В такие минуты из юрты выглядывает Кошекбай и кричит: «Эгей! Ну что не успокоишься никак, гулена?» Черная кобыла все же уходит в сторону от табуна; оказывается, она стремилась к поджарому, вороному, как сама, скакуну, который пасся среди рыжих кобыл. Наконец они встретились, заржали, приветствуя друг друга, и стали ласково касаться один другого своими боками. Но уже близок драконий рев, к ним мчится огромный гнедой. Черный стройный скакун бросается на него, кони поднимаются на дыбы, грызутся, показывая пасти, похожие на ковши экскаваторов, повернувшись задами, колотят друг друга копытами; оба задыхаются, устали, но не сдаются: им обоим черная кобылица кажется олицетворением самой жизни, ради нее они готовы на любые жертвы.
— Наделала делов эта гулена! — говорит Кошекбай, он прискакал к месту сражения и разогнал жеребцов. Черную кобылу Кошекбай стеганул куруком и тоже отвел в сторону. Сейчас кони будут терпеть, вести себя тихо, думает Аспанбай, а ночью опять начнут биться, бедняжки.
Ночь пришла темная: не было в ней звуков, кроме журчания текущей по камням реки, ржания лошадей да ленивого лая аульных собак, не было огней, кроме тусклых огоньков, зажженных в ауле. Аспанбай нашел себе постель на гладком камне, под голову положил другой камень — подушку, лег на спину и понесся к своим звездам. Для некоторых людей звезды — просто рассеянные по небу белые горошины, а на самом деле это не так. У каждой звезды, свое окружение, свой косяк, у каждого косяка свой вождь. Звезды не делятся, как кони, на табуны, сини все вместе движутся в одном направлении. Аспанбай умеет это определять.
Так он лежал на спине и начал было дремать, но вдруг вздрогнул от неожиданности, открыл глаза: осколок луны поднялся выше, кругом было светло как днем, улеглись женщины, погасли огни, погасло все; словно мираж, виднелись очертания белых юрт. Из юрты Кошекбая кто-то вышел и направился к озеру, Аспанбай узнал его; это был человек, спустившийся с неба. Пиджак он накинул на плечи, и в глаза бросалось белое пятно его рубашки...
Человек подошел к берегу, постоял немного, потом нагнулся, зачерпнул ладонями воду, прижал их к лицу, негромко кашлянул и застыл, глядя на черную гладь воды. Из юрты, что стояла рядом с юртой Кошекбая, торопливо вышла женщина; Аспанбай узнал и ее, давеча у нее были распущены волосы; она быстрым шагом приближалась к озеру. Человек с неба повернулся, посмотрел в ее сторону, пошел навстречу. Мужчина и женщина встретились, бросились друг к другу в объятия...
Сердце Аспанбая громко заколотилось, казалось, этот стук слышит и молчаливое озеро Самар, и поросшие лесом таинственные горы, и красные плоские скалы вдали; у него зазвенело в ушах, лежащая перед Аспанбаем равнина начала двигаться и удаляться, пальцы онемели, распухли— каждый стал как бревно. Аспанбай понимал, что необходимо выйти из этого состояния, только нужно больно, не жалея, ущипнуть себя, тогда сердце успокоится, предметы займут свои места, перестанут неметь руки и ноги. Осколок луны вдруг ярко, словно ракета, осветил соединившиеся тела. Аспанбай близко, как в бинокль, увидел черные волосы, белую шею женщины...
Через некоторое время прекратится сердцебиение, пройдет звон в ушах, все придет в норму: Аспанбай ждал этого момента.
После полуночи озеро Самар разбушевалось, озеру некому отдавать свою ярость, не впадают в него реки и ручьи, оно стоячее, словно дикий зверь взаперти; озеро гудело и гремело, жаловалось и угрожало, и успокоилось лишь к утру. Ущербная луна тоже не желала смотреться в его разбитое зеркало, она косо поднялась и, кособокая, перевалила через гору. Большой Ирелен тоже обиделся, словно пришелец на дальнюю неприветливую родню, он пробурчал обиды и пошел дальше своей дорогой.
На рассвете жайляу похоже на огромное гнездо, с которого только что слетела сказочная птица, то тут, то там белели оставленные ею яйца — юрты скотоводов. Повесив голову, опустив уши, как осел святого Кожи, понуро стоял на берегу, точно стесняясь нарушить картину вечности, представитель современности — вертолет; вороной стройный жеребец и сердитый гнедой беспрестанно грызлись, покрывая своим ржанием холмы и предгорья, беспрестанно звенели серебряные колокольцы жизни...
