Но в общем она неплохая жена — ни один корабль не остался у него недостроенным из-за Эпп. В прежние времена — случалось, годами — Эпп в одиночку терпеливо растила детей и несла на своих плечах все домашние заботы. И никогда про нее не слыхать было худого слова, разве что в свое время она слишком уж зачастила в церковь и в молельню к баптистам. Но разве есть на свете люди совсем без недостатков? Каждому положена на всю жизнь его собственная шкура, поди попробуй выпрыгни из нее! Правда, Эпп, может быть, не всегда могла делить с ним
радости его удач, зато уж в дни неудач и горестей она всегда верно стояла с ним рядышком.
— Нечего смеяться,— корила его Эпп, ставя на стол чашку с кашей,— даже старая Ану из Кюласоо, говорят, предупреждала: «Стройте, стройте, только смотрите, чтоб котерман в корабль не забрался».
— Нет, на моих-то глазах котерману в модель не влезть. Если я кого и поселю в ней, то скорее духа, оберегающего корабль!— сказал серьезно Михкель, хотя он не верил ни в злых, ни в добрых духов. «Скупой судовладелец, глупый мастер и нерадивый капитан — вот они, корабельные котерманы!— любил говаривать Михкель.— А добрый дух корабля — это хорошая работа, она другой раз назло всем котерманам не дает погибнуть кораблю».
Первое большое собрание новой корабельной компании затянулось. Волостной писарь Антон Саар, уроженец Паммана, а значит, человек, знакомый с местными условиями, говорил, как важно здешним беднякам и людям со средним достатком обзавестись своим кораблем. Ведь это они до сих пор строили корабли для других; они плавали матросами, штурманами и даже капитанами (он, конечно, подразумевал сидевшего на передней скамье Тыниса Тиху), и они же всю жизнь зарабатывали деньги богатым судовладельцам. Пришла пора позаботиться и о себе, и о своих кораблях.
Затем школьный учитель деревни Ватла, Юри Пий- гард, долговязый, костлявый мужчина, прирабатывавший в летнее время на корабельных строительных работах, чтобы прокормить семерых детей, зачитал устав судового товарищества. Устав был составлен самим учителем, волостным писарем и, как сказал Пийгард, «некоторыми другими лицами». («Странно, почему он не назвал капитана»,— подумал Михкель.) Один пункт устава как будто особенно отличался от порядков, заведенных в судовых компаниях богачей. Общее собрание, согласно уставу, было, конечно, и здесь и там «царем и богом»; но если, к примеру, в хольмановской компании голоса считали по размеру внесенного пая — и один только старый Хольман имел больше половины голосов, а значит, был для прочей мелкой сошки не только царем, но и папой римским,— то в новом товариществе каждый пайщик, много ли он внес денег или мало, имел только один голос. Устав все же определял минимальную сумму взноса, дававшего право быть правомочным членом компании: или выложи на стол пятьдесят рублей, то есть сумму годовой аренды со здешнего среднего хутора, или потрудись четыреста часов со знанием дела со своими инструментами и харчами на постройке корабля. Уплати хоть сто рублей или проработай восемьсот вместо четырехсот часов, второго голоса на общем собрании все равно не получишь, но больший взнос или большее количество проработанных часов дадут право получать большую долю от чистой прибыли судна.
— С этим пунктом загоните котермана в корабль раньше, чем успеете поставить киль,— сказал Якоб, владелец усадьбы из деревни Веэдри; около десяти лет он служил амбарщиком у веедриского барона, а потом выкупил арендованную землю в собственность.
— Какого котермана?— спросил Юри Пийгард. Разъясняя устав, он был настолько занят своими мыслями, что не сразу взял в толк реплику Якоба.
— Корабль строится не одними руками, в него уйдет уйма денег. Этим пунктом устава вы отпугнете людей, которые скопили кое-что про запас,— сказал Якоб.
