Каарли и другие мужики согласились с Михкелем. Задумано — сделано! Тотчас же разожгли огонь под парилкой и заложили в нее под балочные брусья. Чтобы пар стоял все время крутой и равномерный, Михкель, как зачинщик всего дела, остался дежурить на ночь. Трудное ли дело одна бессонная ночь! Ведь он был тогда молод, всего год-другой женат (Эпп, конечно, была на далеком Сааремаа), а главное — ему чертовски хотелось, чтобы удалась эта шутка с мастером.
Наутро все сноровисто взялись за дело. Весь день по берегу раздавалось буханье токмарей, а к вечеру в носовой части в правый и в левый борта были вогнаны подбалочные брусья. Когда же через пару дней вернулся Викштрем и увидел, что здесь без него сделали, он не сказал рабочим ни слова, собрал свои пожитки и исчез. Остальные пайщики не стали его удерживать, и это настолько взбесило мастера, что он, как потом рассказывали, даже взял свой пай из дела. Такой поступок, в свою очередь, рассердил главного пайщика, и так как другого мастера под рукой не оказалось, мастером «Элизы» назло Викштрему и оставили Михкеля.
Так Викштрем «помог» Михкелю сделаться мастером. Но он же спустя несколько лет стал Михкелю поперек дороги, да так, что тому дальше уже и не двинуться было. Но еще до этого случая Михкель выстроил несколько кораблей. После «Элизы» его сразу же позвали в Хяадемеэсте строить «Эву». «Эва» и была первым кораблем, который от киля до флагштока грот-мачты был построен по его модели и под его началом. Хозяева остались довольны кораблем, капитан и команда — того больше. «Эва» прекрасно шла под парусами и маневрировала лучше, чем знаменитая ветроупорная «Мария», построенная старым Ааду из Варпе.
Казалось, что теперь у Михкеля как мастера под ногами почва твердая.
В восемьдесят седьмом году он был мастером в Орайыэ, на постройке «Эммы», в восемьдесят восьмом и девятом годах строил в Хяадемеэсте полный трехмачтовый корабль «Лоотус», а в девяностом богатый корабельщик Хольман нанял его для постройки здесь же, в Каугатома, четырех- мачтового барка «Арктурус»... Скупердяй Хольман норовил сократить расходы по постройке корабля до крайности. Он все роптал на большой якобы расход железа, пакли, смолы. Но все же корабль получился как корабль и был занесен в морской реестр по первому разряду. После «Арктуруса» Михкель построил еще мужикам из Мустьяла «Александра». Осенью того же 1893 года, когда он снова в Орайыэ трудился над «Розалиндой», газеты сообщили, что с хольмановским «Арктурусом» случилась авария: в Северном море, по дороге из Пярну в Ливерпуль, судно лишилось всего палубного груза. Так как с людьми несчастья не приключилось, Михкель не очень горевал. Горе пришло позднее. Спустя некоторое время Михкель услышал, что груз «Арктуруса» принадлежал лесопромышленнику Викштрему и не был застрахован. Викштрем подал в суд, потребовав от владельца «Арктуруса» — старого Хольмана — покрытия своих убытков. Да, это был тот самый Викштрем, который хотел было склеить под балочный брус из отдельных деревяшек и преуспевал теперь, промышляя лесом. Может быть, именно желая возместить свой провал на поприще кораблестроения, он принялся спекулировать корабельным лесом, в особенности дубом — и на это у него как будто хватало смекалки.
В курессаарском мировом суде при первом разбирательстве иск Викштрема отклонили. Когда дело рассматривалось вторично, уже в Риге, лесопромышленник нанял бойкого адвоката, который сумел отыскать в законах такие закорючки, что решение мирового суда признали неправильным и отменили. Дело очень осложнилось.
Судовладелец Хольман, по утверждению Викштрема, обманул его, владельца груза, ибо «Арктурус» плохо построен и не отвечает установленным требованиям, а потому необходимо назначить новую морскую регистровую комиссию.
Новая комиссия, вероятно заранее подкупленная Викштремом, и впрямь нашла у корабля кое-какие недостатки и перевела его из первого разряда во второй, так что теперь судно могло перевозить грузы лишь в малом плавании.
— Пусть так,— возражал судовладелец,— но в то время, когда шторм смыл с палубы груз Викштрема, судно было еще новое и исправное.
