— Жиличка, которую я пустила к маме.
Черная масса гор колыхнулась, качнулась в сторону. Совсем не пропадает — тает в не спешащем рассеяться мраке.
— Что еще выдумаешь?
— Можешь не верить. Сдала квартиру жиличке.
В свое время это посоветовал ей кое-кто, возмущалась, полгода злилась на Гертруду, хотя та больше не совалась. Косо поглядывала на него, будто он понуждал ее отделаться от матери. Может, лучше будет, как знать, только почему его вечно держат под прицелом?
— Так продолжаться больше не могло.— Она прильнула грудью, но голос не ласковый — придавлен тяжестью, которую она собирается взвалить на него вместо другой, выдуманной им от тоски и ревности.— Я ничего не успеваю. Я стараюсь, из кожи вон лезу, все равно не успеваю. Старик на улице отказывается меня взвешивать. Вам, говорит, нужны детские весы. У матери пролежни, ужас. И за тобой, Алоизас, не ухаживаю как следует, не создаю условий для работы. Поговорить толком времени нет, мы перестаем понимать друг друга.
— Не знаю, не знаю.— Он не спешит навстречу, хотя ее волосы щекочут ему шею.— Кого потом винить будешь? Меня?
— Когда я тебя в чем винила?
— А твои сны? Твои проклятые горы? — вырывается у него снова, хотя неприятная новость — квартирантка — несколько охладила пыл.
— Если мне что и снится, то не горы. Какое-то ущелье, какие-то сгустки мглы...
— Мгла, ущелье... Чушь! Горы! О чем наяву думаешь, то и во сне видишь, дорогая.
— Шутишь, Алоизас? Ведь ты такой умный.
— Шучу, если хочешь знать, сквозь стиснутые зубы. И предупреждаю, впредь шутить не собираюсь.
— Что же мне делать? Ложиться отдельно? Едва закрою глаза, как кто-то хватает и толкает в пропасть. Заботы, я знаю. Этого не сделал, того не успела! Вот и проваливаюсь... Всем людям, Алоизас, что-то снится. Честно говорю: ничего не помню.
— Видела сон, шептала и — не помнишь? — не удержался Алоизас, чтобы вновь не царапнутьсвою рану, которая зудит, пока не раздерешь ее, а уйдет боль, подсохнет корочка — и опять свербит, и снова хочется содрать ее. Больно и Лионгине, когда тупой пилой режу ее за видения, не зависящие от сознания, больнее, может быть, чем мне. Не хочу мучить ее горами, но невольно выплескиваются упреки, будто кто-то засел во мне и травит себя ядом. Безумие — обвинять измученную, еле живую, когда уже не ночь и еще не день. Больше чем безумие — садизм. Становлюсь садистом, которому доставляет удовольствие резать живую?
— Я погорячился, Лина, прости,— пытается он мириться, но сухой голос скрипит, как балконная дверь под ветром.
— Сама виновата, стала всерьез оправдываться.— Голос Лионгины, напротив, мягчает, нежнее льнет к нему.
Ладно, ладно, давай успокоимся.
Алоизас гладит ее волосы. Внутри еще кипят стыд и ярость — унизил себя и ее злыми, не выдерживающими критики здравого рассудка обвинениями. Днем будет терзаться из-за этих нелепостей, однако все равно не может убедить себя, что нет никаких оснований. Странно, как это семь лет — столько минуло со времени их несчастной поездки в горы! — мог он спокойно спать, не думая о том, что рядом, в дебрях подсознания жены, существует другой, враждебный ему мир, начавший теперь всплывать на поверхность и становиться между ними.
— Жиличка, говоришь? Квартирантка? — Мысль Алоизаса перескакивает на другую, тоже опасную тему.— Все равно тебе придется заглядывать. Так или иначе...
Квартирантка — новые недоразумения, ссоры. Не говоря уже о моральном пятне: есть дочь, зять. Впрочем, это заботы Лионгины — отталкивает он от себя опасения вместе с ее участившимся дыханием. Она в таких вещах разбирается лучше, наконец и мать-то ее — не моя.
— Не был бы ты самим собой, если бы не напомнил. Не собираюсь целиком отдать больную на откуп квартирантке.
— Что, снова не так сказал?
— Наоборот. Я горжусь тобой, Алоизас. Тобою, твоей порядочностью, твоей работой!
— Кончай.— Ему неприятно, словно его хвалят за краденые вещи. Еще неприятнее, будто он грязный, жарко прильнувшее, предлагающее себя тело жены. Никогда прежде не пришло бы такое в голову — грязный.