Теперь вмешался волостной писарь Саар, который вел собрание, высокий, худощавый молодой человек со светлыми, гладко зачесанными волосами и острым, орлиным носом.
Саар работал волостным писарем, но, по слухам, готовился к экзамену на аттестат зрелости, намереваясь поступить в университет и стать адвокатом. Народ доверял ему уже потому, что он был сыном старого Андруса Саара — памманаского школьного учителя, а умением составлять хорошие прошения Саар снискал себе еще большее уважение.
— Как думает хозяин Якоб Таальдер и, может быть, еще некоторые,— сказал, вставая, Саар,— мы будто бы отпугиваем от нашего судового товарищества людей более зажиточных тем, что даем равные голоса всем пайщикам, независимо от толщины мошны. Но было бы хуже отпугнуть от нашего дела рабочие руки бедняков, как это уже случилось в свое время с известной таллинской судовой компанией «Линда». Директора этой компании быстро прибрали к рукам власть, ни во что ставили интересы малоимущих людей — и довели компанию до банкротства.
— Мы ни на кого не будем смотреть свысока, выплатим каждому проценты из чистой прибыли, сообразно тому, сколько он внес деньгами или работой. Скажем, Яак внес пятьдесят рублей, он получит на свой пай в среднедо- ходный год двадцать процентов, считай — десять рублей прибыли; Юри внесет пять тысяч, это во сто раз больше, он
и прибыли получит во сто раз больше — целую тысячу рублей. Но человек пусть останется человеком: на общем собрании должно быть у обоих, и у Яака, и у Юри, по одному голосу. При таком порядке будут сыты волки, целы овцы и котерману на нашем корабле искать будет нечего.
Возникли еще кое-какие сомнения и споры, но в конце концов собрание большинством голосов одобрило пункты устава, прочитанного Юри Пийгардом.
Волостному писарю, как должностному лицу, поручили позаботиться о том, чтобы устав был официально утвержден и скреплен казенной печатью с двуглавым орлом.
Зачинщик всего этого дела и самый крупный пайщик — капитан Тынис Тиху не проронил во время обсуждения устава ни единого звука, и по его лицу тоже трудно было судить о том, что у него на уме. Но когда стали выбирать правление нового товарищества, его, конечно, выбрали председателем, а волостного писаря Саара — секретарем и счетоводом. Волостной старшина Яан Пууман (папаша Пууман) получил ключи кассира с условием, чтобы он в течение недели изъял у Хольмана все свои деньги и не служил двум богам. В правление избрали еще четырех человек: хозяина усадьбы Айда — Якоба Тааль- дера из Веедри, школьного учителя Юри Пийгарда, громогласного Лаэса и корабельного мастера Михкеля из Ванаыуэ. Всех их обязали помогать должностным лицам правления как советом, так и делом.
В ревизионную комиссию попали лайакивиский Кусти, кюласооский Матис и Длинный Биллем — все народ неимущий, но люди, известные тем, что всегда выступали против несправедливости и обмана.
Когда в этот же воскресный вечер, в канун рождества, Михкель, вернувшись домой, извлекал тщательно завернутые в парусину модель и корабельные планы, насвистывая при этом веселый плясовой мотив, Эпп промолвила:
— Возишься, пеленаешь своего новорожденного, будто после крестин. А каковы дела с живой копейкой, малышу на зубок,— скоро ли надеешься получить?
— Придется нам на первых порах самим прикармливать новорожденного. Но, дай срок, года этак через полтора он сам принесет тебе деньги на дом.
— Года через полтора? А до тех пор хочешь, значит, зубы на полку положить?
— Все зубы едва ли, но нашим клыкам не мешало бы малость и отдохнуть,— отшутился Михкель и продолжал насвистывать плясовую.
— Насвистывай, насвистывай свою ванаранна Посмотрим, какую польку ты запляшешь, когда кишки в животе марш заиграют!
