.. Ногой он уперся в заграждение.— Еще, спокойнее... теперь другую ногу... чуть дальше... еще дальше... До ста еще много... спокойно... без паники... считай до ста... Теперь ноги тяни наружу... Цепляйся за край, цепляйся! Подтянись, выше! Кто же это тянет вверх за штанину джинсов? Помогает... Да, кто-то тянет. Не теряйся, держись, считай до ста... до ста еще есть время... Ты еще не досчитал до ста. Так, давай, опять подымай ногу... Он поднял ногу, и кто-то ухватил его за другую штанину джинсов. И он понял, что этот кто-то пришел ему на помощь.— Только не теряй сознания, только не теряй...
Тот, наверху, стал с силой выволакивать его из воды. «Не держись! Отпусти руки!» — услышал он крик. Крик был. Это он помнит, хоть и смутно. Очухался, когда уже лежал на берегу. Над головой услышал голос Толбасы:
— Отца твоего... Ненормальный сукин сын!
Омар открыл глаза, глянул на Толбасы, засмеялся.
— Еще смеется! Будь проклят твой отец! Врезать бы тебе по роже!
— Врежь, пожалуйста, врежь! — сказал Омар и от стыда, смущения, боли снова засмеялся.— Ты думал, что я тону? А я ведь пошутил, хотел напугать тебя...
— Тьфу! — со злостью плюнул Толбасы.— Пес ты, оказывается, паршивый! Ну что развалился, как у отца в доме? Вставай! Пока все спят, надо успеть вернуться. Хорошо, что я пошел по твоим следам. Да еще твой солдатский пояс мне помог...
Когда немного отошли, Толбасы покосился на него:
— Слушай, все шахтеры такие, как ты, идиоты?
Омар промолчал. До этого он никогда не думал, что мир так прекрасен, что так прекрасна жизнь.
«Если...», которое он произнес, приближаясь к водовороту, пришло ему на память, и он понял его значение: если мне удастся одолеть этот водоворот, значит, я оседлал жизнь, а если нет — стало быть, покинул это временное бытие. И зря оказался тут Толбасы, если бы одолел сам, тогда бы я поверил, что смогу забыть Улмекен, но я все равно забуду ее, я спасусь от этого наваждения!
Забудешь, Омар, забудешь, станешь убеждать себя, что забыл, будешь радоваться, что одолел себя. Но сердце! Еще не раз узнавая походку Улмекен, ты будешь вздрагивать в сумасшедшей радости и пугаться. Еще не раз, проезжая в машине, завидев ее, будешь командовать шоферу: остановись! Еще не раз, увидев ее во сне, будешь просыпаться с сожалением, что это всего лишь сон...
Всю жизнь будешь мучиться, Омар, но не избавишься от этого наваждения и не спасешься. Нет, не спасешься, Омар...
Его место было во втором салоне, в восемнадцатом ряду возле иллюминатора. Сидевшие парень и девушка, очевидно, молодожены или жених с невестой, он — в черном костюме, она — в белом кружевном платье, вынуждены были подняться, чтобы пропустить его к стене. Он собрался было углубиться в свои мысли, но тут случайно коснулся локтем руки невесты и извинился. Она ответила что-то любезное, и после этого Омар стал приглядываться к ней и к жениху. Очень скоро он уже сделал о них заключение: жених — бесхарактерный, безвольный, ничего запоминающегося в лице, один из тех незаметных личностей, которые, выпав из твоего поля зрения, навеки уходят и из твоей жизни. Чем он прельстил ее? Да ничем. Наверно, взял измором: постоянно преследуя, болтая о любви. Победил упрямством, долготерпением. А что касается девушки... Прошла многими запутанными тропами, получила высшее образование, сейчас учительница или библиотекарь, а может, преподает музыку в школе. Она к нему и не тянулась душой, но и не отталкивала, держала на аркане про запас, продев кольцо через ноздри, конечно, искала и другие варианты, но... Словом, опыт у нее есть... Не сварив каши с теми, кто носит лакированные сапоги, она согласилась на кирзовые. Малый тоже наверняка закончил какой-нибудь институт, скорее всего — экономист, года два или три был на побегушках, а сейчас стал подыматься по служебной лестнице, возможно, дорос уже до городского масштаба. О, сколько он написал ей писем, что ждет, любит! Чего это я на них уставился?
Омар только хотел сосредоточиться на мыслях об Улмекен, как невеста, улыбаясь, повернулась к нему:
— Скажите, сколько на ваших часах?
— Девять пятнадцать.