Вот это и должен был подтвердить под присягой на суде корабельный мастер Михкель, если судьям недостаточно показаний капитана, штурмана и других хольмановских служащих.
Достопочтенные господа судьи требовали от Михкеля, чтобы он говорил правду, одну правду и только правду, ничего не утаивая. И мастеру нетрудно было выполнить это требование судей — ведь он вложил в хольмановского «Арктуруса», как и во всякое другое сработанное им судно, все свое усердие! (Из-за кораблей едва не рухнула его семейная жизнь: в то время как все мысли Михкеля кружились вокруг «Розалинды», «Марии» и «Эвы», его жена Эпп почувствовала себя дома заброшенной, оставленной на произвол судьбы, и ее потянуло к баптистам.) И на призыв председателя суда, который внушал Михкелю, чтобы он без утайки рассказал одну лишь чистую правду, Михкель поведал уважаемому суду даже и о том, с каким трудом он добивался при постройке «Арктуруса» нужного железа, смолы и пакли и как ему все это удавалось вырвать у хозяина; это, по его разумению, должно было до конца убедить суд в том, что корабль строился добротно и старательно.
— Значит, материалов часто не хватало?— перебил свидетеля адвокат истца.
Тут Михкель сообразил, что хватил лишку в своей искренности. Отвечая адвокату, он попробовал было исправить ошибку, но адвокат так хитро плел свои перекрестные вопросы, что Михкелю трудно было выпутаться, и достопочтенный суд в результате пришел к убеждению, что при постройке корабля судовладелец был если не скуп на материалы, то во всяком случае чересчур расчетлив. Это, конечно, не бог весть что, но как иногда в шашечной игре даже незначительное превосходство в руках ловкого противника решает судьбу всей партии, так и теперь викштре- мовский адвокат из нескольких лишних слов Михкеля создал для себя твердую опору, подкрепил ее для прочности еще и «правдами», добытыми у других свидетелей. На сей раз суд заставил старого Хольмана возместить лесоторговцу убытки. Едва ли Хольман оставил бы это дело так, если бы Викштрем, боясь издержек на новые судебные разбирательства и опасаясь возможного проигрыша, не удовлетворился пустяковой суммой возмещения.
Волки остались сыты и разошлись в добром согласии, но овечьи шкуры, увы, не уцелели. В стремлении к добру и правде мастер «Арктуруса» оказался и впрямь овцой. Свидетельскими показаниями в пользу судовладельца он разжег давнюю злобу лесопромышленника Викштрема и в то же время попал под гнев Хольмана. Вскоре, когда старый Хольман заложил новое судно, он купил лес у Викштрема (может быть, во имя этого барыша лесопромышленник и согласился на такую ничтожную сумму возмещения), а мастера и даже некоторых рабочих нанял в самой Риге.
Дело «Арктуруса» вспенило немало мутной воды, еще больше замутили ее своими сообщениями газеты. Михкель и прежде слышал, что всегда и повсюду, на словах и в печати правда искажается в убыток бедняку и богачу на пользу, теперь же он почувствовал это на своей шкуре. Строившаяся в пору судебного процесса об «Арктурусе» «Розалинда» оказалась последним кораблем, на регистровых документах которого Михкель подписался в качестве мастера. Последним, несмотря на то, что в этих местах, близ Таллина и Риги, хороших корабельных мастеров можно было счесть по пальцам одной руки.
Конечно, Михкель жил на свете не первый год, но все же всю долгую зиму после процесса из-за «Арктуруса» ждал писем от судовладельцев и даже сам наведывался на почту в Каугатома. Весной, когда Каарли из Ранна и Матис из Кюласоо, долгое время плотничавшие с Михкелем, озабоченно завели с ним разговор о летней корабельной работе, он с болью в сердце должен был им отказать — ему и самому нечего было делать.
В первое лето, когда его знания мастера никому не понадобились, он не пошел никуда искать работу, а копошился в хозяйстве при лодке и сетях и заменил несколько
старых, прогнивших венцов в южной стене своего дома. «Они меня еще не похоронили, корабли пока ходят по морю, подождем»,— думал он, пересчитывая сбереженные копейки. Но их было мало. В хорошие годы он, к сожалению, думал больше о кораблях, чем о заработке. Мудрено было скопить много там, где мастеру набавляли лишь пять копеек к часовой оплате опытного рабочего.
