Тот зажал его голову ногами, и Ногайбек зарыдал еще громче. Он мешал сдерживать толпу, и тогда Омар поднял его на вытянутую руку и швырнул на сиденье через голову Назияш.
Ногайбек рыдал, а невеста хлестала его по щекам и с визгом кричала:
— Прекрати! Идиот!
Летчик, видимо, совсем пал духом, он жалобно просил:
«Граждане, граждане, мы упадем! Сдайте назад. Мы не сможем сесть. Разобьемся!» н :г Вдруг самолет вздрогнул. Все!
Нет, кажется, еще не конец. Это шасси коснулись полосы. Самолет дрожит всем своим могучим телом, и только что плачущие, рыдающие люди вдруг сразу как-то приумолкли, наступила тишина! «Интересное все же существо человек!» Подрагивая, самолет наконец остановился, все застыли на своих местах —сидя, стоя, лежа.
Какое-то время в салоне не было слышно ни звука,
только потрескивал невыключенный динамик, будто в него забралась мышь, но вот он сказал спокойно и ровно:
«Граждане пассажиры, наш самолет совершил посадку. Все благополучно, поздравляю вас!»
В салоне началось болезненное, лихорадочное оживление. Люди неестественно громко разговаривали, смеялись. «Интересное существо человек!» Подали трап, открыли двери, в чрево самолета ворвался свежий воздух. Омар увидел ряды пожарных машин и машин «скорой помощи». В первом салоне белые халаты нагнулись над кем-то.
— Сердце разорвалось...— услышал Омар шепот.
Когда он сошел на землю и оглянулся, укутанный белой пеной усталый самолет, казалось, дремал. Терпевших аварию пассажиров собрали всех вместе.
— Стойте здесь и никуда не расходитесь! — предупредили дежурные.
Вещей у Омара не было. Он надел темные очки, ловко обошел дежурную и ускользнул от своих товарищей по несчастью. В зале он услышал такие разговоры:
— Говорят, некоторые сошли с ума...
— Много от разрыва сердца умирало!
Он устроился в одном из тихих уголков зала, и только теперь пережитое дало о себе знать, руки и ноги задрожали, щеки и веки стали дергаться, зубы тоже застучали, выбивая дробь. Хоть душа и была спокойна, а тело- то, оказывается, боялось. Не страшилось сознание, но страшилась материя. Да... трусом человека делает тело, сотворенное из глины и воды! Он с ненавистью взглянул на дрожавшие руки. Все зло в жизни от трусости!
Он увидел стоящую в центре зала Назияш, ее окружили парни и девушки, наверное, те, что встречали жениха и невесту. Назияш заметила Омара, сказала что-то своим, помахала ему рукой и направилась к нему.
Когда она подошла, он увидел, что у нее от слез опухли веки. Она улыбнулась, но улыбка была вымученная.
— О... Омар... ага, как вы и говорили: разорвались тучи в небе... Я не выйду замуж за Ногайбека. Но его родные... его друзья... они не отпускают меня, не покупают обратно билета...
Омар вынул из кармана деньги и протянул Назияш, пожал ей руку.
— Будь здорова, живи счастливо.
— Спасибо, ага, я занесу деньги, когда буду в Ортасе,
Омар ничего не ответил.
Претория
ВТОРАЯ
Тетрадь четвертая
Они приехали в Алма-Ату в один день, но, конечно, и не подозревали об этом. Райгуль прибыла поездом номер семь вечером, в шесть часов сорок минут; Аспанбай сошел с девяноста девятого, скорого, в семь десять. Райгуль долго стояла с чемоданами в зале ожидания. Она много слышала о больших городах, но приехала сюда впервые.
Али — «дядя» Аспанбая — важно сел в такси, важно посмотрел сквозь черные очки, важным голосом произнес:
— Гостиница «Медео»! — Этого ему показалось мало, так же важно он добавил:—Поезжайте верхней дорогой, ближе к горам! — Похоже, он хотел удивить Аспанбая, который никогда не видел ни Алма-Аты, ни Алатау. Прикурил сигару, несколько раз глубоко затянулся и, сделав величественный жест рукой, точно показывал построенный им самим дом, торжественно изрек:— Вот они, Алатау! О Алатау! Вы — единственные в мире.