— На пятнадцать минут взлет задержался...— Невеста отчего-то очень внимательно посмотрела на Омара.
Улыбаясь своим мыслям, Омар тоже взглянул на девушку, не успев убрать улыбку с лица. Она отнесла ее на свой счет и продолжала смотреть на него долгим многозначительным взглядом. Омар даже растерялся и ушел от этого взгляда. Почему-то пришли на память заключительные строчки из эпоса «Богатырь Торгын». «Интересно все же у меня устроены мозги»,— удивился он тому, что вспомнил эпос, и стал мысленно повторять строчки:
Ты, каленая стрела моя, наконечник твой костяной! Ты, резной золоченый лук, мирный кончился наш досуг, выручайте скорее меня! Коль изменит мне сила рук, тетиву не смогу натянуть, пусть я буду проклят, друзья. А не выдержишь силы моей и сломаешься, преданный лук, пусть тебя проклинают все, как бы прокляли меня.
Омар, довольный своей памятью, улыбнулся. Невеста сказала:
— Вы все каким-то своим мыслям улыбаетесь...
Омар не собирался вступать в разговор. Не зная, что
ответить, он взглянул в иллюминатор, но все же пришлось повернуться к девушке. Она, улыбаясь одними глазами, ждала ответа.
— Так просто...—сказал Омар,— на память пришли строчки из богатырского эпоса...
— А что за строчки? Прочтите, вместе посмеемся!
Ну что ты будешь делать! Как растрещался этот ангел! Омар глянул еще раз в иллюминатор и увидел, что вместо черных слоистых туч плыли пестрые обрывки. Желая как-то отделаться от собеседницы, он прочел:
Если на небе клочки туч, что нам за польза от этого? Если на небе редкие звезды, что нам за польза от этого?
Невеста, наверное, воспитывалась в русской школе, она не знала богатырского эпоса. Она ничего не поняла и спросила жениха: откуда это? Тот только пожал плечами. «Идиот!» Почему-то Омар сразу невзлюбил этого жениха. Теперь невеста без стеснения повернулась к Омару. Ее поведение как бы говорило: пеняй на себя, что ничего не знаешь, мне интереснее с этим человеком, он расскажет о том, что тебе неизвестно!
— Как это понять?— спросила она Омара.
— А понимать это нужно так,— с нажимом в голосе на слове «понимать» ответил он.— Если вы, летя по небу в самолете, с кем-нибудь рассоритесь, то примирение уже невозможно. Если вы убедились, что человек, которого вы считали божеством, оказался самым обыкновенным и это вас расстроило, то вы не сможете его полюбить.
Невеста задумалась, возможно, о чем-то грустном, глаза ее как-то обесцветились, она вся углубилась в свои мысли, забыв об окружающем. «Ты одна из тех стервочек, которые, если уж заупрямятся, то своротить невозможно. Да, на горе ты встретилась этому глупцу».
— Какие мудрые слова! — сказала через некоторое
время невеста, вздохнув и с благодарностью глядя на Омара, как бы только очнувшись ото сна.
Чем она хуже Улмекен? — Омар снова принялся за старое. (Эх, разве поможет!) Не хуже, и ее вполне можно отбить у этого идиота. Это ведь будущий Досым... Да, этот идиот готовит себя на роль рогоносца... Может, от скуки попробовать пощупать ей пульс? Он поискал и нашел игривые интонации:
— Хотите, я погадаю вам и вашему жениху?
— Погадать? Хочу! А на чем вы гадаете? На картах или по руке? — молодая женщина протянула ему раскрытую ладонь: — Погадайте!
Омар солидно откашлялся:
— Дайте-ка левую руку!
Хотя от невесты требовалась лишь левая рука, она развернулась к Омару всем корпусом и даже чуть коснулась его грудью. Очевидно, при кройке белого атласного с кружевом платья сделали слишком глубокий вырез или слишком плотно был затянут лифчик: расстояние между двумя холмиками сильно сократилось, и они походили на щеки надувшегося обиженного ребенка. При виде ее холеных тонких пальцев Омару стало неловко за свои рабочие руки. Э, не сестра ли Улмекен эта лисичка? Как они похожи! Итак, начну с обратного. Улмекен родом из Восточного Казахстана, а эта — пусть будет с Западного.
— Смотрите прямо на меня! — «Пра-авильно! Взгляд глубокий и отнюдь не легкомысленный, человек этот, наверное, по-своему умный».— Вы...— «А, была не была!»— Вы родились в Западном Казахстане!
— Угадали!
