Обе белокожие, светловолосые. Согласились же сидеть с этим хамом...
Рюмки уже несколько раз сходились в призывном звоне, но Али еще не подобрел. Повернувшись к Каракутану, он рассказывал легенды о похождениях Мираса. Женщины чувствовали себя неуютно, наконец одна из них, тоненькая, изящная, по имени Бопе («грудной малыш» дословно), не выдержала:
— Этот человек нас совсем не замечает. Чем мы его прогневали?
Али грозно взглянул на нее, но ничего не ответил. Желая как-то смягчить и оправдать его поведение, Каракутан не нашел ничего другого, как объявить:
— Не обращайте на него внимания. Он... у него недавно скончалась жена.
У Бопе щеки и полоска между бровями порозовели.
— Ой, ага, простите меня, я же не знала...
Али смолчал. Не нашел нужным опровергать грубую, в казахском духе, шутку Каракутана, но у него не осталось другого выхода, как через некоторое время принять участие в общем разговоре и, став одним из кирпичей случайной компании, найти свое место в этом строении. Женщины, оказалось, пришли сюда не потому, что согласились сидеть с хамом, и работают не в торговле, а на стройке, но в остальном Али не ошибся.
— Приехали мы отдохнуть на две недели по путевкам. Наш номер рядом с вами,— объяснила Бопе.— Встретились с вашим другом в холле, он и пристал: идемте да идемте ко мне, вкусите аульной пищи, я вас не съем, не укушу, вот мы и согласились зайти на пять минут. Оказалось, что пища никакая не аульная, а из буфета, выходит — обманул...
Женщина по имени Галия, с лицом, кажущимся от белизны чуть припухшим, тоже заговорила:
— Ваш приятель удивительно умеет добиваться исполнения своих желаний! — Широко открыв рот, она показала золото на коренных зубах.— Он раз сто повторил: «Идемте, я вас не съем!» — и уговорил!
— Главное, что больше он не сказал ни слова! — звонко рассмеялась Бопе.— Ужасно смешно, когда человек как помешанный твердит одно и то же.
Пока Али разговаривал с молодыми женщинами, оставшийся за воротами беседы черный страж наметил план дальнейших действий.
— Рыс-ты-ран!— сказал он и, как бы дав понять, что этим уже высказал все, не стал продолжать.
Все трое оглянулись на Каракутана.
— Что вы сказали, агай?
— Рыс-ты-ран! — повторил Каракутан.
Али между тем в разговоре уже коснулся свойств целебных трав и особого значения в этом смысле ущелья Медео, поэтому досадливо отмахнулся от Каракутана:
— Кареке, лучше послушайте, о чем мы говорим.
Но тот не внял совету. Дождавшись паузы, вставил:
— Рыс-ты-ран!
— Замолчи ты! — не выдержал Али.
— Рыс-ты-ран! — еще громче произнес Каракутан.
Женщины засмеялись.
— Вот и нас он так же доконал! Теперь не успокоится, пока не уведет в ресторан.
И правда, Каракутан почти силком уволок их в ресторан, заставил заказать самые дорогие блюда.
Сидели они довольно уютно. Творец всего живого — солнышко— уже спускалось в свое осеннее гнездо, лучи его поостыли, само оно из яркого стало коричневым. Соперничавшие меж собой в высоте и величии синие горные вершины тоже потемнели и направили свои угрожающие пики на весь мир. Белый стадион (зимой — каток Медео) и белая гостиница казались двумя кораблями, следующими в фарватере, над ними уже нависли тени, как огромные, с пенящимися белыми гребнями волны, готовые вот-вот обрушиться на палубы.
Али сидит возле окна и, кажется, мечтает. Да, счастливый народ казахи, у них есть такие горы! А как живут те, у кого гор нет? Наверное, началась музыка, потому что Бопе приглашает его на танец.
— Вы ничего не слышите. Не уснули, случайно?
— Да, задремал...
У Али нет желания танцевать, но ничего не поделаешь, идет, он не может огорчить женщину. Недавно в разговоре Бопе объяснила: «Ушла от мужа, потому что он меня бил». С этих пор Али стал жалеть ее и даже симпатизировать. Как можно ударить такую женщину? Как вообще можно ударить человека? Эта женщина— птица счастья, которая попадается в силки только к счастливому охотнику.
— Бопе! — сказал Али, волнуясь и слившись с ритмом медленного танца.—У вас хоть и красивое имя, но я вас буду называть Кулыншак, мой куланенок. Никто не получит права так называть вас, кроме меня. Зазвонит телефон, вы снимете трубку: «Алё!» — и в это время услышите: «Кулыншак!» Вы сразу догадаетесь, что это звоню я!