— Э-э, не помру я с голоду, пока у меня женка такая крепкая.
Эпп, конечно, долго еще ворчала. Иначе и нельзя, уж так заведено: хоть сердце и подсказывает «да», а язык молвит «нет»,— таков женский нрав. Не помогло и то, что Михкель объяснял ей, на сколько процентов его пай, пай мастера, выше пая других рабочих. «Вот и поглядим, как ты будешь грызть свои проценты»,— ответила Эпп. Не успокоило Эпп даже и то, что Михкеля вместе с капитаном, папашей Пууманом, волостным писарем и другими почтенными людьми выбрали в правление. «Стой, стой за других, пока сам без штанов останешься!» — не сдавалась Эпп. Вся эта перепалка (больше по привычке, чем со злого сердца) не помешала им мирно закончить вечер и в приподнятом настроении забраться в постель.
Долгие годы строил Михкель хозяевам и богатым пайщикам корабли, долгие годы Эпп одна трудилась дома, растя ребят. И вот стряслась эта канитель с «Арктуру- сом», когда мужа стали обходить, точно прокаженного. Наконец-то опять у него есть работа, и работа не на чужих хозяев, теперь он один из хозяев, равный среди равных, вдобавок еще и член правления.
Ветер, дувший днем с зюйд-веста, стал крепчать и повернул к норд-весту; это было слышно по гулу и вою, с какими он обрушивался на обращенную к морю стену дома. Сынки далеко, за морем. Кто знает — есть ли у них по- прежнему твердая почва под ногами?.. Карла сообщал в последнем письме, что заработки на лесопилке стали неважные и что он снова поглядывает на море. Нужно им, пожалуй, написать про эту историю с кораблем — может быть, и дети смогут вложить свою в дело.
— Последний корабль для себя я построил, когда был пастухом,— сказал Михкель, натягивая плотнее край одеяла и задумчиво глядя в темноту потолка.
— Да разве ты теперь для себя корабль строишь? Общее это дело. Еще так подеретесь, что клочья шерсти полетят!— проворчала Эпп, все еще не меняя курса, хотя уже не смогла придать голосу слишком сердитое выражение.
С бабой спорить — что с теленком вперегонки бегать: ее слово всегда должно остаться последним!
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Это было, вероятно, дня за два до Нового года — во всяком случае, мороз уже успел высушить береговые промоины и сковать льдом болота,— когда капитан Тиху и мастер Михкель постучались в дверь к управляющему местными казенными лесами, лесничему Третьякевичу, жившему в Памманаском казенном имении. Крестьян- собственников по всему приходу было еще очень мало, пальцев одной руки хватило бы перечесть их, и ни у кого из них на участках не оказалось подходящего корабельного леса. У помещиков никто из Тиху не мог надеяться купить лес на выгодных условиях: все господа заодно, а былая тяжба Матиса из-за хутора Рейнуыуэ вконец обозлила старого рууснаского Ренненкампфа и его родню. Лесничий же, или, как его называли в приходе, лесной барин, был русский, прибыл сюда издалека, и с ним можно было столковаться. Поговаривали, правда, что в нынешнюю зиму лесопромышленник Викштрем наложил лапу на две лучшие делянки, расположенные у дороги, но разве у казны мало леса! Только бы их не спровадили в дальний Сутруский лес; от тамошних делянок далеко до берега моря, а в теплую зиму из-за болот оттуда дьявольски трудно вывезти древесину. Или всучат делянку с большими, очень старыми, некогда семенными деревьями, которые растрескались уже на корню, десятки лет раскачиваясь от ветра. Тут нужна осмотрительность. Снаружи дерево мощное и стройное, хоть сейчас вали его на киль корабля, а спилишь — трещина на трещине. Эти потрескавшиеся от ветра сосны, или, как их попросту называют, «ветровки», непригодны для корабельного дела, и надо смотреть в оба, чтобы и впрямь не выбросить деньги на ветер.
