Сарымсаков лишь повторял: «Как же так?» — давая этим понять, что он — человек новый и не собирается вмешиваться в явно скандальное дело, а Балаусаев что-то кудахтал под свой острый как шило нос, и из его кудахтанья понять хоть что-то было невозможно.
Порою, уличив прохвостов в неблаговидных делишках, человеку становится неловко за них раньше, чем им самим. Омар ощутил себя в положении именно такого человека. Ему было стыдно и обидно за них, особенно — за Балаусаева: ведь все же раньше они работали вместе, делали общее дело. Чтобы не дать прорваться гневу наружу, он резко поднялся и, держа неестественно прямо спину, вышел из кабинета.
Возможно, ему надо было вернуться домой и немного опомниться от только что перенесенного позора и унижения, но, влекомый неясным желанием, он направился прямо на третью шахту, о которой говорил Аблез. «Оразхан без работы не оставит!» Думают, что я пришел к ним, потому что остался без работы! Да... я, оказывается, совсем утратил чувство реальности... Утратил потому, что мой асык — бита — всегда падал так, как мне хотелось. А ведь асык может опуститься на землю не только стоймя, но и упасть на бок! Я забыл правила мальчишеской игры в кости... Забыл, что право на первый удар приобретает тот, чей асык не повалится на бок! Гной, что ли, залепил мне глаза, когда я сидел в своем кресле? Ну Сарымсакова еще можно простить, он действительно человек новый и не хочет вмешиваться, не разобравшись, но Миндагали, но Аблез! Кто бы мог подумать... Да, если б я не попал в эту
ситуацию, так никогда и не понял бы их сути. Думал о планах, думал о стройках, бегал до черного пота, а главную стройку — душу человека — и не вспомнил! Душу человека невозможно построить из обломков кирпича; как на кладке частных домов, ее надо строить из благородного мрамора! Вот новость, которую я открыл нынче для себя!»
Возле управления шахты курили несколько мужчин. Среди них оказался Оразхан. Видимо, он был заводилой какого-то веселого разговора. Все смеялись, громко хохотал и он сам. Подходившего к ним Омара он узнал раньше других, но, хотя узнал, притворился, что не видит, и продолжал свой рассказ. Омар придушил в себе злость, которая снова черной бурей поднялась в груди, и поприветствовал куривших.
— Приятной компании, мужики!
— С вами будет еще приятнее!
Начиная с Оразхана все поздоровались с ним за руку, но довольно сдержанно, и, не зная, как себя вести, приумолкли.
— Итак, что дальше? — спросил один из компании.
— А дальше...— сказал Оразхан и продолжил свои байки.
Омар, стоя возле них, почувствовал себя лишним. Анекдот, начала которого не слышал, он не понял и, когда все засмеялись, промолчал.
— Ну, мужики, перекур окончен, расходитесь по своим местам! — распорядился Оразхан и только после этого повернулся к Омару. Тот прочел в его взгляде вопрос: а вы еще здесь? — Омар...— Он не договорил, на секунду задумался и продолжал: — Омеке, мне известно дело, по которому вы пришли. Только что звонил Аблез Кенжеевич. Я сегодня издам приказ. Если пожелаете, то послезавтра можете выйти на работу. Без десяти восемь приходите прямо ко мне.
Этими словами Оразхан дал понять, что разговор окончен, и, кивнув головой, шаром покатился в сторону конторы. Омар еще раз проглотил обиду.
Одно наслаивалось на другое, как тучи над Ушконуром Омар уже сердился не только на все человечество, но и казнил себя: неужели за семь лет работы он не накопил себе авторитета на семь дней?! Как шуба, сшитая неумехой женщиной, авторитет расползся по швам. Совсем не научился разбираться в людях. Для кого же он старался? Для себя, что ли, если не удосужился изучить души людей? Нет, кажется, все это не так. Я думал о людях, но вдали от них. Вот еще одно важное открытие, дорогой Омар!
Так размышляя, он и не заметил, что очутился возле своего дома. Подобно лисе, подстерегающей мышь у норы, в сторонке стоял тоненький Кашафов. Омару стало неприятно.
— Я ожидаю вас, Омар Балапанович! — сказал следователь.
— А в чем дело, Арыстан?
— У меня есть разговор к вам, ага.
— Тогда зайдемте в дом...
— Это невозможно, ага, пойдемте ко мне, нужно официально...
— Это что, арест?