...Зита появилась тут же, словно пряталась в почтовом ящике, куда Лионгина опустила творение робота — адресованное в «Вечерку» объявление. Конечно, не Зитой ее звали, но Лионгина еще не скоро подружится с ней, лишь спустя много лет начнет звать ее по имени. «Вы», за глаза — «квартирантка», хотя платы за комнату с нее брать не станет. Не была похожа жиличка и на воображаемую девицу между шестнадцатью и сорока шестью. Ни костлявого лица, ни маленьких, ничем не гнушающихся глазок — синеокая, с белым фарфоровым личиком. Была бы красива, если бы не криво стиснутые губы. Рот будто говорил о том, что она раз и навсегда раскусила что-то.
— Мне двадцать три! — представилась будущая квартирантка, не ожидая допроса, без труда могла бы сбросить пару годочков — выглядела моложе.— Пеку торты, пирожные, бисквиты.
— Да? — удивилась Лионгина. Кондитерия окутывала будущую сделку смягчающим запахом ванили.
— Не верите? — бойко тараторила девушка.— Можете навести справки. Судимостей не имею. В венерологическом диспансере на учете не состою. Не алкоголичка, хотя и не трезвенница.
— Что-нибудь окончила?
— Восемь классов и двухлетние курсы кондитеров. После смерти отца мать привела отчима. Начал приставать ко мне, пришлось уйти.— Ее зубки мстительно щелкнули и перекусили складное повествование.— Пьяница. Не человек, а помойная яма.
Я ему показала!
Ваниль смешалась с удушливым запахом крепких духов.
— Вас, я вижу, удивляет мой рот.— Девушка улыбнулась и коснулась рукой шрама, стягивающего уголок губ.— Поскользнулась на пролитом белке. Ударилась об угол противня. Оперировал не самый лучший хирург.
— Шрам вас не безобразит.— Лионгина чуть ли не вину испытывала за ее кривоватый рот.
— Сама знаю, что не красавица. Теперь о деле.
— Каком деле?
— Объявление, ваше объявление!..
— Видите ли, я еще не окончательно...— Ладно, ладно. Все по-людски, все понятно. Выкладывайте свой товар. Посмотрим.
— Как вы сказали? Товар?
— Вы продавец, я покупатель. Не за красивые же глазки жить принимаете?
— Не знаю, с чего и начать.
— Не стесняйтесь! Придется выводить собаку? Согласна. Кормить ондатровую ферму? Согласна. Ночую на складе пекарни, среди мешков и ящиков.
— Придется ухаживать, ну, присматривать за моей матерью.
— Ясно, ясно.— Поблуждав, на губы вернулась удовлетворенная, обеих их уравнивающая улыбка.— Когда вселяться?
— Посмотрим, подумаем.— Лионгина тянула, будто ожидала помощи.
— Мне надо сразу же! — Ротик кондитерши плотно сомкнулся.
— Она, знаете ли, делает под себя.
— Ясно.
— И парализована, имейте в виду.
— Другого и не ожидала. Сегодня же перееду.
— Раскладушку не везите, есть тахта.— Упавший голос Лионгины свидетельствовал: она загнана в угол. Никто не толкал — сама влезла.
— Тем лучше. Моя раскладушка разваливается.
— Присядьте, сбегаю, попрошу разрешения. Уйти с работы среди дня...
— Я вижу, вы слишком добросовестны,— искривился ротик девушки.
Лионгина никуда не пошла, закрылась в туалете. В зеркале прыгала гипсовая маска, безумные глаза вылезли из орбит. Что я делаю?! Позвонить Алоизасу, посоветоваться?.. Нельзя Алоизаса в это впутывать. Руки у него должны быть чистыми. Ведь он пишет книгу о красоте. На его шее наше завтра. Надо же опираться на какую-нибудь надежду! Что, если один дым из трубки и ничего больше? Если жертвы напрасны? Если он никогда не закончит книгу, не думает кончать, лишь прикрывает глубокомысленной позой свой эгоизм и лень? Лучше на себя посмотри, чем Алоизаса упрекать. Вижу... Отвратительная морда. Буду скатываться все ниже и ниже. Ротик квартирантки, захлопывающийся, как металлический замок, замкнет и меня... Не для себя, не для своего удобства! Я должна облегчить жизнь Алоизасу. Ему. Во имя его!
— Не комната — танцзал! — радостно воскликнула будущая квартирантка, когда Лионгина открыла дверь в материнскую обитель. Увидела она, конечно, и смятую постель, и оцепеневшую, страшного вида женщину, но эту картину не прокомментировала.
