Может, самому подойти и попытаться урезонить их? А вдруг они шум поднимут? Люди проснутся... Но не выходить же в тамбур для разговора. Конечно, они этого только и ждут. Это уж точно.
Костя притворяется, что читает книгу, но самочувствие его понятно. Три часа ночи, певцы ложиться не собираются, то выходят в тамбур, то возвращаются в вагон. Особенно возбужден тот, с белесыми волосами. Нечесаная голова, подслеповатые глаза, остренький, морковкой, нос. «Он же не на меня злится, а на свою судьбу урода, потому, наверно, и пьет, потому и тянется к плохохму, комплексует...»
Четвертый час, дело идет к утру. Непохоже, чтобы певцы собирались на покой. А может, от страха глаза велики? Может, они сами их с Костей опасаются? Все же на
верняка у них куриные мозги. «Попытаюсь оригинальным способом утихомирить их...»
В Ортасе жил заядлый шахматист по фамилии Глоз- ман. Люди про него говорили, что он из шахматных фигур вытапливает жир. Всех, кто считал себя шахматистом, он обыгрывал запросто. Лет десять он был бессменным чемпионом города. Этот самый Глозман опасался встретиться с Омаром за шахматной доской. И вот почему. В первые же две партии Омар разгадал причину его успеха: Глозман отлично знал теорию, все комбинации и по первому же ходу противника догадывался, какую систему игры он выбрал. Поняв это, Омар стал делать внешне бессистемные ходы, не сообразуясь с теорией. А Глозман стал искать логику в его сумбурной игре и до того запутывался, перебирая в уме все стили и системы, которые знал, что начинал походить на сошедший с рельсов поезд.
Против Белесого Омар решил использовать эту свою хитрость. Когда тот в очередной раз вернулся из тамбура, Омар, как отец сына, поманил его к себе пальцем. Белесый, точно загипнотизированный, смотрел на Омара, но не подходил. Тогда Омар снова поманил его, и хотя тот еще не решил, идти или нет, ноги его сами двинулись в сторону Омара. Когда Белесый подошел совсем близко, Омар кивком головы дал знак нагнуться. Белесый нагнулся, но услышать — ничего не услышал. Омар молчал. Этого Белесый никак не ожидал.
— Что скажете, товарищ...— начал он не то растерянно, не то иронично.
— Не товарищ! — перебил его Омар твердо.— А — гражданин начальник! Понял?
Что значит «гражданин начальник», Белесому не нужно было объяснять. Он круто повернулся и ушел, пошептался с собутыльниками, и они стали мирно располагаться по своим полкам. Хоть Омар и урезонил Белесого таким образом, самому перед собой было неловко.
К этому времени уже обозначился розовым пятном рассвет.
Сон как рукой сняло. Но после восхода солнца он, оказывается, задремал и проснулся в испуге. Испугался Омар тишины: поезд стоял в степи. Сначала с плачем проснулись дети, затем, ворча и ругаясь, проснулись матери, а когда уж был нарушен- покой матерей — и отцам не довелось разлеживаться. Началось хлопанье дверей. Накинув
на голые плечи белые полотенца, теперь и полусонные мужчины стали выстраиваться в коридоре у дверей умывальника. Начался еще один хлопотливый день. В мгновение ока вагон превратился в столовую, потянулись к титану за кипятком, стали раскрывать сумки и сетки с продуктами. Почти до самого полудня колом стоял запах колбасы и сыра.
В полдень поднялись певцы. Белесый, продрав глаза, выбежал из вагона; вернулся довольный, улыбающийся, с полной сеткой винных бутылок. «При такой диете недолго же этот бедняга протянет!» — предрек Омар, глядя на него. Увы, так оно и случилось!
Поезд еле тащился. Они больше стояли, чем ехали. Только в Сарыозеке проторчали битый час. В Сарыозеке же и случилась трагедия. Лишь поезд тронулся, раздался душераздирающий женский крик; поезд, звякнув, остановился. С грохотом попадала со столиков посуда, полетел с полок багаж, одновременно послышался испуганный возглас:
— Ой! Человека раздавило!
— Где?!
— Кого?
Все бросились наружу. Крикнувшая с визгом и сорвавшая тормоз оказалась толстая проводница этого несчастного шестнадцатого вагона. Костя тоже выскочил, но быстро вернулся.
— Парня какого-то переехало пополам... Взгляни в окно... Лежит прямо напротив нас...
Омар подошел к окну и увидел, что два милиционера тащат окровавленного, раздавленного человека с раскинутыми руками. Омар узнал Белесого...