— Нет, ага! Да упаси вас бог от такой напасти! Просто будет официальный разговор.
— Ну, раз официальный, то ладно. Пошли! Лишь бы ты после разговора меня на ключ не запер.— Омар шутил, но сам чувствовал, что шутил неудачно.
По дороге они не сказали друг другу ни слова. Этот поход через всю улицу показался Омару ходьбой под конвоем, и Арыстану казалось, что он конвоирует, и даже когда они вошли в маленький кабинет Кашафова, это ощущение не рассеялось. Кашафов не спешил, он удобно расположился на стуле, вытащил «дело», перелистал его и только тогда предложил сесть Омару. Омар присел. Кашафов не торопился. Он рассматривал бумаги, на некоторых задерживался подолгу, задумывался, откладывал в сторону. Потом взглянул на Омара пристальным взглядом, побарабанил по столу пальцами с выпирающими суставами и сказал:
— Ага... Но если официально... Товарищ Берденов... Видите, сколько бумаг, как распухло ваше «дело»?..
«И у этого дохляка начала вырастать грива, как у Аблеза... Через пару лет он может превратиться в одичавшего жеребца, которого уже не потреплешь по холке... Очень на то похоже. Интересно, как у него обстоят дела на, приусадебном участке, где он сажает картошку? Помнится, он хвастался, что второй год собирает урожай и не тратится на овощи...» Омару из озорства захотелось задать вопрос про картошку, его так и подмывало, но он сдержался.
— Э, милый Арыстан! Много бумаг! А при чем здесь я? Ваше право решать мою судьбу, вот и решайте.
— В том-то и дело, что, как оказалось, мы не имеем на это достаточных оснований,— явно с сожалением сказал Кашафов.
«Э, друг мой ласковый, вот я тебя и поймал в капкан! Сожалеешь, мальчик мой, что против меня нет никаких улик, сожалеешь. А ведь как тебе хочется упечь меня! «Он брюнет и синеглазый»,— почему-то пришла на ум строчка из какого-то стиха. Омар улыбнулся, ему стало смешно, и, чтобы подавить смех, стал говорить покровительственным тоном, как старший:
— Да, сочувствую тебе... Больше двух месяцев прошло, а следствие — ни с места. Ни туда ни сюда...
Это была почти точная цитата из стихотворения Абая, но Кашафов этого даже не подозревал:
— Да что уж говорить, ага! — Следователь с трудом подавлял в себе желание называть Омара официально — товарищ Берденов. Он стал говорить, точно жалуясь: — Стоит чуть не угодить начальству, тут же тычут в глаза этим нераскрытым делом. И приходится помалкивать. А что скажешь? А во всем виноват лесник Терентий. Если бы он не освежевал медведя да, по непонятной причине, не бросил бы мясо в реку...
— Да если бы мясо не съели рыбы! — подхватил Омар.
— Все шутите, ага...— обиделся Кашафов и продолжал размышлять: — Четыре раза я ездил на место происшествия, но так и не нашел пулю, которая попала в мальчика. Ездил дважды с солдатами, с миноискателями... Нету! Иногда думаю, может, она осталась в голове мальчика? Но ведь экспертиза этого не показала... Пуля вышла со стороны затылка. А может, пока тащили тело к вертолету и с вертолета... Самое правильное было бы оставить труп на месте и вызвать соответствующие службы, а вы взяли да и увезли!
— Наверное, с непривычки. Я ведь редко убиваю людей.
— Перестаньте, ага, так шутить! — испугался Кашафов.— Прошу вас, не произносите в моем присутствии таких слов!
— Иначе ты посчитаешь это признанием и посадишь?
Кашафов простодушно ответил:
— Не-е-ет, ага! К сожалению, нет такого закона... То, что виновный сам признал свою вину, еще ни о чем не говорит, нужны доказательства. Обвиняемый должен доказать свою вину, а не просто заявить о ней...
— Да, Кашафов, сложное у тебя положение...
— Сложное, ага. Пока закона нет задерживать, основываясь только на признании...
Омара стал раздражать Кашафов, примитивность, убогость следователя больше не забавляла его. Как может такой человек работать на месте, где нужно быть тонким психологом? Да он к тому же до сих пор робеет передо мной, как перед бывшим начальством! А если вместо меня под следствием находился бы другой, самый обыкновенный человек? Как бы разговаривал с ним Кашафов? О, наверное, он показал бы свой характер... Такие как перевертыши: быстро меняют лицо. И я хорош! Когда его предложили на следственную работу, я просто кивнул. Вот теперь и пожинаю плоды своей деятельности, ем плов, который сам заварил. Так мне и надо!
