бросив на пол какие-то лохмотья, повалились на них. Среди ночи Терентий проснулся то ли потому, что уж очень колотилось сердце, то ли потому, что болело оно, то ли потому, что сжималось от горечи; проснувшись, почувствовал, как внезапно потянула его к себе сырая земля, и в страхе промолвил: «О господи...» Да, недоброе почуял Терентий. «Что, уже все? Уже конец?» — спрашивал он себя в недоумении. Ему не удавалось пошевельнуться, он еле дотянулся до воротника, задыхаясь, рванул. С треском упали несколько пуговиц, и тогда, почувствовав небольшое облегчение, Терентий смог наконец перевернуться на другой бок.
Бывало, стоя перед образком, старуха Терентия скороговоркой молилась, тогда Терентий, сверкая глазами, гневно рычал: «Скоро ли перестанешь кудахтать?!» Теперь и сам он вспомнил о боге; неустрашимый Терентий, поверенный дикой тайги, никогда не знавший, что такое болезнь, смерть и бог, в эти минуты тоскливо повторял, глядя на черные окна своей избушки: «О господи! господи!»
Сквозь черные ночные стекла казалось ему, что он видел, как вдруг ощетинились пики Алтайских гор, словно живые, громоздились они друг на друга; казалось, что видел, как встали дыбом, точно волосы испуганного человека, темные ели, а озеро Самар, лежащее на своем золотом блюде, напротив, показалось ему спокойнее, чем обычно... Все это отступало, уменьшалось, отходило в прошлое. Терентий с ужасом подумал, что может так и уйти из светлого мира, не попрощавшись, так и остаться навсегда в этой душной тесной комнате; он ворочал шеей, вглядывался в ночь за окном, надеясь высмотреть в мутном оконном стекле хоть клочок светлеющего неба, но тщетно: на Терентия снаружи давила темнота, словно окна были заколочены наглухо.
«Неужели и вправду?» — подумал он и повторил это шепотом. Даже сейчас, в тяжелую минуту, он не смог вспомнить имя своей жены; «эй, баба» — звал он ее обычно, так и теперь, ничего, кроме этого, не пришло ему в голову. «Эй, баба! Сдохла али как? — сказал он жалобно, с горечью.— Отвори хоть ставни...» Ставни и так были открыты, на дворе по-прежнему шел дождь; Терентий дополз до окна, встал коленями на стул, разбил стекло; в комнату
ворвались влажный воздух и капли холодного дождя; этот воздух, кажется, возвращал ему жизнь...
«Тьфу, черт!» — сказал Терентий и вышел во двор. Не обращая внимания на темную ночь, на потоки воды, льющиеся на него сверху, он направился к озеру; после тяжких дум, после смертной тоски в душной избе мрачные горы, обступавшие его, гудящая тайга, берег вздыхающего озера показались ему приветливыми, точно аул во время свадьбы; Терентию было все равно, что его рубаха промокла насквозь, напротив, хлеставший его дождь как бы подтверждал: ты не умер, ты жив!.. Так молодая жена, беспокоя, только ласкает.
У озера Самар Терентий зевал каждый бугорок, сейчас он безошибочно находил дорогу в полной темноте, знал, по какой тропке идет, возле какого останавливается дерева. Терентию казалось, что если он будет быстро двигаться вперед и вперед, то ему удастся уйти от гнавшейся за ним по пятам смерти, спастись. Озеро, волшебное мое озеро, бормотал он, ты будешь жить вечно, а мы все покинем тебя; он повторял то, что говорил днем, пьяный, Омару, другие будут ловить здесь рыбу, купаться в прохладной твоей воде, какая несправедливость! какая жестокость! Терентий быстрым шагом уже дошел до северного берега; дождь перестал хлестать спину, ветер внезапно утих, черные тучи наконец распоролись, и то там, то тут стало проглядывать голубое небо. Старик повернул назад, и когда прошел половину пути, небо вовсе сбросило ночное покрывало и стало похоже на сонного, вздрагивающего человека с сероватым лицом. Омарка-то уехал, вспомнил вдруг Терентий, верно, обиделся на меня! Что же это я напился так, словно пес? И на охоту не проводил его... Прости меня, Омарка, как же было не выпить в память об Ахане? Я ведь ждал тебя, специально поставил на медведя петлю, специально для тебя!.. Тьфу, черт! Зачем же я напился! Не смог даже Омарку в лес проводить...
