Поэтому Мирас и Али друзья, в их отношениях нет соперничества.
Мирас никогда постоянно не работал в штате, но всегда держится спокойно и ценит себя. Он член всевозможных коллегий и обществ, много путешествует по стране, выезжает за рубеж, выступает с речами на собраниях, печатает статьи по истории республики, о народном хозяйстве, о проблемах современного общества. Подобного рода деятельность не для Али. И успехам Мираса, во всяком случае теперь, он не завидует. Правда, в те времена, когда еще был женат, Али не мог равнодушно относиться к огромной квартире Мираса и его белоснежной «Волге», потому что Алия постоянно тыкала мужа носом: вот смотри, как надо жить. И хотя он считал себя выше этого, от ее слов становилось не по себе.
Али полагал, что он доверчив и его легко обвести вокруг пальца. Ловко, например, у Алии вышло обженить его. Али даже и не заметил, как это получилось. В то время он только-только вышел из интерната, зарабатывал мало, не ел досыта, а уж о модных костюмах, что носит теперь, и не помышлял. Родители Алии — зажиточные люди— обогрели и приласкали его; они оказывали ему всяческую поддержку, словно он был их родным сыном. В этих условиях Алии — студентке торгового техникума, обладавшей неизмеримо большим, чем Али, жизненным опытом,— ничего не стоило окрутить незадачливого желторотого птенца.
Вот и сегодня Али чувствует опасность. Ему сразу понравилась Улмекен, с первого взгляда, он никогда не
признается себе в этом, однако ему льстит внимание молодой женщины, льстят ее ухаживания: «Почему не угощаетесь?», «Почему не веселитесь?» — хотя он прекрасно понимает, что мысли ее полностью заняты Мирасом.
Улмекен запела песню Садыха Мухамеджанова «Лунная ночь». Али отметил, что голос у нее глубокий и нежный. Мирас настаивал, чтобы она исполнила шесть аульных припевок, но Улмекен пела:
Двое влюбленных, взявшись за руки, Гуляют вдали от чужих глаз...
На этих словах Мирас подхватил песню; их голоса: один — серебряный колокольчик, другой — гулкий колокол, красиво слились. Али с удовольствием слушал, но когда, закончив песню, они обменялись взволнованными взглядами и Али это увидел, настроение его испортилось окончательно.
Чем сильнее становился шум, чем больше веселились собравшиеся в доме люди, тем мрачнее становился Али, тем холоднее и неуютнее чувствовал он себя. А когда все дружно зааплодировали сольному пению Мираса, он, с раздражением подумав «ну-ну», опрокинул бог знает какую по счету рюмку; Мирас и Улмекен пели еще, снова раздались дружные аплодисменты, Али опять наполнил рюмку; Мирас вытащил всех на середину танцевать, «молодцы»— Али опрокинул рюмку еще раз; наконец, когда все расселись и предложили ему, Али, сказать тост, он начал так: «Люди, человеки! — Затем объяснил всем значение этих слов, объяснил, что человек обязан думать о своем народе.— А вас не заботят судьбы народа, эгоисты, пустозвоны, что вас интересует, кроме собственного брюха? Не могу сидеть среди вас, мещан!» — стукнул кулаком по столу и выскочил на улицу.
Все вышли следом, стали уговаривать его, соглашаться с ним: «Твоя правда, мы виноваты, мы исправимся»; просили вернуться, но он ничего не хотел слушать и ушел.
Когда гости разошлись, Мамыржан долго не мог заснуть, ворочался, вздыхал. Кадиша была в своих заботах, убирала со стола, мыла посуду. Когда она наконец легла рядом с ним, он замер на некоторое время, потом, решив, что жена уже уснула, опять заворочался, завздыхал,
тысячный раз прокручивая в памяти ленту прошедшего дня. «Товарищи из столицы приехали, по этому поводу собрали в доме нужных людей — это хорошо; стол был богатым — это хорошо; когда в нашем Ортасе гости, почти ни у кого не поют, не танцуют, у нас веселились — это хорошо; Али напился, правда, грубостей наговорил, но ему простительно — гость, никто не обиделся. В этом отношении, кажется, все спокойно». Теперь Мамыржана стало мучить другое. Прощаясь, Мирас сказал: «Завтра, часов в одиннадцать, заходи к нам в гостиницу, вместе пойдем к первому секретарю горкома партии и председателю горисполкома». «Как же я пойду, зачем?.. Как появлюсь без приглашения перед большими людьми? Если вызывают, и то дрожь бьет. Нет, нельзя мне туда. Не пойду, скажу Мирасу — заболел».
