Ты идешь искать многого и добывать счастье в стан злобствующих, но погибнешь от огня и серы, как зятья Лота.
То, что творится ныне в Российском государстве, более мерзко, чем то, что в древние времена содеялось в городах Содоме и Гоморре. За примерами ходить недалеко. Каждый знает, что происходит в Каугатомаской волости. Здесь, в божьем храме, пустует ряд скамей, скамей для господ. Где ватлаский барон фон Нолькен, где тагараннаский господин фон Штернберг? В страхе они убежали в город, чтобы за городскими стенами найти защиту, потому что здесь они не могли более рассчитывать на безопасность. Может быть, некоторые спросят: кого же им здесь следует бояться? Ведь наш Каугатомаский приход не какая-нибудь языческая страна, где христианин должен трепетать за свою жизнь! Да, по внешнему виду, по цвету кожи вы, конечно, люди белой расы, но у многих у вас сердца чернее, чем у самых черных африканских нехристей. А где же рууснаский барон фон Ренненкампф? В пятницу в его дом хитростью через кухонную дверь прокрались несколько мужчин, связали его ремнями и бросили в холод
ную тюрьму, как будто он какой-нибудь беглый разбойник или вор!..
— Убийца! — отчетливо и громко послышался голос лайакивиского Кусти снизу, из-под хоров.
Все невольно обернулись на голос нечестивца, устроившегося у двери под органными хорами. Это было неслыханно, чтобы кто-нибудь в церкви прервал проповедь выкриком; даже за громкое сморкание и кашель во время проповеди Гиргенсон, бывало, сердился.
Оробел и сам Кусти. Нога его еще не переступала сегодня порога монопольки или кабака, голова была ясная, слово как-то само собою сорвалось с языка, и так как взоры всего прихода нацелились в него, то его ноги поневоле двинулись к выходу из церкви.
Но Матис придержал его за полу.
— Конечно, убийца,— загремел теперь и голос ло- онаского Лаэса, перекатываясь по церкви из конца в конец.— Убийца, да! Убийца безвинных людей! Какое зло причинила барону семнадцатилетняя девушка, ранна- вяльяская Алма?
Толстый подбородок Гиргенсона затрясся. От неожиданности и злости он потерял на несколько мгновений дар речи. Но пастор быстро овладел собой. Он был уже до некоторой степени подготовлен к сегодняшнему случаю по статьям «Ревалше цейтунг» и «Ристирахва пюхапяэвалехт», в которых описывали и осуждали инциденты, случавшиеся по церквам в нынешнем неспокойном году, и возносили «твердость и христианский дух» священников. Он стоял на кафедре, возвышаясь над головами прихожан, ему лучше, чем кому-либо другому, видно, что творится в церкви, в нем самом тоже ведь текла изрядная порция трезвой, деловой крестьянской крови. И он сказал:
— Что гласили слова из Священного писания, повторенные нами сегодня, то сбылось на наших глазах: «Горе миру от соблазнов, ибо надобно прийти соблазнам; но горе тому человеку, через которого соблазн приходит!» Человек, по вине которого приходит к нам сие зло и свершаются многие другие предосудительные вещи в нашем приходе,— это Матис Тиху! Как злой, шелудивый баран меж смиренных ярочек, ходит он среди наших прихожан, подстрекая добрых людей и нашептывая им мерзкие советы. Но что говорит про это Священное писание? «Если же рука твоя или нога твоя соблазняют тебя, отсеки их и брось от себя»! Так и я, стоящий перед вами ваш духовный пастырь и богом призванный и поставленный закон
ный проповедник слова божьего, возглашаю: уходи от нас, Матис Тиху, и уведи с собой тех, кто больше, нежели слову божьему, верит этому сраму, принесенному из города, называемому вами социализмом. Лучше будет, если я отрублю тебя вместе с твоими нечестивцами, изгоню из нашего прихода, чем дам погибнуть всему приходу!
После этих слов пастора Рити, стоявшая посреди «смиренных овечек», стала благоговейно всхлипывать, но из- под хоров послышалось угрожающее покашливание высоких тагараннаских мужиков. И снова на всю церковь прогремел голос лоонаского Лаэса, обратившегося к Матису со словами:
— Тесть в мызе всадил тебе из револьвера пулю в бок, а зять с церковной кафедры, почище того, собирается тебя топором рубить. Не уйти ли нам, Матис?
— Уйдем, конечно, но прихватим с собой и Гиргенсона с кафедры. На улице, на свежем воздухе, мы поточнее выясним, через кого и впрямь-то зло приходит,— сказал Матис.