Следующей весной ему уже не оставалось ничего другого, как отправиться вместе с Матисом, Кусти из Ватла и старым Лаэсом в Таллин, на улицу Вееренни, рубить двухэтажный бревенчатый дом пекарю Вейдерпасу. Старый варпеский Ааду, закладывавший как раз в эту пору на берегу Поотси киль четырехмачтового корабля, взял бы его на работу, может быть, даже помощником, но ведь у каждого мастера есть в сердце хоть чуточку гордости.
Так и пришлось ему в то лето и еще два года подряд орудовать токмарем и топтать пыльный городской булыжник. В праздники, когда многие рабочие шли в кабак, его туда не тянуло; он нашел себя в другом месте — в таллинской гавани, где подолгу любовался кораблями, мысленно хвалил одни, восхищаясь их мореходными качествами, и разбирал недостатки других. Даже ночью, в сновидениях, мечты его то и дело возвращались к судам. К наступлению весны у Михкеля всякий раз оказывались в запасе одна-две новые корабельные модели.
Росли сыновья, их влекло на рыбалку в море, и в одну из осеней Михкель смастерил им маленькую лодку для мережей. Лодка вышла как отлитая (невелика хитрость смастерить лодку) и для своего размера прекрасно держала паруса и легко ходила по морю. Каждый, у кого было на уме обзавестись новой лодкой и кто видел лодку парней из Ванаыуэ, мечтал заполучить именно такую. Так и вышел из мастера кораблей лодочный мастер, и с каждым летом он все меньше времени проводил на пыльных городских мостовых. Но и корабли не забывались, тем более что сыновья вскоре оставили свою рыбачью лодку сохнуть на берегу, а сами ушли в дальние моря.
Шли годы — Карла писал из Канады, что нашел себе место на суше, на лесопильном заводе, и думает надолго забросить там якорь. Про Юлиуса долгое время не было ни слуху ни духу, но наконец и он сообщил, что находится в Австралии и тоже прочно обосновался на суше. Теперь отец здесь, на другом краю света, мог бы и в штормовые ночи спать спокойно, не тревожась за сыновей (хоть эти ветры к ним и не долетали), но в нем все еще бродила ста
рая корабельная закваска, и несколько дней тому назад, когда брат кюласооского Матиса, капитан Тынис Тиху (который, по слухам, из-за бабьих шашней поссорился со старым Хольманом), разыскал Михкеля, руки мастера дрожали, извлекая на свет божий корабельные планы и медленно заправляя за уши дужки очков.
— Ты, значит, все же... доверяешь мне?— пробормотал мастер напоследок, когда почти обо всем было переговорено.
— То есть как это — доверяешь?— переспросил капитан и вперил свой взгляд в изможденное, худое лицо старика, умные светло-серые глаза которого загорелись под стеклами очков каким-то странным, влажным блеском.
— Ну, «Арктурус» и... все это...
— Поди ты! Чужие люди могут думать что им угодно, но мы-то знаем, как было дело.— И капитан Тиху сначала опустил свою тяжелую руку на плечо мастера, а потом пожал ему руку.
Радость была так велика, что Михкель не решился сразу поверить в нее и в тот же день зашел к Матису в Кюласоо.
— Ты как та древняя Сарра,— смеялся Матис,— боишься поверить, что после большого перерыва может еще такое случиться...
На обратном пути Михкель повстречался с Рити. Мастер был так углублен в свои планы и мысли, что едва ли заметил ее, но Рити долго и пытливо смотрела ему вслед, а дома удивлялась, говоря Каарли: что бы это могло стрястись с Михкелем — идет ей навстречу, голову задрал, глаза как-то странно под самый лоб закатил...
— Михкель будет строить новое судно,— сказал Каарли, откашливаясь; хоть одну приходскую новость он узнал раньше Рити, в тот вечер, когда Матис посоветовал Тынису пригласить Михкеля.