Придя к такому выводу, он успокоился, сердце встало на место, душа на минуту перестала ныть, но только на минуту. Червь сомнения начал снова грызть ее. «Мои гости — уважаемые люди из столицы,— думал Мамыржан,— городские головы будут с ног сбиваться — принимать их, а я повсюду буду следовать за ними, они назовут меня «наш друг Мамыржан». Тут-то начальство и призадумается, так ли на самом деле скромна моя роль. Ведь ни для кого не секрет, что у Мираса и Али есть надежная опора в Алма-Ате, иначе они не смогли бы выпустить столько книг: желающих писать и получать дармовые гонорары предостаточно. И без покровителя, толкача, здесь не обойтись. Об этом наверняка подумают секретарь горкома Альберт Исаевич и мэр города Омар Балапанович, конечно, подумают! Все верно».
После «верно» сразу начинает мелькать перед ним «неверно». «Верно» и «неверно», борясь между собой, бросают Мамыржана то на правый бок, то на левый, наконец в уставшем от сомнений мозгу остается лишь один вопрос: «Как быть?»
Мозг, словно заигранная пластинка, повторяет этот вопрос бесконечно.
Оказывается, секретаря горкома партии не было в городе, он выехал в область, поэтому друзья двинулись к председателю горсовета Омару Балапановичу. Городской комитет партии и исполком разместились в новом пяти этажном доме на площади Ленина. У Мамыржана, когда он проходил мимо этого внушительного учреждения, всегда вздрагивало сердце, и сейчас, пересекая площадь, он заметил, что настроение у него упало, в душу закрался страх. Он тайком взглянул на своих попутчиков: они абсолютно спокойны, собранны, на лицах нет и следа ночного застолья. Али сменил костюм, надел тонкую шерстяную рубашку, не требующую галстука, редеющие волосы аккуратно расчесал на пробор; Мирас тоже бодр, будто прекрасно проспал всю ночь, шагал быстро, уверенно и с интересом слушал рассказ Али о видах растущих на Алтае деревьев. Али —невысокий, но ноги у него длинные, спина широкая, походка важная, а ведь в интернате был замухрышкой, так, тьфу! Кто мог подумать, что из него такой человек выйдет! Ну и пусть, это хорошо, это полезно... Получал от старших ребят тумаки, портфели носил... А теперь посмотрите-ка на него! Красивый стал парень! И что за баба его оттолкнула? Дура, что ли?
Когда поднимались по ступенькам высокого учреждения, голова Мамыржана будто опустела: пропал, немного замедлил ход, потом остановился в нерешительности, казалось, сейчас побежит прочь.
— Пошли, пошли, чего стоишь?
Мирас и Али удивленно смотрели на него. Выхода не было, Мамыржан шагнул вперед. Омар Балапанович — человек жесткий, а вдруг скажет: «Вы что тут делаете, ну-ка идите на службу!» Тогда смерть, пропал.
Мирас — добрая душа, кажется, понял его состояние.
— Идем, не волнуйся! — утешил он.— Я сам объясню ему.
«Отступать некуда,— думал Мамыржан,— все ужасное, что должно произойти, сейчас произойдет».
Девушка-секретарь, сидевшая в приемной, встретила их стоя.
— Мы... — начал Мирас, но секретарша сказала:
— Знаю, Омар Балапанович уже ждет вас,— и улыбнулась.
И в этот момент Мирас не был бы Мирасом, если бы пристально не посмотрел в глаза секретарше. Она покраснела до ушей и была вынуждена отвернуться.
«Господи, сохрани и помилуй!» — по-прежнему страдал Мамыржан.
Председатель горсовета, смуглый, спортивного вида
подтянутый мужчина в светлом костюме и бордовом галстуке, вышел из-за стола и встретил их у самых дверей.
— Здравствуйте, меня зовут Омар, добро пожаловать!
Мирас и Али назвали себя. Омар приветливо улыбнулся, потряс каждому руку, а Мамыржану лишь кивнул; от этого небрежного кивка Мамыржан совсем пал духом: все, конец!
«Вот когда наказал меня господь бог! И чего я сюда притащился, чего пристал к ним как банный лист?»
Мирас и Али разместились в мягких креслах возле полированного столика, Мамыржан продолжал стоять. Мирас опередил хозяина кабинета: садись, Мамыржан!
Тот робко двинулся с места и пристроился в сторонке. Даже не пригласил сесть! «Все, конец. Уйти незаметно уже нельзя». Он сидел тихо-тихо, уткнувшись глазами в стол для совещаний, снимал с него невидимые пылинки.