В юрте Кошекбая два человека всю ночь не сомкнули глаз: один из них — Мамыржан, он все знал, все чувствовал, он ворочался на кошме и рассуждал про себя о неверности женской натуры; другой — Муса; он смотрел сквозь сундук — верхнее отверстие юрты — на синее небо и пытался постигнуть тайны многих явлений жизни, он мучился, думая о будущем своей дочери, но лежал тихо, не решаясь громко вздохнуть; когда озеро Самар успокоилось, Муса тоже пришел к определенному решению.
К первой дойке в ауле проснулись все: те, у кого были овцы, уже отправляли их на выпас, табунщики пригоняли лошадей из ночного, гости, покашливая, вышли из юрт и отправились за аул. Улмекен, лежа под одеялом, только что успев согреть постель, услышала жесткий голос отца:
— Олег! Эй, Олег, заводи машину! Улмекен, дочка, выйди-ка сюда!
Улмекен выскользнула из-под одеяла и вышла из юрты. У входа стоял отец, веки припухли, брови нахмурены.
— Дочь моя, возвращайся в Ортас! — сказал он мягко.— Сороковины я проведу сам, поезжай сейчас же...
Улмекен поняла; она быстро собралась, села в машину и уехала, никто так и не знал, куда она подевалась.
Весь длинный путь, кажется, ни о чем не думала, рассеянно сидела, не меняя позы; два раза ее взгляд упал на свое отражение в зеркальце, висящем перед шофером; она заметила, что под горячими глазами появились глубокие тени, щеки втянулись, побледнели; это удивило ее. В полдень прибыли в город; Улмекен отправилась домой, обошла все четыре комнаты; она знала, что дом пуст, однако внимательно осмотрела каждый уголок. Чистые, ледяные комнаты не изменились, но что-то отдаленное, совсем уж чужое появилось в них... В баре всегда стояли разные напитки, Улмекен открыла дверцу, чуть помедлила, а потом налила себе в рюмку коньяку и выпила; она сама удивилась этому поступку. Раньше Улмекен не пила не только в одиночку, но даже на праздниках и вечеринках не прикасалась к вину. Она подошла к телефону, сняла трубку, набрала служебный номер Досыма. Ответила девушка-секретарь, которая, как всегда, безошибочно узнала ее голос.
— Соединить вас, апай? — звонко спросила она.
— Соедини.
Досьш нетерпеливо кричал в трубку «алло, алло», Улмекен сидела молча, через некоторое время подала голос:
— Алло, это я.
— Уже приехала?
— Приехала.
— А что так быстро? Все вернулись, что ли?
— Нет, только я.
— Заболела?
— Нет, отец разрешил.
— А как же поминки?
— Завтра будут...
— Е-е-е...
— Приедешь обедать?
— Приеду.
Еще перед отъездом Улмекен наварила мяса и положила в холодильник; мясо сохранилось, лежало нетронутым. Налеплю все-таки пельменей, подумала Улмекен. Она так и сделала, потом поставила чайник на плиту. «Интересно, где сейчас Разия?»
Улмекен бесцельно побродила по комнатам, подошла к трюмо, увидела себя в зеркале в полный рост. На белой кофточке осталось зеленое пятно, она чуть-чуть улыбнулась, открыла шкаф, стала думать, что надеть; Улмекен выбирала долго, наконец остановилась на платье с матросским воротником, которое купил ей отец еще до замужества. Она надела его и осталась довольна собой, однако, походив по квартире еще немного, вернулась к шкафу, достала короткое желтое платье с поясом, который красиво подчеркивал ее талию, переоделась и села в кресло; поглядывая на телефон. Скоро вернется с работы Досым.
Тяжело ступая, заставляя половицы жалобно стонать, муж пришел в гостиную и расположился на диване.
— Ты пробыла там меньше, чем на дорогу потратила...
— Комары заели.
— То-то, смотрю, осунулась...
— Наверно, с дороги.
— Наверно...
Они пообедали молча. Улмекен, сидя за столом, внимательно рассматривала мужа.
— Что ты смотришь на меня? Раньше не видела?
Улмекен стало смешно, она сдержала смех, но все же у
нее вырвался звук, похожий на ироничный смешок.
— Почему ты смеешься?
— А что, нельзя?
— Но что тебя рассмешило?
— Так, вспомнила один анекдот, мне Разия рассказала.
Досым привык полчасика подремать после обеда, сегодня он не нарушил своего обычая, отдохнул, поспал и только потом уехал на службу.
А Улмекен опять бесцельно бродила по своему огромному дому, от скуки позвонила Разии.
— Ты все твердила: Али, Али. Ну, видела я твоего Али.
— А он что там делает?
— Дом, кажется, строит.
— Дом строит? Ха-ха!