Потом уже стало известно: он выбежал из буфета, когда поезд тронулся, а когда догнал свой вагон, то, пожалев бутылки, которыми была занята одна рука, схватился за поручни только одной...
В Сарыозеке они еще задержались почти на час. Все были перепуганы и говорили только о случившемся, но жизнь движется по своим законам, и когда поезд наконец набрал скорость, на какую только был способен, разговоры о «бедном парне» понемножку стихли. Певцы все остались в Сарыозеке.
Опять начались качка, тряска, болтанка. Сколько ни старался, Омар не мог забыть о Белесом. Он мысленна нарисовал короткую жизнь этого несчастного: кто он,
как рос, в каких отношениях был с родителями, с друзьями. В конце он пришел к неожиданному выводу: его трагедия— в его внешнем безобразии. Наверно, поэтому он и был зол на жизнь, зол на свою судьбу, а значит, зол и на человека — вот где начало всех бед; и пьянство, и хулиганство начались, наверно, отсюда.
Алтай, Тарбагатай, Джунгар — три младших брата заботливо сопровождали выехавших из Сибири путников, а потом передали с рук на руки старшему брату Алатау. Когда вдали появился его величественный силуэт, пассажиры бросились к окнам:
— Посмотрите туда!
— Что там?
А старушка, сидевшая напротив Омара, удивленно воскликнула:
— Господи, что это за чудо!
Омар и сам не мог оторваться от окна. Он уже давно нетерпеливо ожидал появления Алатау. Сначала стала заметна большая черная туча. Судя по косой ее гриве, Омар понял, что над горами бушует мощный ливень. Через некоторое время туча раскололась надвое. Разделившись, одна половина помчалась на юго-восток, другая — на юго-запад; это напомнило Омару раздвигающийся бархатный, с густыми черными кистями, занавес. Чем шире раздвигался занавес, тем ярче были белые облака, горные вершины с голубыми шапками льдов — нетронутая, девственная природа, окрашенная в сине-зеленый тон. И вот в глубине сцены появилась как бы нарисованная талантливым художником замечательная картина, которая с каждым мгновением становилась все прекраснее. Спасибо! — произнес мысленно Омар. Очевидно, потому что он сам качался на полке, Алатау показался ему раскачивающимся, как в колыбели. Дорогой мой дядя Курман, наверно, впервые увидел горы, когда ехал на верблюде. Его музыка, посвященная Алатау, написана в ритме шагающего верблюда и наплывает как бы издалека. Занавес раздвигается все шире, а душа Омара все больше наполняется музыкой. Ближе, чем горы, блеснуло и зеркало Калчагайского моря. Удивительно, что море, казалось, кончается у самого подножия гор, у дальних берегов его поднимаются синие вершины, но Омар знал, что это в действительности не так.
В Алма-Ате Костя продал свои костюмы, рубашки и пришел без чемодана. Доволен:
— Умный ты мужик, Рома! Ух как легко я себя почувствовал!
Бородач и его попутчицы сошли в Алма-Ате. Косте и Омару досталось по отдельной полке, отчего они пришли в восторг. Почти три часа лежали растянувшись.
— Живем, Рома! — восклицал Костя.
Эту ночь Омар тоже провел без сна. Наверно, неладно будет, если я просплю родные места, где мне перерезали пуповину, думал он и не отрываясь смотрел в окно. Когда уставал, выходил в тамбур. Кольцеобразная зеленая гусеница, двигаясь своим медленным ходом, уже пробиралась среди густого соснового леса и, наконец, на третьи сутки, к вечеру, доползла до Ташкента. Поезд на Самарканд уходил в полночь, билеты они достали свободно.
— Ты поезжай в Сары-агач, а я посижу на вокзале, подожду поезда,— сказал Костя.
Омар не согласился, решил проводить Костю. Они наняли такси и почти два часа ездили по достопримечательным местам Ташкента, затем зашли в ресторан, набили животы шашлыком и виноградным вином. Слегка разгоряченный Костя, несмотря на свою грузность, танцевал лезгинку, чем привел в восторг Омара. Когда вернулись на вокзал, еще оставалось время до посадки. Уставшие от многолюдной толпы, они пошли в привокзальный сквер с ровно подстриженными кустами и уселись на длинной скамейке. Оказывается, сидеть вот так, молча, рядом с неразговорчивым соседом тоже доставляет удовольствие, подумал Омар. Посмотрел вверх и понял, что южное небо сильно отличается от северного. Звезды не такие большие и яркие, а мелкие, скученные, и ими усыпано все небо. Птичий — Млечный — Путь глядится четко прочерченной, как автотрасса, линией.