Беседа председателя с гостями продолжалась долго. До слуха Мамыржана сначала, словно сквозь вату, доносились отдельные слова: да, отлично, что приехали... спасибо... спасибо... Сделав над собой усилие, он наконец сосредоточился.
— В наш шахтерский город писатели еще не проложили тропу,— услышал Мамыржан,— они предпочитают села и аулы. В ауле, говорят, лучше пишется...
— Действительно, в ауле легче найти тему,— сказал Али.— Мы с Мирасом тоже не уверены, что нам удастся изучить промышленность настолько, чтобы можно было писать о ней. Но попробуем понять все досконально, как говорится, пойти вглубь. Мне-то, я думаю, эта задача не по зубам, а Мирас,— и Али подмигнул другу,— Мирас должен справиться.
— Вы правы...— начал Омар.
«Что «правы»,— встрепенулся Мамыржан в своем углу,— почему не возражает? Уж не издевается ли он над ними?»
— Вы правы, что сознаете трудность производственной темы. А к нам ведь приезжало много тех, что походят пару дней — и готово! Напишу! Все узнал! Все понял! Сначала-то покричит, пошумит, а потом и лопнет как мыльный пузырь, ничего не вышло. А некоторые хоть и напишут кое-что, но это — бухгалтерские отчеты, сплошные цифры... Впрочем, простите, о главном я и не спросил: где вы остановились?
- — В гостинице.
— Номер хороший?
— Люкс, на двоих.
— Ну, стыдно-то как! Сейчас позвоню! Алло, Иван Никифорович, ты книжки читаешь?.. Ох не знаю, сомневаюсь... Читающий человек так бы не поступил, не стал бы втискивать двух писателей в один номер... Ну, я не справочное бюро, узнаешь обо всем у директора гостиницы, он тебе, по-моему, еще подчиняется... Быстро... Сообщи потом.
«Погорел начальник горкомхоза Бочаров. Так ему и надо. Слабак несчастный!» — злорадствовал Мамыржан.
— Сегодня приехали?
— Да нет, вчера.
— Правильно сделали, что сразу зашли. Теперь, если разрешите, я вкратце расскажу вам о нашем городе.
«Ну, слава богу, Омар Балапанович совсем забыл обо мне. Когда он начинает говорить о городе, то уже ни о чем не помнит, его не остановишь. Может, и сердиться на меня не будет».
— Город наш молодой, в семьдесят пятом собираемся отметить его двадцатипятилетие. В общем, на тринадцать лет моложе меня...
— Вы, оказывается, ровесник мой и Али...
— Я это сразу понял. По этому поводу я вам кое-что расскажу попозже. Ну хорошо, продолжим... В нашем городе живет восемьдесят тысяч человек. Кроме него к горсовету относятся еще девять сел и рабочий поселок. Если подсчитать, то мы обязаны заботиться о судьбах более ста тридцати тысяч людей...
— Да-а... Интересно...— промямлил сразу заскучавший Мирас.
— Очень. Таких городов, как наш, в Советском Союзе не больше двадцати — тридцати. У меня, например, два первых заместителя: один — по городскому хозяйству, другой — по сельскому.
— Интересно...
— Интересно, и очень. В свое время для обеспечения города продуктами было организовано девять подсобных хозяйств комбината. Они разрослись сейчас, стали сильнее любого совхоза. Но назвать их совхозами мы не можем, тогда их сразу заберет область, вот мы и держим их как подхозы в своем подчинении, они кормят наш город, а город снабжает их всем необходимым...
— Это очень интересно,— теряя терпение, сказал Мирас.
— Конечно, зато у нас мясо, молоко, овощи по сравнению с другими городами намного дешевле!
— Интересно...
— Ладно, пойдем дальше. Основное производство в городе—комбинат цветной металлургии. Заметную часть цветного металла в масштабе Союза даем мы. А дальше считайте сами, соображайте и запоминайте...
— Это замечательно,—перебил его ироничный Мирас,— а теперь вы не могли бы рассказать о себе?
— Что?..
Мамыржан поднял наконец голову, взглянул на Омара и удивился. Всемогущий председатель был как ребенок растерян, глаза беспомощно заморгали.
— А что... Что обо мне? После окончания Института цветной металлургии в Москве приехал сюда. Год—рабочим, год — инженером, был начальником смены, потом пять лет — главным инженером комбината, в двадцать девять был избран председателем городского Совета. Вот седьмой год с тех пор и служу здесь...
— Это всего лишь анкетные данные.