Весь день глядевшее на землю солнце устало и покраснело от усталости. Оно окрасило склоны и ущелья Алатау, сделав их похожими на красные разверзнутые пасти. Это было единственное сравнение, которое пришло на ум Али, единственное и сердитое, потому что тоска по Алма-Ате, по своему сыну, по дому все больше угнетала его, и чем ближе он был к ним, тем больше одолевала его злость на свою судьбу, тоже похожую на красную пасть Алатау; он, как дикий зверь, попавший в сети, готов был загрызть (всякого, кто встанет ему поперек дороги.
...Вместе с Райгуль приехала ее сверстница, Гульмайран. Она Схмелее подруги. Бывала раньше в городе, умела-объясниться1 по-русски. Короткая модная стрижка, мини-юбка. Оставив Райгуль караулить чемоданы, она ушла разузнать дорогу. Время от времени Гульмайран подходит к подруге и говорит одно и то же: «Стоишь? Ну, стой. Ты представляешь, все говорят по-разному. Как бы нам не проплутать, пойду еще порасспрашиваю!» — добавляет она и уходит. Уходит надолго. Райгуль стоит возле чемоданов как вкопанная. В зале ожидания свободных скамеек много, но ей не приходит в голову присесть. А вдруг за место берут плату? Ноги устали, ноет поясница...
Злость в душе Али стала утихать. Он начал обращать внимание на новые дома, на молодые скверы, которых еще не было полтора года назад, уделил внимание и Аспанбаю, стал сообщать ему сведения о городе, об Алатау:
— У Алатау есть удивительное свойство: чем ближе ты к ним подъезжаешь, тем больше они от тебя отдаляются, а чем больше отдаляешься, тем все выше и выше они кажутся. Это ты должен знать, братец! Обрати на это внимание.— Али, очевидно, всерьез взялся за образование своего «племянника». Когда въехали на проспект Ленина, он не преминул объяснить, что эти высоченные дома были построены всего полтора года назад, а когда попали в ущелье Медео, принялся излагать историю этих мест и ближайших рек — Алмаатинки, Тургень, Карагалинки. Не забыл он и про историю гор: Кши — Младшая, Конур — Коричневая, наверное, оттого, что здесь текут быстрые глинистые воды. Улкен— Большая гора.—Ты знаешь, что я родился на Алтае,—продолжал он,— но вырос все же в объятьях Алатау. Вся жизнь моя прошла в Алма-Ате. Трудно сказать, кто величавее и кто старше — Алтай или Алатау, но сердце мое здесь, в Алма-Ате!
Белая гостиница в ущелье Медео, поросшем хвойными деревьями, была похожа на белый корабль, плывущий по зеленому морю. От одного только взгляда на нее радовалась душа. Заплатив с лихвой таксисту и вручив чемодан Аспанбаю, Али, восторженный, ступил в холл гостиницы. И здесь ему повезло! Завидев его, моложавая администраторша заулыбалась:
— Али-ага! Давненько мы вас не видели! Далеко, наверно, путешествовали?
— Угадали. Я вернулся из дальних странствий. Почти два года прожил на Алтае...
Эта женщина с приятным лицом кажется такой знакомой. Где же он ее видел? И ведь вроде бы даже знал, как ее зовут... Да, Али, стареть ты начал, а жаль! Но дежурного администратора разочаровывать не нужно. Спросил:
— А сама-то как поживаешь? Давно сюда перешла?
— Да не очень. Гостиницу-то всего с месяц как открыли, вот и перешла. А вы что делали на Алтае? Наверно, материал для книги собирали?
«Значит, она из тех моих знакомых, которым известно, что я писатель. Но кто же она сама?!»
— Что материал! Уезжал по семейным обстоятельствам! Теперь ведь твой «ага» холостяк!
Молодуха умолкла, видимо, смутилась от своего пристрастного допроса. Сказала:
— Вам, конечно, номер нужен. Давайте паспорта!
У Аспанбая, хоть ему и стукнуло девятнадцать, паспорта еще нет, даже свидетельство о рождении утеряно. Но как это объяснить дежурной?
— Давайте запишем его... вашим сыном! — нашлась дежурная.
Это предложение поразило сердце Али как свинцовая пуля, «Вашим сыном!» А Улукбек?!
Молодка выписала им направление в номер, сама проводила на второй этаж, препоручила дежурной по этажу. Эта дежурная, с серыми глазами и копной рыжих волос, напомнила ему его Алию. Она спросила, снова терзая сердце Али: вы с сыном?
Ему повезло, он узнал имена этих женщин.
Администраторша сказала:
— Инжу, это наши уважаемые гости, прошу, отнесись к ним повнимательнее.
— Ну как же, Раечка! Раз ты просишь, о чем речь?!