Бурю, разразившуюся в церкви после слов Матиса, произнесенных спокойно и обращенных как бы к Лаэсу, не смог бы усмирить даже сам суперинтендант.
— В мешок! Тащите мешок! Гиргенсона в мешок! — кричали стоявшие у входа под хорами мужики и стали гурьбой протискиваться вперед. К ним присоединились многие женщины.
И вдруг из общего шума резко выделился высокий дискант каавиской Юулы:
— Козлищ от овец! Козлищ от овец!..
Что она, собственно, хотела этим сказать, осталось невыясненным даже для тех, кто стоял совсем рядом, потому что конец ее фразы потерялся в общем гвалте. Рявкнул орган на хорах — это кистер хотел игрой увлечь преданных пастору женщин, но он припоздал. Подручный органиста, накачивавший ногами органные мехи, сбежал со своего поста взглянуть, что делается в церкви. Со старым запасом воздуха кистер смог взять только пару аккордов напева «Да будет мир от господа», затем мехи опустели, и большой орган, рявкнув разок громко, заглох на слове «будет».
Мысль запихать Гиргенсона в мешок возникла только час назад. Мужики и сами не были еще уверены в исполнимости этого намерения, а значит, об этом не могли знать ни Гиргенсон, ни его приверженцы, которые в противном случае, возможно, стали бы грудью на защиту своего духовного пастыря, как это и случалось в некоторых церквах в 1905 году. Только когда Длинный Биллем уже поднимался по нижним ступенькам скрипучей кафедры, а следом за ним шли Кусти, Лаэс и другие, приверженцы господина пастора смекнули, что и им надо бы протиснуться поближе к кафедре. Но это была бесполезная затея: кафедру уже тесно обступили рослые тагараннаские мужики и другие противники Гиргенсона, так что юугуский Сийм с отрядом баб не смог даже приблизиться к ней. Тем временем Биллем шаг за шагом поднимался по ступенькам кафедры и уже стоял на тесной площадке возле тучного пастора, который что-то злобно кричал и делал напрасные попытки оттолкнуть от себя Виллема растопыренными толстыми пальцами.
— Ах ты, черт, ты еще пальцами в глаза тычешь! — ругнулся от боли Биллем и сильной рукой схватил жирное запястье пастора.
— Несите мешок! Давайте сюда мешок! — кричал Кусти.
Но, как выяснилось, мешок в церковь еще не принесли. Правда, Йоосеп чуть пораньше, когда другие валили в церковь, отправился искать подходящий мешок. Но оказалось, что сенные мешки на телегах прихожан даже на глаз были слишком малы для Гиргенсона. Припадая на свою увечную ногу, Йоосеп бросился в лавку старого Вей- де и, запыхавшись от быстрого бега в гору, спросил мешок из-под соли.
— Куда ж ты с мешком-то, пожар тушить, что ли?
— У весикуского Прийду лошадь понесла, мешок разорвался, и соль рассыпалась,— торопливо ответил Йоосеп, видевший часа полтора-два назад, что Прийду купил у старого Вейде два пуда соли.
Обман очень походил на правду, и так как Йоосеп сразу выложил на прилавок подходящие деньги, Вейде быстро сунул ему в руки мешок. Когда Йоосеп был уже в дверях, Вейде вдруг осенило,— торговец давеча одним ухом слышал, как мужики шептались о чем-то подозрительном.
— Постой, постой!— закричал он, но было уже поздно, ему оставалось только взглянуть через окно в спину Йоосепу, быстро, на этот раз под гору, бежавшему с мешком к церкви.
А события в церкви развертывались быстрее, чем Йоосеп со своей увечной ногой мог сбегать за мешком.
— Несите мешок!— неслись отовсюду возгласы.
Несмотря на то что несколько ватласких парней бросились на поиски Йоосепа или его мешка, в церкви на миг возникло замешательство. Женщины побережья, из тех, кто больше сросся с церковью, увидев своих мужей или сыновей среди толпы зачинщиков, заколебались. Правда, никто из них не терпел Гиргенсона (за исключением считанных, пользующихся особой благосклонностью пастора), но затея мужиков казалась им чересчур дерзкой и оскорбительной не только для пастора Гиргенсона, но и для церкви вообще, поэтому то одна, то другая пыталась за рукав или за полу стащить своего мужа со ступенек кафедры. Даже лоонаская матушка поймала за полу пиджака своего Лаэса и давай тянуть, укоряя упирающегося мужа:
— Приезжает из Таллина, чтобы здесь с этим Гиргенсоном возиться. Лучшего ничего не придумал. Пошел бы утром хоть на сигов!