«Спаси господь, этот шалопай Али всегда все напортит! Зачем привел нас? Сейчас Омар Балапанович рассердится!»
Но Омар Балапанович улыбнулся:
— Конечно, анкетные! А вы что, разве собираетесь писать обо мне?
— Возможно,— сказал Мирас.
— Ну что вы! Я ведь немного разбираюсь в литературе и понимаю, что такие люди, как я, не могут стать героями книг. Я не скромничаю. Меня действительно считают резким, жестким, даже кое-кто — грубым человеком. Я отнюдь не образец для других, не положительный герой. Вот Маке знает,— Омар Балапанович посмотрел в сторону Мамыржана,— не даст соврать.
Услышав, что председатель назвал его уважительно ласково «Маке», Мамыржан от волнения залился пунцовой краской.
— Правда, Маке?
— Правда...— Он и сам не понял, что ответил, а когда поднял глаза и увидел, что Омар Балапанович смотрит прямо на него, то голова его даже закружилась от страха, зашумело в ушах. Председатель горсовета, словно ре
шив: «Ладно, оставим тебя в покое», чуть нахмурил брови и отвел взгляд.
— Ну вот, слышали, что сказал Маке? Я — человек жесткий, а жесткий человек добрым быть не умеет.
«Позор, позор! Конец! Зачем я так, не подумав, ответил Омару Балапановичу? Теперь он меня как соль разотрет, как толченый мел развеет по ветру, пустит по миру. Зачем, зачем притащился я сюда с этим проклятым Али! Все!»
У Мамыржана не было ружья, чтобы застрелить Мираса и Али, грудь его распирало сожаление о случившемся, голова гудела от вопроса «Как быть?», уши покраснели, даже волосы зашевелились от ужаса, словно он прощался с жизнью. Бедняга перестал понимать, о чем говорили в кабинете, не видел тех, кто в нем находился; авторитет, над которым он дрожал столько лет, добро, которое он собирал по крохам, дети, которых он любил и лелял, семья, дом, словом, все, что было связано с этим понятием, все рушилось сейчас на его глазах, все летело в тартарары... Конец! Омар Балапанович шагнул к нему, и его размышления прервал страх, но председатель, слава богу, не дойдя, повернулся и пошел в обратную сторону. «Что же будет?! — Грозный председатель снова стал надвигаться на беднягу Мамыржана.— Улыбается он, что ли, или это только кажется?»
Омар Балапанович остановился посредине кабинета:
— Можно задать вам один вопрос?
— Конечно, конечно! — закивал головой Али.
— Мой вопрос к вам, Мирас.
— Говорите мне «ты», Омар Балапанович, мы же ровесники!
— Хорошо, но немного позже, а пока я хочу вас спросить: помните ли вы аул Кокозек, первое сентября сорок четвертого? Помните? А теперь признайтесь: учились вы в этой школе или нет?
Мирас молчал.
— Тогда в ней было всего пятеро первоклассников, помните?
— Правда,— голос Мираса прозвучал сдавленно, будто он вещал с того света.
— Стало быть, одним из пятерых детей был ты, а другим— я! — перешел на «ты» Омар Балапанович.
Мирас подскочил в кожаном кресле:
— Постой, постой! Балапан, ты?! Балапан-птенец! Две
мазанки возле двух высоких чинар... Мы еще звали это место аулом ходжи Жарыка... Еще... еще помню, что люди не любили деда Жарыка и боялись его, считая колдуном... Ведь так?
— Точно!..
— Постой, постой, почему же я не узнал тебя сразу?..
— Зато я тебя узнал. Помнишь, как колоски на скошенном поле собирали? Да и когда книги твои потом читал, думал: не ты ли автор? А то, что я тебе не запомнился, это понятно. Ты был драчуном, задирой, мне иногда от тебя доставалось. Обиженный всегда помнит обидчика, а обидчик забывает, когда и кого обидел. Таков закон жизни, правильно?
Когда они обнялись, Мамыржан почему-то прослезился, почему — не понял и сам.
