После смены, когда они, умывшись и переодевшись, вышли на улицу, Жексен, сильно конфузясь, сказал:
— Агатай... Во время обеденного перерыва я позвонил Разии, вашей келин. Мы приглашаем вас к нам. Пойдемте пообедаем... Не отказывайтесь, агатай, келин может обидеться.
Омар хотел отказаться, но тут сердце екнуло, показалось, что в этом доме он может встретиться с Улмекен.
— Ну хорошо, я согласен.
— Спасибо, агатай, только вы не говорите Разии, что работаете со мной, она ругаться будет...
— И на это согласен.
— Спасибо, агатай!
В основном вся речь Жексена в тот день сводилась к этим двум словам. Поднялись на третий этаж без лифта— спасибо, переступил порог — спасибо, сел за стол — спасибо.
Разия от счастья не ходила, а порхала по дому. Называла Омара «кайнага-тамада» — старшим братом мужа. «Кто бы мог подумать, что такой человек посетит наш дом!» — все повторяла она.
«В наше время у казахов часто встречается женское
имя Сауле»,— подумал Омар, когда к нему подвели маленькую Сауле, дочку Разин. Она висла на шее Жексена, озорничала, звала «папочкой», он сажал ее на закорки и возил по комнате. Когда она уж очень разозорничалась, он стал делать ей замечания: «Ну перестань же! Гость устал от тебя!» — но делал это мягким, любовным тоном, а сам так весь и сиял. «Счастливая семья... Говорят, аксакал Муса был против их брака, ну и вот. Любовь ровесников не выбирает...»
За столом он сидел еле-еле, устал от сегодняшних передряг, от нервотрепки, от незаслуженного унижения и даже чуть подремывал. Но разве можно показать свое самочувствие таким вот гостеприимным хозяевам?! Они не знают, как угодить гостю, за каждый глоток чая они благодарны ему, как же можно самому быть неблагодарным? Когда он уже совсем был не в силах держаться, вдруг раздался звонок в дверь. «Пришла!» — ударила сумасшедшая мысль. От прилива радости он весь напрягся, как увидевший врага скакун, еще мгновение — и он бы, сорвавшись с места, помчался к двери. Но все же не выдал себя, усидел.
«Родная моя, единственная!» — он мысленно твердил. Он видел, как Разия бегом помчалась на звонок и открыла дверь. Сейчас... Сейчас он услышит ее звенящий голосок, похожий на голос девочки-подростка, и не только знакомый, а родной, будто бы рождающийся на дне самой души. «Родная моя, единственная моя, единственная!»
Оказывается, пришла соседка.
Омар не знал о болезни Досыма, ничего о нем не слышал. Чтобы хоть как-то завести разговор об Улмекен, сказал:
— Надо бы пригласить Досыма с женой, посидели бы вместе,— и сам понял, что сказал что-то неприличное, но.., что делать, сказанное слово—выстреленная пуля, улетела— и не поймаешь.
Жексен невольно взглянул в лицо гостя, помолчал немного и с присущей казахским парням деликатностью сказал как можно мягче, чтобы не задеть Омара:
— Агатай, оказывается, ничего не знает. Дела нашего зятя Досыма сейчас неважные, болен он сильно... Болезнь у него в душе, душевная болезнь... Что-то с рассудком случилось. Мы слышали, что он сейчас находится в каком-то ауле, недалеко от города. Мы сегодня с Улмекен
и собирались поехать разыскать его, но отложили на субботу или воскресенье. Получили телеграмму от отца, приезжает из Белоруссии, решили подождать и поехать на его машине...
Кулкелдиев и сам не замечал, что с годами становится суеверным. На этот раз он вернулся с курорта на неделю раньше, потому что свой день рождения — а он праздновал шестидесятитрехлетие, возраст пророка Мухаммеда,— решил отпраздновать дома.
Как только он открыл глаза, к нему вошла жена Софья Леонидовна.
— С днем ангела! — сказала на русский манер Софья Леонидовна и, с трудом нагнувшись, мешала толщина, поцеловала мужа в щеку. Потом она вручила ему две телеграммы.
Кулкелдиев присел на постели.
— Спасибо, Софьюшка! Желаю и тебе не старея достичь моего возраста! — сказал он весело.— Ну-ка, ну-ка! Что за телеграммы?
Прочитав пространные, с юмором телеграфные послания, он громко захохотал, легкомысленно не подумав, что с потолка может посыпаться штукатурка. Одна телеграмма была с Дальнего Востока, от старшего сына-летчика, другая — из Киева, от дочери-аспирантки.