«Была не была... на западе Казахстана многие имена кончаются на «ия». Надия? Нет... Разия... Непохоже. Назия?.. Да, Назия!»
— Вас зовут Назия, фамилию точно сказать не могу, но она начинается на «А» и кончается «лиева».
— Угадали,— удивилась девушка,— только меня зовут не Назия, а Назияш. («Верно, у меня есть ангелы, охраняющие меня».) А фамилия моя и точно начинается на «А», а оканчивается на «баева».
— Тогда есть поправочка. Вы — Назияш Атабаева!
— Угадали! И я вам погадаю: вас зовут Омар! Омар Балапанович.
— Но позвольте... — поразился Омар.— Еще же не наступила ваша очередь гадать, откуда же вы узнали?
— А вот знаю. И знаю, что ваша фамилия Берденов.
— Вы из Ортаса?
— Нет, из Таскала.
— Тогда... Нет, я не Берденов!
— Скажете тоже! Так я и поверила.
— Правда. Значит, я похож на... председателя горсовета?
К сидящему рядом жениху вернулся дар речи.
— Ты и на самом деле пригляделась бы внимательнее!— сказал он.— Наш сосед спортсмен!
«Надо же! Этот идиот, жалкое существо... способен ревновать! Если ты такой ревнивый, что же хватаешься за девушку, которая красивее тебя в десять раз?»
— Досым угадал: я спортсмен.
Назияш залилась звонким смехом.
— Да он же не Досым, а Ногайбек!
— Ах, Ногайбек! Ну что ж, Ногайбек прав, он умеет угадывать. Я — спортсмен, бегун на длинные дистанции. Посмотрите, какие у меня длинные ноги, даже не вмещаются между сиденьями!
Молодая женщина задумалась, она, похоже, поняла, что Омар всерьез не принимает Ногайбека. Да и сама она тоже, кажется, перестала считаться с ним. Голос ее звучал вызывающе свободно.
Стюардесса стала разносить подносы с едой. Омар отказался, опять уставился в иллюминатор, он только теперь услыхал гул самолета, он только теперь вспомнил, что летит на чудовищной высоте. Густые облака внизу казались ему погибшими динозаврами, которые, борясь друг с другом, пожирая друг друга, в смертельной схватке столкнулись в этих местах и нашли здесь свою погибель. Гребенчатые хребты, прямые острые хвосты, разинутые пасти, выкатившиеся из орбит глаза, свернутые набок шеи, распоротые животы — все это виделось в черно-белых облаках внизу. Омар, увлекшись этим зрелищем, просидел так довольно долго. Назияш опять спросила, сколько времени. Когда он ответил, невеста сказала:
— Я уж думала, что вы увидели в окне своего знакомого, очень уж долго вы глядели.
— А я действительно увидел старых знакомых, узнал, облака. Они проплывали прошлой осенью над Алтаем.
— Ну да! —Назияш приподнялась с места и нависла над иллюминатором.
Возможно, ненарочно, но ее глубокий вырез открыл
взору Омара грудки-холмики. «Вот чертовка!» Омар почувствовал, как у него начала кружиться голова. Назияш не смущалась, делала вид, что ничего не происходит.
«Досым» застыл в кресле, глядя прямо перед собой. «Бедняга, не сознающий своей силы мученик, не нашедший себе под стать пару козлик».
Сказать, что его внутренности стала грызть собака,— значит, сказать очень мало. Муки ада стали терзать его, так он затосковал по Улмекен! Назияш села, он взглянул в иллюминатор и... увидел, как в хвосте самолета вспыхивает и гаснет пламя. Не просто пламя, а пламя с густым черным шлейфом дыма. «Самолет горит!» — пришла моментально мысль. «Горит самолет, о ужас!» Ужас? Нет, он вдруг почувствовал, как что-то теплое, радостное и сладкое, волнуя его, начало вливаться в душу. Когда это чувство заполнило грудь, он испугался его. Я радуюсь? Но чему? Легкой смерти на небе, без земных мучений? Конец всем передрягам? Да, это так. Омар спокойно посмотрел вниз. Там, словно исхлестанная нагайкой веков, в хребтах стелилась земля.
«Товарищи пассажиры, наш самолет пошел на снижение, через несколько минут мы приземлимся...»
