Переход этот оказался гораздо более неприятным, чем он ожидал, священник прежде, чем дать окончательное согласие, провел с ним несколько долгих и томительных бесед. Атанас считал бы, что поездка вполне удалась, если бы не разочаровавший его разговор с Мак-квином. Тот, по своему обыкновению, долго ходил вокруг да около. И в конце концов сказал, что начнет строительство фабрики не раньше, чем в следующем году. Он полагал, что война скоро кончится, цены некоторое время будут сильно колебаться, а ему хочется, чтобы все устоялось, прежде чем он начнет договариваться с подрядчиками и заключать контракты.
Несмотря на озабоченность судьбой фабрики, Атанас вернулся из поездки словно помолодевший. Кэтлин сразу заметила перемену в нем, правда, она заметила и то, что веселость его несколько наигранна. На самом деле он был постоянно настороже, словно кошка, и Кэтлин тихо выжидала, что произойдет, когда муж обнаружит, как изменилось Отношение к нему в Сен-Марке. Долго ждать не пришлось.
На следующее утро после возвращения домой Атанас поехал в деревню за почтой. Когда он выходил из коляски, навстречу ему попался Ярдли, и они вошли в лавку вместе. Атанас рассуждал так увлеченно, что не заметил предостерегающего взгляда Ярдли и был потрясен тем, как встретили его з лавке.
Друэн молча положил газеты на прилавок и сразу повернулся спиной. Атанас обратился к нему с какими-то любезными словами, но ответа не получил. Он взял почту и посмотрел вокруг. Все, кто находился в лавке, тоже повернули спины. Атанас заговорил с Френеттом, но и тот ему не ответил. С таким же успехом он мог разговаривать в пустой комнате.
Атанас перегнулся через прилавок и постучал Дру-эна по плечу.
— Что это с вами сегодня, Поликарп?
Друэн, не поднимая глаз, пробормотал что-то неразборчивое и повел плечом, высвобождаясь из-под руки Атанаса. Наступило долгое молчание. Ярдли тихо взял свои газеты и сунул их в карман. Лицо у Атанаса вытянулось, стало грозным, он не сводил с Друэна глаз.
— Вы что, язык проглотили? — резко спросил он.
Ему опять никто не ответил. Атанас понимал, что пора остановиться, но упрямство не давало ему уйти. Он повернулся и постучал по плечу Френетта:
— Ну а вы, приятель, тоже онемели?
Коротконогий, толстый, как пивной бочонок, Фре-нетт посмотрел было прямо на Атанаса, но тут же отвел взгляд и попятился. Лицо его было привычно почтительным. Оно выражало и преданность, и желание услужить. Но все-таки кузнец попятился.
И тут у Атанаса лопнуло терпение:
— Черт побери, я что, недостаточно долго здесь живу и вы меня не знаете? Френетт, у меня разбито окно. Зайдите, пожалуйста, после обеда и вставьте стекло.
Френетт что-то пробормотал.
— Что вы говорите?
— Я сказал, что сожалею, господин Таллар.
— Проклятые дурни! — Атанас размахнулся и ударил тростью по прилавку.— Несчастные...
Тут он почувствовал, что Ярдли берет его под руку и, бросив сердитый взгляд через плечо, увидел, какое у капитана лицо. Ярдли был опечален и смущен. Он спокойно встал между Друэном и Атанасом.
— Не отмерите ли мне кусок стекла, Поликарп? — тихо спросил он.— Размеры, думаю, вы помните. Я вам говорил неделю назад. Я зайду после обеда.
Друэн с благодарным облегчением радостно ответил:
— Не беспокойтесь, капитан. Я сам за всем пригляжу. Заходите попозже, не сомневайтесь.
Держа Атанаса за локоть, Ярдли вместе с ним пошел к дверям. Они сели в коляску, и Атанас щелкнул кнутом, будто выстрелил. Щеки у него пылали, и он начал громко возмущаться. Ярдли сразу прервал его.
— Не надо сейчас ничего говорить. Немного погодя, может, мы с вами и потолкуем, а сейчас не стоит.
В тот же день, сразу после второго завтрака, когда Атанас сидел в библиотеке один, в дверь постучали, и вошла Жюльенна. Она была одета по-воскресному, без фартука, в черном платье и в черной шляпке с пером. Жюльенна остановилась в дверях, приземистая, хмурая и порядком растерянная.
— Я от вас ухожу,— заявила она.
Атанас не поверил своим ушам. Жюльенна служила в доме с ранней молодости. Заботы о семье Талларов составляли смысл ее жизни. Он снял очки и принудил себя улыбнуться,
— Садитесь, Жюльенна, садитесь и объясните, что случилось.
— Я не могу работать у нехристей, а ваш дом теперь басурманский,— она произнесла эти слова так, будто долго их заучивала.
Атанас снова надел очки и посмотрел на нее.
— Не глупите, Жюльенна,-— сказал он.
Старуха не двигалась с места, упрямая и несговорчивая, как он сам.
— Вы не имеете права так со мной разговаривать, господин Таллар! — Но тут ее упорство дало трещину, и она часто заморгала.— Ох, господин Таллар!
По пухлым щекам полились слезы и, давясь рыданиями, она, хлопнув дверь, кинулась прочь. Атанас вскочил и бросился за нею, но когда выбежал из дому, то увидел Жюльенну уже в тополевой аллее, она спешила к дороге. Стараясь двигаться быстрей, Жюльенна тяжело переваливалась с боку на бок, и ее толстая фигура могла бы показаться потешной, если бы у Атанаса не щемило так сердце.