— Ты уж, милый («Почему я называю его милым? Он меня младше лет на пять, на шесть, не больше!»)... занимаешься этим делом около трех месяцев. За это время ты хоть раз задумался, как и почему убитый мальчик и его товарищ оказались в тех местах? Приходила такая мысль тебе в голову?
— Не раз приходила, ага!
«Врет!»
— Тогда объясни, почему мальчики там оказались.
— Да кто ж их знает...
Омару захотелось вскочить и треснуть кулаком по столу, но он привык владеть своими чувствами, и на его лице не дрогнул ни один мускул. Даже наоборот: не желая смущать следователя, отвернулся к окну, зная, насколько остер и проницателен его взгляд.
Так и не поняв, чем был продиктован этот «официальный» вызов, он все же пришел к заключению, что на Кашафова кто-то давит. Ведь если эти вызовы ничего не дают, все же действуют на нервы и основательно изматывают вызываемого. А иначе к чему вся эта говорильня? Ничего существенного Кашафов не сказал, ничего конкретного не спросил.
Когда он, злой и огорченный, вернулся домой, Сауле и Зауреш лежали на разных диванах и горько рыдали. Он стал настойчиво их расспрашивать и наконец узнал причину. Оказывается, пока его и Сауле не было дома, приходил какой-то «толстый дяденька» и просил передать отцу с матерью, чтобы они немедленно освобождали, квартиру. Отцу, мол, теперь эта квартира не положена. Нужно переезжать в другую. Хоть Омар и рассмеялся деланно, зная, что никто и никогда не выселит его из этой квартиры, если только он сам не пожелает, все же то, что незримые недруги стали применять такие недозволенные методы, выживая его из Ортаса, неприятно поразило его. Кровь застучала в висках. Он ушел в свой кабинет.
— До чего мы дожили!—успела выкрикнуть ему вслед Сауле.
Слышать это было невыносимо. Он прислонился разгоряченным лбом к холодному кафелю, постоял немного,
а потом несколько раз с силой ударил кулаком по стене.
И все же эту ночь он спал мертвецким сном; как только затрезвонил будильник, он вскочил с постели, распахнул обе створки окна настежь; небесный простор сиял в утренних ярких лучах солнца, тучи в душе тоже развеялись.
Единственный способ разбудить скованные сном мышцы— это движение. В утренней зарядке Омара нет особой системы. Приседает, наклоняется (вперед, желая дать нагрузку мышцам, вытягивает вверх руки, сцепив пальцы, чтобы размялась поясница, напрягая позвоночник; вращает головой — мышцы шеи тоже требуют разминки, ложится на спину и начинает делать ногами движения велосипедиста. Словом, выполняет упражнения, какие на ум взбредут. Затем умывается, растирает спину жестким полотенцем, пальцами массирует десны, потому что свято верит в целебное свойство «яда» кожи рук, бреется только опасной бритвой, потому что уверен, что у крепкой стали тоже есть свой целебный яд, предохраняющий от болячек на лице; семье, которая в это время еще спит, готовит чай, ничего оскорбительного для мужчины он в этом не видит. Сегодня Омар спустится в шахту, станет рядовым инженером, но Сауле об этом он не скажет, понимает, что незачем. Судьбу, которую выбрал он, едва ли одобрит его жена.
Все прошло так, как было задумано: попили чаю, но его мучило то, что он не мог выбрать костюма попроще. Перебирая одежду в шкафу, сердился: кто это придумал, чтобы инженер одевался на работу бог знает как. Махнул рукой — надел светло-серый костюм, красную сорочку, нацепил бордовый галстук — шик! Когда на остановке на него стали обращать внимание, он пошел пешком.
По сложившейся годами привычке, он обращал внимание на дома, дворы, детские площадки, на арыки, на зеленые насаждения и думал: надо бы вот здесь подправить, а это выстроить заново! Поймав себя на подобной мысли, он засмеялся: рядовой инженер не должен задумываться, как лучше благоустроить дворы. Зачем собаке железо? Надо жить не мудрствуя лукаво, выращивать картошку на своем участке и довольствоваться богатыми урожаями. Времени у Омара впереди много. Оразхан сказал, что ждет его без десяти восемь. Омар свернул в городской парки пошел тенистой аллеей. Прекрасная, прямая аллея! По утрам, когда здесь никого нет, можно делать пробежку. Русские говорят: не так страшен черт, как его малюют. Почему, Омар, ты так переживал, что перестал быть мэром города? Ведь тогда постоянно казалось, что вот-вот на тебя обрушатся все семь небесных сводов, а теперь куда как просто и легко! Придешь, тебе выделят участок, и будешь себе копать картошку. Ни ответственности особой, ни неприятностей.