И Михкель, и Тынис плохо говорили по-русски, но капитан уже успел наладить приятельские отношения с лесничим и на сей раз не забыл прихватить полуштоф — таким образом дело быстро пошло на лад.
Андрей Андреевич (после выпитой водки лесничий и капитан стали называть друг друга по имени и отчеству) разрешил Тынису Реэдиковичу выбрать по карте любую делянку. Когда же, придя на место, они увидели, что соседняя делянка удобнее для вывозки древесины, лесничий тотчас же согласился на замену делянок.
Полуштоф одному, малую толику денег другому — и дело с лесом было улажено. После крещения, в полнолуние, когда нет опасения, что червь источит дерево, на делянке нового товарищества зазвенели пилы и забухали топоры, да так, что многоверстный лес отзывался далекими раскатами. Михкель, держа в одной руке старенькую, потрепанную, объявшую все премудрости корабельного мастерства записную книжку, а в другой огрызок карандаша и кусок мела, с топором за поясом ходил от дерева к дереву и назначал уже здесь, на корню, каждому из них положенное место на корабле: вот дерево для бруса бархоута, это для сандека, а вот то для подбалочного бруса. Разглядывая дерево, он, в силу привычки, обходил его по ходу солнца. Старые мастера боялись, что корабль, построенный из деревьев, вокруг которых хаживали, отбирая, против солнца, плохо будет идти против ветра. А ежели и так и этак надо пройти по кругу, отчего же и не пойти по солнцу? Еще говорили, что если дерево упадет кроной на юг, то в корабле может завестись плесень. И это, конечно, одно баловство, но ведь не оставишь нужное дерево на корню, как-то уж оно должно упасть,— почему же немножко не помочь ему рухнуть вершиной на север?! При южном ветре или в тихую погоду это не составляло особого труда, но если случался северный ветер, раннаский Каарли со своим напарником Таави прибегали порой даже к помощи талей. Ну да фокусы фокусами, если они не требуют у тебя лишних сил и времени, но этакую возню с деревом на манер Каарли и Таави, силившихся свалить его против северного ветра, мастер считал просто чудачеством, и он и другие, в особенности Кусти из Лайакиви, подшучивали над излишней суеверностью Каарли.
Но когда Михкель сам нашел на краю делянки могучую, в два обхвата, сосну, по всем признакам подходившую для корабельного киля, он обошел ее не один, а несколько раз по солнцу и, прежде чем сделать мету топором, долго с благоговением любовался исполином и шептал:
— Добрый дух, покровитель корабля, войди в киль- матушку!
И только после этого он отколол топором щепу от сосны, предназначенной для киля — корабельной матки. Существовало поверье, что именно с этой первой щепой, срезанной мастером у дерева, отобранного для киля, добрый дух, покровитель корабля, войдет в судно и не покинет его до тех пор, пока оно не состарится после долгих
плаваний, придет в ветхость и сгниет где-нибудь в тихой гавани. Разве что злому духу корабля, котерману, удастся каким-нибудь способом прогнать доброго духа, самому вселиться в корабль и вскоре загубить его в бурю или в шторм.
Когда мастер, отколов первую щепу, кликнул других мужиков и объявил им, что дерево для киля найдено, случилось так, что Лаэс из Лоона, Кусти из Химмуде и Андрус из Лийгаласкма, разглядывая дерево, тоже обошли вокруг него несколько раз по ходу солнца. При падении сосны-великана зорко следили, чтобы ствол отскочил подальше от пня. Это сулило быстроходность будущему кораблю и скорую перевозку грузов из гавани в гавань.
Пока на казенной делянке с гулом и треском рушились кроной на север деревья для киля, для обшивки и мачт корабля, каждый мужик по пути в лес и из лесу или на воскресной прогулке по родным местам зорко высматривал подходящие для шпангоутов деревья. Особенно могло посчастливиться в тех местах, где недавно рубили строевой лес и были выбракованы и оставлены на корню все кривоствольные, непригодные для вязки стен деревья. Эти приземистые дубы, росшие на скудных деревенских пастбищах и покосах, или прибрежные изогнутые и закаленные ветрами смолистые сосны были словно рождены для шпангоутов.