— Значит, вы собираетесь мне звонить?
— А как же!
— Значит, я должна дать телефон человеку, которого впервые вижу?
— А как же!
— Вы самоуверенны!
— А как же...
— Вы тоже повторяетесь, как ваш друг.
— А как же! Вспомните поговорку: с кем поведешься, от того и наберешься. Сегодня уже третий день, как я неразлучен с этим человеком.
— Странный он...
— А что в нем странного?
— Он, по-моему, не умывается.
Али сменил тему.
— Бопе, вы сказали, что работаете на стройке, а пальчики у вас нежненькие, непохоже, чтобы они месили глину.
Бопе рассмеялась.
— Надо же! Как только заслышат слово «строитель», то все почему-то сразу представляют штукатура. А на стройке, к вашему сведению, есть и экономисты, и учетчики, и бухгалтеры, и начальники, профсоюзные, партийные работники...
— А вы кто?
— Экономист.
— О, тогда мне нужно поближе с вами познакомиться!
— Почему?
— Я — профан в экономике. Сколько бы ни зарабатывал, все уплывает меж пальцев.
Бопе опять рассмеялась.
— Когда вы решили узнать мой номер телефона, я поняла, что понравилась вам, а это, другое, нужно понимать, как предложение выйти замуж?
«Ах ты, хитрющая! Палец в рот тебе не клади — откусишь!»
— Не старайтесь казаться более наивной, чем вы есть. Слушайте ушами, а понимайте сердцем!
— О-о! Если с первой встречи мы углубимся в такие дебри, что же останется на будущее?
— Если вы беспокоитесь о будущем, значит, оно будет?
— Ну... Вы своего не упустите!
Али нравилась остроумная, веселая женщина. Он сказал ей об этом, она задумалась:
— Так и бывает... Может, мы — родственные души? Говорят что люди, рожденные друг для друга, долго блуждают в поисках своей половины, но редко когда находят...
— Да... Люди, как звезды в нашей галактике, все дальше удаляются друг от друга.
— Но, возможно, удаляясь от звезд в своей галактике, они приближаются к звездам в чужой? В этом еще надо разобраться.
«Умница! А как хорошо смеется!»
Когда они, протанцевав подряд два танца, подошли к своему столику, Галия и Каракутан сидели мрачные.
— Почему не танцуете? — спросил Али.
— Нет, нет! — испугалась Галия.— Я не умею танцевать!
«Этот хам, наверное, насильно тащил ее танцевать»,— подумал Али. Так оно и оказалось. А когда Каракутан ни с того ни с сего брякнул: «Хочешь, поцелую?» — Галия чуть не расплакалась.
— Агай,— обратилась она с мольбой к Али,— скажите вы своему приятелю, пусть прекратит. Он звал меня танцевать, а когда я сказала, что не умею, стал приставать с поцелуями.
Али строго взглянул на Каракутана и опять погрузился в дебри своих размышлений: Алия — Улукбек — Али. Центр галактики, вокруг которого все вращается,— Улукбек. Мыс Алией мчимся в противоположном направлении. Сближения уже не будет, наверно... Мчимся. Удаляясь от одной галактики, может быть, приближаемся к другой? Так, кажется, сказала Бопе? Умная женщина. Яркий интеллект. Страшно сближаться с такой, сблизиться — значит заложить душу. Али вспомнил Разию, вспомнил, как она «подло» поступила с ним. Но, в силу своей неспособности плохо думать о людях, Али тут же и оправдал ее. Я — тоже чудак. Почему она должна ждать меня? Потому что я однажды переночевал у нее, а потом исчез? Они с Жексеном нашли друг друга, и дай бог им счастья на долгие годы. Нахал я: построил дом и решил, что имею право тащить туда кого захочу. У Разин тоже есть своя голова на плечах, душа. Да, друг Али! Трудненько бывает мне с тобой!
— Али-ага, с нами осталась только ваша оболочка, а сами вы куда-то. исчезли! — услышал он и очнулся.
— Да, да, Бопе, слушаю тебя!
— Так вот, все, что я вам говорила, хочу превратить в тост.
— Превращай,
— Мы —женщины и хотим, чтобы мужчины смотрели на нас как на женщин, но в то же время желаем, чтобы мужчины обращались с нами как с равными себе. Вот за это я и предлагаю выпить.
Когда рюмки сошлись над центром стола, Каракутан, уставившись на Галию, пробурчал:
— Хочешь, поцелую?
Галия поставила рюмку на стол и заплакала:
— Агай, заставьте замолчать этого человека!