Али хватило даже на то, чтобы пошутить:
— Инжу — жемчуг! Да я вижу, здесь целая коллекция драгоценный камней!
Пока Гульмайран, принуждая себя быть бойкой, наводила справки у пассажиров и встречающих, солнце уже закатилось. Ни к какому решению девушки не пришли. Гульмайран предложила подруге:
— Давай переночуем на вокзале, а утром, наверно, нам будет легче разыскать этот институт.
— А ругаться никто не будет? — спросила Райгуль, когда они стали располагаться на коричневой блестящей скамье.
Гульмайран снисходительно усмехнулась, успокоила подругу, сходила в буфет и принесла поесть. Принесла и лимонаду. Чтобы дитя не скучало, купила ей в киоске книжку. Райгуль впилась в книжку, а Гульмайран опять исчезла неизвестно куда. Ее исчезновения были только для Райгуль загадкой, Гульмайран же с каждым своим появлением приносила ворох новостей:
— Я сейчас узнала, что в университет конкурс — восемнадцать человек на место, а в пединститут — десять. Завтра везде последний день приема документов!
Новость эта была ужасной.
— Мы уже опоздали, давай отложим учебу до еле* дующего года,— говорила Гульмайран еще в ауле.
Отец и мать Райгуль, не желая отпускать дочь учиться, поддержали ее:
— Гульмайран лучше тебя знает, послушайся ее. Ведь она уже один раз ездила поступать!
Но Райгуль не согласилась с этими доводами и почти насильно потянула за собой Гульмайран. В ауле та прислушивалась к подружке, находясь под ее влиянием, но, как только они оказались в вагоне, Гульмайран, пользуясь своим прошлогодним «опытом» (неважно, что не поступила!), стала командовать: делай то, делай это. Райгуль не сердится, она знает характер Гульмайран: та только с виду властная, а на самом деле твердой своей линии у нее нет, бросается то в одну, то в другую сторону. Райгуль же не такая: решение она принимает не спеша, но если что надумает, то уж не отступит. Вот и теперь ни родители, ни Гульмайран не смогли ее отговорить от поездки в Алма-Ату, а Гульмайран и сама с ней поехала...
На вокзале народу становилось все меньше. На лавках в одиночку дремали пассажиры, иногда их покой нарушал громкоговоритель внезапными щелчками и объявлениями. Постепенно Райгуль привыкла к широким, как степь, просторам вокзала, к его неразборчивому гулу и тоже стала подремывать.
Прибежала в который раз запыхавшаяся Гульмайран. За ней будто гнались: ноздри узкого носика раздуваются, глаза круглые, зрачки расширились так, что не видно белков.
— Слушай... Сейчас сюда подойдут два парня... Они
все время преследуют меня... Если начнут приглашать в ресторан, не соглашайся... Кто их знает, что за люди, а вдруг грабители?—Она говорила испуганно, украдкой, как всегда, когда передавала подружке какую-нибудь сплетню.
— Ну да, преследуют! Сама, наверно, со своими расспросами напоролась на них, трещала как сорока, а теперь тебя преследуют!
— Ей-богу, я ничего особенного им не говорила! Спросила только, знают ли они что про конкурс в институт, я думала, что они тоже приехали поступать...
— И что?
— Они сказали, что тоже только что сошли с поезда, тоже боятся, что опоздали, что документы не примут. А потом осмелели и заговорили про ресторан. Я замахала руками: со мной, дескать, мать-старуха, она убьет меня! — и убежала. Я боюсь, что они следили за мной. Если подойдут, давай будем молчать как камни!
— Ладно. Но если почувствую, что все это ты заварила сама, тогда держись!
— Но я же побожилась тебе! Может, и не подойдут, бог сохранит, но если начнут приставать, я поцарапаю им лица, вот увидишь!
Никто не выследил Гульмайран, и никто к ним не подошел.
Али и Аспанбай поселились в люксе — две комнаты, телевизор, холодильник. Когда они, приняв душ, пошли в ресторан, слова «ваш сын, ваш сын!» эхом продолжали звучать в ушах Али, а желудок давал знать о себе урчанием. Выходит, желудку нет никакого дела до терзаний души?
У Али был точно разработанный план его пребывания в Алма-Ате: он приезжает, устраивается в гостинице, несколько дней не отвлекаясь сидит над очерком об Омаре, затем отвозит очерк знакомому редактору, настоит на скорейшем его опубликовании, сам проследит за этим и только потом начнет «мирные переговоры» с женой. Он попросит у нее сына, если нужно — потребует, уговорит и, взяв мальчика за руку, увезет с собой на Алтай.