Мысли о медведе, который уже должен был попасть в поставленную Терентием петлю, понемногу исправили тяжелое настроение старика; постепенно отступили философские мысли о неизбежности конца человеческого бытия, призрак смерти растворился в прозрачном воздухе; теперь Терентий думал я жизни: о медвежьей шкуре, о медвежьей печени — драгоценном лекарстве, о деньгах, которые получит, продав все это; старик стал прикидывать, сколько запросить, и так, строя планы, не заметил, как снова очутился возле своей избы. Во дворе висели рыбацкие сети; Терентий тут же вспомнил о сети, поставленной в камышах; на рассвете выйдет на жар сазан, сеть наверняка уже полна рыбы. И эта мысль наполнила теплом сердце старика. Он спешно зашагал к озеру. Разве не будет доволен старый друг Самурат, если Терентий бросит на его телегу пару мешков рыбы! Пусть порадуется!
Терентий принес во двор два мешка рыбы, специально для гостей сварил на костре уху, направился в избу, чтобы разбудить Самурата, и вдруг увидел молодого человека, который, согнувшись, выходил из леса. Старик насторожился:
— Кто ты?
— Аспанбай...
— Какой Аспанбай?
— Из аула Тоскей.
— Что ты делал в лесу в такую рань?
— Мы тут... попали в ужасную историю...— Аспанбай умел логично мыслить, но гладко выразить свои мысли не умел. Заикаясь, путаясь, он рассказал, что знал и что видел. Рассказ Аспанбая про «дядю Али» Терентий так и не понял, потому что не знал никакого Али, а «люди, спустившиеся с неба», совсем сбили с толку лесника. Из немногословной речи Аспанбая он только извлек, что в петлю попался медведь и что кто-то ранен. Поев ухи, проводив Самурата с сыном, Терентий сказал Аспанбаю:
— Ну, парень, теперь пошли посмотрим, о чем ты тут болтал...
И они направились к месту, где вчера произошло страшное событие. Когда старик увидел уткнувшегося носом в землю медведя, то чуть не лишился сознания от радости; он забыл даже слова Аспанбая «пуля попала в человека», забыл про своего Омарку, для которого и поставил на медведя петлю. Быстро и нетерпеливо управился Терентий с трофеем: снял шкуру, разобрал тушу, отделил от нее суставы, сложил все это в мешки и подмигнул Аспанбаю: лучшего корма для свиньи и не придумаешь! Они подобрали ружья, валявшиеся в разных местах, вытерли их, повесили на плечи Аспанбаю; мешки Терентий взвалил на себя, шкуру отдал Аспанбаю. От радости, от хорошего настроения, нахлынувшего на него, Терентий чуть не запел на ходу: лучшего корма для свиньи и не придумаешь, но, вспомнив о привезенной Самуратом свинье, он вспомнил и самого Самурата, вспомнил его сына, сопляка Жалгаса, который приехал, чтобы занять его место, и понял: дума, что грызла его сердце со вчерашнего дня, была думой о Жал- га се, думой о том, что Терентий остается за бортом жизни; старик постарался убежать от этой думы, переключиться на другое, но не вышло. «Неужели дни мои миновали, неужели нет для меня пути, кроме как в объятия черной земли?» — опять подумал он и расстроился так, что покрылся испариной. Покрылся испариной и рассердился непонятно на кого, а потом чуть не лопнул от ярости, вспомнив, что именно для корма проклятой свиньи он тащит тяжелые, словно набитые камнями, мешки. Плюнув в сердцах, Терентий сбросил со спины ненавистные мешки, поднатужился и швырнул их в реку, по берегу которой они шли. Аспанбай, весь погруженный в мысли о случившемся, и сам не заметил, как машинально в точности повторил движения впереди идущего лесника. Размахнувшись, он швырнул медвежью шкуру в бурлящую реку, ее закрутило и унесло течением. Когда Терентий обернулся к Аспанбаю, шкуры в его руках не было. На плечах висели только ружья...
Медвежью шкуру и тушу унесло течением, и откуда было знать обозленному на недотепу-парня леснику, что вместе с брошенным в бурлящую реку медвежьим мясом навсегда пропали и два кусочка свинца, посланные одним из ружей, и что эти два свинцовых комочка перевернут судьбу его друга Омарки...
— Ой, какой хороший день!