Омар лежал на спине, положив голову на колени Косте. Сквозь звездную высь смутно проглянуло лицо Улмекен. Он стал мысленно, словно настраивая изображение на телеэкране, то открывать, то закрывать глаза, вызывая в памяти дорогой облик. Наконец ему это удалось. Улмекен приблизилась и подмигнула. А когда тряхнула ниспадающими на плечи густыми волосами, лицо ее закрылось ими. Как бы дразня Омара, она еще раз тряхнула головой, блеснула пламенем черных очей и опять подморгнула. Теперь показалось, что он не лежит, растянувшись на скамейке, а плывет в лодке, напротив него— Улмекен, а на берегу — в полном разгаре свадьба Жексена...
Когда пришел в себя и открыл глаза, то увидел, что уже рассвело и небо горит пламенем. Испугался, вскочил на ноги.
— Костя!
Костя не спал, сидел все в том же положении.
— Костя! Ведь уже рассвело!
~ Да...
— А твой поезд?
— Давно ушел.
— А ты?
— Как видишь...
— Что случилось?
— Ты так хорошо спал. Жаль было будить.
— Вот те на!
— Завтра уеду. Надеюсь, Самарканд за это время не перекочует куда-нибудь в другое место...
Омар впервые внимательно вгляделся в лицо Кости: насколько он был грохмоздким, настолько детским было оно — пухлый рот, синие ясные глаза, маленький прямой нос — все напоминало мальчика-подростка, который добавляет себе несколько лет, желая казаться старше.
— Костя, сколько тебе лет?
— Да уж тридцать пять стукнуло!
— А детей сколько?
— Нету, к сожалению... Жена слишком располнела, жирная курица не несется...
Они посовещались и помчались в аэропорт. Самолет на Самарканд уже ожидал пассажиров на посадку.
— Ну, Костя, бывай здоров!
— Не хочется уезжать...
Омар не ответил. В горле будто застрял комок, он привлек к себе Костю и крепко обнял.
Самолет загудел, зажужжал, затем вразвалку, как мать-гусыня, двинулся с места, вышел на прямую, разбежавшись, легко взлетел.
Еще одна теплая звезда, удаляясь и удаляясь, исчезла...
Оказалось, что до санатория, куда он так стремился, не очень-то легко было добраться. Омар рвался всей душой, торопил дорогу, но, когда автобус въехал в Сары-агач, ему захотелось на этом же автобусе вернуться обратно. Сомнения переполнили его всего: что я здесь потерял? Зачем приехал? С чем предстану перед Улмекен, что ей скажу? Пришла на ум их последняя встреча. Ведь тогда при виде ее искаженного лица у него волосы поднялись дыбом, как у курицы перья при виде змеи. Не случится ли то же самое? Он, дрожащий от нетерпения, предстанет перед ней, а она снова набросится на него. О чем говорит мой приезд сюда? — пытался он все разложить по полочкам. Ведь что получается: какой-то человек приехал лечиться в санаторий со своей женой, а я приплелся вслед за ними, как бродячая собака.
Однако раздумывать было поздно. Автобус уже стоял на конечной остановке, и люди из него выходили. Сержант милиции, сидевший возле него и видевший, что Омар не двигается с места, удивленно спросил:
— Вы разве не выходите?
— Выхожу, выхожу!
Он спрыгнул на землю и остановился, растерянно озираясь. Куда теперь? Что делать? Объявился, будто меня сюда кто-то приглашал. Что за мальчишеская выходка!
В стороне от него стоял знакомый сержант и разговаривал с группой мужчин. Омар подошел к нему.
— Послушай, сосед,— сказал он с шутливыми интонациями в голосе,— до санатория далеко?
Худощавый молодой человек весело блеснул серыми глазами:
— Нет, сосед, недалеко. Подождите немного, вместе пойдем, я живу в той стороне.
Когда они пошли, он спросил:
— В автобусе вы такой мрачный сидели, может, что- нибудь болит?
— Да нет,—засмеялся Омар,— я просто волновался, что негде будет переночевать.
— Нашли о чем переживать! Разве когда приезжаешь к казахам, существует проблема ночлега? Пошли ко мне! Живите сколько хотите. Моя бабушка давно уже тоскует по гостям.