А эти люди забыли, что они не одни, забыли обо всем, погнались за призрачным миражем прошедшего детства: помнишь ли это, помнишь ли то, тогда было так, а тогда эдак; и пошла, пошла звучать бесконечная песня памяти. Забыли они, что один из них — государственный муж, так сказать, мэр города, другой — уже известный писатель, словно двое мальчишек встретились после летних каникул... Али иногда пытается вмешаться, но тут же отступает, будто кляча, которая случайно попала на состязание быстроногих скакунов, ему не угнаться за ними. От смущения он даже закурил, слоняется неприкаянным по кабинету.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
Мирас никогда постоянно не работал в штате, но всегда держится спокойно и ценит себя. Он член всевозможных коллегий и обществ, много путешествует по стране, выезжает за рубеж, выступает с речами на собраниях, печатает статьи по истории республики, о народном хозяйстве, о проблемах современного общества. Подобного рода деятельность не для Али. И успехам Мираса, во всяком случае теперь, он не завидует. Правда, в те времена, когда еще был женат, Али не мог равнодушно относиться к огромной квартире Мираса и его белоснежной «Волге», потому что Алия постоянно тыкала мужа носом: вот смотри, как надо жить. И хотя он считал себя выше этого, от ее слов становилось не по себе.
Али полагал, что он доверчив и его легко обвести вокруг пальца. Ловко, например, у Алии вышло обженить его. Али даже и не заметил, как это получилось. В то время он только-только вышел из интерната, зарабатывал мало, не ел досыта, а уж о модных костюмах, что носит теперь, и не помышлял. Родители Алии — зажиточные люди— обогрели и приласкали его; они оказывали ему всяческую поддержку, словно он был их родным сыном. В этих условиях Алии — студентке торгового техникума, обладавшей неизмеримо большим, чем Али, жизненным опытом,— ничего не стоило окрутить незадачливого желторотого птенца.
Вот и сегодня Али чувствует опасность. Ему сразу понравилась Улмекен, с первого взгляда, он никогда не
признается себе в этом, однако ему льстит внимание молодой женщины, льстят ее ухаживания: «Почему не угощаетесь?», «Почему не веселитесь?» — хотя он прекрасно понимает, что мысли ее полностью заняты Мирасом.
Улмекен запела песню Садыха Мухамеджанова «Лунная ночь». Али отметил, что голос у нее глубокий и нежный. Мирас настаивал, чтобы она исполнила шесть аульных припевок, но Улмекен пела:
Двое влюбленных, взявшись за руки, Гуляют вдали от чужих глаз...
На этих словах Мирас подхватил песню; их голоса: один — серебряный колокольчик, другой — гулкий колокол, красиво слились. Али с удовольствием слушал, но когда, закончив песню, они обменялись взволнованными взглядами и Али это увидел, настроение его испортилось окончательно.
Чем сильнее становился шум, чем больше веселились собравшиеся в доме люди, тем мрачнее становился Али, тем холоднее и неуютнее чувствовал он себя. А когда все дружно зааплодировали сольному пению Мираса, он, с раздражением подумав «ну-ну», опрокинул бог знает какую по счету рюмку; Мирас и Улмекен пели еще, снова раздались дружные аплодисменты, Али опять наполнил рюмку; Мирас вытащил всех на середину танцевать, «молодцы»— Али опрокинул рюмку еще раз; наконец, когда все расселись и предложили ему, Али, сказать тост, он начал так: «Люди, человеки! — Затем объяснил всем значение этих слов, объяснил, что человек обязан думать о своем народе.— А вас не заботят судьбы народа, эгоисты, пустозвоны, что вас интересует, кроме собственного брюха? Не могу сидеть среди вас, мещан!» — стукнул кулаком по столу и выскочил на улицу.
Все вышли следом, стали уговаривать его, соглашаться с ним: «Твоя правда, мы виноваты, мы исправимся»; просили вернуться, но он ничего не хотел слушать и ушел.
Когда гости разошлись, Мамыржан долго не мог заснуть, ворочался, вздыхал. Кадиша была в своих заботах, убирала со стола, мыла посуду. Когда она наконец легла рядом с ним, он замер на некоторое время, потом, решив, что жена уже уснула, опять заворочался, завздыхал,
тысячный раз прокручивая в памяти ленту прошедшего дня. «Товарищи из столицы приехали, по этому поводу собрали в доме нужных людей — это хорошо; стол был богатым — это хорошо; когда в нашем Ортасе гости, почти ни у кого не поют, не танцуют, у нас веселились — это хорошо; Али напился, правда, грубостей наговорил, но ему простительно — гость, никто не обиделся. В этом отношении, кажется, все спокойно». Теперь Мамыржана стало мучить другое. Прощаясь, Мирас сказал: «Завтра, часов в одиннадцать, заходи к нам в гостиницу, вместе пойдем к первому секретарю горкома партии и председателю горисполкома». «Как же я пойду, зачем?.. Как появлюсь без приглашения перед большими людьми? Если вызывают, и то дрожь бьет. Нет, нельзя мне туда. Не пойду, скажу Мирасу — заболел».