Над моделью нового корабля мастер трудился целую неделю. Он выложил на стол все свои старые модели — профили корабельных корпусов,— среди них и те пять счастливцев, по которым были построены корабли, плававшие в море, и бедные сироты, родившиеся в безвестии, в дни гнетущего безделья; они рассыхались тут же, на шкафу мастера, так и не получив на строительной площадке своих истинных, мощных размеров. Душу свою мастер вложил в каждую модель, с любовью выстругивая выпуклости носовой части, изгибы бархоута и стройную линию кормы, представляя себе воочию, как их мощные
штевни рассекают волны и гудят от натуги паруса при бейдевинде! Но из этой новой модели — он как раз выстругивал доски ее горизонталей — должен получиться всем кораблям корабль. Он разыскал на чердаке самые лучшие ясеневые доски и строгал их рубанком с тончайшим лезвием. Он сложил одну на другую выструганные дощечки и скрепил их деревянными шипами, и они так плотно прилегали друг к другу, будто их склеил таллинский первой статьи мастер-краснодеревщик. Но все это было только подготовкой, главная работа над моделью только начиналась. С кормы и носовой части он стесал топором лишь грубую щепу, и снова зашуршали рубанки, один другого меньше и нежнее, по мере приближения к концу (выбор у него имелся достаточный). Но наиболее ответственную часть работы выполнял старый, острый, как бритва, финский нож — первый крестный всех его прежних моделей в течение двух десятилетий. Может быть, рука мастера потому и задрожала от волнения, что снова почувствовала в ладони старого друга, но только на миг, когда он снял первую стружку. Корабль, изящный корпус которого он выстругивал теперь из дерева ножом, стоял так ясно перед его глазами, что ошибиться было невозможно. Спереди стройный и вместе с тем мощногрудый, сзади собранный, ладный, чтобы, прорезая волну, он не утюжил с боков воду, не терял скорости. Чтобы вмещал много груза и ходко шел под парусами, не боялся противного ветра и сохранял при любых обстоятельствах устойчивость! Михкель, конечно, был не первым мастером, ломавшим в течение долгих лет голову над этими вопросами. Большая скорость и большая грузоподъемность — поди обвенчай эти два достоинства в одном корабле! Лет пятьдесят — шестьдесят тому назад, когда почту между большими приморскими городами перевозили еще парусные суда, строили два типа парусников: быстроходные клипера, доставлявшие почту и путешественников из страны в страну, и тяжелые торговые корабли, предназначенные для грузов; для последних главным достоинством была грузоподъемность, а то, что прибывали неделей раньше или позже с грузом леса, соли или зерна, имело меньшее значение. Теперь же пароходы и ходят быстро, и берут тяжелый груз — оба эти требования уже с самого начала должен нынче иметь в виду каждый корабельный мастер. Да разве только это? Весь корабль, его будущая неподатливость штормам, его гордый полет под полными парусами при бейдевинде должны зародиться и жить в этой в локоть
длинной модели, как могучий дуб в желудке. Как из можжевеловой ягоды никто еще не вырастил яблока, так и по скверной модели никто не построил хорошего морского судна.
И вот здесь, в низенькой комнате бобыльской хаты Ванаэ, под вой осеннего шторма, под шум моря и стук ткацкого станка Эпп мастер острым финским ножом вырезал стройные, прекрасные формы ясеневой модели корабля рыбаков Каугатома.
Лишь после того, как финский нож был отложен в сторону и наждачная бумага придала модели последний лоск, так что ею нельзя было не залюбоваться, мастер снова стал различать день и ночь и замечать окружающее. Он вспомнил приказание юугуского Сийма: залатать в эту зиму за счет барщинных дней паруса большого господского шлюпа. Михкель поручил Эпп принести из мызы паруса, но в течение всей зимы так и не нашел времени заняться ими. В конце концов самой Эпп пришлось латать паруса, хотя это была скорее мужская, нежели женская работа.
В последнее перед рождеством воскресенье в здании волостного правления созвали первое большое собрание нового судового товарищества (по слухам, в нем должен был принять участие и волостной писарь). Михкель торопился перенести к этому дню горизонтали модели на бумагу и вычертить шпангоуты, чтобы люди смогли составить ясное представление о будущем корабле. В субботу вечером он одолел и эту задачу, попарился в бане и, вернувшись оттуда, уселся, попыхивая трубкой и любуясь своей работой.
— Глазеешь, глазеешь все на него,— заговорила Эпп,— пока не сглазишь и злых духов не накличешь.