— Вот щенята, рассмешили, а! — восторгался он.
Софья Леонидовна благодушно улыбалась, стоя у постели новорожденного. Она приготовила мужу сюрприз и была в отличном настроении.
— А теперь, уважаемый Койшыбай Кулкелдиевич, позвольте преподнести вам от всего сердца этот скромный подарочек.
Она протянула к нему широкую пухлую ладонь, на которой, как маленькие чебачки, продетые в серебряную цепочку, лежали два миниатюрных ключика. Кулкелдиев опять пришел в восторг. Что за ключи, ему было ясно. Когда он уезжал на курорт, жена заявила, что к его приезду у них будет своя «Волга». Он не соглашался, было жаль угробить столько денег, но, как видно, тщетно.
— Значит, все же настояла на своем! Но ведь дорого, Софочка!
— Не дороже твоей радости, милый. Сам же говорил, что шестьдесят три года для мусульманина — возраст значительный. Ведь многие и не доживают до этих лет. А что сберкнижка? Просто бумага, и все! Теперь же, если захочешь, садись в машину, путешествуй, радуйся! Дай тебе бог жить еще долгие годы!
— Это не намек на мой пенсионный возраст?
— Боже упаси, Коленька! О чем ты говоришь!
Неприятная мысль, хоть и ненадолго, омрачила семейную идиллию. Софья Леонидовна воскликнула:
— Да ты хоть взгляни на машину! Такая красавица, просто глаз не оторвешь. Цвета морской волны.
— Что «Волга»! — патетически воскликнул Кулкелдиев.— Есть она или нет, не в этом дело, но за твою доброту ко мне спасибо тебе и низкий поклон, Софьюшка!
Да, в этот миг Кулкелдиев был по-настоящему счастлив, весь день он прожил счастливым, в хорошем настроении; хотя отпуск еще не кончился, сходил на работу, сам провел «летучку», которую обычно проводил главный инженер. Каждый из одиннадцати пунктов повестки на «летучке» досконально обсудили и нашли решения, за исключением одного вопроса, который пришлось отложить,— это «гвозди» Омара, о необходимости «забить» которые давно уже шел разговор. Оказалось, что уже принятый проект так и пролежал под сукном до его приезда, никто им не занимался. Поначалу Кулкелдиев рассердился, а потом рассудил: почему я в этом обвиняю кого-то? Самому надо было давно заняться. Для начала нужно повидаться с Омаром, от этого будет зависеть вся дальнейшая работа.
У Кулкелдиева была давняя идея, которой он отдал многие годы: при помощи реактивных взрывателей получить небывало крепкий железобетон; по его расчетам, плотность этого бетона должна быть такой, чтобы кубический метр весил сорок — пятьдесят тонн. Работа, которая была уже выполнена в расчетах, никак не претворялась в жизнь, и это мучило его. Долго ломая над проблемой голову, он наконец разыскал себе двух соавторов, оба доктора наук, работают в киевском Институте прочных сплавов, оба сторонники идеи Кулкелдиева.
В сорока километрах от города находится старая шахта, в которой руда давно выработана. Вот уже полгода, как в этой шахте колдуют двое его соавторов, однако стали возникать "опасения, что из затеи ничего не выйдет. Поэтому, вернувшись из отпуска, Кулкелдиев сразу же устремился в шахту. Он задумал: если получится, то
«гвозди» Омара можно изготовить из вновь изобретенного бетона. Неловко, если сам он, Кулкелдиев, не примет участия в судьбе своего комбината. «Идею Берденова провел в жизнь Кулкелдиев!» — должно говорить будущее поколение.
Но к вечеру из шахты он вернулся расстроенным: надеждам, похоже, пришел конец. Вся беда, все неудачи заключались в том, что не было достаточно сильной взрывчатки, не хватало мощи взрывного удара. Если бы использовать атомный взрыв! — размечтался он. Но и время нужно, а где его взять? Время...
«Время! Время!» — расстроился он, и это расстройство в тот день привело Кулкелдиева к неожиданной беде.
Он пришел домой веселый, тщательно скрыв от Софьи Леонидовны свои сомнения.
— Мать детей моих, одевайся! Я покачу тебя на нашей машине. Отдохнем на берегу моря! — объявил он.
Он сам вывел из гаража «Волгу», постоял, любуясь хромированными частями красавицы, затем съездил «напоил» ее. Когда вернулся, Софья Леонидовна уже ждала.
— Ну, мать, садись рядом, так прокачу, что у тебя слезы покатятся!