Придя к такому выводу, он успокоился, сердце встало на место, душа на минуту перестала ныть, но только на минуту. Червь сомнения начал снова грызть ее. «Мои гости — уважаемые люди из столицы,— думал Мамыржан,— городские головы будут с ног сбиваться — принимать их, а я повсюду буду следовать за ними, они назовут меня «наш друг Мамыржан». Тут-то начальство и призадумается, так ли на самом деле скромна моя роль. Ведь ни для кого не секрет, что у Мираса и Али есть надежная опора в Алма-Ате, иначе они не смогли бы выпустить столько книг: желающих писать и получать дармовые гонорары предостаточно. И без покровителя, толкача, здесь не обойтись. Об этом наверняка подумают секретарь горкома Альберт Исаевич и мэр города Омар Балапанович, конечно, подумают! Все верно».
После «верно» сразу начинает мелькать перед ним «неверно». «Верно» и «неверно», борясь между собой, бросают Мамыржана то на правый бок, то на левый, наконец в уставшем от сомнений мозгу остается лишь один вопрос: «Как быть?»
Мозг, словно заигранная пластинка, повторяет этот вопрос бесконечно.
Оказывается, секретаря горкома партии не было в городе, он выехал в область, поэтому друзья двинулись к председателю горсовета Омару Балапановичу. Городской комитет партии и исполком разместились в новом пяти этажном доме на площади Ленина. У Мамыржана, когда он проходил мимо этого внушительного учреждения, всегда вздрагивало сердце, и сейчас, пересекая площадь, он заметил, что настроение у него упало, в душу закрался страх. Он тайком взглянул на своих попутчиков: они абсолютно спокойны, собранны, на лицах нет и следа ночного застолья. Али сменил костюм, надел тонкую шерстяную рубашку, не требующую галстука, редеющие волосы аккуратно расчесал на пробор; Мирас тоже бодр, будто прекрасно проспал всю ночь, шагал быстро, уверенно и с интересом слушал рассказ Али о видах растущих на Алтае деревьев. Али —невысокий, но ноги у него длинные, спина широкая, походка важная, а ведь в интернате был замухрышкой, так, тьфу! Кто мог подумать, что из него такой человек выйдет! Ну и пусть, это хорошо, это полезно... Получал от старших ребят тумаки, портфели носил... А теперь посмотрите-ка на него! Красивый стал парень! И что за баба его оттолкнула? Дура, что ли?
Когда поднимались по ступенькам высокого учреждения, голова Мамыржана будто опустела: пропал, немного замедлил ход, потом остановился в нерешительности, казалось, сейчас побежит прочь.
— Пошли, пошли, чего стоишь?
Мирас и Али удивленно смотрели на него. Выхода не было, Мамыржан шагнул вперед. Омар Балапанович — человек жесткий, а вдруг скажет: «Вы что тут делаете, ну-ка идите на службу!» Тогда смерть, пропал.
Мирас — добрая душа, кажется, понял его состояние.
— Идем, не волнуйся! — утешил он.— Я сам объясню ему.
«Отступать некуда,— думал Мамыржан,— все ужасное, что должно произойти, сейчас произойдет».
Девушка-секретарь, сидевшая в приемной, встретила их стоя.
— Мы... — начал Мирас, но секретарша сказала:
— Знаю, Омар Балапанович уже ждет вас,— и улыбнулась.
И в этот момент Мирас не был бы Мирасом, если бы пристально не посмотрел в глаза секретарше. Она покраснела до ушей и была вынуждена отвернуться.
«Господи, сохрани и помилуй!» — по-прежнему страдал Мамыржан.
Председатель горсовета, смуглый, спортивного вида
подтянутый мужчина в светлом костюме и бордовом галстуке, вышел из-за стола и встретил их у самых дверей.
— Здравствуйте, меня зовут Омар, добро пожаловать!
Мирас и Али назвали себя. Омар приветливо улыбнулся, потряс каждому руку, а Мамыржану лишь кивнул; от этого небрежного кивка Мамыржан совсем пал духом: все, конец!
«Вот когда наказал меня господь бог! И чего я сюда притащился, чего пристал к ним как банный лист?»
Мирас и Али разместились в мягких креслах возле полированного столика, Мамыржан продолжал стоять. Мирас опередил хозяина кабинета: садись, Мамыржан!
Тот робко двинулся с места и пристроился в сторонке. Даже не пригласил сесть! «Все, конец. Уйти незаметно уже нельзя». Он сидел тихо-тихо, уткнувшись глазами в стол для совещаний, снимал с него невидимые пылинки.