Михкель посмотрел сквозь табачный дым на старуху и усмехнулся. Тридцать лет прожили.они с Эпп, а ей все еще хочется сохранить за собой первое место в его сердце, никак не соглашается она терпеть других идолов рядом с собой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
Наутро все сноровисто взялись за дело. Весь день по берегу раздавалось буханье токмарей, а к вечеру в носовой части в правый и в левый борта были вогнаны подбалочные брусья. Когда же через пару дней вернулся Викштрем и увидел, что здесь без него сделали, он не сказал рабочим ни слова, собрал свои пожитки и исчез. Остальные пайщики не стали его удерживать, и это настолько взбесило мастера, что он, как потом рассказывали, даже взял свой пай из дела. Такой поступок, в свою очередь, рассердил главного пайщика, и так как другого мастера под рукой не оказалось, мастером «Элизы» назло Викштрему и оставили Михкеля.
Так Викштрем «помог» Михкелю сделаться мастером. Но он же спустя несколько лет стал Михкелю поперек дороги, да так, что тому дальше уже и не двинуться было. Но еще до этого случая Михкель выстроил несколько кораблей. После «Элизы» его сразу же позвали в Хяадемеэсте строить «Эву». «Эва» и была первым кораблем, который от киля до флагштока грот-мачты был построен по его модели и под его началом. Хозяева остались довольны кораблем, капитан и команда — того больше. «Эва» прекрасно шла под парусами и маневрировала лучше, чем знаменитая ветроупорная «Мария», построенная старым Ааду из Варпе.
Казалось, что теперь у Михкеля как мастера под ногами почва твердая.
В восемьдесят седьмом году он был мастером в Орайыэ, на постройке «Эммы», в восемьдесят восьмом и девятом годах строил в Хяадемеэсте полный трехмачтовый корабль «Лоотус», а в девяностом богатый корабельщик Хольман нанял его для постройки здесь же, в Каугатома, четырех- мачтового барка «Арктурус»... Скупердяй Хольман норовил сократить расходы по постройке корабля до крайности. Он все роптал на большой якобы расход железа, пакли, смолы. Но все же корабль получился как корабль и был занесен в морской реестр по первому разряду. После «Арктуруса» Михкель построил еще мужикам из Мустьяла «Александра». Осенью того же 1893 года, когда он снова в Орайыэ трудился над «Розалиндой», газеты сообщили, что с хольмановским «Арктурусом» случилась авария: в Северном море, по дороге из Пярну в Ливерпуль, судно лишилось всего палубного груза. Так как с людьми несчастья не приключилось, Михкель не очень горевал. Горе пришло позднее. Спустя некоторое время Михкель услышал, что груз «Арктуруса» принадлежал лесопромышленнику Викштрему и не был застрахован. Викштрем подал в суд, потребовав от владельца «Арктуруса» — старого Хольмана — покрытия своих убытков. Да, это был тот самый Викштрем, который хотел было склеить под балочный брус из отдельных деревяшек и преуспевал теперь, промышляя лесом. Может быть, именно желая возместить свой провал на поприще кораблестроения, он принялся спекулировать корабельным лесом, в особенности дубом — и на это у него как будто хватало смекалки.
В курессаарском мировом суде при первом разбирательстве иск Викштрема отклонили. Когда дело рассматривалось вторично, уже в Риге, лесопромышленник нанял бойкого адвоката, который сумел отыскать в законах такие закорючки, что решение мирового суда признали неправильным и отменили. Дело очень осложнилось.
Судовладелец Хольман, по утверждению Викштрема, обманул его, владельца груза, ибо «Арктурус» плохо построен и не отвечает установленным требованиям, а потому необходимо назначить новую морскую регистровую комиссию.
Новая комиссия, вероятно заранее подкупленная Викштремом, и впрямь нашла у корабля кое-какие недостатки и перевела его из первого разряда во второй, так что теперь судно могло перевозить грузы лишь в малом плавании.
— Пусть так,— возражал судовладелец,— но в то время, когда шторм смыл с палубы груз Викштрема, судно было еще новое и исправное.
Вот это и должен был подтвердить под присягой на суде корабельный мастер Михкель, если судьям недостаточно показаний капитана, штурмана и других хольмановских служащих.