Таких ввязавшихся в распрю семейных пар возникало все больше, и, быть может, призванный и поставленный слуга божий, пастор Каугатомаского прихода и избежал бы мешка в это предпоследнее до пришествия Христа воскресенье, если бы Юугу во главе своих богомольных старушек, набравшись смелости, не стал слишком стремительно пробиваться к кафедре, желая обеспечить отступление находившемуся в опасности пастырю. Бросив своего слепого Каарли, Рити протискивалась по пятам Юугу через толпу к кафедре и журила мужиков:
— Постыдились бы, бесстыжие ваши глаза! Напасть на пастора во время проповеди!
— Что за чертова проповедь! Хочешь, скажу тебе проповедь получше! — воскликнул Кусти. И тут же, не раздумывая долго, совершенно трезвый Кусти, при всеобщей суматохе и криках в церкви, совершил одну из своих проделок, о которой народ говорил еще много позже, уже после расстрела Кусти.
Следом за Гиргенсоном и Виллемом он взобрался на предпоследнюю ступеньку кафедры,— больше на кафедре не было места,— важно выгнул шею, закатил глаза, надулся, как Гиргенсон, и произнес свою шуточную проповедь, которой он и прежде, случалось, потешал людей в конце свадебного пира или в праздники, но тогда, правда, за полным ковшом пива:
— Дорогие прихожане! Каугатомаские крестьяне! Я буду говорить не так, как пасторы из Тырисе и Паммана, а так, чтобы приход скрипел и кряхтел в руках божьего работника, как дубленая кожа под ладонями плотника.
Слушайте со вниманием слова Священного писания, что написаны в книге «Ступицы в колеснице», в четвертом ободе, в двадцать третьей спице.
И вот случилось, что некий муж немецкого происхождения, пройдоха от самого рождения, по имени Гиргенсон, а по слухам, еще и фон, тогда еще без толстого брюха, во имя отца и сына и святого духа, стоял однажды на большой земле у самого моря и воздевал очи горе, не покажется ль судно, на котором сбежать будет нетрудно, от грехов своих в поту цыганском, уехать в землю ханаанскую. И, слава господу, чудо свершилось: судно у берега появилось. И вскоре он очутился на берегу Каугатома — нового своего дома. Часовая цепочка болталась на груди, и божьи дела ждали его впереди. Но земля, что должна была стать Ханааном, показалась ему горьким обманом: полно камней и вода кругом. Но господин пастор неустанным трудом добился того, что в краю, где голодал народ, потекли к нему в изобилии молоко и мед. Прошло три года, и на глазах у честного народа выросло толстенное брюхо и залило пастора салом по самое ухо! Сэла!
Однажды сей пастырь походкой смиренной и ровной зашел на скотный двор мызы своей церковной и изрек: «Ох, вы овцы мои сущие, шерсть, шкуры и мясо щедро дающие! Вы происходите не от злого народа, змеиного человеческого рода (а кто сему не верит, пусть по Библии и Священному писанию проверит). Истинно, истинно сие говорю, и если мне суждено быть сегодня в раю, где ходит жена моя в бархате и злате, то хочу и на вас благодать послали. А люди, что на земле живут, пусть так без своей земли и помрут! И пусть каждый аренду барину платит, тогда на восстания и времени не хватит. Аллилуйя, Саваоф!
Всем прихожанам хочу объявить, что в христианский брак желают вступить и оглашаются для всех для вас в первый, во второй и в третий раз: Кирилл Кириллович Хватай Горло, человек в губернии не простой, самый важный городовой, и фрейлейн Фрийда Фрикадель, мызная мамзель. Да благословит господь их потомство в веках, чтобы не было недостатка в холуях и в шпиках! Тогда исправится у нас погода и кнут подействует на нрав народа. Аминь!»