Зал ресторана сверкал посудой и накрахмаленными скатертями и подействовал на него как юрта, приготовленная для молодоженов. В сердце Али свила гнездо радость,
настроение заметно поднялось, он заулыбался без причины, но держал , себя в руках крепко, решил не пить, заказал только еду, но тут подумал, что неудобно перед молоденькой официанткой, и добавил к заказу еще сто граммов коньяка. Больше Али себе не позволит, теперь он крепок как камень.
Он остался доволен собой. Выпил коньяк, разделив его на два раза, хорошо поел. Так нужно и впредь. Можно себе позволить изредка выпить, но в норме. Главное — норма.
Его благие намерения были скорректированы другой, не их, официанткой. Она поставила перед Али бутылку коньяка:
— Вон с того стола вам прислали.
Али обернулся в сторону «того» стола, начал рассматривать сидящих. Лица этих четверых молодых мужчин показались ему знакомыми, но он не мог вспомнить, кто же они. Те ему радостно улыбались, в приветствии подымали руки, сжимая ладони и потрясая ими. Он тоже был вынужден таким же образом поприветствовать их.
— Вот так, Аспанчик... Видишь теперь, каковы повадки казахов! — огорчился он.
Огорчился, потому что эта проклятая бутылка должна была стать испытанием крепости его воли. Электрический свет играл бликами на темном шоколадном стекле. Бутылка была коварной, злой искусительницей. Но ничего, Али не поддастся. И все же нельзя угощение, присланное от всей души, бросить нераспечатанным. Ради них нужно открыть, выпить хотя бы рюмку.
Али так и сделал, Наполнил рюмку, поднял ее, повернулся в сторону «того» стола. Те тоже с поклонами подняли рюмки. Али выпил и тут же понял, что совершил роковую ошибку. Что делать с бутылкой? Не нести же ее, раскупоренную, в номер? Он ведь не нищий, чтобы подбирать остатки со стола. Слава богу, у него еще есть самолюбие. Он еще не докатился до этого.
А в это время дремавших на лавке Райгуль и Гульмайран разбудила какая-то сгорбленная старушка.
— Доченьки, проснитесь,— сказала она шепотом,— вон те двое парней, что прогуливаются в конце зала, следят за вами, все время поглядывают. Будьте осторожнее с вещами!
Райгуль и Гульмайран спросонья испуганно уставились на парней, которые находились довольно далеко, и ощетинились, как кошки при виде собак.
— Это те два подозрительных типа! — признала парней Гульмайран. Сказала она шепотом, будто парни на другой стороне зала могли услышать ее.— Не к добру они прицепились... Неужели опять будут приглашать в ресторан?
Девушки решили больше не спать, пошептались между собой, заговорили и со сгорбленной старушкой, которая сидела на их скамье. Той только этого и не хватало. Она охотно рассказала, что с нею приключилось в дороге, что горя у нее выше головы. Время от времени она смахивала со своих дряблых щек слезы.
Когда содержимое бутылки стало подходить к концу, настроение Али окончательно поправилось и чуть ли не плескалось через край. Он стал подробно рассказывать Аспанбаю, сколько разных видов имеет альпинизм, но вдруг глаза его вытаращились, словно он подавился костью. Он стукнул кулаком себя по лбу и воскликнул:
— О-ох, какая же я все же собака! Старушку-то мы с тобой, попутчицу, забыли!
Он быстро рассчитался, запыхавшись поднялся в номер, бросив на ходу перепуганному Аспанбаю: ложись спи! — и сбежал вниз по лестнице. Бегая от одной машины к другой, которые стояли у подъезда гостиницы, он наконец уломал одного шофера и всю дорогу ругал себя, называя собакой. Он ворвался в просторный, как степь, вокзал, обежал все его залы и наконец-то увидел притулившуюся в углу незаметную старушечью фигурку.
— Анастасия Ивановна!
Старушка долго смотрела на него, не веря сама себе, но, убедившись, что глаза ее не обманывают, заплакала:
— Сынок!
Он не признался старушке, что забыл ее на вокзале.
— Я съездил в город, Анастасия Ивановна, и подыскал место, где вы можете пока пожить.
Теперь Али не спешит: он, развалившись, усаживается на скамью, спокойно выкуривает сигарету, рассматривает девушек. Каждой из них дает оценку, решает, что черненькая немного легкомысленна, а светленькая — умница.