Достопочтенные господа судьи требовали от Михкеля, чтобы он говорил правду, одну правду и только правду, ничего не утаивая. И мастеру нетрудно было выполнить это требование судей — ведь он вложил в хольмановского «Арктуруса», как и во всякое другое сработанное им судно, все свое усердие! (Из-за кораблей едва не рухнула его семейная жизнь: в то время как все мысли Михкеля кружились вокруг «Розалинды», «Марии» и «Эвы», его жена Эпп почувствовала себя дома заброшенной, оставленной на произвол судьбы, и ее потянуло к баптистам.) И на призыв председателя суда, который внушал Михкелю, чтобы он без утайки рассказал одну лишь чистую правду, Михкель поведал уважаемому суду даже и о том, с каким трудом он добивался при постройке «Арктуруса» нужного железа, смолы и пакли и как ему все это удавалось вырвать у хозяина; это, по его разумению, должно было до конца убедить суд в том, что корабль строился добротно и старательно.
— Значит, материалов часто не хватало?— перебил свидетеля адвокат истца.
Тут Михкель сообразил, что хватил лишку в своей искренности. Отвечая адвокату, он попробовал было исправить ошибку, но адвокат так хитро плел свои перекрестные вопросы, что Михкелю трудно было выпутаться, и достопочтенный суд в результате пришел к убеждению, что при постройке корабля судовладелец был если не скуп на материалы, то во всяком случае чересчур расчетлив. Это, конечно, не бог весть что, но как иногда в шашечной игре даже незначительное превосходство в руках ловкого противника решает судьбу всей партии, так и теперь викштре- мовский адвокат из нескольких лишних слов Михкеля создал для себя твердую опору, подкрепил ее для прочности еще и «правдами», добытыми у других свидетелей. На сей раз суд заставил старого Хольмана возместить лесоторговцу убытки. Едва ли Хольман оставил бы это дело так, если бы Викштрем, боясь издержек на новые судебные разбирательства и опасаясь возможного проигрыша, не удовлетворился пустяковой суммой возмещения.
Волки остались сыты и разошлись в добром согласии, но овечьи шкуры, увы, не уцелели. В стремлении к добру и правде мастер «Арктуруса» оказался и впрямь овцой. Свидетельскими показаниями в пользу судовладельца он разжег давнюю злобу лесопромышленника Викштрема и в то же время попал под гнев Хольмана. Вскоре, когда старый Хольман заложил новое судно, он купил лес у Викштрема (может быть, во имя этого барыша лесопромышленник и согласился на такую ничтожную сумму возмещения), а мастера и даже некоторых рабочих нанял в самой Риге.
Дело «Арктуруса» вспенило немало мутной воды, еще больше замутили ее своими сообщениями газеты. Михкель и прежде слышал, что всегда и повсюду, на словах и в печати правда искажается в убыток бедняку и богачу на пользу, теперь же он почувствовал это на своей шкуре. Строившаяся в пору судебного процесса об «Арктурусе» «Розалинда» оказалась последним кораблем, на регистровых документах которого Михкель подписался в качестве мастера. Последним, несмотря на то, что в этих местах, близ Таллина и Риги, хороших корабельных мастеров можно было счесть по пальцам одной руки.
Конечно, Михкель жил на свете не первый год, но все же всю долгую зиму после процесса из-за «Арктуруса» ждал писем от судовладельцев и даже сам наведывался на почту в Каугатома. Весной, когда Каарли из Ранна и Матис из Кюласоо, долгое время плотничавшие с Михкелем, озабоченно завели с ним разговор о летней корабельной работе, он с болью в сердце должен был им отказать — ему и самому нечего было делать.
В первое лето, когда его знания мастера никому не понадобились, он не пошел никуда искать работу, а копошился в хозяйстве при лодке и сетях и заменил несколько
старых, прогнивших венцов в южной стене своего дома. «Они меня еще не похоронили, корабли пока ходят по морю, подождем»,— думал он, пересчитывая сбереженные копейки. Но их было мало. В хорошие годы он, к сожалению, думал больше о кораблях, чем о заработке. Мудрено было скопить много там, где мастеру набавляли лишь пять копеек к часовой оплате опытного рабочего.