— Говорит, что останется в ауле насовсем... Но народу, знаешь ли, много было, я так и не смогла с ним поговорить нормально.
— Если бы я знала, что он там! Письмо бы написала... Или бы сама с тобой поехала... Хороший он человек... наш Али...
—: Как это «наш»?
— Захочу, чтобы был наш, и будет!
Так они болтали довольно долго, ни о чем; слово цеплялось за слово, начали с Али, перешли на бывшего мужа Разии, и так — до всемирного потопа. Повесив трубку, Улмекен опять бродила по дому, в шкафу обнаружила свои альбомы со школьными фотографиями, долго рассматривала их, это ее немного развлекло, а когда время перевалило за шесть вечера, вернулся с работы Досым. Они опять сели за стол, поужинали, посмотрели концерт по программе «Орбита», а потом легли в постель. Кажется, никакие мысли не угнетали Улмекен, свет был погашен, она уже слышала привычное посапывание Досыма, но вдруг он пробормотал «Уля» и, пыхтя, навис над ней. Улмекен завизжала, начала, царапать лицо мужа, пытаясь вырваться.
— А-а-а! — кричала она.— Не-ет! Нет! Нет!
— Ты что, с ума сошла?
Досым зажег свет и увидел свою жену, которая забилась в угол кровати и тяжело дышала, глаза ее были полны ужаса, волосы торчали в разные стороны.
— Что с тобой? Ты сумасшедшая?
— Нет, нет, нет!
Досым хлопнул дверью и ушел в кабинет. На следующий день он на службу не пошел: все лицо было в царапинах.
Как будто все сговорились, никто не искал Улмекен, никто не спросил у Мусы, где его дочь, словно ее и не было вовсе на этом свете, словно она не сидела вместе со всеми в юрте Кошекбая. Омар обрадовался, что она исчезла, и вздохнул с облегчением. Опять попили чаю, поели куырдак и, разговаривая на ходу, вышли из юрты; Муса, называя Омара младшим братом, чуть ли не сыном, сумел выпросить у него вертолет, погрузил на него трех баранов и был таков, дернув в сторону Тоскея. Вот жизнь пошла, удивлялись аулчане, видали мы, как выпрашивали подводы, коней, даже машины, но чтобы одалживали вертолеты и в них возили баранов — это мы видим впервые!..
Омар, Али и Мамыржан попрощались с гостеприимным аулом табунщиков и направились к дому лесника Терентия, расположенному на нижнем берегу озера. Пошли пешком, «чтобы разошлась кровь». Аспанбай упросил дядю Али взять его с собой. Всю дорогу Омар пребывал в чудесном расположении духа, чуть ли не пел, рассказывая о рыбе, что водится в здешних водах, о зверях, что бегают в здешних лесах. Оказывается, Омар, когда говорит об охоте и рыбалке, очень уж распаляется; Али даже подумал: а не болтун ли ты, братец? Али, когда рассказывал сам, то, по его мнению, делал это хорошо — ярко, сжато, интересно, слушать же других у него не хватало терпения.
Терентий был громоздким мужчиной с густой бородой до пупка; все лицо, за исключением, конечно, глаз и узкой полоски лба, было покрыто шерстью, голова продолговатая, лицо вытянутое, точно лошадиная морда. Терентий, хоть и был кержаком, среди казахов имел много тамыров — близких друзей, почти названых братьев, словом, стал среди них своим человеком. Вчера вечером из Тоскея к нему приехал объездчик, Скупой Самурат; на его под- Воде лежала обмотанная веревкой огромная свинья.
— Эй, Терентий, привет вам от нас! —улыбался Скупой Самурат, стоя возле своей телеги.
— Добро пожаловать! О, а что это ты? В капыра превратился?
-— Видишь, какую свинью купил у тоскейского Конкабая за сто пятьдесят рублей.
— С ума сошел!
— Дорого, что ли?
— Да не дорого, а свинья-то с двухгодовалого жерёбенка! Зачем она тебе, мусульманину?
— Мее-то она, конечно, не нужна. Это я тебе привез.
— Ну да! Не шути. Если ты Самурат, то ведь Скупой Самурат, как это ты мне отдашь такую свинью за сто пятьдесят рублей? Ты что, хочешь мне ее подарить?
— А что тут особенного? Разве мы с тобой не давнишние тамыры?
— Ох, боюсь, ты у меня что-то хочешь вырвать взамен этой свиньи!
— Бог все видит! Боже упаси! Ничего просить не буду, давай снимем ее с подводы, бери за сто пятьдесят целковых!
Терентий стоял как вкопанный, не зная, верить или нет, но, кажется, Самурат не шутит.
— Бери, бери и даже не думай! Снимай с подводы, заводи в сарай, тебе будет легче разговаривать!