Без десяти восемь Омар вошел в кабинет Оразхана. Начальник шахты, видимо, только что провел планерку с начальниками участков, но человека три-четыре, в их числе главный инженер и председатель месткома, еще не ушли.
Его приветствие присутствующие в комнате восприняли так же, как и вчера: поглядывая на дирижерскую палочку Оразхана. Тот не смог скрыть недовольства в голосе при виде нарядного костюма Омара:
— Вы пойдите... переоденьтесь и возвращайтесь сюда...
«Пойдите... переоденьтесь» — это было понятно. Омар спустился вниз, в раздевалку. У той же давнишней нестареющей тети Кати подобрал себе спецовку по размеру, переоделся, поднялся наверх. В кабинете теперь были только Иван Иванович Изотов и Оразхан. Изотов, по виду, был сконфужен. Как нашкодивший мальчишка, не мог поднять на Омара глаз.
— Ну, Иван Иванович, вам ясна задача? — уточнил Оразхан.
Обычно словоохотливый, Изотов не ответил ни да ни нет.
— Омеке, вы идите с Иваном, он отведет вас на ваш участок.
Изотов шел молча, Омар молча следовал за ним. Они спустились в шахту. Хозяином шестого этажа восьмиэтажной шахты является Изотов. Туда они и добираются. Изотов молчит, лишь украдкой поглядывая время от времени на Омара, что-то, видимо, хочет сказать, однако не решается. Долго идут вдоль длинного штрека, но еще никто не вымолвил ни слова. Когда вошли в полутемную нишу, старик резко остановился. Омар решил, что с ним что-то случилось; старик был взволнован, в голосе слышалась легкая дрожь.
— Омарчик, подойди ближе...
Омар подошел. Иван Иванович, приподнявшись на носках, обнял за шею ничего не понимающего Омара.
— Прости меня, дорогой...
Что-то кольнуло в сердце Омара, спазма перехватила горло, но он быстро справился с волнением:
— О чем вы, Иван Иванович?
— Ты скоро поймешь, прости, пожалуйста... Мы протестовали— он не согласился. А как Жексен буйствовал! Ничего не помогло...
И сразу же после этих слов впереди показался Жексен,
— Ассаломалейкум, агатай! — Жексен подошел вразвалку и протянул к Омару обе руки, но, посчитав, что этого недостаточно, осторожно прижал к груди.
Когда они подошли к «царству» Жексена, Иван Иванович, сильно волнуясь, объяснил:
— Ну вот, дорогой Омар... Это твое рабочее место. Ты — помощник Жексена. Решили один из пультов, которыми он управляет, передать тебе. Не вини... Это, наверно, временно. Когда нам сказали, что ты сам согласился, мы не стали больше протестовать.
В голове Омара прозвучал болезненный звон, и длинный штрек, в котором они стояли, несколько раз перевернулся, извиваясь как змея, голова которой придавлена чьим-то башмаком. Но выдержка... Его благословенная выдержка!
Он сухо сказал:
— Да, действительно, я сам сюда попросился. Решил все начать сначала. Так для меня лучше.
Обманули, собаки! Теперь понятно, почему Оразхан прятал глаза. Трусил сказать мне об этом. Вот тебе и картошка с участка! Как ни противно, но выхода нет: сдаваться нельзя, нужно соглашаться. Да, ничего не остается делать, кроме как согласиться. Изобретенная им же двойная дробилка, воспитанный им самим передовой рабочий Жексен, рассвет, закат, единый ритм, размеренные движения — как все прекрасно! Живи — не хочу!
Жексен хлопочет возле него, суетится:
— На главный пульт вы становитесь, Омеке!
Омар не соглашается; только усмехается про себя: поживем — увидим.