На покосе прежнего хутора Рейнуыуэ, часть которого теперь арендовал припадавший на левую ногу Михкель из Кийратси, стоял низкорослый, на редкость толстый и суковатый дуб, которому, наверно, было уже несколько сот лет. Матис, часто бродивший по землям Рейнуыуэ, высмотрел этот дуб для штевня. Мастер Михкель одобрил этот выбор, не возражал и арендатор земли Михкель из Кийратси, он внес чистоганом пятьдесят рублей пая и вместе с сыновьями работал на постройке корабля. Но, опасаясь, что слух о порубке дуба на арендованной земле мог так или иначе дойти и до бар, старый кийратсиский Михкель выждал такое время, когда сам барон отлучился в город, и заковылял, прихрамывая, на мызу. При посредничестве кухарки Тийны он предстал перед барыней с покорной просьбой — дозволить вырубить на покосе Рейнуыуэ (так все еще называли этот покос) два-три старых суковатых дуба и кое-какой кустарник для улучшения почвы. Михкель хромал на левую ногу, барыня — на правую (она страдала какой-то «костной сухоткой»—ведь у бар и болезни благороднее, чем у крестьян); барыня была баронессой Ренненкампф, а Михкель только Михкелем. Но когда Михкель хотел, он умел и льстить, и пораболепствовать. Хотя барыня и не занималась делами мызы и не предпринимала сколько-нибудь серьезных шагов без барона, она все же смогла разрешить такой пустяк, тем более что дело явно шло на пользу земле и мызе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
радости его удач, зато уж в дни неудач и горестей она всегда верно стояла с ним рядышком.
— Нечего смеяться,— корила его Эпп, ставя на стол чашку с кашей,— даже старая Ану из Кюласоо, говорят, предупреждала: «Стройте, стройте, только смотрите, чтоб котерман в корабль не забрался».
— Нет, на моих-то глазах котерману в модель не влезть. Если я кого и поселю в ней, то скорее духа, оберегающего корабль!— сказал серьезно Михкель, хотя он не верил ни в злых, ни в добрых духов. «Скупой судовладелец, глупый мастер и нерадивый капитан — вот они, корабельные котерманы!— любил говаривать Михкель.— А добрый дух корабля — это хорошая работа, она другой раз назло всем котерманам не дает погибнуть кораблю».
Первое большое собрание новой корабельной компании затянулось. Волостной писарь Антон Саар, уроженец Паммана, а значит, человек, знакомый с местными условиями, говорил, как важно здешним беднякам и людям со средним достатком обзавестись своим кораблем. Ведь это они до сих пор строили корабли для других; они плавали матросами, штурманами и даже капитанами (он, конечно, подразумевал сидевшего на передней скамье Тыниса Тиху), и они же всю жизнь зарабатывали деньги богатым судовладельцам. Пришла пора позаботиться и о себе, и о своих кораблях.
Затем школьный учитель деревни Ватла, Юри Пий- гард, долговязый, костлявый мужчина, прирабатывавший в летнее время на корабельных строительных работах, чтобы прокормить семерых детей, зачитал устав судового товарищества. Устав был составлен самим учителем, волостным писарем и, как сказал Пийгард, «некоторыми другими лицами». («Странно, почему он не назвал капитана»,— подумал Михкель.) Один пункт устава как будто особенно отличался от порядков, заведенных в судовых компаниях богачей. Общее собрание, согласно уставу, было, конечно, и здесь и там «царем и богом»; но если, к примеру, в хольмановской компании голоса считали по размеру внесенного пая — и один только старый Хольман имел больше половины голосов, а значит, был для прочей мелкой сошки не только царем, но и папой римским,— то в новом товариществе каждый пайщик, много ли он внес денег или мало, имел только один голос. Устав все же определял минимальную сумму взноса, дававшего право быть правомочным членом компании: или выложи на стол пятьдесят рублей, то есть сумму годовой аренды со здешнего среднего хутора, или потрудись четыреста часов со знанием дела со своими инструментами и харчами на постройке корабля. Уплати хоть сто рублей или проработай восемьсот вместо четырехсот часов, второго голоса на общем собрании все равно не получишь, но больший взнос или большее количество проработанных часов дадут право получать большую долю от чистой прибыли судна.