Оттого, что это сказала не стюардесса, а пилот через динамик, Омар окончательно убедился в том, что настоящие муки ада впереди. Прощай, светлый мир, прощайте, казахские степи! Он опять нагнулся к иллюминатору. Наверное, в небе на этой высоте и взорвемся. Омар одним взглядом окинул весь салон, пассажиры ни о чем не догадывались, застегивали ремни, смешливые смеялись, сони дремали, клевали носами. У стены висела детская люлька. Увидев ее, он тяжело вздохнул. Назияш дремала. Сегодняшнее твое сумасшествие — это последняя дань твоему красивому телу, ты бессознательно ощутила свой конец, бедняжка... Прощай! Наверное, он вслух произнес последнее слово, потому что Назияш открыла глаза и сказала:
— Успеем еще проститься, когда опустимся на землю.
Омар не ответил, опять уставился в иллюминатор: черный дым стал еще гуще. Его, кроме меня, никто не видит, и пусть не видит, пусть не знают! Счастливый человек, если не знает, что приходит смерть. Пилот-то наверняка знает, знаем только мы двое... Только двое...
Самолет как-то застонал, он будто тайком давился рыданиями. Боишься ли ты своей смерти, самолет, не знаю, но тебе, наверное, жаль вот этих существ.., Омар успел мысленно побеседовать и с самолетом. В их восемнадцатом ряду, с левой стороны, с краю, сидел с молодой женой богатырского сложения рыжий человек в форме летчика. Этот летчик сидел, уткнувшись б иллюминатор. Вдруг он резко поднял голову и застыл, глядя прямо перед собой. На нем не было лица. Он тоже видел, он тоже понял. Теперь знающих про этот ужас трое.
Рыжий человек в форме летчика опять посмотрел в иллюминатор, но на этот раз повернулся украдкой, боясь, очевидно, чтобы не заметила жена, и опять сел прямо. Я Посидел немного, потом взял руку жены и сжал ее. Прощается! И в это время началось. Сзади открылись двери третьего маленького салона, и оттуда выскочили пять- шесть человек, будто убегали от тех, кто был за ними. С рыканьем, с храпом они пробежали по большому салону, сбивая друг друга, отталкивая, ругаясь, добежали до первого салона и там столпились; двери в салон были закрыты. Потом из третьего салона послышался визгливый женский крик, старуха лет шестидесяти с лишним вбежала, спотыкаясь, во второй салон и закричала: «Горим, горим! Люди, рабы божьи, горим, конец нам!» Белки глаз ее страшно сверкали, глаза вывалились из орбит. Задыхаясь, она схватилась за сердце, уперлась о спинку чьего- то кресла и остановилась: «Горим!»
Как будто только этого и ожидали, в салоне началось столпотворение. Многие из пассажиров, однако, пока что остались прикованными к креслам: оказалось, не так-то просто отстегнуть привязные ремни, с разных мест раздались испуганные женские голоса, один из них принадлежал жене человека в форме летчика. Она крепко держалась за мужа, будто он мог удержать ее при падении.
«Граждане пассажиры, соблюдайте спокойствие! — послышался голос пилота в динамике.— Если вы будете сидеть спокойно, мы благополучно совершим посадку. Я клянусь вам, граждане пассажиры! Садитесь на свои места. Если вы толпой соберетесь в передней части самолета, всем нам конец. Тогда самолет упадет, граждане пассажиры!» Летчик продолжал умолять жалобным тоном, но люди и не думали слушать его. Из третьего салона опять выскочили несколько человек. Они пробежали весь второй салон и столпились у закрытой двери, ведущей в первый. Люди кричали, матерились, колотили в дверь.
— Собаки, хотите спрыгнуть с парашютом, а нас погубить в огне! — раздался чей-то безумный вопль.
Вот теперь нутро самолета было настоящим адом. Летчик опять начал умолять. Омар приткнулся к иллюминатору: земля стала ближе, четко видны ленты дорог.
Если бы не было паники, возможно, мы бы успели приземлиться благополучно. И тут Омар начал действовать. Он перескочил через ноги сидящих как истуканы Назияш и Ногайбека, вцепился в спинки двух кресел и встал в проходе, преградив путь тем, что бежали из третьего салона. Обезумевшие пассажиры кричали, ругались, а один из мужчин даже наотмашь ударил Омара.
— Назад, скотина! — Омар молниеносно отстегнул широкий солдатский ремень и начал хлестать наседавших на него обезумевших людей по головам, по рукам, по чему попало без всякой жалости. Он понял, что их может остановить только жестокость. Обернувшись к человеку в форме летчика, он крикнул:—Чего сидите? Помогите остановить этих животных! Они же перевернут самолет!
Человек в форме летчика не обратил на его крик внимания. Возможно, он потерял сознание. Омар и его хлестнул ремнем по лицу. Тот подскочил с кресла.
— Идите сюда! Встаньте! Держите вот этих!