Сауле проснулась от крика Заурешки; дочка стояла в изголовье кровати у окна, распахнув обе створки; слова ее были обращены к налитому чистым густым воздухом саду. Солнце уже поднялось высоко. На белую подушку Сауле упал острый косой луч; настроение было радостное. Теперь она еще немного полежит в постели, прижмет к груди свою Заурешку, будет целовать, ласкать ее. Заурещка —ее свет, солнце, луна, звездочка, цветочек, золотцо бриллиантик, радость, умница... Заурешка знает себе цену и начинает баловаться...
Омара дома нет, поэтому Сауле не будет торопиться. Можно лежать долго-долго... Но тело уже напрягается, устало от неподвижности, хочется встать, размяться. Сауле встает с постели, гимнастику делать не обязательно, от
нее только устаешь; потом принимается за уборку. У Сауле есть свои приемы, свои правила, она знает, что женщина обязана поддерживать чистоту в доме, поэтому, еще не умываясь, не одеваясь, наводит в доме идеальную чистоту; подметает, моет, доводит до блеска — это закон. Только потом приводит в порядок и себя; в этом деле спешить не положено, подкраситься нужно умело, косметики наложить вдоволь, но чтобы ее не было заметно, волосок прибрать к волоску. Потом завтрак: утренняя еда всегда легкая — молоко, творог, чай, фрукты — этого достаточно. Сауле одевает Заурешку и ведет ее в детский сад; за то, что задержала дочь на час, можно попросить прощения, а можно и не просить, излишняя скромность приводит в конце концов к тому, что на тебя начинают оказывать давление, лучше, если люди не будут забывать, кто такая Сауле. Но все же она не похожа на жен других начальников, не ездит, надувшись, на машине на расстояние в одну сажень; она ходит на работу пешком.
Вот и сейчас Сауле идет себе потихоньку по теневой стороне улицы и перебирает в уме предстоящие заботы сегодняшнего рабочего дня. Каникулы уже начались, поэтому особенно серьезной работы не предвидится, но отпуск еще не подошел, хотя учеников и распустили; в эти дни учителя подтягивают «кое-какие хвосты», составляют планы и просто болтают о том о сем, сидя в учительской; примерно к часу дня расходятся по домам. Сейчас Сауле войдет в учительскую, первой, конечно, здороваться не станет, ни к чему портить людей, пусть сначала они с нею поздороваются, как-никак Сауле есть Сауле. Держаться слишком гордо тоже нельзя, это также снижает тебе цену. При виде Сауле одни теряются, вытягиваются в струнку, другие здороваются вежливо, но с достоинством, есть и такие, кто еле шевелит губами; Сауле со всеми ровна, одинакова, носа не задирает, но и не сближается ни с кем. Сейчас она посидит в учительской с полчасика, а потом пойдет домой; самым приличным будет, если она, не затевая разговоров, полистает журнал или составит какой-нибудь план; да, лучше не вступать в разговоры; коллеги Сауле таковы, что если хоть на минуту расслабишься, сразу же посыплются просьбы и жалобы; необходимо всегда быть начеку, соблюдать дистанцию.
Сауле не подозревала, что эти ее хитрости и правила великолепно известны учительскому коллективу; коллеги изучили повадки Сауле, ее мысли не были ни для кого секретом. Она воображала, что появляется загадочно, с достоинством, ей казалось, что все вокруг безмолвно восхищаются ее стройной фигурой, модными нарядами, элегантной стрижкой «под мальчика», длинной шеей; однако окружающие видели всего лишь располневшую женщину с подбритым затылком, заплывшим жиром, готовую лопнуть как мыльный пузырь от важности и напряжения. Но хоть учителя и были далеки от восхищения женой председателя горсовета, они изрядно побаивались ее, отдавая должное ее могуществу.
К тому дню слухи о смерти пасечника уже облетели весь Ортас; школа также гудела; всех волновала судьба Дулата и Саши Подковы, до сих пор не вернувшихся домой. Кроме того, недавно стала известна еще одна подробность: около пасеки были обнаружены клочки хлопчатобумажной ткани, из которой шьются летние школьные формы. Теперь уже все связывали смерть пасечника с именами пропавших Дулата и Саши. Когда Сауле вошла в учительскую, разговор об этих событиях был в самом разгаре, но при виде ее все испуганно замолчали. Представьте себе отару, которая, нетерпеливо блея, направляется к стогу, дышащему луговой свежестью, и вдруг на своем пути встречает матерого волка с налитыми кровью глазами. Такова примерно была сейчас реакция учительского коллектива на появление Сауле: открытые рты остались открытыми, закрытые — закрытыми, улыбки на лицах стерлись, словно вода отхлынула от берегов, лица поскучнели и стали постными, как засохшие солончаки. Молчание учителей Сауле восприняла по-своему, оно показалось ей знаком уважения к ее мужу, и Сауле удовлетворенно улыбнулась: пусть уважают, пусть ценят.