Старушка радостно объясняла девушкам появление Али:
— Я вам про него-то и рассказывала... Это он убедил меня не ехать во Фрунзе, а остановиться в Алма-Ате, снял с поезда, обещал устроить здесь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
Ногайбек рыдал, а невеста хлестала его по щекам и с визгом кричала:
— Прекрати! Идиот!
Летчик, видимо, совсем пал духом, он жалобно просил:
«Граждане, граждане, мы упадем! Сдайте назад. Мы не сможем сесть. Разобьемся!» н :г Вдруг самолет вздрогнул. Все!
Нет, кажется, еще не конец. Это шасси коснулись полосы. Самолет дрожит всем своим могучим телом, и только что плачущие, рыдающие люди вдруг сразу как-то приумолкли, наступила тишина! «Интересное все же существо человек!» Подрагивая, самолет наконец остановился, все застыли на своих местах —сидя, стоя, лежа.
Какое-то время в салоне не было слышно ни звука,
только потрескивал невыключенный динамик, будто в него забралась мышь, но вот он сказал спокойно и ровно:
«Граждане пассажиры, наш самолет совершил посадку. Все благополучно, поздравляю вас!»
В салоне началось болезненное, лихорадочное оживление. Люди неестественно громко разговаривали, смеялись. «Интересное существо человек!» Подали трап, открыли двери, в чрево самолета ворвался свежий воздух. Омар увидел ряды пожарных машин и машин «скорой помощи». В первом салоне белые халаты нагнулись над кем-то.
— Сердце разорвалось...— услышал Омар шепот.
Когда он сошел на землю и оглянулся, укутанный белой пеной усталый самолет, казалось, дремал. Терпевших аварию пассажиров собрали всех вместе.
— Стойте здесь и никуда не расходитесь! — предупредили дежурные.
Вещей у Омара не было. Он надел темные очки, ловко обошел дежурную и ускользнул от своих товарищей по несчастью. В зале он услышал такие разговоры:
— Говорят, некоторые сошли с ума...
— Много от разрыва сердца умирало!
Он устроился в одном из тихих уголков зала, и только теперь пережитое дало о себе знать, руки и ноги задрожали, щеки и веки стали дергаться, зубы тоже застучали, выбивая дробь. Хоть душа и была спокойна, а тело- то, оказывается, боялось. Не страшилось сознание, но страшилась материя. Да... трусом человека делает тело, сотворенное из глины и воды! Он с ненавистью взглянул на дрожавшие руки. Все зло в жизни от трусости!
Он увидел стоящую в центре зала Назияш, ее окружили парни и девушки, наверное, те, что встречали жениха и невесту. Назияш заметила Омара, сказала что-то своим, помахала ему рукой и направилась к нему.
Когда она подошла, он увидел, что у нее от слез опухли веки. Она улыбнулась, но улыбка была вымученная.
— О... Омар... ага, как вы и говорили: разорвались тучи в небе... Я не выйду замуж за Ногайбека. Но его родные... его друзья... они не отпускают меня, не покупают обратно билета...
Омар вынул из кармана деньги и протянул Назияш, пожал ей руку.
— Будь здорова, живи счастливо.
— Спасибо, ага, я занесу деньги, когда буду в Ортасе,
Омар ничего не ответил.
Претория
ВТОРАЯ
Тетрадь четвертая
Они приехали в Алма-Ату в один день, но, конечно, и не подозревали об этом. Райгуль прибыла поездом номер семь вечером, в шесть часов сорок минут; Аспанбай сошел с девяноста девятого, скорого, в семь десять. Райгуль долго стояла с чемоданами в зале ожидания. Она много слышала о больших городах, но приехала сюда впервые.
Али — «дядя» Аспанбая — важно сел в такси, важно посмотрел сквозь черные очки, важным голосом произнес:
— Гостиница «Медео»! — Этого ему показалось мало, так же важно он добавил:—Поезжайте верхней дорогой, ближе к горам! — Похоже, он хотел удивить Аспанбая, который никогда не видел ни Алма-Аты, ни Алатау. Прикурил сигару, несколько раз глубоко затянулся и, сделав величественный жест рукой, точно показывал построенный им самим дом, торжественно изрек:— Вот они, Алатау! О Алатау! Вы — единственные в мире.
Весь день глядевшее на землю солнце устало и покраснело от усталости. Оно окрасило склоны и ущелья Алатау, сделав их похожими на красные разверзнутые пасти. Это было единственное сравнение, которое пришло на ум Али, единственное и сердитое, потому что тоска по Алма-Ате, по своему сыну, по дому все больше угнетала его, и чем ближе он был к ним, тем больше одолевала его злость на свою судьбу, тоже похожую на красную пасть Алатау; он, как дикий зверь, попавший в сети, готов был загрызть (всякого, кто встанет ему поперек дороги.