Бесформенное тело задрожало, когда раздался пронзительный голосок, и эта дрожь — словно на минуту разорвались стягивавшие больную цепи! — не прекращалась все то время, пока происходило знакомство будущей квартирантки с мебелью, утварью, удобствами, самим воздухом, которым придется дышать. Но как ни странно, в комнате с высоченным потолком и узкими церковными окнами воздух, от которого перехватывало дыхание, сразу же стал меняться, сначала чуть-чуть, будто в густой, застоявшейся массе растворились ароматы миндаля и ванили, потом все сильнее запахло свежестью, словно постель опрыскали забивающим вонь дезодорантом. Никто, конечно, ничем не брызгал, даже окон не распахнули, разве что рука Лионгины пошире открыла форточку. Острую, все пронизывающую свежесть несла деловитость квартирантки, ее крашеные соломенные волосы, неровно спадавшие на белый нейлоновый воротничок, ее фотографии в деревянных рамочках, наспех развешанные на стене рядом с карточками хозяев — матери, отца, маленькой и немного подросшей Лионгины.
Красиво, а? — Квартирантка гордилась своими грубо отретушированными портретами, изготовленными фотографами городского ателье, один был цветной, пятно губ занимало на нем половину лица, другую половину — упавшая со лба прядь.
То, что она могла быть еще и такой — выглядывающей из-под пышной прически,— немного пугало, словно, кроме нее, пустили жить еще одну девицу сомнительного свойства, но Лионгина старалась не обращать внимания на ее реквизит. Даже на электропроигрыватель, вытащенный из сумки и установленный на табуретку. Волновала и тревожила непривычная деловитость, властно вторгшаяся в комнату и перечеркнувшая не только тошнотворный запах матери, но и ее, Лионгины, бесконечное самопожертвование, словно стерли влажной тряпкой с грифельной доски неудачное решение задачки, над которой она безуспешно билась, и вписали правильное.
— Ее придется кормить. Мыть. Подставлять судно.— Лионгина спешила перечислить все ожидающие девушку неприятности.— Покупать продукты. Кое-что варить. Платить за комнату не будете. Сама согласна приплачивать.— Подумала, что квартирантка испугается, сбежит, и хотелось немного успокоить совесть. В конце концов, она ведь будет платить, ее обязаны слушаться!
— Зря время ведете.— Новая жиличка насквозь видела усилия Лионгины отодвинуть мгновение, когда ей придется оставить мать на попечение незнакомки, на самом же деле — на ее милость.— Договорились, сторговались, что еще? Ага, пирожные задаром будет есть, свежую сметану, яйца, масло покупать не придется. Кстати, может, вам надо корицы, миндаля, орехов?
— Спасибо, у меня все есть.
— Мамаша небось не откажется?
— Имейте в виду, я буду заходить.
— Не утруждайтесь.
— Ежедневно буду навещать!
— Как угодно. На вашем месте я бы немного отдохнула. Выглядите вы неважно.
— Обо мне не беспокойтесь!
Лионгина приближалась к постели матери, все громче и раздраженнее отвечая будущей квартирантке, та не отставала — шаркала следом, будто каждым своим шагом — успела уже влезть в сношенные материнские шлепанцы — подчеркивая, что отныне она тут хозяйка. Чужое сопение, чужой распространившийся и все забивший дух мешали Лионгине сосредоточиться, сказать матери что-то очень важное, хотя она сама не знала, что теперь важно после того, как отказалась от нее,— разве не отказалась, отдав квартирантке? Быть может, что-то нежное, забытое произнесла бы после долгих лет отчуждения, развеявших хорошие воспоминания,— ведь должны же быть и хорошие, возвышенные, еще тлеющие! Может, об отце, как он говорил в скверике, что любит ее. Все нежные слова опередил деловой вопрос девицы:
— У нее что, и речь отнялась?
— Нет, нет!
Иногда сыплет, как горох.
— Значит, упрямая?
— Больная, тяжело больная. Кстати, не удивляйтесь,— к Лионгине вернулся здравый смысл, любое проявление слабости на глазах у этой пройды было бы гибельным,— иногда она жалуется на мышей. Наверно, есть мыши, как не быть в старом доме. Но ей мерещится, что они шмыгают по всем углам, залазят
на кровать, гадят.
— Чему уж тут удивляться! У нас в деревне одна такая баба гнила. Так она жаловалась, что свиньи в избу забираются и
рвут ей бок.
— Гнила?
— Не пугайтесь. Гнила, а хозяйничавшую мужнину сестру
пережила! — расхохоталась девушка.
— Оставьте нас на минутку,
В Лионгине закипела злоба, девушка осмотрительно юркнула в кухню. Никто больше не мешал, однако говорить было не о чем.