Оказалось, что его бабушка действительно тосковала по гостям. Как только они вошли во двор, Толбасы — так звали сержанта — крикнул:
— Аже! Ау, аже, где вы?!
Двор, куда попал Омар, просторный, в нем три дома, они скроены на один лад—крепкие, с высокими крышами, похоже, в них разместился весь клан, вся родня Толбасы, полно ребятишек. Толбасы, видимо, самый старший из нового поколения, да и зовут его подходяще: тол— в буквальном смысле домашнее животное, а басы — голова. Начало нового поколения.
Из дома, что стоит слева от ворот, вышла одетая как на большое торжество старуха — желтое атласное платье, зеленый бархатный камзол, на голове намотан кимешек.
— Толбасы, это ты? Чего кричишь?
— Принимай гостя, аже! Ты же мне все уши прожужжала, что гости наш двор забыли!
Старушка, и сама повеселев от приподнятого настроения внука, светло улыбнулась и ответила шутливо:
— Надеюсь, что гость не такой шалопай, как ты. Ну- ка, показывай его!
И тут Омар пожалел, что был одет легкомысленно. Однако бабушка никакого внимания на его джинсы и батник не обратила, а приветливо протянула обе руки:
— Ну, как тебя, мой хороший, зовут?
— Омар.
— Имя святого. Входи в мой дом, будь дорогим гостем.— И не удержалась, пошутила, глядя на джинсы:— Ты мне кажешься человеком солидным, не то что мой щенок.
Они на минутку зашли в дом, как того требует обычай, присели и тут же вышли во двор. В правом углу его между стволами яблонь сооружен настил с кисеей от комаров, постелена кошма, стеганое одеяло, разбросаны подушки. Как и предположил Омар, во дворе жило не одно семейство. Дома принадлежат трем родным братьям, Толбасы — первенец старшего из них. После захода солнца с хлопковых полей вернулась целая армия: отец, мать Толбасы, его дядья, их жены, дети, братья Толбасы. Но до их прихода под руководством самой бабушки и получивший благословение от Омара сержант успел освежевать барашка. Никто из домочадцев не чуждался Омара, встретили как долгожданного гостя. Поужинали, вымыли посуду, постелили постели. Омар и Толбасы устроились отдыхать во дворе под яблонями, защищенные от комаров кисеей.
— Бабушка покоя мне не дает, мол, женись да женись,— говорил Толбасы после того, как они улеглись.— А как? У нас ведь тут еще старые порядки, девушку без выкупа не отдадут, а если бы и нашлась такая, бабушка не согласится. Она говорит, что сноху, доставшуюся без выкупа, никто не ценит, не бережет. А платить калым... Сам понимаешь... Если блюстители закона будут покупать невест, то другие в животных превратятся, девушек на овец начнут менять. У меня полный сумбур в голове. Дело в том, что в Ташкенте есть девушка, которая готова стать моей женой. Она учится на экономическом... Но она и слышать не хочет о калыме, в наших краях, говорит, нет такого безобразного обычая. Вот и получается: ее родители не хотят брать выкуп, а мои не могут не дать.— Он тихонько рассмеялся.
Огрызок луны, довольно большой и багряный, висел над самой серединой двора. Толбасы уже мирно засопел носом. Вблизи послышался надсадный рев ишака, он как бы спрашивал: «Живы ли?» — «Живы, живы!» — отозвалось с разных сторон пять-шесть голосов. Значит, уже двенадцать. Вспомнилось детство. Ему шесть лет. Однажды он вот такой же ночью, с багряной обгрызенной луной, уснул во дворе. Потом мама рассказывала: «Смотрю — Омара нет. Господи, куда же он делся? Ведь только что лежал тут, спал. Бросилась искать вокруг дома, а под горой на дне оврага был выкопан колодец —без крышки, без всякого ограждения. Со всех ног кинулась в овраг, запыхалась, дрожу вся. Прибежала и вижу, что мой ребенок сидит на краю колодца и ноги в него опустил... Лунатик! Так на него притяжение луны подействовало. Я замерла, ведь даже тихим словом можно его испугать, и он упадет в колодец. Тихонечко подошла и крепко ухватила его за поясницу. Он вскрикнул и проснулся». Омар не раз слышал ее рассказ, но сам такого случая не помнил. Однако он помнил другой, не менее загадочный случай. В те же годы, однажды ночью, вот с такой же багряной обгрызенной луной на небе, он вышел по нужде во двор и тут же увидел невероятное: там, где вчера вечером горел очаг, сидел огромный, с корову, кузнечик, красно- зеленый, с железными крыльями. То, что крылья были железными, он хорошо разглядел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
Костя притворяется, что читает книгу, но самочувствие его понятно. Три часа ночи, певцы ложиться не собираются, то выходят в тамбур, то возвращаются в вагон. Особенно возбужден тот, с белесыми волосами. Нечесаная голова, подслеповатые глаза, остренький, морковкой, нос. «Он же не на меня злится, а на свою судьбу урода, потому, наверно, и пьет, потому и тянется к плохохму, комплексует...»