Сауле открыла шкаф, нашла на своей полке журнал ЁОСЬМОГО «А», в котором была классным руководителем, не спеша извлекла из сумки авторучку и неторопливо, с достоинством начала перелистывать журнал: нет ли где ошибки, точно ли выведены итоговые баллы; необходимо всегда быть внимательной и педантичной. Учителя переглядывались, безмолвно советуясь, как быть, уж очень всем хотелось продолжить прерванный разговор, но при Сауле сплетничать никто не решался, стало скучно, грустно, не оставалось ничего другого, кроме как уйти, и некоторые стали незаметно покидать учительскую. Как раз в это время на пороге показался Матеков, лицо его было желто-серого цвета, словно у Матекова от злобы разлилась желчь.
Учителя боялись Матекова; с ним лучше не связываться, от него надо быть подальше — такая шла об учителе химии слава. Лишь один человек в школе был ему не по зубам —жена Берденова, Сауле. Матеков не вступал с нею в конфликты и не подлизывался к ней; между ними словно было заключено некое перемирие, безмолвная договоренность не сталкиваться, держаться в стороне друг от друга. «Ты не тронешь — я не трону» — был ими установлен такой закон, подобно тем законам, какие существуют у диких зверей: где пройдет барс, там не пойдет медведь.
Сейчас Матеков, влетев в учительскую, не заметил Сауле— она сидела в углу — и с ходу набросился на насторожившихся учителей.
— Никогда не думал, что придется работать в этаком коллективе! — дрожа от злости, начал он, поджимая губы.— Стало быть, у вас тут принято клеветать друг на друга? Но зачем же трогать ни в чем не повинного человека, который спокойно работает и никому не причиняет зла? Ну что же, я найду этого негодяя, найду этого клеветника, который распускает обо мне грязные слухи! Теперь вы узнаете, кто такой Матеков! Вам разве неизвестно, что Ниеталиев и Степанов испорченные дети, развращенные хулиганы! Могу сказать больше: на практике они показали себя во всей красе! День и ночь торчали в спальне учительницы и если сказать правду, то я застал Ниеталиева врасплох кое за каким занятием!.. Правильно, они сбежали из лагеря, но потому, что им надоело работать! Что же мне было делать? Оставить в степи без присмотра сто детей и броситься вдогонку за хулиганами? Надеюсь, все понимают, что я не мог этого сделать? А вы мне тут кости перемываете, болтаете, что если бы не я, то негодяи не убили бы человека! Ну ничего, я покажу любителям распускать грязные сплетни! Вы у меня узнаете Матекова!..— тут голос его сорвался.
Учителя возмущенно заговорили, воспользовавшись паузой:
— Что вы несете, товарищ Матеков? IV! . — Постыдились бы!
— Почему вы утверждаете, что мальчики убили человека?
— Сам вы и есть клеветник!
Сауле не знала, что Саша и Дулат ушли из лагеря, не знала она и о смерти пасечника; услышав крики Матекова, Сауле возмутилась, но возмутили ее не наглые слова учи
теля химии, не то, что Матеков поливал грязью детей и молоденькую учительницу, Сауле до глубины души возмутил тот факт, что Матеков позволил себе устроить скандал в ее присутствии. Как? Этот негодяй, этот жалкий учителишка химии забывается до такой степени, что орет, оскорбляет всех, не обращая внимания на нее, Сауле, унижает ее достоинство, достоинство ее мужа, достоинство всех служащих Ортаса, в конце концов! Сауле всегда чувствовала, что рано или поздно ей придется столкнуться с этим Матековым; теперь, кажется, такой момент настал. Она решила безжалостно проучить наглеца, навсегда отбить у него охоту грубить; надо, надо его на место поставить, а то, глядите, совсем на голову влез! Так, вскипев, Сауле вскочила с места, нахохлилась, точно увидевшая змею курица, и, громко стуча каблуками, подошла к Матекову.