— Перестань, Кареке, сколько раз тебе говорить!
— Все, кончил! Хочешь, поцелую, а?
Так славно начавшийся вечер закончился почти скандалом. Только возникнет разговор на какую-нибудь тему, молчавший до сих пор Каракутан подаст голос:
— Хочешь, поцелую, а?
Опять ссора, опять примирение. Наконец женщины поднялись и ушли. Каракутан и тогда не угомонился, он двинулся за ними следом, стал торкаться в запертые двери и шуметь:
— Открывай, целовать буду!
Коридорная вызвала милицию, поднялся скандал. Али чуть сквозь землю не провалился от стыда. Утром злой как черт занял денег у Мираса, обманом увез Каракутана на автовокзал, напоил до бесчувствия и, еле уломав одного из таксистов, почти за месячную зарплату крупного инженера отправил гостя в «сторону аула». Но договорился с шофером, что когда тот вернется, то обязательно позвонит ему.
* * *
В «младшей юрте» Али в Татарке понемногу вступал в свои права упорядоченный быт. Райгуль и Гульмайран, пошептавшись, пришли к решению: они устраиваются на работу, поступают на подготовительные курсы и всю зиму усиленно готовятся в педииститут. Написали об этом родителям в аул. Ответа долго ждать не пришлось. Прилетела весточка, написанная рукой брата Райгуль, десятиклассника Самбета. «Посоветовавшись, папа и мама решили,— сообщал Самбет,— пусть она привыкает к городу, готовится в институт и в средствах себя не стесняет». Тон письма был довольно развязный, брат чувствовал свое превосходство над сестрой и после слов «и в средствах пусть себя не стесняет», наверное, от себя добавил: «За счет будущего
калыма, конечно!» В заключение же дал наказ: «Смотри там у меня в оба, девчонка!»
Письмо взбесило Райгуль.
— Ну, был бы ты рядом, я бы вытрясла из тебя всю душу, надавала бы подзатыльников! — ворчала она.
Родители же Гульмайран посоветовали дочери слушаться подругу: она самостоятельнее тебя! Через короткое время девушки получили из дома посылки с зимней одеждой и деньги. Они устроились почтальонами в ближайшее почтовое отделение. Аспанбая же Али пообещал устроить таксистом, но надолго исчез. Чтобы не сидеть без дела, Аспанбай подрядился в бригаду асфальтировщиков, водителем тяжелого катка.
Нелегко было работать на алма-атинской жаре да на расплавленном асфальте. Сначала он задыхался от ядовитых испарений, но понемногу стал привыкать. Купил себе кирзовые сапоги, на голову воздрузил соломенную шляпу, освоился и, будучи физически очень сильным, чувствовал себя независимо.
Ангелом-хранителем этой удивительной семьи стала Анастасия Ивановна. Весь день она крутилась как веретено. Аспанбая называла сынком, а девушек — дочками. Запомнить казахские имена своих детей ей было не под силу. Молодые люди тоже не хотели утруждать себя длинным именем и отчеством и коротко называли старушку-- мама. Али за глаза звали «папкой» и были в восторге от своей выдумки. Отапливать глинобитную мазанку, готовить пищу, стирать белье — обязанность Анастасии Ивановны. «Папка» не вносит трудовую лепту в семью. Он появляется редко и всегда торопится: то такси ждет за углом, то с друзьями нужно встретиться.
В начале сентября девушки-почтальонши, развернув центральную газету, обрадовались: там был напечатан очерк Али «Выстрел». Вечером того же дня объявился и сам Али, веселый, подвыпивший. Проявил заботу о своей «младшей юрте»:
— Завтра будьте дома, привезу топливо. Если заранее не позаботиться, зимой хлопот не оберешься.
На следующий день действительно пришли две машины с углем, сам .«папка» не приехал. Увидев под навесом большую кучу угля, хозяин, Абдулла-турок, удивленно покрутил головой и сказал шутя:
— Ну, дорогие казахи, вы, кажется, приготовились жить в моем доме лет десять, не меньше!
«Младшая юрта» в Татарке вырабатывала свой собственный уклад жизни. Анастасия Ивановна поднимается с рассветом. Чтобы не разбудить «детей», одевается потихонечку, осторожно открывает скрипучую дверь и выходит во двор. Умывшись, берет в руки бидон и спешит к ближайшему ларьку. Продавщица молока, толстуха Настя, гремя бидонами, приезжает после нее.
— Стоишь? — спрашивает она чуть снисходительно, чуть пренебрежительно у сухонькой старушки.
— Стою. А что еще остается делать? — немного заискивая, отвечает Анастасия Ивановна.