Еще трое-четверо мужчин из второго салона стали помогать им сдерживать рвущихся на нос самолета.
Сидящий до этого истуканом Ногайбек вдруг зарыдал и тоже бросился вперед. Омар толкнул его в грудь и усадил на место, Ногайбек на четвереньках пополз по проходу, желая пролезть между ног Омара.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
Тот, наверху, стал с силой выволакивать его из воды. «Не держись! Отпусти руки!» — услышал он крик. Крик был. Это он помнит, хоть и смутно. Очухался, когда уже лежал на берегу. Над головой услышал голос Толбасы:
— Отца твоего... Ненормальный сукин сын!
Омар открыл глаза, глянул на Толбасы, засмеялся.
— Еще смеется! Будь проклят твой отец! Врезать бы тебе по роже!
— Врежь, пожалуйста, врежь! — сказал Омар и от стыда, смущения, боли снова засмеялся.— Ты думал, что я тону? А я ведь пошутил, хотел напугать тебя...
— Тьфу! — со злостью плюнул Толбасы.— Пес ты, оказывается, паршивый! Ну что развалился, как у отца в доме? Вставай! Пока все спят, надо успеть вернуться. Хорошо, что я пошел по твоим следам. Да еще твой солдатский пояс мне помог...
Когда немного отошли, Толбасы покосился на него:
— Слушай, все шахтеры такие, как ты, идиоты?
Омар промолчал. До этого он никогда не думал, что мир так прекрасен, что так прекрасна жизнь.
«Если...», которое он произнес, приближаясь к водовороту, пришло ему на память, и он понял его значение: если мне удастся одолеть этот водоворот, значит, я оседлал жизнь, а если нет — стало быть, покинул это временное бытие. И зря оказался тут Толбасы, если бы одолел сам, тогда бы я поверил, что смогу забыть Улмекен, но я все равно забуду ее, я спасусь от этого наваждения!
Забудешь, Омар, забудешь, станешь убеждать себя, что забыл, будешь радоваться, что одолел себя. Но сердце! Еще не раз узнавая походку Улмекен, ты будешь вздрагивать в сумасшедшей радости и пугаться. Еще не раз, проезжая в машине, завидев ее, будешь командовать шоферу: остановись! Еще не раз, увидев ее во сне, будешь просыпаться с сожалением, что это всего лишь сон...
Всю жизнь будешь мучиться, Омар, но не избавишься от этого наваждения и не спасешься. Нет, не спасешься, Омар...
Его место было во втором салоне, в восемнадцатом ряду возле иллюминатора. Сидевшие парень и девушка, очевидно, молодожены или жених с невестой, он — в черном костюме, она — в белом кружевном платье, вынуждены были подняться, чтобы пропустить его к стене. Он собрался было углубиться в свои мысли, но тут случайно коснулся локтем руки невесты и извинился. Она ответила что-то любезное, и после этого Омар стал приглядываться к ней и к жениху. Очень скоро он уже сделал о них заключение: жених — бесхарактерный, безвольный, ничего запоминающегося в лице, один из тех незаметных личностей, которые, выпав из твоего поля зрения, навеки уходят и из твоей жизни. Чем он прельстил ее? Да ничем. Наверно, взял измором: постоянно преследуя, болтая о любви. Победил упрямством, долготерпением. А что касается девушки... Прошла многими запутанными тропами, получила высшее образование, сейчас учительница или библиотекарь, а может, преподает музыку в школе. Она к нему и не тянулась душой, но и не отталкивала, держала на аркане про запас, продев кольцо через ноздри, конечно, искала и другие варианты, но... Словом, опыт у нее есть... Не сварив каши с теми, кто носит лакированные сапоги, она согласилась на кирзовые. Малый тоже наверняка закончил какой-нибудь институт, скорее всего — экономист, года два или три был на побегушках, а сейчас стал подыматься по служебной лестнице, возможно, дорос уже до городского масштаба. О, сколько он написал ей писем, что ждет, любит! Чего это я на них уставился?
Омар только хотел сосредоточиться на мыслях об Улмекен, как невеста, улыбаясь, повернулась к нему:
— Скажите, сколько на ваших часах?
— Девять пятнадцать.
— На пятнадцать минут взлет задержался...— Невеста отчего-то очень внимательно посмотрела на Омара.