— Какой вы, товарищ Матеков, бессовестный человек!— произнесла она торжественно, как приговор.
Таким образом наконец столкнулись два гиганта, две горы; учителя сжались в испуге, как если бы сейчас должен был наступить конец света, и в этот момент в комнату вошел директор школы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
Бывало, стоя перед образком, старуха Терентия скороговоркой молилась, тогда Терентий, сверкая глазами, гневно рычал: «Скоро ли перестанешь кудахтать?!» Теперь и сам он вспомнил о боге; неустрашимый Терентий, поверенный дикой тайги, никогда не знавший, что такое болезнь, смерть и бог, в эти минуты тоскливо повторял, глядя на черные окна своей избушки: «О господи! господи!»
Сквозь черные ночные стекла казалось ему, что он видел, как вдруг ощетинились пики Алтайских гор, словно живые, громоздились они друг на друга; казалось, что видел, как встали дыбом, точно волосы испуганного человека, темные ели, а озеро Самар, лежащее на своем золотом блюде, напротив, показалось ему спокойнее, чем обычно... Все это отступало, уменьшалось, отходило в прошлое. Терентий с ужасом подумал, что может так и уйти из светлого мира, не попрощавшись, так и остаться навсегда в этой душной тесной комнате; он ворочал шеей, вглядывался в ночь за окном, надеясь высмотреть в мутном оконном стекле хоть клочок светлеющего неба, но тщетно: на Терентия снаружи давила темнота, словно окна были заколочены наглухо.
«Неужели и вправду?» — подумал он и повторил это шепотом. Даже сейчас, в тяжелую минуту, он не смог вспомнить имя своей жены; «эй, баба» — звал он ее обычно, так и теперь, ничего, кроме этого, не пришло ему в голову. «Эй, баба! Сдохла али как? — сказал он жалобно, с горечью.— Отвори хоть ставни...» Ставни и так были открыты, на дворе по-прежнему шел дождь; Терентий дополз до окна, встал коленями на стул, разбил стекло; в комнату
ворвались влажный воздух и капли холодного дождя; этот воздух, кажется, возвращал ему жизнь...
«Тьфу, черт!» — сказал Терентий и вышел во двор. Не обращая внимания на темную ночь, на потоки воды, льющиеся на него сверху, он направился к озеру; после тяжких дум, после смертной тоски в душной избе мрачные горы, обступавшие его, гудящая тайга, берег вздыхающего озера показались ему приветливыми, точно аул во время свадьбы; Терентию было все равно, что его рубаха промокла насквозь, напротив, хлеставший его дождь как бы подтверждал: ты не умер, ты жив!.. Так молодая жена, беспокоя, только ласкает.
У озера Самар Терентий зевал каждый бугорок, сейчас он безошибочно находил дорогу в полной темноте, знал, по какой тропке идет, возле какого останавливается дерева. Терентию казалось, что если он будет быстро двигаться вперед и вперед, то ему удастся уйти от гнавшейся за ним по пятам смерти, спастись. Озеро, волшебное мое озеро, бормотал он, ты будешь жить вечно, а мы все покинем тебя; он повторял то, что говорил днем, пьяный, Омару, другие будут ловить здесь рыбу, купаться в прохладной твоей воде, какая несправедливость! какая жестокость! Терентий быстрым шагом уже дошел до северного берега; дождь перестал хлестать спину, ветер внезапно утих, черные тучи наконец распоролись, и то там, то тут стало проглядывать голубое небо. Старик повернул назад, и когда прошел половину пути, небо вовсе сбросило ночное покрывало и стало похоже на сонного, вздрагивающего человека с сероватым лицом. Омарка-то уехал, вспомнил вдруг Терентий, верно, обиделся на меня! Что же это я напился так, словно пес? И на охоту не проводил его... Прости меня, Омарка, как же было не выпить в память об Ахане? Я ведь ждал тебя, специально поставил на медведя петлю, специально для тебя!.. Тьфу, черт! Зачем же я напился! Не смог даже Омарку в лес проводить...