Это продавщице нравится.
— Ну, подставляй бидон,— говорит она,— налью тебе пожирнее. Для тебя мне не жалко. Ты — Настя, и я — Настя. Ведь так?
— Так, конечно, так!
«Проснулись ли мои птенчики?» — думает Анастасия Ивановна, спеша домой с молоком.
Птенчики не только проснулись, но уже пищат, визжат, кидают друг в друга подушками, словом, устраивают в доме тарарам. Девушки зовут Аспанбая по-русски — дядька. Анастасия Ивановна замечает, что Гульмайран — Гуля, которая вначале ей показалась бойкой и языкастой, становится как-то тише, скромнее, а скромница Рая, наоборот, превратилась в шалунью. Громко смеется над каждой шуткой, в голосе — постоянная ирония. Иногда она ни с того ни с сего хватает Анастасию Ивановну в охапку и начинает кружить по комнате:
— Мамочка, вы не любите меня!
— Почему так думаешь, милая?
— Вы все время на стороне дядьки Аспанбая!
— Но ведь вы с Гулей постоянно обижаете его! Кто же вашего дядьку защитит, если не я? Перестаньте его обижать!
— А чего он? Уткнется в книгу и молчит, будто нас и в помине нет!
— Все равно не обижайте.
— Нет, будем! Будем!
« За утренним чаем опять шалости. Девчонки то соли в пиалу своему дядьке насыплют, то соды. Аспанбай, отхлебнув из пиалы, морщится, встает и выплескивает чай. Девушки в восторге:
— Что случилось, дядечка?
Аспанбай с улыбкой отвечает:
— Ничего особенного.
Девушкам и этот ответ кажется смешным. «Ох, озорницы!»— качает головой Анастасия Ивановна, наливая Аспанбаю свежего чая. Наконец-то и парень включается в игру:
— Дождетесь, как-нибудь отколочу вас!
— Надо же, наш немой дядечка заговорил! — пуще прежнего веселятся девушки.
После того как птенцы разлетаются, старушка моет посуду, убирает за ними постели и садится вязать девочкам джемпера из козьего пуха, который они выпросили в ауле. Пальцы ее, давно привыкшие к этой работе, ловки и проворны. Она довольна своей жизнью, привязалась к своим приемным детям, полюбила их. У нее лишь две заботы: первая —это пенсия. Когда умер ее старик, она, по совету теперь уже тоже покойного сыночка Коленьки, перевела пенсию в Таскала. Когда уезжала, подала заявление на почту, чтобы переадресовали пенсию во Фрунзе. Перевели или не перевели? И как теперь сделать, чтобы пенсия пришла сюда, в Алма-Ату?
Спросила у своих птенцов. Оказывается, они ничего в этом не понимают да еще удивляются:
— А зачем вам она? Слава богу, хватает, с голоду не помираем.
Так сказала Райгуль, но взяла на всякий случай адрес Маши, падчерицы Анастасии Ивановны. Али, конечно, про пенсию все знает, надо его спросить. Но посоветоваться с ним никак не удается: спешит все. Девушки говорят: зачем деньги? А как же! Должна же она вносить свою долю в общий котел. У детей на шее Анастасия Ивановна сидеть не собирается.
Придя с работы и поев огненного красного борща, девушки убегают то в театр, то в кино, и тогда Анастасию Ивановну одолевает другая забота — Райгуль. Очень уж красива, очень бесхитростна. Разве такую девушку оставят парии в покое? В один прекрасный день какой-нибудь ловкач поймает ее в свой капкан — и пиши пропало. Этого старушка до смерти боится. Если ее семья распадется, жизнь кончится. Больше всего, однако, она любит Аспанбая. Мальчик он ведь еще совсем, а сколько забот на себя взвалил, сердцем она чувствует —ласковый парень. Гуля держится немного замкнуто, но и она неплохая девочка.
Вечером случилось то, что будто бы предчувствовала Анастасия Ивановна. Распахнув настежь калитку, во двор вошли два парня. Рыжий пес без клички — просто рыжий — не научился лаять даже на посторонних. «Господи, убереги от беды!» —испугалась Анастасия Ивановна и машинально перекрестилась.
— Кто вам нужен? — шагнула она несмело навстречу парням.
— Райгуль и Гульмайран здесь живут?
«Ни здравствуй, ни прощай — сразу им Райгуль подавай!— рассердилась Анастасия Ивановна.—Может, сказать, что таких здесь нет?»
— А вы кто?
— Мы — земляки, из одного аула. Тоже здесь учимся...
— А-а... Их нет дома,— старушка задумалась и добавила:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55