Беседа председателя с гостями продолжалась долго. До слуха Мамыржана сначала, словно сквозь вату, доносились отдельные слова: да, отлично, что приехали... спасибо... спасибо... Сделав над собой усилие, он наконец сосредоточился.
— В наш шахтерский город писатели еще не проложили тропу,— услышал Мамыржан,— они предпочитают села и аулы. В ауле, говорят, лучше пишется...
— Действительно, в ауле легче найти тему,— сказал Али.— Мы с Мирасом тоже не уверены, что нам удастся изучить промышленность настолько, чтобы можно было писать о ней. Но попробуем понять все досконально, как говорится, пойти вглубь. Мне-то, я думаю, эта задача не по зубам, а Мирас,— и Али подмигнул другу,— Мирас должен справиться.
— Вы правы...— начал Омар.
«Что «правы»,— встрепенулся Мамыржан в своем углу,— почему не возражает? Уж не издевается ли он над ними?»
— Вы правы, что сознаете трудность производственной темы. А к нам ведь приезжало много тех, что походят пару дней — и готово! Напишу! Все узнал! Все понял! Сначала-то покричит, пошумит, а потом и лопнет как мыльный пузырь, ничего не вышло. А некоторые хоть и напишут кое-что, но это — бухгалтерские отчеты, сплошные цифры... Впрочем, простите, о главном я и не спросил: где вы остановились?
- — В гостинице.
— Номер хороший?
— Люкс, на двоих.
— Ну, стыдно-то как! Сейчас позвоню! Алло, Иван Никифорович, ты книжки читаешь?.. Ох не знаю, сомневаюсь... Читающий человек так бы не поступил, не стал бы втискивать двух писателей в один номер... Ну, я не справочное бюро, узнаешь обо всем у директора гостиницы, он тебе, по-моему, еще подчиняется... Быстро... Сообщи потом.
«Погорел начальник горкомхоза Бочаров. Так ему и надо. Слабак несчастный!» — злорадствовал Мамыржан.
— Сегодня приехали?
— Да нет, вчера.
— Правильно сделали, что сразу зашли. Теперь, если разрешите, я вкратце расскажу вам о нашем городе.
«Ну, слава богу, Омар Балапанович совсем забыл обо мне. Когда он начинает говорить о городе, то уже ни о чем не помнит, его не остановишь. Может, и сердиться на меня не будет».
— Город наш молодой, в семьдесят пятом собираемся отметить его двадцатипятилетие. В общем, на тринадцать лет моложе меня...
— Вы, оказывается, ровесник мой и Али...
— Я это сразу понял. По этому поводу я вам кое-что расскажу попозже. Ну хорошо, продолжим... В нашем городе живет восемьдесят тысяч человек. Кроме него к горсовету относятся еще девять сел и рабочий поселок. Если подсчитать, то мы обязаны заботиться о судьбах более ста тридцати тысяч людей...
— Да-а... Интересно...— промямлил сразу заскучавший Мирас.
— Очень. Таких городов, как наш, в Советском Союзе не больше двадцати — тридцати. У меня, например, два первых заместителя: один — по городскому хозяйству, другой — по сельскому.
— Интересно...
— Интересно, и очень. В свое время для обеспечения города продуктами было организовано девять подсобных хозяйств комбината. Они разрослись сейчас, стали сильнее любого совхоза. Но назвать их совхозами мы не можем, тогда их сразу заберет область, вот мы и держим их как подхозы в своем подчинении, они кормят наш город, а город снабжает их всем необходимым...
— Это очень интересно,— теряя терпение, сказал Мирас.
— Конечно, зато у нас мясо, молоко, овощи по сравнению с другими городами намного дешевле!
— Интересно...
— Ладно, пойдем дальше. Основное производство в городе—комбинат цветной металлургии. Заметную часть цветного металла в масштабе Союза даем мы. А дальше считайте сами, соображайте и запоминайте...
— Это замечательно,—перебил его ироничный Мирас,— а теперь вы не могли бы рассказать о себе?
— Что?..
Мамыржан поднял наконец голову, взглянул на Омара и удивился. Всемогущий председатель был как ребенок растерян, глаза беспомощно заморгали.
— А что... Что обо мне? После окончания Института цветной металлургии в Москве приехал сюда. Год—рабочим, год — инженером, был начальником смены, потом пять лет — главным инженером комбината, в двадцать девять был избран председателем городского Совета. Вот седьмой год с тех пор и служу здесь...
— Это всего лишь анкетные данные.