Когда они выехали на магистраль, Кулкелдиев совсем взбесился, озорно посматривая на спидометр.
— Лети, коняга, лети! Софья, как тебе нравится твой старик?
— Ехал бы потише, Коленька, как бы чего не случилось. Ведь сам любишь приговаривать, что, когда 'начинает озорничать старый верблюд, добра не жди.
— Не волнуйся. Лучше полюбуйся талантом своего старика!
Кулкелдиев, опьяненный бешеной скоростью, не повернул к дому отдыха, а продолжал мчаться прямо по трассе. Потом уже он думал: «Сам во всем виноват, свернул бы направо, ничего бы не случилось!»
Но разве может человек предугадать, когда ему нужно ^ свернуть направо?! Прошел небольшой мелкий дождичек, асфальт вспотел и заблестел, точно его смазали. Дорога была ровная и абсолютно прямая. Мотоцикл, несшийся им навстречу, вдруг словно бы поскользнулся и как-то боком стал заваливаться в сторону, прямо Кулкелдиеву под колеса. Раздумывать не было времени, да и сам водитель немного зазевался. Чтобы не столкнуться с мотоциклистом, он резко вывернул руль налево. Только это он и помнил...
Весь мир встал на дыбы. Машина дважды перевернулась и на грунте у дороги мягко, как кошка, опустилась на все четыре колеса. Кулкелдиев не выпустил баранки из рук, и Софья Леонидовна, привязанная ремнем, целехонькая сидела рядом.
— Свершилось одно из семи чудес! — сказал Кулкелдиев и он удивления даже рассмеялся.— Ты жива, и я жив! Боже мой...
Никаких ран, никаких следов аварии на Софье Леонидовне не было, но она сидела бледная, как покойница, шевельнуться не могла, выйти из машины — тоже.
— Скорее в больницу! — только и промолвила она и потеряла сознание.
Врачи, осмотрев Софью Леонидовну, растерялись: никаких ушибов на потерпевшей не обнаружили, признаков внутренних повреждений тоже нет, но самочувствие ее скверное. Она то приходила в сознание, то снова впадала в беспамятство, поднялась температура.
Кулкелдиев от горя потерял голову, по нескольку раз переспрашивал каждое слово врачей, вмешивался в то, во что ни в коем случае не должен был вмешиваться, так всем надоел, что его выдворили из палаты и усадили в приемной. Там ему стало еще хуже. Чем я прогневил судьбу, в чем моя вина, что она так наказала меня? — вопрошал он себя. Перед его внутренним взором промелькнула вся его жизнь: как он, совсем мальчик, босой, без шапки, в глубокую холодную осень ходил по улицам Оренбурга, как он увидел впервые юную тоненькую словно тростинка дочь одного из видных аристократов города — Софью Леонидовну, вспомнил, как позже, взявшись за руки, они убежали, как потом пешком исходили горы Улытау и как, несмотря на все трудности, были счастливы.
Никому я не сделал ничего плохого, за что меня так жестоко наказала судьба? Он вспомнил свою трудную жизнь, прошелся по всем ее поворотам, по всем подъемам и спускам, но ничего греховного не нашел и тогда стал искать причину беды вблизи, в прошедших вчерашнем и сегодняшнем дне. И нашел!
Утром, когда на «летучке» возник разговор о «гвоздях» Омара, главный инженер передал ему записку: «Недоброжелатели загнали Омара в его прежнюю нору, в третью шахту помощником Жексена Мусаева. Это ли не позор?!» Он прочел записку и положил в карман, и теперь, когда вспомнил, почувствовал, как его бросило в жар от
стыда. Вот где его смертный грех! Он очерствел и стал равнодушным к чужой судьбе и потому наказан!
По своей привычке не откладывать в долгий ящик решение проблем, он тут же попросил у медсестры чистую бумагу и начал писать письмо своему очень влиятельному ДРУГУ, одному из руководителей республики, с которым учился вместе в институте.
Писал он не о себе, писал об Омаре.
То, что Омар «скатился до чернорабочего», больше всех угнетало Сауле: на этот раз она, как обычно, даже не заплакала в голос, а два или три дня ходила посиневшая от переживаний и, наконец, слегла. Ее хотели увезти в больницу, но она не согласилась, лежала с отекшим лицом и воспаленными от слез глазами. Возможно, так показалось Омару, а возможно, на самом деле, жена его за пять-шесть дней превратилась чуть ли не в старуху. Когда он подходил к ней, чтобы подать лекарство или просто посидеть, положив ладонь ей на лоб, она говорила одно и то же:
— Да борись же ты, борись... Пиши, жалуйся, поезжай в Алма-Ату, поговори с друзьями. Неужели они для тебя не найдут стоящей работы? В конце концов иди в институт педагогом, ты же кандидат наук! Или поезжай к академику в Новосибирск, он столько раз сидел за нашим дастарханом, неужели не поможет?