Четвертый час, дело идет к утру. Непохоже, чтобы певцы собирались на покой. А может, от страха глаза велики? Может, они сами их с Костей опасаются? Все же на
верняка у них куриные мозги. «Попытаюсь оригинальным способом утихомирить их...»
В Ортасе жил заядлый шахматист по фамилии Глоз- ман. Люди про него говорили, что он из шахматных фигур вытапливает жир. Всех, кто считал себя шахматистом, он обыгрывал запросто. Лет десять он был бессменным чемпионом города. Этот самый Глозман опасался встретиться с Омаром за шахматной доской. И вот почему. В первые же две партии Омар разгадал причину его успеха: Глозман отлично знал теорию, все комбинации и по первому же ходу противника догадывался, какую систему игры он выбрал. Поняв это, Омар стал делать внешне бессистемные ходы, не сообразуясь с теорией. А Глозман стал искать логику в его сумбурной игре и до того запутывался, перебирая в уме все стили и системы, которые знал, что начинал походить на сошедший с рельсов поезд.
Против Белесого Омар решил использовать эту свою хитрость. Когда тот в очередной раз вернулся из тамбура, Омар, как отец сына, поманил его к себе пальцем. Белесый, точно загипнотизированный, смотрел на Омара, но не подходил. Тогда Омар снова поманил его, и хотя тот еще не решил, идти или нет, ноги его сами двинулись в сторону Омара. Когда Белесый подошел совсем близко, Омар кивком головы дал знак нагнуться. Белесый нагнулся, но услышать — ничего не услышал. Омар молчал. Этого Белесый никак не ожидал.
— Что скажете, товарищ...— начал он не то растерянно, не то иронично.
— Не товарищ! — перебил его Омар твердо.— А — гражданин начальник! Понял?
Что значит «гражданин начальник», Белесому не нужно было объяснять. Он круто повернулся и ушел, пошептался с собутыльниками, и они стали мирно располагаться по своим полкам. Хоть Омар и урезонил Белесого таким образом, самому перед собой было неловко.
К этому времени уже обозначился розовым пятном рассвет.
Сон как рукой сняло. Но после восхода солнца он, оказывается, задремал и проснулся в испуге. Испугался Омар тишины: поезд стоял в степи. Сначала с плачем проснулись дети, затем, ворча и ругаясь, проснулись матери, а когда уж был нарушен- покой матерей — и отцам не довелось разлеживаться. Началось хлопанье дверей. Накинув
на голые плечи белые полотенца, теперь и полусонные мужчины стали выстраиваться в коридоре у дверей умывальника. Начался еще один хлопотливый день. В мгновение ока вагон превратился в столовую, потянулись к титану за кипятком, стали раскрывать сумки и сетки с продуктами. Почти до самого полудня колом стоял запах колбасы и сыра.
В полдень поднялись певцы. Белесый, продрав глаза, выбежал из вагона; вернулся довольный, улыбающийся, с полной сеткой винных бутылок. «При такой диете недолго же этот бедняга протянет!» — предрек Омар, глядя на него. Увы, так оно и случилось!
Поезд еле тащился. Они больше стояли, чем ехали. Только в Сарыозеке проторчали битый час. В Сарыозеке же и случилась трагедия. Лишь поезд тронулся, раздался душераздирающий женский крик; поезд, звякнув, остановился. С грохотом попадала со столиков посуда, полетел с полок багаж, одновременно послышался испуганный возглас:
— Ой! Человека раздавило!
— Где?!
— Кого?
Все бросились наружу. Крикнувшая с визгом и сорвавшая тормоз оказалась толстая проводница этого несчастного шестнадцатого вагона. Костя тоже выскочил, но быстро вернулся.
— Парня какого-то переехало пополам... Взгляни в окно... Лежит прямо напротив нас...
Омар подошел к окну и увидел, что два милиционера тащат окровавленного, раздавленного человека с раскинутыми руками. Омар узнал Белесого...