Мысли о медведе, который уже должен был попасть в поставленную Терентием петлю, понемногу исправили тяжелое настроение старика; постепенно отступили философские мысли о неизбежности конца человеческого бытия, призрак смерти растворился в прозрачном воздухе; теперь Терентий думал я жизни: о медвежьей шкуре, о медвежьей печени — драгоценном лекарстве, о деньгах, которые получит, продав все это; старик стал прикидывать, сколько запросить, и так, строя планы, не заметил, как снова очутился возле своей избы. Во дворе висели рыбацкие сети; Терентий тут же вспомнил о сети, поставленной в камышах; на рассвете выйдет на жар сазан, сеть наверняка уже полна рыбы. И эта мысль наполнила теплом сердце старика. Он спешно зашагал к озеру. Разве не будет доволен старый друг Самурат, если Терентий бросит на его телегу пару мешков рыбы! Пусть порадуется!
Терентий принес во двор два мешка рыбы, специально для гостей сварил на костре уху, направился в избу, чтобы разбудить Самурата, и вдруг увидел молодого человека, который, согнувшись, выходил из леса. Старик насторожился:
— Кто ты?
— Аспанбай...
— Какой Аспанбай?
— Из аула Тоскей.
— Что ты делал в лесу в такую рань?
— Мы тут... попали в ужасную историю...— Аспанбай умел логично мыслить, но гладко выразить свои мысли не умел. Заикаясь, путаясь, он рассказал, что знал и что видел. Рассказ Аспанбая про «дядю Али» Терентий так и не понял, потому что не знал никакого Али, а «люди, спустившиеся с неба», совсем сбили с толку лесника. Из немногословной речи Аспанбая он только извлек, что в петлю попался медведь и что кто-то ранен. Поев ухи, проводив Самурата с сыном, Терентий сказал Аспанбаю:
— Ну, парень, теперь пошли посмотрим, о чем ты тут болтал...
И они направились к месту, где вчера произошло страшное событие. Когда старик увидел уткнувшегося носом в землю медведя, то чуть не лишился сознания от радости; он забыл даже слова Аспанбая «пуля попала в человека», забыл про своего Омарку, для которого и поставил на медведя петлю. Быстро и нетерпеливо управился Терентий с трофеем: снял шкуру, разобрал тушу, отделил от нее суставы, сложил все это в мешки и подмигнул Аспанбаю: лучшего корма для свиньи и не придумаешь! Они подобрали ружья, валявшиеся в разных местах, вытерли их, повесили на плечи Аспанбаю; мешки Терентий взвалил на себя, шкуру отдал Аспанбаю. От радости, от хорошего настроения, нахлынувшего на него, Терентий чуть не запел на ходу: лучшего корма для свиньи и не придумаешь, но, вспомнив о привезенной Самуратом свинье, он вспомнил и самого Самурата, вспомнил его сына, сопляка Жалгаса, который приехал, чтобы занять его место, и понял: дума, что грызла его сердце со вчерашнего дня, была думой о Жал- га се, думой о том, что Терентий остается за бортом жизни; старик постарался убежать от этой думы, переключиться на другое, но не вышло. «Неужели дни мои миновали, неужели нет для меня пути, кроме как в объятия черной земли?» — опять подумал он и расстроился так, что покрылся испариной. Покрылся испариной и рассердился непонятно на кого, а потом чуть не лопнул от ярости, вспомнив, что именно для корма проклятой свиньи он тащит тяжелые, словно набитые камнями, мешки. Плюнув в сердцах, Терентий сбросил со спины ненавистные мешки, поднатужился и швырнул их в реку, по берегу которой они шли. Аспанбай, весь погруженный в мысли о случившемся, и сам не заметил, как машинально в точности повторил движения впереди идущего лесника. Размахнувшись, он швырнул медвежью шкуру в бурлящую реку, ее закрутило и унесло течением. Когда Терентий обернулся к Аспанбаю, шкуры в его руках не было. На плечах висели только ружья...
Медвежью шкуру и тушу унесло течением, и откуда было знать обозленному на недотепу-парня леснику, что вместе с брошенным в бурлящую реку медвежьим мясом навсегда пропали и два кусочка свинца, посланные одним из ружей, и что эти два свинцовых комочка перевернут судьбу его друга Омарки...
— Ой, какой хороший день!
Сауле проснулась от крика Заурешки; дочка стояла в изголовье кровати у окна, распахнув обе створки; слова ее были обращены к налитому чистым густым воздухом саду. Солнце уже поднялось высоко. На белую подушку Сауле упал острый косой луч; настроение было радостное. Теперь она еще немного полежит в постели, прижмет к груди свою Заурешку, будет целовать, ласкать ее. Заурещка —ее свет, солнце, луна, звездочка, цветочек, золотцо бриллиантик, радость, умница... Заурешка знает себе цену и начинает баловаться...