— Не сердись, мама,— заставила она себя произнести.— По-другому я не могла. Тересе едва ли выберется из больницы. Я совершенно измучена. Не успеваю на лекции, а если успеваю — сплю там. Алоизас забросил книгу, на работе неприятности. Мы от тебя не отказываемся, не бойся. Я буду приходить! Слышишь, мама? Часто буду навещать, очень часто. Поняла? Тебе не придется стучать молотком, как тогда, когда ты звала отца. Если она тебя будет обижать...
Подбородок матери не шелохнулся в жирных складках.
— Больная устала,— строго перебила возникшая за спиной квартирантка. Она говорила так, словно в кровати лежала ее мать.— Ей надо отдохнуть.
— Все должники здесь?
Никто не ответил. Наверное, все. Собравшихся, за исключением одного-двух, он не знал. Студенты из группы умирающего в больнице М. Учета посещаемости, как другие преподаватели, Алоизас не вел. Галочки в журнале подрывали бы авторитет. Не шел он и на сближение после лекций — романчики со студентками, выпивки со студентами. Как можно дальше от них, приятных и неприятных, чтобы не обдавало кислым из чужих ртов, запахом пота ног и подмышек. Когда сокращается дистанция, невозможно избежать личных отношений. Как вышло с Алмоне. Теперь он отчетливо понимал, что нарушил существенное свое правило.
— Скажите, чтобы поторопились. Я должен отчитаться в деканате.
Среди собравшихся выделялись Аудроне И. и Алдона И.— самые красивые, в самой модной одежде. Яркие пятна на о фоне. А вот Алмоне — ни слуху ни духу. Выклянчила четверку — что ей тут делать? Больше не увижу? выло встрече что-то доброе, несмотря на комичность Внимание привлек студент-недоросток в свитере, устроившийся под боком у Аудроне. Маленькая головка и широченные плечи — будто кто-то влез на них и бодал его туловище, чтобы не росло вверх. Инвалид, а я сер ничего о нем не зная. Один ложный шажок в сторону преломляет другой. Войдя в положение спортсменки — такое уж скверное! — я должен бы посочувствовать и несчастному.
Но зачем тогда учить? Выдать невеждам конец!
— Все? — Алоизас поднял голову, вглядываясь и студентов.
Ждать некогда. Не потому, что кафедра заставляет коп зачетом. Тревожит поведение Лионгины — решилась отдам в чужие руки. Прежде всего, это означает, что она выдохлась. Пока была в состоянии, сама везла воз. Вот это свидетельствовало о ее скрытности. Пугающей самых черных днях их совместной жизни. Как рыба, терлась плавниками о донный ил, прежде чем нарушить водную гладь. Брызги полетели далеко, окатил с ног до головы. Не посоветовалась, хотя последствия, когда протухнет взбаламученная вода. Впрочем, это пытался он успокоить себя. Никто не заставлял так или иначе, сама прикрывалась им, как щитом ворчал, когда являлась за полночь едва живая, но разве у что лампочка перегорела, не очинены карандаши? Тем намекал даже, чтобы отказалась от матери. Последствии их не может не быть, и надо освободить себе руки, чтобы о грозящий удар. Лионгина одна сумела выносить и рискованную идею, именуемую квартирантка. Значит, не он безумец, когда пытается проникнуть в ее сны, встал нею и преследующими ее призраками...
— Холодно. Чуть нос не отморозил.— Алоизас тки пальцем в кончик носа.— Надеюсь, студенческие носы нее?
Никто не прыснул, не улыбнулся. Уместнее был бы завязывался контакт, который облегчил бы его задачу росло напряжение, как перед экзекуцией, хоти полон самых добрых намерений и снисходительности, раз ждали его завалившиеся, но не сосало а ему предстояло пересдавать. Чем дольше тянул тем тягостнее становилась атмосфера. Медлил, и ре; неудачу, и его непонятное ожидание сковывало какие у всех застывшие лица! Не случилось ничего ос их положение не стало драматичнее — Алмоне тоже скоро сдадут,— но нет взаимного доверия. Алмоне сидеть прямо, вытаскивает маникюрную пилку. С никелированной полоской стали и кольцами начинает играть солнечный луч. Белый, зимний. На ухо ей что-то шепчет Аудроне И., на лоб и плечи свисают блестящие, только что вымытые волосы. Обсуждают мою внешность, смеются над покрасневшим носом? — гадает Алоизас.
— А где Алмоне? Алмоне И. отсутствует.— По прыткому, деловому голоску он узнает Аудроне И.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70