— А ты-то зачем бедняжку так запугал?
— А собака ее поймет! Никак не мог успокоить, все вырывалась из рук, видно, чует, что я правоверный мусульманин, и не подчиняется мне!
Терентий загнал свинью в сарай, подозвал свою толстую старуху и сказал:
— Вот, гляди-ка, нам с тобой подарок. Никак от Самурата этого не ожидал.— И удивленно покачал головой.
Самурат тоже был человеком довольно громоздким; когда он хрипло засмеялся, его толстое брюхо заколыхалось.
— Бери, бери. Выпьем сейчас за упокой души моего брата Ахана. Был бы он жив, сейчас бы порадовался за нас, посмотрел бы...
— Да, сам господь бог разлучил вас, люди не смогли бы разлучить. Твой Ахан был настоящий мужчина, первый среди шонмурунцев. Ну, входи в дом, эй, баба, неси огурцы, капусту, тащи самогон!
Толстая старуха растерялась, всполошилась:
— Эти же басурманы не пьют самогон. У нас есть две бутылки магазинной водки, может, принести?
— Совсем отлично, тащи водку. Водку пусть гости пьют, а я уж свою любимую, привычную пить буду.
Вместе с Самуратом приехал молодой парень. На него Терентий обратил внимание, только когда садились за стол.
— Это кто? — спросил он, ткнув в парня пальцем.
— Это мой сын, похож на Ахана как две капли воды, правда? Записал я его на имя Ахана, потому что у брата детей не было. Знакомьтесь, этого молодого человека зовут Ахаиов Жалгас.
И тут они начали пить. И сидя пили, потом прилегли, лежа пили, не сдавались. Потом вышли на воздух, подышали, вернулись и снова пили; Терентий знает, что Самурат приехал неспроста, поэтому не позволяет себе пьянеть, хочет напоить Самурата. Самурат тоже себе на уме, хочет, чтобы его друг захмелел побыстрее.
— Ну за тебя! — Ну за тебя!
— Ну за Ахана! — Ну за Ахана!
— Ну за твою старуху! — Ну за мою старуху!
— Ну, просто так еще по одной! — Ну, просто так еще по одной!
Тут Терентий подозвал Жалгаса:
— Мы с братом Самурата Аханом были друзья, да еще какие! Рассказывал тебе отец или не рассказывал?
— Рассказывал!
— Не думаю, чтобы он мог что-нибудь рассказать толком. Оставь его с его толстым пузом... Мы с Аханом всегда были вместе, и на войне тоже... Говорил ли тебе об этом твой толстопузый отец, что мой Ахан подставил свою грудь под пулю, которая летела, чтобы убить меня?! Я, ротозей, вышел из блиндажа и стоял во весь рост. Кто знал, что враг сидит в ближайшем лесу? А один из них целился в меня, это заметил Ахан. «Терентий, назад!» — только и успел крикнуть, а сам... меня... собаку... меня загородил, жизнь мне, псу, спас. Ахан мой, Ахан! — Терентий затрясся, заплакал, долго гладил Жалгаса по голове. Затем вытер глаза и сказал:—Вот так, друг мой, знай это.— И, налив Самурату и себе водки, спросил:—Сколько тебе лет?
— Двадцать два.
— Тьфу! А я-то думал, шестнадцать, семнадцать...
— Ему двадцать два, закончил высшее учебное заведение,— сказал Самурат,—в том-то и дело, что этот сукин сын закончил учебу!
— Что ты ругаешься? Разве за это детей ругают? — удивился Терентий.
Как будто только этого момента и ждал Самурат, так изменился в лице. Он, покачиваясь, встал со своего места, шатаясь, дошел до дверей, взял лежавшую у порога камчу и Протянул Терентию:
— На, бей этого сукина сына камчой! Бей — не жалей!
— Вот тебе раз! За что же я его должен бить?
— Я сказал, бей, значит, бей, не спрашивай.
Терентий захохотал во все горло.
— Сын же твой, сам и бей!
— Я уже бил, теперь ты бей!
Жалгас, подставив спину, покорно ждет, как будто знает, в чем дело, будто по дороге отец с сыном сговорились.
— Скажи причину, если надо, то и побью,— насторожился Терентий.
— Сколько раз я твердил этому сукину сыну: бросай ты свой дурацкий факультет, переходи на ветеринарный. Нет, говорит, хочу быть лесником! Разве они нас слушаются! Разве согласятся с нами! А теперь вот что хочешь с ним, то и делай!
Терентий встал с табурета и зашагал по комнате, под его кирзовыми сапогами прогибался хребет деревянного пола, с каждым шагом все сильнее стонали и кричали половицы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55