— С этим пунктом загоните котермана в корабль раньше, чем успеете поставить киль,— сказал Якоб, владелец усадьбы из деревни Веэдри; около десяти лет он служил амбарщиком у веедриского барона, а потом выкупил арендованную землю в собственность.
— Какого котермана?— спросил Юри Пийгард. Разъясняя устав, он был настолько занят своими мыслями, что не сразу взял в толк реплику Якоба.
— Корабль строится не одними руками, в него уйдет уйма денег. Этим пунктом устава вы отпугнете людей, которые скопили кое-что про запас,— сказал Якоб.
Теперь вмешался волостной писарь Саар, который вел собрание, высокий, худощавый молодой человек со светлыми, гладко зачесанными волосами и острым, орлиным носом.
Саар работал волостным писарем, но, по слухам, готовился к экзамену на аттестат зрелости, намереваясь поступить в университет и стать адвокатом. Народ доверял ему уже потому, что он был сыном старого Андруса Саара — памманаского школьного учителя, а умением составлять хорошие прошения Саар снискал себе еще большее уважение.
— Как думает хозяин Якоб Таальдер и, может быть, еще некоторые,— сказал, вставая, Саар,— мы будто бы отпугиваем от нашего судового товарищества людей более зажиточных тем, что даем равные голоса всем пайщикам, независимо от толщины мошны. Но было бы хуже отпугнуть от нашего дела рабочие руки бедняков, как это уже случилось в свое время с известной таллинской судовой компанией «Линда». Директора этой компании быстро прибрали к рукам власть, ни во что ставили интересы малоимущих людей — и довели компанию до банкротства.
— Мы ни на кого не будем смотреть свысока, выплатим каждому проценты из чистой прибыли, сообразно тому, сколько он внес деньгами или работой. Скажем, Яак внес пятьдесят рублей, он получит на свой пай в среднедо- ходный год двадцать процентов, считай — десять рублей прибыли; Юри внесет пять тысяч, это во сто раз больше, он
и прибыли получит во сто раз больше — целую тысячу рублей. Но человек пусть останется человеком: на общем собрании должно быть у обоих, и у Яака, и у Юри, по одному голосу. При таком порядке будут сыты волки, целы овцы и котерману на нашем корабле искать будет нечего.
Возникли еще кое-какие сомнения и споры, но в конце концов собрание большинством голосов одобрило пункты устава, прочитанного Юри Пийгардом.
Волостному писарю, как должностному лицу, поручили позаботиться о том, чтобы устав был официально утвержден и скреплен казенной печатью с двуглавым орлом.
Зачинщик всего этого дела и самый крупный пайщик — капитан Тынис Тиху не проронил во время обсуждения устава ни единого звука, и по его лицу тоже трудно было судить о том, что у него на уме. Но когда стали выбирать правление нового товарищества, его, конечно, выбрали председателем, а волостного писаря Саара — секретарем и счетоводом. Волостной старшина Яан Пууман (папаша Пууман) получил ключи кассира с условием, чтобы он в течение недели изъял у Хольмана все свои деньги и не служил двум богам. В правление избрали еще четырех человек: хозяина усадьбы Айда — Якоба Тааль- дера из Веедри, школьного учителя Юри Пийгарда, громогласного Лаэса и корабельного мастера Михкеля из Ванаыуэ. Всех их обязали помогать должностным лицам правления как советом, так и делом.