...Вместе с Райгуль приехала ее сверстница, Гульмайран. Она Схмелее подруги. Бывала раньше в городе, умела-объясниться1 по-русски. Короткая модная стрижка, мини-юбка. Оставив Райгуль караулить чемоданы, она ушла разузнать дорогу. Время от времени Гульмайран подходит к подруге и говорит одно и то же: «Стоишь? Ну, стой. Ты представляешь, все говорят по-разному. Как бы нам не проплутать, пойду еще порасспрашиваю!» — добавляет она и уходит. Уходит надолго. Райгуль стоит возле чемоданов как вкопанная. В зале ожидания свободных скамеек много, но ей не приходит в голову присесть. А вдруг за место берут плату? Ноги устали, ноет поясница...
Злость в душе Али стала утихать. Он начал обращать внимание на новые дома, на молодые скверы, которых еще не было полтора года назад, уделил внимание и Аспанбаю, стал сообщать ему сведения о городе, об Алатау:
— У Алатау есть удивительное свойство: чем ближе ты к ним подъезжаешь, тем больше они от тебя отдаляются, а чем больше отдаляешься, тем все выше и выше они кажутся. Это ты должен знать, братец! Обрати на это внимание.— Али, очевидно, всерьез взялся за образование своего «племянника». Когда въехали на проспект Ленина, он не преминул объяснить, что эти высоченные дома были построены всего полтора года назад, а когда попали в ущелье Медео, принялся излагать историю этих мест и ближайших рек — Алмаатинки, Тургень, Карагалинки. Не забыл он и про историю гор: Кши — Младшая, Конур — Коричневая, наверное, оттого, что здесь текут быстрые глинистые воды. Улкен— Большая гора.—Ты знаешь, что я родился на Алтае,—продолжал он,— но вырос все же в объятьях Алатау. Вся жизнь моя прошла в Алма-Ате. Трудно сказать, кто величавее и кто старше — Алтай или Алатау, но сердце мое здесь, в Алма-Ате!
Белая гостиница в ущелье Медео, поросшем хвойными деревьями, была похожа на белый корабль, плывущий по зеленому морю. От одного только взгляда на нее радовалась душа. Заплатив с лихвой таксисту и вручив чемодан Аспанбаю, Али, восторженный, ступил в холл гостиницы. И здесь ему повезло! Завидев его, моложавая администраторша заулыбалась:
— Али-ага! Давненько мы вас не видели! Далеко, наверно, путешествовали?
— Угадали. Я вернулся из дальних странствий. Почти два года прожил на Алтае...
Эта женщина с приятным лицом кажется такой знакомой. Где же он ее видел? И ведь вроде бы даже знал, как ее зовут... Да, Али, стареть ты начал, а жаль! Но дежурного администратора разочаровывать не нужно. Спросил:
— А сама-то как поживаешь? Давно сюда перешла?
— Да не очень. Гостиницу-то всего с месяц как открыли, вот и перешла. А вы что делали на Алтае? Наверно, материал для книги собирали?
«Значит, она из тех моих знакомых, которым известно, что я писатель. Но кто же она сама?!»
— Что материал! Уезжал по семейным обстоятельствам! Теперь ведь твой «ага» холостяк!
Молодуха умолкла, видимо, смутилась от своего пристрастного допроса. Сказала:
— Вам, конечно, номер нужен. Давайте паспорта!
У Аспанбая, хоть ему и стукнуло девятнадцать, паспорта еще нет, даже свидетельство о рождении утеряно. Но как это объяснить дежурной?
— Давайте запишем его... вашим сыном! — нашлась дежурная.
Это предложение поразило сердце Али как свинцовая пуля, «Вашим сыном!» А Улукбек?!
Молодка выписала им направление в номер, сама проводила на второй этаж, препоручила дежурной по этажу. Эта дежурная, с серыми глазами и копной рыжих волос, напомнила ему его Алию. Она спросила, снова терзая сердце Али: вы с сыном?
Ему повезло, он узнал имена этих женщин.
Администраторша сказала:
— Инжу, это наши уважаемые гости, прошу, отнесись к ним повнимательнее.
— Ну как же, Раечка! Раз ты просишь, о чем речь?!
Али хватило даже на то, чтобы пошутить:
— Инжу — жемчуг! Да я вижу, здесь целая коллекция драгоценный камней!