Следующей весной ему уже не оставалось ничего другого, как отправиться вместе с Матисом, Кусти из Ватла и старым Лаэсом в Таллин, на улицу Вееренни, рубить двухэтажный бревенчатый дом пекарю Вейдерпасу. Старый варпеский Ааду, закладывавший как раз в эту пору на берегу Поотси киль четырехмачтового корабля, взял бы его на работу, может быть, даже помощником, но ведь у каждого мастера есть в сердце хоть чуточку гордости.
Так и пришлось ему в то лето и еще два года подряд орудовать токмарем и топтать пыльный городской булыжник. В праздники, когда многие рабочие шли в кабак, его туда не тянуло; он нашел себя в другом месте — в таллинской гавани, где подолгу любовался кораблями, мысленно хвалил одни, восхищаясь их мореходными качествами, и разбирал недостатки других. Даже ночью, в сновидениях, мечты его то и дело возвращались к судам. К наступлению весны у Михкеля всякий раз оказывались в запасе одна-две новые корабельные модели.
Росли сыновья, их влекло на рыбалку в море, и в одну из осеней Михкель смастерил им маленькую лодку для мережей. Лодка вышла как отлитая (невелика хитрость смастерить лодку) и для своего размера прекрасно держала паруса и легко ходила по морю. Каждый, у кого было на уме обзавестись новой лодкой и кто видел лодку парней из Ванаыуэ, мечтал заполучить именно такую. Так и вышел из мастера кораблей лодочный мастер, и с каждым летом он все меньше времени проводил на пыльных городских мостовых. Но и корабли не забывались, тем более что сыновья вскоре оставили свою рыбачью лодку сохнуть на берегу, а сами ушли в дальние моря.
Шли годы — Карла писал из Канады, что нашел себе место на суше, на лесопильном заводе, и думает надолго забросить там якорь. Про Юлиуса долгое время не было ни слуху ни духу, но наконец и он сообщил, что находится в Австралии и тоже прочно обосновался на суше. Теперь отец здесь, на другом краю света, мог бы и в штормовые ночи спать спокойно, не тревожась за сыновей (хоть эти ветры к ним и не долетали), но в нем все еще бродила ста
рая корабельная закваска, и несколько дней тому назад, когда брат кюласооского Матиса, капитан Тынис Тиху (который, по слухам, из-за бабьих шашней поссорился со старым Хольманом), разыскал Михкеля, руки мастера дрожали, извлекая на свет божий корабельные планы и медленно заправляя за уши дужки очков.
— Ты, значит, все же... доверяешь мне?— пробормотал мастер напоследок, когда почти обо всем было переговорено.
— То есть как это — доверяешь?— переспросил капитан и вперил свой взгляд в изможденное, худое лицо старика, умные светло-серые глаза которого загорелись под стеклами очков каким-то странным, влажным блеском.
— Ну, «Арктурус» и... все это...
— Поди ты! Чужие люди могут думать что им угодно, но мы-то знаем, как было дело.— И капитан Тиху сначала опустил свою тяжелую руку на плечо мастера, а потом пожал ему руку.
Радость была так велика, что Михкель не решился сразу поверить в нее и в тот же день зашел к Матису в Кюласоо.
— Ты как та древняя Сарра,— смеялся Матис,— боишься поверить, что после большого перерыва может еще такое случиться...
На обратном пути Михкель повстречался с Рити. Мастер был так углублен в свои планы и мысли, что едва ли заметил ее, но Рити долго и пытливо смотрела ему вслед, а дома удивлялась, говоря Каарли: что бы это могло стрястись с Михкелем — идет ей навстречу, голову задрал, глаза как-то странно под самый лоб закатил...
— Михкель будет строить новое судно,— сказал Каарли, откашливаясь; хоть одну приходскую новость он узнал раньше Рити, в тот вечер, когда Матис посоветовал Тынису пригласить Михкеля.