Кусти так мастерски подражал покашливанию и говору Гиргенсона, так похоже выпучивал и закатывал глаза и растопыривал поочередно пальцы то правой, то левой руки, что когда он произнес «аминь», то даже женщины, оттаскивавшие своих мужей от кафедры, выслушав эту нахальную болтовню, поневоле краешком рта усмехнулись, а мужиков потряс взрыв хохота, раскатившегося на всю церковь. Йоосеп пробрался наконец со своим мешком сквозь толпу к кафедре, и теперь уж никакая сила не могла помешать мужикам надеть мешок на голову Гиргенсона. Кусти своей болтовней, по крайней мере на этот раз, рассеял ореол святости вокруг пастора, и даже многие богомольные старушки скорее удивленно, чем со страхом, взирали на то, как исчезла в мешке верхняя часть туловища Гиргенсона. Ватлаские парни, опоздавшие со своим прихваченным с телеги одного из прихожан мешком, хотели натянуть его на голову юугуского Сийма, но тот успел скрыться через ризницу и в большом страхе спрятался у знакомого портного.
Гиргенсона свели с кафедры и поволокли из церкви. До волостного правления было недалеко. Через несколько минут мужики уже втолкнули пастора, как был, с головой в мешке, в кутузку, к его тестю фон Ренненкампфу.
— Пусть теперь Лот и его зять поиграют друг с другом в жмурки, с нами они вдоволь поиграли!— прогремел лоонаский Лаэс.
Прочие же новости в волостном правлении были невеселые. Ванаыуэский Михкель и рихвамяэский Таави все еще сидели в городе за решеткой. Из обмена заключенными, по-видимому, ничего не вышло. Только что волостной писарь Саар получил телеграмму такого содержания: «В течение двадцати четырех часов отправить в город барона фон Ренненкампфа с семьей. Если приказ не будет выполнен, вся волость Каугатома будет превращена в пепел»,
А со вчерашнего дня по всей Прибалтике объявлено военное положение.
— Война так война! — коротко решили мужики.
Необходимо было оружие. Тут же сложили деньги, кто сколько мог, и выбрали из каждой деревни по человеку, чтобы завтра утром обойти с подписным листом деревни, из дома в дом. Матису поручили немедленно отправиться в Весилоо к брату и договориться с ним о рейсе быстроходной «Каугатомы» в Таллин. На этом паруснике можно было за неделю, а то и быстрее сходить на большую землю
за оружием. Варпескому Михкелю из Ватла, дослужившемуся на военной службе до трех нашивок, поручили сколотить по деревням роты и начать их обучение. Руководство восстанием и связь с другими волостями и Таллином неизбежно переместились из хижины Ревала в волостное правление и легли на плечи писаря Саара. Об этом не договаривались, это и без всяких слов было понятно.
Война так война! И самый крупный отряд под предводительством Кусти зашагал по дороге к мызе Руусна. К заключенным в волостном правлении приставили второго сторожа, вооруженного, за неимением другого оружия, топором.
Когда Матис пришел из волостного правления на берег, парус церковной шлюпки из Весилоо уже едва белел за Уннараху. Каткуская Лийзу с узлом в руках стояла на камнях причала и тоже смотрела вслед парусу. Матису пришлось взять у старого сийгсяареского Яана маленькую лодку для мереж (лодка Матиса стояла на рууснаском берегу) . Лийзу помогла вынести из снастевого сарая весла и паруса и столкнуть лодку в воду.
Ветер, по силе вполне подходящий для парусов, становился все более встречным, и, как ни тянул Матис шкоты, нос лодки упрямо не хотел держаться линии кякумааского сарая.
— Если бы ты села к рулю, я попробовал бы приналечь на весла,— сказал Матис.
— Иди ты, у самого-то рана от пули едва затянулась,— молвила Лийзу, взяла весло и принялась грести с наветренного борта. Она была сильная женщина — лодка сразу пошла быстрее.
Матис зорко вглядывался в море, чтобы миновать оконечность Уннараху с подветренной стороны, а затем дать парусам наполниться ветром. Но уголком глаза он часто поглядывал на сильные, загрубевшие от работы руки Лийзу. Года два назад Лийзу еще прочно считалась невестой капитана Тыниса, брата Матиса, она даже родила ему сына. Затем Тынис стал крутить с богатой вдовой Хольмана, и бесприданница Лийзу осталась, конечно, в стороне. Лийзу не повезло и с сонгиским Юлиусом. Весной они обвенчались, а летом, работая в Риге, Юлиус, вспотевший,
пошел купаться на Двину и утонул, оставив Лийзу, вдобавок к Тынисову сыну, еще и маленькую дочурку.
— А тебе зачем в Весилоо?— спросил Матис с шевельнувшимся на сердце подозрением; ведь, как говорят, первая любовь трудно ржавеет.