Пока Гульмайран, принуждая себя быть бойкой, наводила справки у пассажиров и встречающих, солнце уже закатилось. Ни к какому решению девушки не пришли. Гульмайран предложила подруге:
— Давай переночуем на вокзале, а утром, наверно, нам будет легче разыскать этот институт.
— А ругаться никто не будет? — спросила Райгуль, когда они стали располагаться на коричневой блестящей скамье.
Гульмайран снисходительно усмехнулась, успокоила подругу, сходила в буфет и принесла поесть. Принесла и лимонаду. Чтобы дитя не скучало, купила ей в киоске книжку. Райгуль впилась в книжку, а Гульмайран опять исчезла неизвестно куда. Ее исчезновения были только для Райгуль загадкой, Гульмайран же с каждым своим появлением приносила ворох новостей:
— Я сейчас узнала, что в университет конкурс — восемнадцать человек на место, а в пединститут — десять. Завтра везде последний день приема документов!
Новость эта была ужасной.
— Мы уже опоздали, давай отложим учебу до еле* дующего года,— говорила Гульмайран еще в ауле.
Отец и мать Райгуль, не желая отпускать дочь учиться, поддержали ее:
— Гульмайран лучше тебя знает, послушайся ее. Ведь она уже один раз ездила поступать!
Но Райгуль не согласилась с этими доводами и почти насильно потянула за собой Гульмайран. В ауле та прислушивалась к подружке, находясь под ее влиянием, но, как только они оказались в вагоне, Гульмайран, пользуясь своим прошлогодним «опытом» (неважно, что не поступила!), стала командовать: делай то, делай это. Райгуль не сердится, она знает характер Гульмайран: та только с виду властная, а на самом деле твердой своей линии у нее нет, бросается то в одну, то в другую сторону. Райгуль же не такая: решение она принимает не спеша, но если что надумает, то уж не отступит. Вот и теперь ни родители, ни Гульмайран не смогли ее отговорить от поездки в Алма-Ату, а Гульмайран и сама с ней поехала...
На вокзале народу становилось все меньше. На лавках в одиночку дремали пассажиры, иногда их покой нарушал громкоговоритель внезапными щелчками и объявлениями. Постепенно Райгуль привыкла к широким, как степь, просторам вокзала, к его неразборчивому гулу и тоже стала подремывать.
Прибежала в который раз запыхавшаяся Гульмайран. За ней будто гнались: ноздри узкого носика раздуваются, глаза круглые, зрачки расширились так, что не видно белков.
— Слушай... Сейчас сюда подойдут два парня... Они
все время преследуют меня... Если начнут приглашать в ресторан, не соглашайся... Кто их знает, что за люди, а вдруг грабители?—Она говорила испуганно, украдкой, как всегда, когда передавала подружке какую-нибудь сплетню.
— Ну да, преследуют! Сама, наверно, со своими расспросами напоролась на них, трещала как сорока, а теперь тебя преследуют!
— Ей-богу, я ничего особенного им не говорила! Спросила только, знают ли они что про конкурс в институт, я думала, что они тоже приехали поступать...
— И что?
— Они сказали, что тоже только что сошли с поезда, тоже боятся, что опоздали, что документы не примут. А потом осмелели и заговорили про ресторан. Я замахала руками: со мной, дескать, мать-старуха, она убьет меня! — и убежала. Я боюсь, что они следили за мной. Если подойдут, давай будем молчать как камни!
— Ладно. Но если почувствую, что все это ты заварила сама, тогда держись!
— Но я же побожилась тебе! Может, и не подойдут, бог сохранит, но если начнут приставать, я поцарапаю им лица, вот увидишь!
Никто не выследил Гульмайран, и никто к ним не подошел.
Али и Аспанбай поселились в люксе — две комнаты, телевизор, холодильник. Когда они, приняв душ, пошли в ресторан, слова «ваш сын, ваш сын!» эхом продолжали звучать в ушах Али, а желудок давал знать о себе урчанием. Выходит, желудку нет никакого дела до терзаний души?
У Али был точно разработанный план его пребывания в Алма-Ате: он приезжает, устраивается в гостинице, несколько дней не отвлекаясь сидит над очерком об Омаре, затем отвозит очерк знакомому редактору, настоит на скорейшем его опубликовании, сам проследит за этим и только потом начнет «мирные переговоры» с женой. Он попросит у нее сына, если нужно — потребует, уговорит и, взяв мальчика за руку, увезет с собой на Алтай.