В ревизионную комиссию попали лайакивиский Кусти, кюласооский Матис и Длинный Биллем — все народ неимущий, но люди, известные тем, что всегда выступали против несправедливости и обмана.
Когда в этот же воскресный вечер, в канун рождества, Михкель, вернувшись домой, извлекал тщательно завернутые в парусину модель и корабельные планы, насвистывая при этом веселый плясовой мотив, Эпп промолвила:
— Возишься, пеленаешь своего новорожденного, будто после крестин. А каковы дела с живой копейкой, малышу на зубок,— скоро ли надеешься получить?
— Придется нам на первых порах самим прикармливать новорожденного. Но, дай срок, года этак через полтора он сам принесет тебе деньги на дом.
— Года через полтора? А до тех пор хочешь, значит, зубы на полку положить?
— Все зубы едва ли, но нашим клыкам не мешало бы малость и отдохнуть,— отшутился Михкель и продолжал насвистывать плясовую.
— Насвистывай, насвистывай свою ванаранна Посмотрим, какую польку ты запляшешь, когда кишки в животе марш заиграют!
— Э-э, не помру я с голоду, пока у меня женка такая крепкая.
Эпп, конечно, долго еще ворчала. Иначе и нельзя, уж так заведено: хоть сердце и подсказывает «да», а язык молвит «нет»,— таков женский нрав. Не помогло и то, что Михкель объяснял ей, на сколько процентов его пай, пай мастера, выше пая других рабочих. «Вот и поглядим, как ты будешь грызть свои проценты»,— ответила Эпп. Не успокоило Эпп даже и то, что Михкеля вместе с капитаном, папашей Пууманом, волостным писарем и другими почтенными людьми выбрали в правление. «Стой, стой за других, пока сам без штанов останешься!» — не сдавалась Эпп. Вся эта перепалка (больше по привычке, чем со злого сердца) не помешала им мирно закончить вечер и в приподнятом настроении забраться в постель.
Долгие годы строил Михкель хозяевам и богатым пайщикам корабли, долгие годы Эпп одна трудилась дома, растя ребят. И вот стряслась эта канитель с «Арктуру- сом», когда мужа стали обходить, точно прокаженного. Наконец-то опять у него есть работа, и работа не на чужих хозяев, теперь он один из хозяев, равный среди равных, вдобавок еще и член правления.
Ветер, дувший днем с зюйд-веста, стал крепчать и повернул к норд-весту; это было слышно по гулу и вою, с какими он обрушивался на обращенную к морю стену дома. Сынки далеко, за морем. Кто знает — есть ли у них по- прежнему твердая почва под ногами?.. Карла сообщал в последнем письме, что заработки на лесопилке стали неважные и что он снова поглядывает на море. Нужно им, пожалуй, написать про эту историю с кораблем — может быть, и дети смогут вложить свою в дело.
— Последний корабль для себя я построил, когда был пастухом,— сказал Михкель, натягивая плотнее край одеяла и задумчиво глядя в темноту потолка.
— Да разве ты теперь для себя корабль строишь? Общее это дело. Еще так подеретесь, что клочья шерсти полетят!— проворчала Эпп, все еще не меняя курса, хотя уже не смогла придать голосу слишком сердитое выражение.
С бабой спорить — что с теленком вперегонки бегать: ее слово всегда должно остаться последним!