— А что мне остается делать в Сонги после смерти Юлиуса, там все чужие. Пагилаская Анн звала к себе, она тоже совсем одинока, да и в годах к тому же.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
То, что творится ныне в Российском государстве, более мерзко, чем то, что в древние времена содеялось в городах Содоме и Гоморре. За примерами ходить недалеко. Каждый знает, что происходит в Каугатомаской волости. Здесь, в божьем храме, пустует ряд скамей, скамей для господ. Где ватлаский барон фон Нолькен, где тагараннаский господин фон Штернберг? В страхе они убежали в город, чтобы за городскими стенами найти защиту, потому что здесь они не могли более рассчитывать на безопасность. Может быть, некоторые спросят: кого же им здесь следует бояться? Ведь наш Каугатомаский приход не какая-нибудь языческая страна, где христианин должен трепетать за свою жизнь! Да, по внешнему виду, по цвету кожи вы, конечно, люди белой расы, но у многих у вас сердца чернее, чем у самых черных африканских нехристей. А где же рууснаский барон фон Ренненкампф? В пятницу в его дом хитростью через кухонную дверь прокрались несколько мужчин, связали его ремнями и бросили в холод
ную тюрьму, как будто он какой-нибудь беглый разбойник или вор!..
— Убийца! — отчетливо и громко послышался голос лайакивиского Кусти снизу, из-под хоров.
Все невольно обернулись на голос нечестивца, устроившегося у двери под органными хорами. Это было неслыханно, чтобы кто-нибудь в церкви прервал проповедь выкриком; даже за громкое сморкание и кашель во время проповеди Гиргенсон, бывало, сердился.
Оробел и сам Кусти. Нога его еще не переступала сегодня порога монопольки или кабака, голова была ясная, слово как-то само собою сорвалось с языка, и так как взоры всего прихода нацелились в него, то его ноги поневоле двинулись к выходу из церкви.
Но Матис придержал его за полу.
— Конечно, убийца,— загремел теперь и голос ло- онаского Лаэса, перекатываясь по церкви из конца в конец.— Убийца, да! Убийца безвинных людей! Какое зло причинила барону семнадцатилетняя девушка, ранна- вяльяская Алма?
Толстый подбородок Гиргенсона затрясся. От неожиданности и злости он потерял на несколько мгновений дар речи. Но пастор быстро овладел собой. Он был уже до некоторой степени подготовлен к сегодняшнему случаю по статьям «Ревалше цейтунг» и «Ристирахва пюхапяэвалехт», в которых описывали и осуждали инциденты, случавшиеся по церквам в нынешнем неспокойном году, и возносили «твердость и христианский дух» священников. Он стоял на кафедре, возвышаясь над головами прихожан, ему лучше, чем кому-либо другому, видно, что творится в церкви, в нем самом тоже ведь текла изрядная порция трезвой, деловой крестьянской крови. И он сказал:
— Что гласили слова из Священного писания, повторенные нами сегодня, то сбылось на наших глазах: «Горе миру от соблазнов, ибо надобно прийти соблазнам; но горе тому человеку, через которого соблазн приходит!» Человек, по вине которого приходит к нам сие зло и свершаются многие другие предосудительные вещи в нашем приходе,— это Матис Тиху! Как злой, шелудивый баран меж смиренных ярочек, ходит он среди наших прихожан, подстрекая добрых людей и нашептывая им мерзкие советы. Но что говорит про это Священное писание? «Если же рука твоя или нога твоя соблазняют тебя, отсеки их и брось от себя»! Так и я, стоящий перед вами ваш духовный пастырь и богом призванный и поставленный закон
ный проповедник слова божьего, возглашаю: уходи от нас, Матис Тиху, и уведи с собой тех, кто больше, нежели слову божьему, верит этому сраму, принесенному из города, называемому вами социализмом. Лучше будет, если я отрублю тебя вместе с твоими нечестивцами, изгоню из нашего прихода, чем дам погибнуть всему приходу!
После этих слов пастора Рити, стоявшая посреди «смиренных овечек», стала благоговейно всхлипывать, но из- под хоров послышалось угрожающее покашливание высоких тагараннаских мужиков. И снова на всю церковь прогремел голос лоонаского Лаэса, обратившегося к Матису со словами:
— Тесть в мызе всадил тебе из револьвера пулю в бок, а зять с церковной кафедры, почище того, собирается тебя топором рубить. Не уйти ли нам, Матис?
— Уйдем, конечно, но прихватим с собой и Гиргенсона с кафедры. На улице, на свежем воздухе, мы поточнее выясним, через кого и впрямь-то зло приходит,— сказал Матис.