Потом уже стало известно: он выбежал из буфета, когда поезд тронулся, а когда догнал свой вагон, то, пожалев бутылки, которыми была занята одна рука, схватился за поручни только одной...
В Сарыозеке они еще задержались почти на час. Все были перепуганы и говорили только о случившемся, но жизнь движется по своим законам, и когда поезд наконец набрал скорость, на какую только был способен, разговоры о «бедном парне» понемножку стихли. Певцы все остались в Сарыозеке.
Опять начались качка, тряска, болтанка. Сколько ни старался, Омар не мог забыть о Белесом. Он мысленна нарисовал короткую жизнь этого несчастного: кто он,
как рос, в каких отношениях был с родителями, с друзьями. В конце он пришел к неожиданному выводу: его трагедия— в его внешнем безобразии. Наверно, поэтому он и был зол на жизнь, зол на свою судьбу, а значит, зол и на человека — вот где начало всех бед; и пьянство, и хулиганство начались, наверно, отсюда.
Алтай, Тарбагатай, Джунгар — три младших брата заботливо сопровождали выехавших из Сибири путников, а потом передали с рук на руки старшему брату Алатау. Когда вдали появился его величественный силуэт, пассажиры бросились к окнам:
— Посмотрите туда!
— Что там?
А старушка, сидевшая напротив Омара, удивленно воскликнула:
— Господи, что это за чудо!
Омар и сам не мог оторваться от окна. Он уже давно нетерпеливо ожидал появления Алатау. Сначала стала заметна большая черная туча. Судя по косой ее гриве, Омар понял, что над горами бушует мощный ливень. Через некоторое время туча раскололась надвое. Разделившись, одна половина помчалась на юго-восток, другая — на юго-запад; это напомнило Омару раздвигающийся бархатный, с густыми черными кистями, занавес. Чем шире раздвигался занавес, тем ярче были белые облака, горные вершины с голубыми шапками льдов — нетронутая, девственная природа, окрашенная в сине-зеленый тон. И вот в глубине сцены появилась как бы нарисованная талантливым художником замечательная картина, которая с каждым мгновением становилась все прекраснее. Спасибо! — произнес мысленно Омар. Очевидно, потому что он сам качался на полке, Алатау показался ему раскачивающимся, как в колыбели. Дорогой мой дядя Курман, наверно, впервые увидел горы, когда ехал на верблюде. Его музыка, посвященная Алатау, написана в ритме шагающего верблюда и наплывает как бы издалека. Занавес раздвигается все шире, а душа Омара все больше наполняется музыкой. Ближе, чем горы, блеснуло и зеркало Калчагайского моря. Удивительно, что море, казалось, кончается у самого подножия гор, у дальних берегов его поднимаются синие вершины, но Омар знал, что это в действительности не так.
В Алма-Ате Костя продал свои костюмы, рубашки и пришел без чемодана. Доволен:
— Умный ты мужик, Рома! Ух как легко я себя почувствовал!
Бородач и его попутчицы сошли в Алма-Ате. Косте и Омару досталось по отдельной полке, отчего они пришли в восторг. Почти три часа лежали растянувшись.
— Живем, Рома! — восклицал Костя.
Эту ночь Омар тоже провел без сна. Наверно, неладно будет, если я просплю родные места, где мне перерезали пуповину, думал он и не отрываясь смотрел в окно. Когда уставал, выходил в тамбур. Кольцеобразная зеленая гусеница, двигаясь своим медленным ходом, уже пробиралась среди густого соснового леса и, наконец, на третьи сутки, к вечеру, доползла до Ташкента. Поезд на Самарканд уходил в полночь, билеты они достали свободно.
— Ты поезжай в Сары-агач, а я посижу на вокзале, подожду поезда,— сказал Костя.
Омар не согласился, решил проводить Костю. Они наняли такси и почти два часа ездили по достопримечательным местам Ташкента, затем зашли в ресторан, набили животы шашлыком и виноградным вином. Слегка разгоряченный Костя, несмотря на свою грузность, танцевал лезгинку, чем привел в восторг Омара. Когда вернулись на вокзал, еще оставалось время до посадки. Уставшие от многолюдной толпы, они пошли в привокзальный сквер с ровно подстриженными кустами и уселись на длинной скамейке. Оказывается, сидеть вот так, молча, рядом с неразговорчивым соседом тоже доставляет удовольствие, подумал Омар. Посмотрел вверх и понял, что южное небо сильно отличается от северного. Звезды не такие большие и яркие, а мелкие, скученные, и ими усыпано все небо. Птичий — Млечный — Путь глядится четко прочерченной, как автотрасса, линией.