Во время обеденного перерыва он не смог пойти в столовую: не позволило самолюбие. Пусть сначала люди узнают, попривыкнут, посмотрят на него, одетого в спецовку, а уж тогда можно появиться и в столовой. Жексен его понял без слов, принес из столовки еду, а после обеда повторилось то же самое: грохочущий стальной агрегат, трясущаяся, как больная малярией, дробилка, хлопочущий возле него Жексен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
Порою, уличив прохвостов в неблаговидных делишках, человеку становится неловко за них раньше, чем им самим. Омар ощутил себя в положении именно такого человека. Ему было стыдно и обидно за них, особенно — за Балаусаева: ведь все же раньше они работали вместе, делали общее дело. Чтобы не дать прорваться гневу наружу, он резко поднялся и, держа неестественно прямо спину, вышел из кабинета.
Возможно, ему надо было вернуться домой и немного опомниться от только что перенесенного позора и унижения, но, влекомый неясным желанием, он направился прямо на третью шахту, о которой говорил Аблез. «Оразхан без работы не оставит!» Думают, что я пришел к ним, потому что остался без работы! Да... я, оказывается, совсем утратил чувство реальности... Утратил потому, что мой асык — бита — всегда падал так, как мне хотелось. А ведь асык может опуститься на землю не только стоймя, но и упасть на бок! Я забыл правила мальчишеской игры в кости... Забыл, что право на первый удар приобретает тот, чей асык не повалится на бок! Гной, что ли, залепил мне глаза, когда я сидел в своем кресле? Ну Сарымсакова еще можно простить, он действительно человек новый и не хочет вмешиваться, не разобравшись, но Миндагали, но Аблез! Кто бы мог подумать... Да, если б я не попал в эту
ситуацию, так никогда и не понял бы их сути. Думал о планах, думал о стройках, бегал до черного пота, а главную стройку — душу человека — и не вспомнил! Душу человека невозможно построить из обломков кирпича; как на кладке частных домов, ее надо строить из благородного мрамора! Вот новость, которую я открыл нынче для себя!»
Возле управления шахты курили несколько мужчин. Среди них оказался Оразхан. Видимо, он был заводилой какого-то веселого разговора. Все смеялись, громко хохотал и он сам. Подходившего к ним Омара он узнал раньше других, но, хотя узнал, притворился, что не видит, и продолжал свой рассказ. Омар придушил в себе злость, которая снова черной бурей поднялась в груди, и поприветствовал куривших.
— Приятной компании, мужики!
— С вами будет еще приятнее!
Начиная с Оразхана все поздоровались с ним за руку, но довольно сдержанно, и, не зная, как себя вести, приумолкли.
— Итак, что дальше? — спросил один из компании.
— А дальше...— сказал Оразхан и продолжил свои байки.
Омар, стоя возле них, почувствовал себя лишним. Анекдот, начала которого не слышал, он не понял и, когда все засмеялись, промолчал.
— Ну, мужики, перекур окончен, расходитесь по своим местам! — распорядился Оразхан и только после этого повернулся к Омару. Тот прочел в его взгляде вопрос: а вы еще здесь? — Омар...— Он не договорил, на секунду задумался и продолжал: — Омеке, мне известно дело, по которому вы пришли. Только что звонил Аблез Кенжеевич. Я сегодня издам приказ. Если пожелаете, то послезавтра можете выйти на работу. Без десяти восемь приходите прямо ко мне.
Этими словами Оразхан дал понять, что разговор окончен, и, кивнув головой, шаром покатился в сторону конторы. Омар еще раз проглотил обиду.
Одно наслаивалось на другое, как тучи над Ушконуром Омар уже сердился не только на все человечество, но и казнил себя: неужели за семь лет работы он не накопил себе авторитета на семь дней?! Как шуба, сшитая неумехой женщиной, авторитет расползся по швам. Совсем не научился разбираться в людях. Для кого же он старался? Для себя, что ли, если не удосужился изучить души людей? Нет, кажется, все это не так. Я думал о людях, но вдали от них. Вот еще одно важное открытие, дорогой Омар!
Так размышляя, он и не заметил, что очутился возле своего дома. Подобно лисе, подстерегающей мышь у норы, в сторонке стоял тоненький Кашафов. Омару стало неприятно.
— Я ожидаю вас, Омар Балапанович! — сказал следователь.
— А в чем дело, Арыстан?
— У меня есть разговор к вам, ага.
— Тогда зайдемте в дом...
— Это невозможно, ага, пойдемте ко мне, нужно официально...
— Это что, арест?
— Нет, ага! Да упаси вас бог от такой напасти! Просто будет официальный разговор.