Бурю, разразившуюся в церкви после слов Матиса, произнесенных спокойно и обращенных как бы к Лаэсу, не смог бы усмирить даже сам суперинтендант.
— В мешок! Тащите мешок! Гиргенсона в мешок! — кричали стоявшие у входа под хорами мужики и стали гурьбой протискиваться вперед. К ним присоединились многие женщины.
И вдруг из общего шума резко выделился высокий дискант каавиской Юулы:
— Козлищ от овец! Козлищ от овец!..
Что она, собственно, хотела этим сказать, осталось невыясненным даже для тех, кто стоял совсем рядом, потому что конец ее фразы потерялся в общем гвалте. Рявкнул орган на хорах — это кистер хотел игрой увлечь преданных пастору женщин, но он припоздал. Подручный органиста, накачивавший ногами органные мехи, сбежал со своего поста взглянуть, что делается в церкви. Со старым запасом воздуха кистер смог взять только пару аккордов напева «Да будет мир от господа», затем мехи опустели, и большой орган, рявкнув разок громко, заглох на слове «будет».
Мысль запихать Гиргенсона в мешок возникла только час назад. Мужики и сами не были еще уверены в исполнимости этого намерения, а значит, об этом не могли знать ни Гиргенсон, ни его приверженцы, которые в противном случае, возможно, стали бы грудью на защиту своего духовного пастыря, как это и случалось в некоторых церквах в 1905 году. Только когда Длинный Биллем уже поднимался по нижним ступенькам скрипучей кафедры, а следом за ним шли Кусти, Лаэс и другие, приверженцы господина пастора смекнули, что и им надо бы протиснуться поближе к кафедре. Но это была бесполезная затея: кафедру уже тесно обступили рослые тагараннаские мужики и другие противники Гиргенсона, так что юугуский Сийм с отрядом баб не смог даже приблизиться к ней. Тем временем Биллем шаг за шагом поднимался по ступенькам кафедры и уже стоял на тесной площадке возле тучного пастора, который что-то злобно кричал и делал напрасные попытки оттолкнуть от себя Виллема растопыренными толстыми пальцами.
— Ах ты, черт, ты еще пальцами в глаза тычешь! — ругнулся от боли Биллем и сильной рукой схватил жирное запястье пастора.
— Несите мешок! Давайте сюда мешок! — кричал Кусти.
Но, как выяснилось, мешок в церковь еще не принесли. Правда, Йоосеп чуть пораньше, когда другие валили в церковь, отправился искать подходящий мешок. Но оказалось, что сенные мешки на телегах прихожан даже на глаз были слишком малы для Гиргенсона. Припадая на свою увечную ногу, Йоосеп бросился в лавку старого Вей- де и, запыхавшись от быстрого бега в гору, спросил мешок из-под соли.
— Куда ж ты с мешком-то, пожар тушить, что ли?
— У весикуского Прийду лошадь понесла, мешок разорвался, и соль рассыпалась,— торопливо ответил Йоосеп, видевший часа полтора-два назад, что Прийду купил у старого Вейде два пуда соли.
Обман очень походил на правду, и так как Йоосеп сразу выложил на прилавок подходящие деньги, Вейде быстро сунул ему в руки мешок. Когда Йоосеп был уже в дверях, Вейде вдруг осенило,— торговец давеча одним ухом слышал, как мужики шептались о чем-то подозрительном.
— Постой, постой!— закричал он, но было уже поздно, ему оставалось только взглянуть через окно в спину Йоосепу, быстро, на этот раз под гору, бежавшему с мешком к церкви.
А события в церкви развертывались быстрее, чем Йоосеп со своей увечной ногой мог сбегать за мешком.
— Несите мешок!— неслись отовсюду возгласы.
Несмотря на то что несколько ватласких парней бросились на поиски Йоосепа или его мешка, в церкви на миг возникло замешательство. Женщины побережья, из тех, кто больше сросся с церковью, увидев своих мужей или сыновей среди толпы зачинщиков, заколебались. Правда, никто из них не терпел Гиргенсона (за исключением считанных, пользующихся особой благосклонностью пастора), но затея мужиков казалась им чересчур дерзкой и оскорбительной не только для пастора Гиргенсона, но и для церкви вообще, поэтому то одна, то другая пыталась за рукав или за полу стащить своего мужа со ступенек кафедры. Даже лоонаская матушка поймала за полу пиджака своего Лаэса и давай тянуть, укоряя упирающегося мужа:
— Приезжает из Таллина, чтобы здесь с этим Гиргенсоном возиться. Лучшего ничего не придумал. Пошел бы утром хоть на сигов!