Улыбаясь своим мыслям, Омар тоже взглянул на девушку, не успев убрать улыбку с лица. Она отнесла ее на свой счет и продолжала смотреть на него долгим многозначительным взглядом. Омар даже растерялся и ушел от этого взгляда. Почему-то пришли на память заключительные строчки из эпоса «Богатырь Торгын». «Интересно все же у меня устроены мозги»,— удивился он тому, что вспомнил эпос, и стал мысленно повторять строчки:
Ты, каленая стрела моя, наконечник твой костяной! Ты, резной золоченый лук, мирный кончился наш досуг, выручайте скорее меня! Коль изменит мне сила рук, тетиву не смогу натянуть, пусть я буду проклят, друзья. А не выдержишь силы моей и сломаешься, преданный лук, пусть тебя проклинают все, как бы прокляли меня.
Омар, довольный своей памятью, улыбнулся. Невеста сказала:
— Вы все каким-то своим мыслям улыбаетесь...
Омар не собирался вступать в разговор. Не зная, что
ответить, он взглянул в иллюминатор, но все же пришлось повернуться к девушке. Она, улыбаясь одними глазами, ждала ответа.
— Так просто...—сказал Омар,— на память пришли строчки из богатырского эпоса...
— А что за строчки? Прочтите, вместе посмеемся!
Ну что ты будешь делать! Как растрещался этот ангел! Омар глянул еще раз в иллюминатор и увидел, что вместо черных слоистых туч плыли пестрые обрывки. Желая как-то отделаться от собеседницы, он прочел:
Если на небе клочки туч, что нам за польза от этого? Если на небе редкие звезды, что нам за польза от этого?
Невеста, наверное, воспитывалась в русской школе, она не знала богатырского эпоса. Она ничего не поняла и спросила жениха: откуда это? Тот только пожал плечами. «Идиот!» Почему-то Омар сразу невзлюбил этого жениха. Теперь невеста без стеснения повернулась к Омару. Ее поведение как бы говорило: пеняй на себя, что ничего не знаешь, мне интереснее с этим человеком, он расскажет о том, что тебе неизвестно!
— Как это понять?— спросила она Омара.
— А понимать это нужно так,— с нажимом в голосе на слове «понимать» ответил он.— Если вы, летя по небу в самолете, с кем-нибудь рассоритесь, то примирение уже невозможно. Если вы убедились, что человек, которого вы считали божеством, оказался самым обыкновенным и это вас расстроило, то вы не сможете его полюбить.
Невеста задумалась, возможно, о чем-то грустном, глаза ее как-то обесцветились, она вся углубилась в свои мысли, забыв об окружающем. «Ты одна из тех стервочек, которые, если уж заупрямятся, то своротить невозможно. Да, на горе ты встретилась этому глупцу».
— Какие мудрые слова! — сказала через некоторое
время невеста, вздохнув и с благодарностью глядя на Омара, как бы только очнувшись ото сна.
Чем она хуже Улмекен? — Омар снова принялся за старое. (Эх, разве поможет!) Не хуже, и ее вполне можно отбить у этого идиота. Это ведь будущий Досым... Да, этот идиот готовит себя на роль рогоносца... Может, от скуки попробовать пощупать ей пульс? Он поискал и нашел игривые интонации:
— Хотите, я погадаю вам и вашему жениху?
— Погадать? Хочу! А на чем вы гадаете? На картах или по руке? — молодая женщина протянула ему раскрытую ладонь: — Погадайте!
Омар солидно откашлялся:
— Дайте-ка левую руку!
Хотя от невесты требовалась лишь левая рука, она развернулась к Омару всем корпусом и даже чуть коснулась его грудью. Очевидно, при кройке белого атласного с кружевом платья сделали слишком глубокий вырез или слишком плотно был затянут лифчик: расстояние между двумя холмиками сильно сократилось, и они походили на щеки надувшегося обиженного ребенка. При виде ее холеных тонких пальцев Омару стало неловко за свои рабочие руки. Э, не сестра ли Улмекен эта лисичка? Как они похожи! Итак, начну с обратного. Улмекен родом из Восточного Казахстана, а эта — пусть будет с Западного.
— Смотрите прямо на меня! — «Пра-авильно! Взгляд глубокий и отнюдь не легкомысленный, человек этот, наверное, по-своему умный».— Вы...— «А, была не была!»— Вы родились в Западном Казахстане!
— Угадали!
«Была не была... на западе Казахстана многие имена кончаются на «ия». Надия? Нет... Разия... Непохоже. Назия?.. Да, Назия!»
— Вас зовут Назия, фамилию точно сказать не могу, но она начинается на «А» и кончается «лиева».
— Угадали,— удивилась девушка,— только меня зовут не Назия, а Назияш. («Верно, у меня есть ангелы, охраняющие меня».) А фамилия моя и точно начинается на «А», а оканчивается на «баева».