Омар лежал на спине, положив голову на колени Косте. Сквозь звездную высь смутно проглянуло лицо Улмекен. Он стал мысленно, словно настраивая изображение на телеэкране, то открывать, то закрывать глаза, вызывая в памяти дорогой облик. Наконец ему это удалось. Улмекен приблизилась и подмигнула. А когда тряхнула ниспадающими на плечи густыми волосами, лицо ее закрылось ими. Как бы дразня Омара, она еще раз тряхнула головой, блеснула пламенем черных очей и опять подморгнула. Теперь показалось, что он не лежит, растянувшись на скамейке, а плывет в лодке, напротив него— Улмекен, а на берегу — в полном разгаре свадьба Жексена...
Когда пришел в себя и открыл глаза, то увидел, что уже рассвело и небо горит пламенем. Испугался, вскочил на ноги.
— Костя!
Костя не спал, сидел все в том же положении.
— Костя! Ведь уже рассвело!
~ Да...
— А твой поезд?
— Давно ушел.
— А ты?
— Как видишь...
— Что случилось?
— Ты так хорошо спал. Жаль было будить.
— Вот те на!
— Завтра уеду. Надеюсь, Самарканд за это время не перекочует куда-нибудь в другое место...
Омар впервые внимательно вгляделся в лицо Кости: насколько он был грохмоздким, настолько детским было оно — пухлый рот, синие ясные глаза, маленький прямой нос — все напоминало мальчика-подростка, который добавляет себе несколько лет, желая казаться старше.
— Костя, сколько тебе лет?
— Да уж тридцать пять стукнуло!
— А детей сколько?
— Нету, к сожалению... Жена слишком располнела, жирная курица не несется...
Они посовещались и помчались в аэропорт. Самолет на Самарканд уже ожидал пассажиров на посадку.
— Ну, Костя, бывай здоров!
— Не хочется уезжать...
Омар не ответил. В горле будто застрял комок, он привлек к себе Костю и крепко обнял.
Самолет загудел, зажужжал, затем вразвалку, как мать-гусыня, двинулся с места, вышел на прямую, разбежавшись, легко взлетел.
Еще одна теплая звезда, удаляясь и удаляясь, исчезла...
Оказалось, что до санатория, куда он так стремился, не очень-то легко было добраться. Омар рвался всей душой, торопил дорогу, но, когда автобус въехал в Сары-агач, ему захотелось на этом же автобусе вернуться обратно. Сомнения переполнили его всего: что я здесь потерял? Зачем приехал? С чем предстану перед Улмекен, что ей скажу? Пришла на ум их последняя встреча. Ведь тогда при виде ее искаженного лица у него волосы поднялись дыбом, как у курицы перья при виде змеи. Не случится ли то же самое? Он, дрожащий от нетерпения, предстанет перед ней, а она снова набросится на него. О чем говорит мой приезд сюда? — пытался он все разложить по полочкам. Ведь что получается: какой-то человек приехал лечиться в санаторий со своей женой, а я приплелся вслед за ними, как бродячая собака.
Однако раздумывать было поздно. Автобус уже стоял на конечной остановке, и люди из него выходили. Сержант милиции, сидевший возле него и видевший, что Омар не двигается с места, удивленно спросил:
— Вы разве не выходите?
— Выхожу, выхожу!
Он спрыгнул на землю и остановился, растерянно озираясь. Куда теперь? Что делать? Объявился, будто меня сюда кто-то приглашал. Что за мальчишеская выходка!
В стороне от него стоял знакомый сержант и разговаривал с группой мужчин. Омар подошел к нему.
— Послушай, сосед,— сказал он с шутливыми интонациями в голосе,— до санатория далеко?
Худощавый молодой человек весело блеснул серыми глазами:
— Нет, сосед, недалеко. Подождите немного, вместе пойдем, я живу в той стороне.
Когда они пошли, он спросил:
— В автобусе вы такой мрачный сидели, может, что- нибудь болит?
— Да нет,—засмеялся Омар,— я просто волновался, что негде будет переночевать.
— Нашли о чем переживать! Разве когда приезжаешь к казахам, существует проблема ночлега? Пошли ко мне! Живите сколько хотите. Моя бабушка давно уже тоскует по гостям.
Оказалось, что его бабушка действительно тосковала по гостям. Как только они вошли во двор, Толбасы — так звали сержанта — крикнул:
— Аже! Ау, аже, где вы?!