Таких ввязавшихся в распрю семейных пар возникало все больше, и, быть может, призванный и поставленный слуга божий, пастор Каугатомаского прихода и избежал бы мешка в это предпоследнее до пришествия Христа воскресенье, если бы Юугу во главе своих богомольных старушек, набравшись смелости, не стал слишком стремительно пробиваться к кафедре, желая обеспечить отступление находившемуся в опасности пастырю. Бросив своего слепого Каарли, Рити протискивалась по пятам Юугу через толпу к кафедре и журила мужиков:
— Постыдились бы, бесстыжие ваши глаза! Напасть на пастора во время проповеди!
— Что за чертова проповедь! Хочешь, скажу тебе проповедь получше! — воскликнул Кусти. И тут же, не раздумывая долго, совершенно трезвый Кусти, при всеобщей суматохе и криках в церкви, совершил одну из своих проделок, о которой народ говорил еще много позже, уже после расстрела Кусти.
Следом за Гиргенсоном и Виллемом он взобрался на предпоследнюю ступеньку кафедры,— больше на кафедре не было места,— важно выгнул шею, закатил глаза, надулся, как Гиргенсон, и произнес свою шуточную проповедь, которой он и прежде, случалось, потешал людей в конце свадебного пира или в праздники, но тогда, правда, за полным ковшом пива:
— Дорогие прихожане! Каугатомаские крестьяне! Я буду говорить не так, как пасторы из Тырисе и Паммана, а так, чтобы приход скрипел и кряхтел в руках божьего работника, как дубленая кожа под ладонями плотника.
Слушайте со вниманием слова Священного писания, что написаны в книге «Ступицы в колеснице», в четвертом ободе, в двадцать третьей спице.
И вот случилось, что некий муж немецкого происхождения, пройдоха от самого рождения, по имени Гиргенсон, а по слухам, еще и фон, тогда еще без толстого брюха, во имя отца и сына и святого духа, стоял однажды на большой земле у самого моря и воздевал очи горе, не покажется ль судно, на котором сбежать будет нетрудно, от грехов своих в поту цыганском, уехать в землю ханаанскую. И, слава господу, чудо свершилось: судно у берега появилось. И вскоре он очутился на берегу Каугатома — нового своего дома. Часовая цепочка болталась на груди, и божьи дела ждали его впереди. Но земля, что должна была стать Ханааном, показалась ему горьким обманом: полно камней и вода кругом. Но господин пастор неустанным трудом добился того, что в краю, где голодал народ, потекли к нему в изобилии молоко и мед. Прошло три года, и на глазах у честного народа выросло толстенное брюхо и залило пастора салом по самое ухо! Сэла!
Однажды сей пастырь походкой смиренной и ровной зашел на скотный двор мызы своей церковной и изрек: «Ох, вы овцы мои сущие, шерсть, шкуры и мясо щедро дающие! Вы происходите не от злого народа, змеиного человеческого рода (а кто сему не верит, пусть по Библии и Священному писанию проверит). Истинно, истинно сие говорю, и если мне суждено быть сегодня в раю, где ходит жена моя в бархате и злате, то хочу и на вас благодать послали. А люди, что на земле живут, пусть так без своей земли и помрут! И пусть каждый аренду барину платит, тогда на восстания и времени не хватит. Аллилуйя, Саваоф!
Всем прихожанам хочу объявить, что в христианский брак желают вступить и оглашаются для всех для вас в первый, во второй и в третий раз: Кирилл Кириллович Хватай Горло, человек в губернии не простой, самый важный городовой, и фрейлейн Фрийда Фрикадель, мызная мамзель. Да благословит господь их потомство в веках, чтобы не было недостатка в холуях и в шпиках! Тогда исправится у нас погода и кнут подействует на нрав народа. Аминь!»