Над моделью нового корабля мастер трудился целую неделю. Он выложил на стол все свои старые модели — профили корабельных корпусов,— среди них и те пять счастливцев, по которым были построены корабли, плававшие в море, и бедные сироты, родившиеся в безвестии, в дни гнетущего безделья; они рассыхались тут же, на шкафу мастера, так и не получив на строительной площадке своих истинных, мощных размеров. Душу свою мастер вложил в каждую модель, с любовью выстругивая выпуклости носовой части, изгибы бархоута и стройную линию кормы, представляя себе воочию, как их мощные
штевни рассекают волны и гудят от натуги паруса при бейдевинде! Но из этой новой модели — он как раз выстругивал доски ее горизонталей — должен получиться всем кораблям корабль. Он разыскал на чердаке самые лучшие ясеневые доски и строгал их рубанком с тончайшим лезвием. Он сложил одну на другую выструганные дощечки и скрепил их деревянными шипами, и они так плотно прилегали друг к другу, будто их склеил таллинский первой статьи мастер-краснодеревщик. Но все это было только подготовкой, главная работа над моделью только начиналась. С кормы и носовой части он стесал топором лишь грубую щепу, и снова зашуршали рубанки, один другого меньше и нежнее, по мере приближения к концу (выбор у него имелся достаточный). Но наиболее ответственную часть работы выполнял старый, острый, как бритва, финский нож — первый крестный всех его прежних моделей в течение двух десятилетий. Может быть, рука мастера потому и задрожала от волнения, что снова почувствовала в ладони старого друга, но только на миг, когда он снял первую стружку. Корабль, изящный корпус которого он выстругивал теперь из дерева ножом, стоял так ясно перед его глазами, что ошибиться было невозможно. Спереди стройный и вместе с тем мощногрудый, сзади собранный, ладный, чтобы, прорезая волну, он не утюжил с боков воду, не терял скорости. Чтобы вмещал много груза и ходко шел под парусами, не боялся противного ветра и сохранял при любых обстоятельствах устойчивость! Михкель, конечно, был не первым мастером, ломавшим в течение долгих лет голову над этими вопросами. Большая скорость и большая грузоподъемность — поди обвенчай эти два достоинства в одном корабле! Лет пятьдесят — шестьдесят тому назад, когда почту между большими приморскими городами перевозили еще парусные суда, строили два типа парусников: быстроходные клипера, доставлявшие почту и путешественников из страны в страну, и тяжелые торговые корабли, предназначенные для грузов; для последних главным достоинством была грузоподъемность, а то, что прибывали неделей раньше или позже с грузом леса, соли или зерна, имело меньшее значение. Теперь же пароходы и ходят быстро, и берут тяжелый груз — оба эти требования уже с самого начала должен нынче иметь в виду каждый корабельный мастер. Да разве только это? Весь корабль, его будущая неподатливость штормам, его гордый полет под полными парусами при бейдевинде должны зародиться и жить в этой в локоть
длинной модели, как могучий дуб в желудке. Как из можжевеловой ягоды никто еще не вырастил яблока, так и по скверной модели никто не построил хорошего морского судна.
И вот здесь, в низенькой комнате бобыльской хаты Ванаэ, под вой осеннего шторма, под шум моря и стук ткацкого станка Эпп мастер острым финским ножом вырезал стройные, прекрасные формы ясеневой модели корабля рыбаков Каугатома.
Лишь после того, как финский нож был отложен в сторону и наждачная бумага придала модели последний лоск, так что ею нельзя было не залюбоваться, мастер снова стал различать день и ночь и замечать окружающее. Он вспомнил приказание юугуского Сийма: залатать в эту зиму за счет барщинных дней паруса большого господского шлюпа. Михкель поручил Эпп принести из мызы паруса, но в течение всей зимы так и не нашел времени заняться ими. В конце концов самой Эпп пришлось латать паруса, хотя это была скорее мужская, нежели женская работа.
В последнее перед рождеством воскресенье в здании волостного правления созвали первое большое собрание нового судового товарищества (по слухам, в нем должен был принять участие и волостной писарь). Михкель торопился перенести к этому дню горизонтали модели на бумагу и вычертить шпангоуты, чтобы люди смогли составить ясное представление о будущем корабле. В субботу вечером он одолел и эту задачу, попарился в бане и, вернувшись оттуда, уселся, попыхивая трубкой и любуясь своей работой.
— Глазеешь, глазеешь все на него,— заговорила Эпп,— пока не сглазишь и злых духов не накличешь.
Михкель посмотрел сквозь табачный дым на старуху и усмехнулся. Тридцать лет прожили.они с Эпп, а ей все еще хочется сохранить за собой первое место в его сердце, никак не соглашается она терпеть других идолов рядом с собой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46