Двор, куда попал Омар, просторный, в нем три дома, они скроены на один лад—крепкие, с высокими крышами, похоже, в них разместился весь клан, вся родня Толбасы, полно ребятишек. Толбасы, видимо, самый старший из нового поколения, да и зовут его подходяще: тол— в буквальном смысле домашнее животное, а басы — голова. Начало нового поколения.
Из дома, что стоит слева от ворот, вышла одетая как на большое торжество старуха — желтое атласное платье, зеленый бархатный камзол, на голове намотан кимешек.
— Толбасы, это ты? Чего кричишь?
— Принимай гостя, аже! Ты же мне все уши прожужжала, что гости наш двор забыли!
Старушка, и сама повеселев от приподнятого настроения внука, светло улыбнулась и ответила шутливо:
— Надеюсь, что гость не такой шалопай, как ты. Ну- ка, показывай его!
И тут Омар пожалел, что был одет легкомысленно. Однако бабушка никакого внимания на его джинсы и батник не обратила, а приветливо протянула обе руки:
— Ну, как тебя, мой хороший, зовут?
— Омар.
— Имя святого. Входи в мой дом, будь дорогим гостем.— И не удержалась, пошутила, глядя на джинсы:— Ты мне кажешься человеком солидным, не то что мой щенок.
Они на минутку зашли в дом, как того требует обычай, присели и тут же вышли во двор. В правом углу его между стволами яблонь сооружен настил с кисеей от комаров, постелена кошма, стеганое одеяло, разбросаны подушки. Как и предположил Омар, во дворе жило не одно семейство. Дома принадлежат трем родным братьям, Толбасы — первенец старшего из них. После захода солнца с хлопковых полей вернулась целая армия: отец, мать Толбасы, его дядья, их жены, дети, братья Толбасы. Но до их прихода под руководством самой бабушки и получивший благословение от Омара сержант успел освежевать барашка. Никто из домочадцев не чуждался Омара, встретили как долгожданного гостя. Поужинали, вымыли посуду, постелили постели. Омар и Толбасы устроились отдыхать во дворе под яблонями, защищенные от комаров кисеей.
— Бабушка покоя мне не дает, мол, женись да женись,— говорил Толбасы после того, как они улеглись.— А как? У нас ведь тут еще старые порядки, девушку без выкупа не отдадут, а если бы и нашлась такая, бабушка не согласится. Она говорит, что сноху, доставшуюся без выкупа, никто не ценит, не бережет. А платить калым... Сам понимаешь... Если блюстители закона будут покупать невест, то другие в животных превратятся, девушек на овец начнут менять. У меня полный сумбур в голове. Дело в том, что в Ташкенте есть девушка, которая готова стать моей женой. Она учится на экономическом... Но она и слышать не хочет о калыме, в наших краях, говорит, нет такого безобразного обычая. Вот и получается: ее родители не хотят брать выкуп, а мои не могут не дать.— Он тихонько рассмеялся.
Огрызок луны, довольно большой и багряный, висел над самой серединой двора. Толбасы уже мирно засопел носом. Вблизи послышался надсадный рев ишака, он как бы спрашивал: «Живы ли?» — «Живы, живы!» — отозвалось с разных сторон пять-шесть голосов. Значит, уже двенадцать. Вспомнилось детство. Ему шесть лет. Однажды он вот такой же ночью, с багряной обгрызенной луной, уснул во дворе. Потом мама рассказывала: «Смотрю — Омара нет. Господи, куда же он делся? Ведь только что лежал тут, спал. Бросилась искать вокруг дома, а под горой на дне оврага был выкопан колодец —без крышки, без всякого ограждения. Со всех ног кинулась в овраг, запыхалась, дрожу вся. Прибежала и вижу, что мой ребенок сидит на краю колодца и ноги в него опустил... Лунатик! Так на него притяжение луны подействовало. Я замерла, ведь даже тихим словом можно его испугать, и он упадет в колодец. Тихонечко подошла и крепко ухватила его за поясницу. Он вскрикнул и проснулся». Омар не раз слышал ее рассказ, но сам такого случая не помнил. Однако он помнил другой, не менее загадочный случай. В те же годы, однажды ночью, вот с такой же багряной обгрызенной луной на небе, он вышел по нужде во двор и тут же увидел невероятное: там, где вчера вечером горел очаг, сидел огромный, с корову, кузнечик, красно- зеленый, с железными крыльями. То, что крылья были железными, он хорошо разглядел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55