Кусти так мастерски подражал покашливанию и говору Гиргенсона, так похоже выпучивал и закатывал глаза и растопыривал поочередно пальцы то правой, то левой руки, что когда он произнес «аминь», то даже женщины, оттаскивавшие своих мужей от кафедры, выслушав эту нахальную болтовню, поневоле краешком рта усмехнулись, а мужиков потряс взрыв хохота, раскатившегося на всю церковь. Йоосеп пробрался наконец со своим мешком сквозь толпу к кафедре, и теперь уж никакая сила не могла помешать мужикам надеть мешок на голову Гиргенсона. Кусти своей болтовней, по крайней мере на этот раз, рассеял ореол святости вокруг пастора, и даже многие богомольные старушки скорее удивленно, чем со страхом, взирали на то, как исчезла в мешке верхняя часть туловища Гиргенсона. Ватлаские парни, опоздавшие со своим прихваченным с телеги одного из прихожан мешком, хотели натянуть его на голову юугуского Сийма, но тот успел скрыться через ризницу и в большом страхе спрятался у знакомого портного.
Гиргенсона свели с кафедры и поволокли из церкви. До волостного правления было недалеко. Через несколько минут мужики уже втолкнули пастора, как был, с головой в мешке, в кутузку, к его тестю фон Ренненкампфу.
— Пусть теперь Лот и его зять поиграют друг с другом в жмурки, с нами они вдоволь поиграли!— прогремел лоонаский Лаэс.
Прочие же новости в волостном правлении были невеселые. Ванаыуэский Михкель и рихвамяэский Таави все еще сидели в городе за решеткой. Из обмена заключенными, по-видимому, ничего не вышло. Только что волостной писарь Саар получил телеграмму такого содержания: «В течение двадцати четырех часов отправить в город барона фон Ренненкампфа с семьей. Если приказ не будет выполнен, вся волость Каугатома будет превращена в пепел»,
А со вчерашнего дня по всей Прибалтике объявлено военное положение.
— Война так война! — коротко решили мужики.
Необходимо было оружие. Тут же сложили деньги, кто сколько мог, и выбрали из каждой деревни по человеку, чтобы завтра утром обойти с подписным листом деревни, из дома в дом. Матису поручили немедленно отправиться в Весилоо к брату и договориться с ним о рейсе быстроходной «Каугатомы» в Таллин. На этом паруснике можно было за неделю, а то и быстрее сходить на большую землю
за оружием. Варпескому Михкелю из Ватла, дослужившемуся на военной службе до трех нашивок, поручили сколотить по деревням роты и начать их обучение. Руководство восстанием и связь с другими волостями и Таллином неизбежно переместились из хижины Ревала в волостное правление и легли на плечи писаря Саара. Об этом не договаривались, это и без всяких слов было понятно.
Война так война! И самый крупный отряд под предводительством Кусти зашагал по дороге к мызе Руусна. К заключенным в волостном правлении приставили второго сторожа, вооруженного, за неимением другого оружия, топором.
Когда Матис пришел из волостного правления на берег, парус церковной шлюпки из Весилоо уже едва белел за Уннараху. Каткуская Лийзу с узлом в руках стояла на камнях причала и тоже смотрела вслед парусу. Матису пришлось взять у старого сийгсяареского Яана маленькую лодку для мереж (лодка Матиса стояла на рууснаском берегу) . Лийзу помогла вынести из снастевого сарая весла и паруса и столкнуть лодку в воду.
Ветер, по силе вполне подходящий для парусов, становился все более встречным, и, как ни тянул Матис шкоты, нос лодки упрямо не хотел держаться линии кякумааского сарая.
— Если бы ты села к рулю, я попробовал бы приналечь на весла,— сказал Матис.
— Иди ты, у самого-то рана от пули едва затянулась,— молвила Лийзу, взяла весло и принялась грести с наветренного борта. Она была сильная женщина — лодка сразу пошла быстрее.
Матис зорко вглядывался в море, чтобы миновать оконечность Уннараху с подветренной стороны, а затем дать парусам наполниться ветром. Но уголком глаза он часто поглядывал на сильные, загрубевшие от работы руки Лийзу. Года два назад Лийзу еще прочно считалась невестой капитана Тыниса, брата Матиса, она даже родила ему сына. Затем Тынис стал крутить с богатой вдовой Хольмана, и бесприданница Лийзу осталась, конечно, в стороне. Лийзу не повезло и с сонгиским Юлиусом. Весной они обвенчались, а летом, работая в Риге, Юлиус, вспотевший,
пошел купаться на Двину и утонул, оставив Лийзу, вдобавок к Тынисову сыну, еще и маленькую дочурку.
— А тебе зачем в Весилоо?— спросил Матис с шевельнувшимся на сердце подозрением; ведь, как говорят, первая любовь трудно ржавеет.
— А что мне остается делать в Сонги после смерти Юлиуса, там все чужие. Пагилаская Анн звала к себе, она тоже совсем одинока, да и в годах к тому же.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46