— Тогда есть поправочка. Вы — Назияш Атабаева!
— Угадали! И я вам погадаю: вас зовут Омар! Омар Балапанович.
— Но позвольте... — поразился Омар.— Еще же не наступила ваша очередь гадать, откуда же вы узнали?
— А вот знаю. И знаю, что ваша фамилия Берденов.
— Вы из Ортаса?
— Нет, из Таскала.
— Тогда... Нет, я не Берденов!
— Скажете тоже! Так я и поверила.
— Правда. Значит, я похож на... председателя горсовета?
К сидящему рядом жениху вернулся дар речи.
— Ты и на самом деле пригляделась бы внимательнее!— сказал он.— Наш сосед спортсмен!
«Надо же! Этот идиот, жалкое существо... способен ревновать! Если ты такой ревнивый, что же хватаешься за девушку, которая красивее тебя в десять раз?»
— Досым угадал: я спортсмен.
Назияш залилась звонким смехом.
— Да он же не Досым, а Ногайбек!
— Ах, Ногайбек! Ну что ж, Ногайбек прав, он умеет угадывать. Я — спортсмен, бегун на длинные дистанции. Посмотрите, какие у меня длинные ноги, даже не вмещаются между сиденьями!
Молодая женщина задумалась, она, похоже, поняла, что Омар всерьез не принимает Ногайбека. Да и сама она тоже, кажется, перестала считаться с ним. Голос ее звучал вызывающе свободно.
Стюардесса стала разносить подносы с едой. Омар отказался, опять уставился в иллюминатор, он только теперь услыхал гул самолета, он только теперь вспомнил, что летит на чудовищной высоте. Густые облака внизу казались ему погибшими динозаврами, которые, борясь друг с другом, пожирая друг друга, в смертельной схватке столкнулись в этих местах и нашли здесь свою погибель. Гребенчатые хребты, прямые острые хвосты, разинутые пасти, выкатившиеся из орбит глаза, свернутые набок шеи, распоротые животы — все это виделось в черно-белых облаках внизу. Омар, увлекшись этим зрелищем, просидел так довольно долго. Назияш опять спросила, сколько времени. Когда он ответил, невеста сказала:
— Я уж думала, что вы увидели в окне своего знакомого, очень уж долго вы глядели.
— А я действительно увидел старых знакомых, узнал, облака. Они проплывали прошлой осенью над Алтаем.
— Ну да! —Назияш приподнялась с места и нависла над иллюминатором.
Возможно, ненарочно, но ее глубокий вырез открыл
взору Омара грудки-холмики. «Вот чертовка!» Омар почувствовал, как у него начала кружиться голова. Назияш не смущалась, делала вид, что ничего не происходит.
«Досым» застыл в кресле, глядя прямо перед собой. «Бедняга, не сознающий своей силы мученик, не нашедший себе под стать пару козлик».
Сказать, что его внутренности стала грызть собака,— значит, сказать очень мало. Муки ада стали терзать его, так он затосковал по Улмекен! Назияш села, он взглянул в иллюминатор и... увидел, как в хвосте самолета вспыхивает и гаснет пламя. Не просто пламя, а пламя с густым черным шлейфом дыма. «Самолет горит!» — пришла моментально мысль. «Горит самолет, о ужас!» Ужас? Нет, он вдруг почувствовал, как что-то теплое, радостное и сладкое, волнуя его, начало вливаться в душу. Когда это чувство заполнило грудь, он испугался его. Я радуюсь? Но чему? Легкой смерти на небе, без земных мучений? Конец всем передрягам? Да, это так. Омар спокойно посмотрел вниз. Там, словно исхлестанная нагайкой веков, в хребтах стелилась земля.
«Товарищи пассажиры, наш самолет пошел на снижение, через несколько минут мы приземлимся...»
Оттого, что это сказала не стюардесса, а пилот через динамик, Омар окончательно убедился в том, что настоящие муки ада впереди. Прощай, светлый мир, прощайте, казахские степи! Он опять нагнулся к иллюминатору. Наверное, в небе на этой высоте и взорвемся. Омар одним взглядом окинул весь салон, пассажиры ни о чем не догадывались, застегивали ремни, смешливые смеялись, сони дремали, клевали носами. У стены висела детская люлька. Увидев ее, он тяжело вздохнул. Назияш дремала. Сегодняшнее твое сумасшествие — это последняя дань твоему красивому телу, ты бессознательно ощутила свой конец, бедняжка... Прощай! Наверное, он вслух произнес последнее слово, потому что Назияш открыла глаза и сказала:
— Успеем еще проститься, когда опустимся на землю.