Омара дома нет, поэтому Сауле не будет торопиться. Можно лежать долго-долго... Но тело уже напрягается, устало от неподвижности, хочется встать, размяться. Сауле встает с постели, гимнастику делать не обязательно, от
нее только устаешь; потом принимается за уборку. У Сауле есть свои приемы, свои правила, она знает, что женщина обязана поддерживать чистоту в доме, поэтому, еще не умываясь, не одеваясь, наводит в доме идеальную чистоту; подметает, моет, доводит до блеска — это закон. Только потом приводит в порядок и себя; в этом деле спешить не положено, подкраситься нужно умело, косметики наложить вдоволь, но чтобы ее не было заметно, волосок прибрать к волоску. Потом завтрак: утренняя еда всегда легкая — молоко, творог, чай, фрукты — этого достаточно. Сауле одевает Заурешку и ведет ее в детский сад; за то, что задержала дочь на час, можно попросить прощения, а можно и не просить, излишняя скромность приводит в конце концов к тому, что на тебя начинают оказывать давление, лучше, если люди не будут забывать, кто такая Сауле. Но все же она не похожа на жен других начальников, не ездит, надувшись, на машине на расстояние в одну сажень; она ходит на работу пешком.
Вот и сейчас Сауле идет себе потихоньку по теневой стороне улицы и перебирает в уме предстоящие заботы сегодняшнего рабочего дня. Каникулы уже начались, поэтому особенно серьезной работы не предвидится, но отпуск еще не подошел, хотя учеников и распустили; в эти дни учителя подтягивают «кое-какие хвосты», составляют планы и просто болтают о том о сем, сидя в учительской; примерно к часу дня расходятся по домам. Сейчас Сауле войдет в учительскую, первой, конечно, здороваться не станет, ни к чему портить людей, пусть сначала они с нею поздороваются, как-никак Сауле есть Сауле. Держаться слишком гордо тоже нельзя, это также снижает тебе цену. При виде Сауле одни теряются, вытягиваются в струнку, другие здороваются вежливо, но с достоинством, есть и такие, кто еле шевелит губами; Сауле со всеми ровна, одинакова, носа не задирает, но и не сближается ни с кем. Сейчас она посидит в учительской с полчасика, а потом пойдет домой; самым приличным будет, если она, не затевая разговоров, полистает журнал или составит какой-нибудь план; да, лучше не вступать в разговоры; коллеги Сауле таковы, что если хоть на минуту расслабишься, сразу же посыплются просьбы и жалобы; необходимо всегда быть начеку, соблюдать дистанцию.
Сауле не подозревала, что эти ее хитрости и правила великолепно известны учительскому коллективу; коллеги изучили повадки Сауле, ее мысли не были ни для кого секретом. Она воображала, что появляется загадочно, с достоинством, ей казалось, что все вокруг безмолвно восхищаются ее стройной фигурой, модными нарядами, элегантной стрижкой «под мальчика», длинной шеей; однако окружающие видели всего лишь располневшую женщину с подбритым затылком, заплывшим жиром, готовую лопнуть как мыльный пузырь от важности и напряжения. Но хоть учителя и были далеки от восхищения женой председателя горсовета, они изрядно побаивались ее, отдавая должное ее могуществу.
К тому дню слухи о смерти пасечника уже облетели весь Ортас; школа также гудела; всех волновала судьба Дулата и Саши Подковы, до сих пор не вернувшихся домой. Кроме того, недавно стала известна еще одна подробность: около пасеки были обнаружены клочки хлопчатобумажной ткани, из которой шьются летние школьные формы. Теперь уже все связывали смерть пасечника с именами пропавших Дулата и Саши. Когда Сауле вошла в учительскую, разговор об этих событиях был в самом разгаре, но при виде ее все испуганно замолчали. Представьте себе отару, которая, нетерпеливо блея, направляется к стогу, дышащему луговой свежестью, и вдруг на своем пути встречает матерого волка с налитыми кровью глазами. Такова примерно была сейчас реакция учительского коллектива на появление Сауле: открытые рты остались открытыми, закрытые — закрытыми, улыбки на лицах стерлись, словно вода отхлынула от берегов, лица поскучнели и стали постными, как засохшие солончаки. Молчание учителей Сауле восприняла по-своему, оно показалось ей знаком уважения к ее мужу, и Сауле удовлетворенно улыбнулась: пусть уважают, пусть ценят.