— Ну, раз официальный, то ладно. Пошли! Лишь бы ты после разговора меня на ключ не запер.— Омар шутил, но сам чувствовал, что шутил неудачно.
По дороге они не сказали друг другу ни слова. Этот поход через всю улицу показался Омару ходьбой под конвоем, и Арыстану казалось, что он конвоирует, и даже когда они вошли в маленький кабинет Кашафова, это ощущение не рассеялось. Кашафов не спешил, он удобно расположился на стуле, вытащил «дело», перелистал его и только тогда предложил сесть Омару. Омар присел. Кашафов не торопился. Он рассматривал бумаги, на некоторых задерживался подолгу, задумывался, откладывал в сторону. Потом взглянул на Омара пристальным взглядом, побарабанил по столу пальцами с выпирающими суставами и сказал:
— Ага... Но если официально... Товарищ Берденов... Видите, сколько бумаг, как распухло ваше «дело»?..
«И у этого дохляка начала вырастать грива, как у Аблеза... Через пару лет он может превратиться в одичавшего жеребца, которого уже не потреплешь по холке... Очень на то похоже. Интересно, как у него обстоят дела на, приусадебном участке, где он сажает картошку? Помнится, он хвастался, что второй год собирает урожай и не тратится на овощи...» Омару из озорства захотелось задать вопрос про картошку, его так и подмывало, но он сдержался.
— Э, милый Арыстан! Много бумаг! А при чем здесь я? Ваше право решать мою судьбу, вот и решайте.
— В том-то и дело, что, как оказалось, мы не имеем на это достаточных оснований,— явно с сожалением сказал Кашафов.
«Э, друг мой ласковый, вот я тебя и поймал в капкан! Сожалеешь, мальчик мой, что против меня нет никаких улик, сожалеешь. А ведь как тебе хочется упечь меня! «Он брюнет и синеглазый»,— почему-то пришла на ум строчка из какого-то стиха. Омар улыбнулся, ему стало смешно, и, чтобы подавить смех, стал говорить покровительственным тоном, как старший:
— Да, сочувствую тебе... Больше двух месяцев прошло, а следствие — ни с места. Ни туда ни сюда...
Это была почти точная цитата из стихотворения Абая, но Кашафов этого даже не подозревал:
— Да что уж говорить, ага! — Следователь с трудом подавлял в себе желание называть Омара официально — товарищ Берденов. Он стал говорить, точно жалуясь: — Стоит чуть не угодить начальству, тут же тычут в глаза этим нераскрытым делом. И приходится помалкивать. А что скажешь? А во всем виноват лесник Терентий. Если бы он не освежевал медведя да, по непонятной причине, не бросил бы мясо в реку...
— Да если бы мясо не съели рыбы! — подхватил Омар.
— Все шутите, ага...— обиделся Кашафов и продолжал размышлять: — Четыре раза я ездил на место происшествия, но так и не нашел пулю, которая попала в мальчика. Ездил дважды с солдатами, с миноискателями... Нету! Иногда думаю, может, она осталась в голове мальчика? Но ведь экспертиза этого не показала... Пуля вышла со стороны затылка. А может, пока тащили тело к вертолету и с вертолета... Самое правильное было бы оставить труп на месте и вызвать соответствующие службы, а вы взяли да и увезли!
— Наверное, с непривычки. Я ведь редко убиваю людей.
— Перестаньте, ага, так шутить! — испугался Кашафов.— Прошу вас, не произносите в моем присутствии таких слов!
— Иначе ты посчитаешь это признанием и посадишь?
Кашафов простодушно ответил:
— Не-е-ет, ага! К сожалению, нет такого закона... То, что виновный сам признал свою вину, еще ни о чем не говорит, нужны доказательства. Обвиняемый должен доказать свою вину, а не просто заявить о ней...
— Да, Кашафов, сложное у тебя положение...
— Сложное, ага. Пока закона нет задерживать, основываясь только на признании...
Омара стал раздражать Кашафов, примитивность, убогость следователя больше не забавляла его. Как может такой человек работать на месте, где нужно быть тонким психологом? Да он к тому же до сих пор робеет передо мной, как перед бывшим начальством! А если вместо меня под следствием находился бы другой, самый обыкновенный человек? Как бы разговаривал с ним Кашафов? О, наверное, он показал бы свой характер... Такие как перевертыши: быстро меняют лицо. И я хорош! Когда его предложили на следственную работу, я просто кивнул. Вот теперь и пожинаю плоды своей деятельности, ем плов, который сам заварил. Так мне и надо!