Омар понимал жену, ему было жаль ее, но поступить иначе, чем поступил, он не мог. Он хотел, чтобы справедливость восторжествовала без его унижений и жалоб. Не мог он ей также объяснить, что даже если бы обратился с жалобой, добиться своего было бы не так просто, ибо устоявшееся мнение сильнее каменной крепости и ее стены не сразу пробьешь снарядами правды. Дохлое дело...
— Успокойся. Ты, главное, сама поправляйся, а потом и я начну хлопотать, буду ходить куда надо. Главное же сейчас для меня — твое здоровье! — говорил он. Он чувствовал, что эти его слова подобны выстрелам из рогатки по стенам крепости — убеждениям Сауле, чувствовал это и мучился еще больше: самое тяжелое для мужчины — упасть в глазах собственной жены. В ее понимании он теперь самый жалкий, самый слабый, а доказать обратное он не может, ведь Омар работает там, где могут работать тысячи, Омар — чернорабочий. И он пожалел, что не уехал в Новосибирск или Алма-Ату.
Пролежав в постели с полмесяца, Сауле встала, действительно сильно постарев.
Взаимоотношения с рабочим коллективом и с бывшими сослуживцами довольно быстро пришли в норму. Омар перестал прятать глаза, люди перестали при виде его смущаться; не зная поначалу, как вести себя с бывшим руководителем, они понемножку изжили робость, перешли на простые, человеческие отношения. В первые дни, когда он появлялся в своей спецовке в столовой, рабочие терялись, но постепенно привыкли и не стали вовсе обращать на него внимания. Раньше для всех он был «Омаром Балапанычем», теперь «Балапаныч» как-то отпало само собой и он стал просто Омаром. И он почувствовал себя легко, как скакун, с которого всю зиму не снимали седла и наконец-то расседлали. Некоторые его ровесники из рабочих даже стали перешучиваться с ним, считая своим. Он обрил голову наголо, оказалось, что у него ровный круглый череп; ладони его покрылись мозолями и затвердели, взгляд снова стал уверенным и проницательно острым. Словом, за каких-нибудь двадцать дней он превратился в веселого помолодевшего мужчину. Правда, в первые дни находились и такие, что были не прочь поиронизировать, называя Омара «товарищ начальник», но под жестким взглядом Жексена быстро сникали и конфузились.
К этому времени Альберт Исаевич окончательно обосновался в Ертисском обкоме, а в Ортасе вместо него первым секретарем горкома стал молодой мужчина лет тридцати, Дмитрий Михайлович Кондаков. Раньше он заведовал одним из отделов обкома партии. С Омаром они состояли в приятельских отношениях и даже в шутку называли друг друга уменьшительными именами. Омар звал Кондакова Димом.
Однажды, ближе к обеденному перерыву, в штрек, где работал Омар, спустились Альберт Исаевич и этот самый Дим. Алексеев шутливо сказал Жексену:
— Товарищ начальник, просим отпустить вашего подчиненного за пятнадцать минут до перерыва.
Жексен и .Омар рассмеялись. Втроем — Омар, Дим и Альберт Исаевич — пришли в бункер Изотова. Алексеев обнял его за плечи и, чтобы не обидеть, сказал как можно мягче:
— Доверьте, Иван Иванович, нам ваш кабинет минут на двадцать!
Они долго сидели, разговаривая ни о чем, не касаясь дел Омара. Потом Альберт Исаевич внес предложение:
— Омар, всем известно, что ты не увлекаешься выпивкой, так же как и мы с Димом, но ведь правду говорят, что нет горы, которую нельзя было бы обойти. Что же получается? Дим — первый секретарь горкома, ты — помощник мастера, я тоже величина. Едва ли этим трем незаурядным личностям еще раз придется встретиться на глубине трехсот метров под землей, в бункере, вырубленном из синего камня. Поэтому предлагаю: сейчас каждому выпить по бутылке коньяка, причем выпить залпом и без закуски, ибо еды с собой не принесли.
— По бутылке?.. Но это же убийственно...
— Ничего! — Альберт Исаевич вытащил из кармана три сувенирные пятидесятиграммовые бутылочки.
Кондаков, видимо совсем непьющий, тут же раскраснелся и вспотел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55