Сауле открыла шкаф, нашла на своей полке журнал ЁОСЬМОГО «А», в котором была классным руководителем, не спеша извлекла из сумки авторучку и неторопливо, с достоинством начала перелистывать журнал: нет ли где ошибки, точно ли выведены итоговые баллы; необходимо всегда быть внимательной и педантичной. Учителя переглядывались, безмолвно советуясь, как быть, уж очень всем хотелось продолжить прерванный разговор, но при Сауле сплетничать никто не решался, стало скучно, грустно, не оставалось ничего другого, кроме как уйти, и некоторые стали незаметно покидать учительскую. Как раз в это время на пороге показался Матеков, лицо его было желто-серого цвета, словно у Матекова от злобы разлилась желчь.
Учителя боялись Матекова; с ним лучше не связываться, от него надо быть подальше — такая шла об учителе химии слава. Лишь один человек в школе был ему не по зубам —жена Берденова, Сауле. Матеков не вступал с нею в конфликты и не подлизывался к ней; между ними словно было заключено некое перемирие, безмолвная договоренность не сталкиваться, держаться в стороне друг от друга. «Ты не тронешь — я не трону» — был ими установлен такой закон, подобно тем законам, какие существуют у диких зверей: где пройдет барс, там не пойдет медведь.
Сейчас Матеков, влетев в учительскую, не заметил Сауле— она сидела в углу — и с ходу набросился на насторожившихся учителей.
— Никогда не думал, что придется работать в этаком коллективе! — дрожа от злости, начал он, поджимая губы.— Стало быть, у вас тут принято клеветать друг на друга? Но зачем же трогать ни в чем не повинного человека, который спокойно работает и никому не причиняет зла? Ну что же, я найду этого негодяя, найду этого клеветника, который распускает обо мне грязные слухи! Теперь вы узнаете, кто такой Матеков! Вам разве неизвестно, что Ниеталиев и Степанов испорченные дети, развращенные хулиганы! Могу сказать больше: на практике они показали себя во всей красе! День и ночь торчали в спальне учительницы и если сказать правду, то я застал Ниеталиева врасплох кое за каким занятием!.. Правильно, они сбежали из лагеря, но потому, что им надоело работать! Что же мне было делать? Оставить в степи без присмотра сто детей и броситься вдогонку за хулиганами? Надеюсь, все понимают, что я не мог этого сделать? А вы мне тут кости перемываете, болтаете, что если бы не я, то негодяи не убили бы человека! Ну ничего, я покажу любителям распускать грязные сплетни! Вы у меня узнаете Матекова!..— тут голос его сорвался.
Учителя возмущенно заговорили, воспользовавшись паузой:
— Что вы несете, товарищ Матеков? IV! . — Постыдились бы!
— Почему вы утверждаете, что мальчики убили человека?
— Сам вы и есть клеветник!
Сауле не знала, что Саша и Дулат ушли из лагеря, не знала она и о смерти пасечника; услышав крики Матекова, Сауле возмутилась, но возмутили ее не наглые слова учи
теля химии, не то, что Матеков поливал грязью детей и молоденькую учительницу, Сауле до глубины души возмутил тот факт, что Матеков позволил себе устроить скандал в ее присутствии. Как? Этот негодяй, этот жалкий учителишка химии забывается до такой степени, что орет, оскорбляет всех, не обращая внимания на нее, Сауле, унижает ее достоинство, достоинство ее мужа, достоинство всех служащих Ортаса, в конце концов! Сауле всегда чувствовала, что рано или поздно ей придется столкнуться с этим Матековым; теперь, кажется, такой момент настал. Она решила безжалостно проучить наглеца, навсегда отбить у него охоту грубить; надо, надо его на место поставить, а то, глядите, совсем на голову влез! Так, вскипев, Сауле вскочила с места, нахохлилась, точно увидевшая змею курица, и, громко стуча каблуками, подошла к Матекову.
— Какой вы, товарищ Матеков, бессовестный человек!— произнесла она торжественно, как приговор.
Таким образом наконец столкнулись два гиганта, две горы; учителя сжались в испуге, как если бы сейчас должен был наступить конец света, и в этот момент в комнату вошел директор школы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55