— Ты уж, милый («Почему я называю его милым? Он меня младше лет на пять, на шесть, не больше!»)... занимаешься этим делом около трех месяцев. За это время ты хоть раз задумался, как и почему убитый мальчик и его товарищ оказались в тех местах? Приходила такая мысль тебе в голову?
— Не раз приходила, ага!
«Врет!»
— Тогда объясни, почему мальчики там оказались.
— Да кто ж их знает...
Омару захотелось вскочить и треснуть кулаком по столу, но он привык владеть своими чувствами, и на его лице не дрогнул ни один мускул. Даже наоборот: не желая смущать следователя, отвернулся к окну, зная, насколько остер и проницателен его взгляд.
Так и не поняв, чем был продиктован этот «официальный» вызов, он все же пришел к заключению, что на Кашафова кто-то давит. Ведь если эти вызовы ничего не дают, все же действуют на нервы и основательно изматывают вызываемого. А иначе к чему вся эта говорильня? Ничего существенного Кашафов не сказал, ничего конкретного не спросил.
Когда он, злой и огорченный, вернулся домой, Сауле и Зауреш лежали на разных диванах и горько рыдали. Он стал настойчиво их расспрашивать и наконец узнал причину. Оказывается, пока его и Сауле не было дома, приходил какой-то «толстый дяденька» и просил передать отцу с матерью, чтобы они немедленно освобождали, квартиру. Отцу, мол, теперь эта квартира не положена. Нужно переезжать в другую. Хоть Омар и рассмеялся деланно, зная, что никто и никогда не выселит его из этой квартиры, если только он сам не пожелает, все же то, что незримые недруги стали применять такие недозволенные методы, выживая его из Ортаса, неприятно поразило его. Кровь застучала в висках. Он ушел в свой кабинет.
— До чего мы дожили!—успела выкрикнуть ему вслед Сауле.
Слышать это было невыносимо. Он прислонился разгоряченным лбом к холодному кафелю, постоял немного,
а потом несколько раз с силой ударил кулаком по стене.
И все же эту ночь он спал мертвецким сном; как только затрезвонил будильник, он вскочил с постели, распахнул обе створки окна настежь; небесный простор сиял в утренних ярких лучах солнца, тучи в душе тоже развеялись.
Единственный способ разбудить скованные сном мышцы— это движение. В утренней зарядке Омара нет особой системы. Приседает, наклоняется (вперед, желая дать нагрузку мышцам, вытягивает вверх руки, сцепив пальцы, чтобы размялась поясница, напрягая позвоночник; вращает головой — мышцы шеи тоже требуют разминки, ложится на спину и начинает делать ногами движения велосипедиста. Словом, выполняет упражнения, какие на ум взбредут. Затем умывается, растирает спину жестким полотенцем, пальцами массирует десны, потому что свято верит в целебное свойство «яда» кожи рук, бреется только опасной бритвой, потому что уверен, что у крепкой стали тоже есть свой целебный яд, предохраняющий от болячек на лице; семье, которая в это время еще спит, готовит чай, ничего оскорбительного для мужчины он в этом не видит. Сегодня Омар спустится в шахту, станет рядовым инженером, но Сауле об этом он не скажет, понимает, что незачем. Судьбу, которую выбрал он, едва ли одобрит его жена.
Все прошло так, как было задумано: попили чаю, но его мучило то, что он не мог выбрать костюма попроще. Перебирая одежду в шкафу, сердился: кто это придумал, чтобы инженер одевался на работу бог знает как. Махнул рукой — надел светло-серый костюм, красную сорочку, нацепил бордовый галстук — шик! Когда на остановке на него стали обращать внимание, он пошел пешком.
По сложившейся годами привычке, он обращал внимание на дома, дворы, детские площадки, на арыки, на зеленые насаждения и думал: надо бы вот здесь подправить, а это выстроить заново! Поймав себя на подобной мысли, он засмеялся: рядовой инженер не должен задумываться, как лучше благоустроить дворы. Зачем собаке железо? Надо жить не мудрствуя лукаво, выращивать картошку на своем участке и довольствоваться богатыми урожаями. Времени у Омара впереди много. Оразхан сказал, что ждет его без десяти восемь. Омар свернул в городской парки пошел тенистой аллеей. Прекрасная, прямая аллея! По утрам, когда здесь никого нет, можно делать пробежку. Русские говорят: не так страшен черт, как его малюют. Почему, Омар, ты так переживал, что перестал быть мэром города? Ведь тогда постоянно казалось, что вот-вот на тебя обрушатся все семь небесных сводов, а теперь куда как просто и легко! Придешь, тебе выделят участок, и будешь себе копать картошку. Ни ответственности особой, ни неприятностей.