Омар не ответил, опять уставился в иллюминатор: черный дым стал еще гуще. Его, кроме меня, никто не видит, и пусть не видит, пусть не знают! Счастливый человек, если не знает, что приходит смерть. Пилот-то наверняка знает, знаем только мы двое... Только двое...
Самолет как-то застонал, он будто тайком давился рыданиями. Боишься ли ты своей смерти, самолет, не знаю, но тебе, наверное, жаль вот этих существ.., Омар успел мысленно побеседовать и с самолетом. В их восемнадцатом ряду, с левой стороны, с краю, сидел с молодой женой богатырского сложения рыжий человек в форме летчика. Этот летчик сидел, уткнувшись б иллюминатор. Вдруг он резко поднял голову и застыл, глядя прямо перед собой. На нем не было лица. Он тоже видел, он тоже понял. Теперь знающих про этот ужас трое.
Рыжий человек в форме летчика опять посмотрел в иллюминатор, но на этот раз повернулся украдкой, боясь, очевидно, чтобы не заметила жена, и опять сел прямо. Я Посидел немного, потом взял руку жены и сжал ее. Прощается! И в это время началось. Сзади открылись двери третьего маленького салона, и оттуда выскочили пять- шесть человек, будто убегали от тех, кто был за ними. С рыканьем, с храпом они пробежали по большому салону, сбивая друг друга, отталкивая, ругаясь, добежали до первого салона и там столпились; двери в салон были закрыты. Потом из третьего салона послышался визгливый женский крик, старуха лет шестидесяти с лишним вбежала, спотыкаясь, во второй салон и закричала: «Горим, горим! Люди, рабы божьи, горим, конец нам!» Белки глаз ее страшно сверкали, глаза вывалились из орбит. Задыхаясь, она схватилась за сердце, уперлась о спинку чьего- то кресла и остановилась: «Горим!»
Как будто только этого и ожидали, в салоне началось столпотворение. Многие из пассажиров, однако, пока что остались прикованными к креслам: оказалось, не так-то просто отстегнуть привязные ремни, с разных мест раздались испуганные женские голоса, один из них принадлежал жене человека в форме летчика. Она крепко держалась за мужа, будто он мог удержать ее при падении.
«Граждане пассажиры, соблюдайте спокойствие! — послышался голос пилота в динамике.— Если вы будете сидеть спокойно, мы благополучно совершим посадку. Я клянусь вам, граждане пассажиры! Садитесь на свои места. Если вы толпой соберетесь в передней части самолета, всем нам конец. Тогда самолет упадет, граждане пассажиры!» Летчик продолжал умолять жалобным тоном, но люди и не думали слушать его. Из третьего салона опять выскочили несколько человек. Они пробежали весь второй салон и столпились у закрытой двери, ведущей в первый. Люди кричали, матерились, колотили в дверь.
— Собаки, хотите спрыгнуть с парашютом, а нас погубить в огне! — раздался чей-то безумный вопль.
Вот теперь нутро самолета было настоящим адом. Летчик опять начал умолять. Омар приткнулся к иллюминатору: земля стала ближе, четко видны ленты дорог.
Если бы не было паники, возможно, мы бы успели приземлиться благополучно. И тут Омар начал действовать. Он перескочил через ноги сидящих как истуканы Назияш и Ногайбека, вцепился в спинки двух кресел и встал в проходе, преградив путь тем, что бежали из третьего салона. Обезумевшие пассажиры кричали, ругались, а один из мужчин даже наотмашь ударил Омара.
— Назад, скотина! — Омар молниеносно отстегнул широкий солдатский ремень и начал хлестать наседавших на него обезумевших людей по головам, по рукам, по чему попало без всякой жалости. Он понял, что их может остановить только жестокость. Обернувшись к человеку в форме летчика, он крикнул:—Чего сидите? Помогите остановить этих животных! Они же перевернут самолет!
Человек в форме летчика не обратил на его крик внимания. Возможно, он потерял сознание. Омар и его хлестнул ремнем по лицу. Тот подскочил с кресла.
— Идите сюда! Встаньте! Держите вот этих!
Еще трое-четверо мужчин из второго салона стали помогать им сдерживать рвущихся на нос самолета.
Сидящий до этого истуканом Ногайбек вдруг зарыдал и тоже бросился вперед. Омар толкнул его в грудь и усадил на место, Ногайбек на четвереньках пополз по проходу, желая пролезть между ног Омара.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55