«Спаси господь, этот шалопай Али всегда все напортит! Зачем привел нас? Сейчас Омар Балапанович рассердится!»
Но Омар Балапанович улыбнулся:
— Конечно, анкетные! А вы что, разве собираетесь писать обо мне?
— Возможно,— сказал Мирас.
— Ну что вы! Я ведь немного разбираюсь в литературе и понимаю, что такие люди, как я, не могут стать героями книг. Я не скромничаю. Меня действительно считают резким, жестким, даже кое-кто — грубым человеком. Я отнюдь не образец для других, не положительный герой. Вот Маке знает,— Омар Балапанович посмотрел в сторону Мамыржана,— не даст соврать.
Услышав, что председатель назвал его уважительно ласково «Маке», Мамыржан от волнения залился пунцовой краской.
— Правда, Маке?
— Правда...— Он и сам не понял, что ответил, а когда поднял глаза и увидел, что Омар Балапанович смотрит прямо на него, то голова его даже закружилась от страха, зашумело в ушах. Председатель горсовета, словно ре
шив: «Ладно, оставим тебя в покое», чуть нахмурил брови и отвел взгляд.
— Ну вот, слышали, что сказал Маке? Я — человек жесткий, а жесткий человек добрым быть не умеет.
«Позор, позор! Конец! Зачем я так, не подумав, ответил Омару Балапановичу? Теперь он меня как соль разотрет, как толченый мел развеет по ветру, пустит по миру. Зачем, зачем притащился я сюда с этим проклятым Али! Все!»
У Мамыржана не было ружья, чтобы застрелить Мираса и Али, грудь его распирало сожаление о случившемся, голова гудела от вопроса «Как быть?», уши покраснели, даже волосы зашевелились от ужаса, словно он прощался с жизнью. Бедняга перестал понимать, о чем говорили в кабинете, не видел тех, кто в нем находился; авторитет, над которым он дрожал столько лет, добро, которое он собирал по крохам, дети, которых он любил и лелял, семья, дом, словом, все, что было связано с этим понятием, все рушилось сейчас на его глазах, все летело в тартарары... Конец! Омар Балапанович шагнул к нему, и его размышления прервал страх, но председатель, слава богу, не дойдя, повернулся и пошел в обратную сторону. «Что же будет?! — Грозный председатель снова стал надвигаться на беднягу Мамыржана.— Улыбается он, что ли, или это только кажется?»
Омар Балапанович остановился посредине кабинета:
— Можно задать вам один вопрос?
— Конечно, конечно! — закивал головой Али.
— Мой вопрос к вам, Мирас.
— Говорите мне «ты», Омар Балапанович, мы же ровесники!
— Хорошо, но немного позже, а пока я хочу вас спросить: помните ли вы аул Кокозек, первое сентября сорок четвертого? Помните? А теперь признайтесь: учились вы в этой школе или нет?
Мирас молчал.
— Тогда в ней было всего пятеро первоклассников, помните?
— Правда,— голос Мираса прозвучал сдавленно, будто он вещал с того света.
— Стало быть, одним из пятерых детей был ты, а другим— я! — перешел на «ты» Омар Балапанович.
Мирас подскочил в кожаном кресле:
— Постой, постой! Балапан, ты?! Балапан-птенец! Две
мазанки возле двух высоких чинар... Мы еще звали это место аулом ходжи Жарыка... Еще... еще помню, что люди не любили деда Жарыка и боялись его, считая колдуном... Ведь так?
— Точно!..
— Постой, постой, почему же я не узнал тебя сразу?..
— Зато я тебя узнал. Помнишь, как колоски на скошенном поле собирали? Да и когда книги твои потом читал, думал: не ты ли автор? А то, что я тебе не запомнился, это понятно. Ты был драчуном, задирой, мне иногда от тебя доставалось. Обиженный всегда помнит обидчика, а обидчик забывает, когда и кого обидел. Таков закон жизни, правильно?
Когда они обнялись, Мамыржан почему-то прослезился, почему — не понял и сам.
А эти люди забыли, что они не одни, забыли обо всем, погнались за призрачным миражем прошедшего детства: помнишь ли это, помнишь ли то, тогда было так, а тогда эдак; и пошла, пошла звучать бесконечная песня памяти. Забыли они, что один из них — государственный муж, так сказать, мэр города, другой — уже известный писатель, словно двое мальчишек встретились после летних каникул... Али иногда пытается вмешаться, но тут же отступает, будто кляча, которая случайно попала на состязание быстроногих скакунов, ему не угнаться за ними. От смущения он даже закурил, слоняется неприкаянным по кабинету.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55