Он остановился на ступеньках.
— Жюльенна!— крикнул он ей вслед.
Старуха не остановилась, не повернула головы. Атанас видел, как она добежала до конца аллеи и устремилась по дороге к деревне, на бегу поглубже надвинув на лоб черную шляпку. В одном из недавно построенных домов за церковью жила ее замужняя сестра, и теперь Жюльенна будет искать у нее приют.
Атанас долго смотрел ей вслед. Повернувшись, он увидел, что позади него в дверях стоит Кэтлин.
— А ты ждал чего-то другого?— спросила она и, не спеша, ленивой походкой ушла в дом.
Через час в дверь библиотеки снова постучали, на этот раз вошел Бланшар. Он остановился, широко расставив ноги, и, хоть стоял неподвижно, казалось, продолжал прокладывать путь вперед. В руках у него была шапка. Бланшар медленно мял ее и глядел в пол. Атанас ждал, что скажет его управляющий. Он откинулся на спинку кресла и, сложив кончики пальцев под подбородком, смотрел на своего помощника.
Но вот кадык Бланшара заходил вверх и вниз, он прочищал горло.
— Господин Таллар. Я у вас останусь, пока соберем урожай,— он коротко тряхнул головой.— А что до других, так я их пока тоже задержу.
Атанас резко спросил:
— А потом что?
Бланшар продолжал мять шапку.
— Да, я вот подумал, у меня ведь у самого теперь поле, может на своем-то...— и наконец выпалил:— На будущий год я у вас работать не стану, господин Таллар!
— Прекрасно!— рявкнул Атанас.— Великолепно! А теперь, полагаю, вам нужны ваши деньги?
Он быстро повернулся на своем вращающемся кресле и рванул один из ящиков бюро. Рванул так сильно, что ящик выскочил, и часть бумаг разлетелась по полу. Бланшар тут же кинулся их поднимать. Атанас тоже нагнулся, лица у обоих сразу побагровели, руки встретились, они посмотрели друг на друга и остановились.
— Не стоит беспокоиться, Жозеф,— холодно проговорил Атанас.
Бланшар выпрямился, сделал шаг назад, снова расставил ноги и, уперев глаза в пол, опять принялся мять шапку. Атанас поднял с пола бухгалтерскую книгу в черном переплете и полистал ее. Найдя нужную страницу, он хмуро принялся ее изучать. Потом взял карандаш, набросал столбик цифр, закрыл книгу и ядовито, с насмешливой высокопарностью обратился к Бланшару:
— Итак, я должен вам почти половину суммы за вашу двадцатилетнюю деятельность. Если принять в расчет сложные проценты и вычесть сумму, которую вы этой весной уплатили мне за поле, мой долг составляет семь тысяч шестьсот сорок два доллара. Я не ошибаюсь?
Бланшар потряс головой.
?— Не сорок два, а тридцать девять, господин Таллар.
— Вы самый бережливый человек у нас в приходе. Что ж, теперь вы почти богач. Полагаю, у вас есть план, как распорядиться этим состоянием?
Бланшар кивнул.
— Прекрасно! Я вам выпишу чек. Я держал ваши деньги на отдельном счете в банке.
Атанас достал из ящика чековую книжку, вырвал чек и быстрым, размашистым почерком заполнил графы, вписал фамилию и сумму. Потом сложил чек в длину, провел пальцем по сгибу и вручил чек Бланшару, который с опаской взял его обеими руками, осмотрел и, зажав в кулаке, сунул в карман брюк.
— Не волнуйтесь!— отрезал Атанас.— Если потеряете, я дам вам новый. Положите эти деньги в банк в Сент-Жюстине. А не верите мне, справьтесь у священника.
Но тут же ему стало стыдно за себя и до боли грустно: он увидел, что управляющий плачет. Бланшар стоял прямо, но грудь его вздымалась от сдавленных рыданий, а по загорелым щекам и подбородку ползли слезы. Атанас встал.
— Ну-ну, держитесь, старина!
Но когда он сжал руку Бланшара и почувствовал ответное пожатие, его подбадривающие слова показались ему глупыми. Он отступил назад и в каком-то ошеломлении увидел, что спина Бланшара уже исчезает за дверью библиотеки. Атанас упал в кресло и минут пять сидел в полном изнеможении. А потом, не глядя, снял с ближайшей полки первую попавшуюся книгу. Пальцы его сами переворачивали страницы, пока почти бессознательно взгляд не задержался на одной из них. Атанас снял очки, вытер глаза, протер носовым платком стекла и снова надел очки.
Книга, которую он листал, оказалась сборником греческих лирических стихов, старым и потрепанным. В свое время ее приобрел дед Атанаса, по ней занимался его отец, а сам Атанас читал ее, когда учился в классическом колледже. Он почти забыл греческий, но иезуиты заставляли так зубрить тексты, что многое помнилось до сих пор. Книга открылась на отрывке из Симонида, и Атанас попытался расшифровать его.
Он читал, продираясь через непонятные слова, смысл которых от него ускользал, но постепенно забытое оживало в памяти. Он вспомнил, что когда-то часто перечитывал эти строки и находил их исполненными значения. Об этом говорила и сделанная его рукой пометка на полях. Атанас с удивлением отметил, что в студенческие годы почерк у него был гораздо мельче. И вдруг вспомнил весь отрывок, вспомнил, как светилось от удовольствия худое лицо ректора, когда, стоя за кафедрой, он переводил ученикам эти строки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55