Зал ресторана сверкал посудой и накрахмаленными скатертями и подействовал на него как юрта, приготовленная для молодоженов. В сердце Али свила гнездо радость,
настроение заметно поднялось, он заулыбался без причины, но держал , себя в руках крепко, решил не пить, заказал только еду, но тут подумал, что неудобно перед молоденькой официанткой, и добавил к заказу еще сто граммов коньяка. Больше Али себе не позволит, теперь он крепок как камень.
Он остался доволен собой. Выпил коньяк, разделив его на два раза, хорошо поел. Так нужно и впредь. Можно себе позволить изредка выпить, но в норме. Главное — норма.
Его благие намерения были скорректированы другой, не их, официанткой. Она поставила перед Али бутылку коньяка:
— Вон с того стола вам прислали.
Али обернулся в сторону «того» стола, начал рассматривать сидящих. Лица этих четверых молодых мужчин показались ему знакомыми, но он не мог вспомнить, кто же они. Те ему радостно улыбались, в приветствии подымали руки, сжимая ладони и потрясая ими. Он тоже был вынужден таким же образом поприветствовать их.
— Вот так, Аспанчик... Видишь теперь, каковы повадки казахов! — огорчился он.
Огорчился, потому что эта проклятая бутылка должна была стать испытанием крепости его воли. Электрический свет играл бликами на темном шоколадном стекле. Бутылка была коварной, злой искусительницей. Но ничего, Али не поддастся. И все же нельзя угощение, присланное от всей души, бросить нераспечатанным. Ради них нужно открыть, выпить хотя бы рюмку.
Али так и сделал, Наполнил рюмку, поднял ее, повернулся в сторону «того» стола. Те тоже с поклонами подняли рюмки. Али выпил и тут же понял, что совершил роковую ошибку. Что делать с бутылкой? Не нести же ее, раскупоренную, в номер? Он ведь не нищий, чтобы подбирать остатки со стола. Слава богу, у него еще есть самолюбие. Он еще не докатился до этого.
А в это время дремавших на лавке Райгуль и Гульмайран разбудила какая-то сгорбленная старушка.
— Доченьки, проснитесь,— сказала она шепотом,— вон те двое парней, что прогуливаются в конце зала, следят за вами, все время поглядывают. Будьте осторожнее с вещами!
Райгуль и Гульмайран спросонья испуганно уставились на парней, которые находились довольно далеко, и ощетинились, как кошки при виде собак.
— Это те два подозрительных типа! — признала парней Гульмайран. Сказала она шепотом, будто парни на другой стороне зала могли услышать ее.— Не к добру они прицепились... Неужели опять будут приглашать в ресторан?
Девушки решили больше не спать, пошептались между собой, заговорили и со сгорбленной старушкой, которая сидела на их скамье. Той только этого и не хватало. Она охотно рассказала, что с нею приключилось в дороге, что горя у нее выше головы. Время от времени она смахивала со своих дряблых щек слезы.
Когда содержимое бутылки стало подходить к концу, настроение Али окончательно поправилось и чуть ли не плескалось через край. Он стал подробно рассказывать Аспанбаю, сколько разных видов имеет альпинизм, но вдруг глаза его вытаращились, словно он подавился костью. Он стукнул кулаком себя по лбу и воскликнул:
— О-ох, какая же я все же собака! Старушку-то мы с тобой, попутчицу, забыли!
Он быстро рассчитался, запыхавшись поднялся в номер, бросив на ходу перепуганному Аспанбаю: ложись спи! — и сбежал вниз по лестнице. Бегая от одной машины к другой, которые стояли у подъезда гостиницы, он наконец уломал одного шофера и всю дорогу ругал себя, называя собакой. Он ворвался в просторный, как степь, вокзал, обежал все его залы и наконец-то увидел притулившуюся в углу незаметную старушечью фигурку.
— Анастасия Ивановна!
Старушка долго смотрела на него, не веря сама себе, но, убедившись, что глаза ее не обманывают, заплакала:
— Сынок!
Он не признался старушке, что забыл ее на вокзале.
— Я съездил в город, Анастасия Ивановна, и подыскал место, где вы можете пока пожить.
Теперь Али не спешит: он, развалившись, усаживается на скамью, спокойно выкуривает сигарету, рассматривает девушек. Каждой из них дает оценку, решает, что черненькая немного легкомысленна, а светленькая — умница.
Старушка радостно объясняла девушкам появление Али:
— Я вам про него-то и рассказывала... Это он убедил меня не ехать во Фрунзе, а остановиться в Алма-Ате, снял с поезда, обещал устроить здесь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55