Без десяти восемь Омар вошел в кабинет Оразхана. Начальник шахты, видимо, только что провел планерку с начальниками участков, но человека три-четыре, в их числе главный инженер и председатель месткома, еще не ушли.
Его приветствие присутствующие в комнате восприняли так же, как и вчера: поглядывая на дирижерскую палочку Оразхана. Тот не смог скрыть недовольства в голосе при виде нарядного костюма Омара:
— Вы пойдите... переоденьтесь и возвращайтесь сюда...
«Пойдите... переоденьтесь» — это было понятно. Омар спустился вниз, в раздевалку. У той же давнишней нестареющей тети Кати подобрал себе спецовку по размеру, переоделся, поднялся наверх. В кабинете теперь были только Иван Иванович Изотов и Оразхан. Изотов, по виду, был сконфужен. Как нашкодивший мальчишка, не мог поднять на Омара глаз.
— Ну, Иван Иванович, вам ясна задача? — уточнил Оразхан.
Обычно словоохотливый, Изотов не ответил ни да ни нет.
— Омеке, вы идите с Иваном, он отведет вас на ваш участок.
Изотов шел молча, Омар молча следовал за ним. Они спустились в шахту. Хозяином шестого этажа восьмиэтажной шахты является Изотов. Туда они и добираются. Изотов молчит, лишь украдкой поглядывая время от времени на Омара, что-то, видимо, хочет сказать, однако не решается. Долго идут вдоль длинного штрека, но еще никто не вымолвил ни слова. Когда вошли в полутемную нишу, старик резко остановился. Омар решил, что с ним что-то случилось; старик был взволнован, в голосе слышалась легкая дрожь.
— Омарчик, подойди ближе...
Омар подошел. Иван Иванович, приподнявшись на носках, обнял за шею ничего не понимающего Омара.
— Прости меня, дорогой...
Что-то кольнуло в сердце Омара, спазма перехватила горло, но он быстро справился с волнением:
— О чем вы, Иван Иванович?
— Ты скоро поймешь, прости, пожалуйста... Мы протестовали— он не согласился. А как Жексен буйствовал! Ничего не помогло...
И сразу же после этих слов впереди показался Жексен,
— Ассаломалейкум, агатай! — Жексен подошел вразвалку и протянул к Омару обе руки, но, посчитав, что этого недостаточно, осторожно прижал к груди.
Когда они подошли к «царству» Жексена, Иван Иванович, сильно волнуясь, объяснил:
— Ну вот, дорогой Омар... Это твое рабочее место. Ты — помощник Жексена. Решили один из пультов, которыми он управляет, передать тебе. Не вини... Это, наверно, временно. Когда нам сказали, что ты сам согласился, мы не стали больше протестовать.
В голове Омара прозвучал болезненный звон, и длинный штрек, в котором они стояли, несколько раз перевернулся, извиваясь как змея, голова которой придавлена чьим-то башмаком. Но выдержка... Его благословенная выдержка!
Он сухо сказал:
— Да, действительно, я сам сюда попросился. Решил все начать сначала. Так для меня лучше.
Обманули, собаки! Теперь понятно, почему Оразхан прятал глаза. Трусил сказать мне об этом. Вот тебе и картошка с участка! Как ни противно, но выхода нет: сдаваться нельзя, нужно соглашаться. Да, ничего не остается делать, кроме как согласиться. Изобретенная им же двойная дробилка, воспитанный им самим передовой рабочий Жексен, рассвет, закат, единый ритм, размеренные движения — как все прекрасно! Живи — не хочу!
Жексен хлопочет возле него, суетится:
— На главный пульт вы становитесь, Омеке!
Омар не соглашается; только усмехается про себя: поживем — увидим.
Во время обеденного перерыва он не смог пойти в столовую: не позволило самолюбие. Пусть сначала люди узнают, попривыкнут, посмотрят на него, одетого в спецовку, а уж тогда можно появиться и в столовой. Жексен его понял без слов, принес из столовки еду, а после обеда повторилось то же самое: грохочущий стальной агрегат, трясущаяся, как больная малярией, дробилка, хлопочущий возле него Жексен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55