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Это было, вероятно, дня за два до Нового года — во всяком случае, мороз уже успел высушить береговые промоины и сковать льдом болота,— когда капитан Тиху и мастер Михкель постучались в дверь к управляющему местными казенными лесами, лесничему Третьякевичу, жившему в Памманаском казенном имении. Крестьян- собственников по всему приходу было еще очень мало, пальцев одной руки хватило бы перечесть их, и ни у кого из них на участках не оказалось подходящего корабельного леса. У помещиков никто из Тиху не мог надеяться купить лес на выгодных условиях: все господа заодно, а былая тяжба Матиса из-за хутора Рейнуыуэ вконец обозлила старого рууснаского Ренненкампфа и его родню. Лесничий же, или, как его называли в приходе, лесной барин, был русский, прибыл сюда издалека, и с ним можно было столковаться. Поговаривали, правда, что в нынешнюю зиму лесопромышленник Викштрем наложил лапу на две лучшие делянки, расположенные у дороги, но разве у казны мало леса! Только бы их не спровадили в дальний Сутруский лес; от тамошних делянок далеко до берега моря, а в теплую зиму из-за болот оттуда дьявольски трудно вывезти древесину. Или всучат делянку с большими, очень старыми, некогда семенными деревьями, которые растрескались уже на корню, десятки лет раскачиваясь от ветра. Тут нужна осмотрительность. Снаружи дерево мощное и стройное, хоть сейчас вали его на киль корабля, а спилишь — трещина на трещине. Эти потрескавшиеся от ветра сосны, или, как их попросту называют, «ветровки», непригодны для корабельного дела, и надо смотреть в оба, чтобы и впрямь не выбросить деньги на ветер.
И Михкель, и Тынис плохо говорили по-русски, но капитан уже успел наладить приятельские отношения с лесничим и на сей раз не забыл прихватить полуштоф — таким образом дело быстро пошло на лад.
Андрей Андреевич (после выпитой водки лесничий и капитан стали называть друг друга по имени и отчеству) разрешил Тынису Реэдиковичу выбрать по карте любую делянку. Когда же, придя на место, они увидели, что соседняя делянка удобнее для вывозки древесины, лесничий тотчас же согласился на замену делянок.
Полуштоф одному, малую толику денег другому — и дело с лесом было улажено. После крещения, в полнолуние, когда нет опасения, что червь источит дерево, на делянке нового товарищества зазвенели пилы и забухали топоры, да так, что многоверстный лес отзывался далекими раскатами. Михкель, держа в одной руке старенькую, потрепанную, объявшую все премудрости корабельного мастерства записную книжку, а в другой огрызок карандаша и кусок мела, с топором за поясом ходил от дерева к дереву и назначал уже здесь, на корню, каждому из них положенное место на корабле: вот дерево для бруса бархоута, это для сандека, а вот то для подбалочного бруса. Разглядывая дерево, он, в силу привычки, обходил его по ходу солнца. Старые мастера боялись, что корабль, построенный из деревьев, вокруг которых хаживали, отбирая, против солнца, плохо будет идти против ветра. А ежели и так и этак надо пройти по кругу, отчего же и не пойти по солнцу? Еще говорили, что если дерево упадет кроной на юг, то в корабле может завестись плесень. И это, конечно, одно баловство, но ведь не оставишь нужное дерево на корню, как-то уж оно должно упасть,— почему же немножко не помочь ему рухнуть вершиной на север?! При южном ветре или в тихую погоду это не составляло особого труда, но если случался северный ветер, раннаский Каарли со своим напарником Таави прибегали порой даже к помощи талей. Ну да фокусы фокусами, если они не требуют у тебя лишних сил и времени, но этакую возню с деревом на манер Каарли и Таави, силившихся свалить его против северного ветра, мастер считал просто чудачеством, и он и другие, в особенности Кусти из Лайакиви, подшучивали над излишней суеверностью Каарли.
Но когда Михкель сам нашел на краю делянки могучую, в два обхвата, сосну, по всем признакам подходившую для корабельного киля, он обошел ее не один, а несколько раз по солнцу и, прежде чем сделать мету топором, долго с благоговением любовался исполином и шептал:
— Добрый дух, покровитель корабля, войди в киль- матушку!
И только после этого он отколол топором щепу от сосны, предназначенной для киля — корабельной матки. Существовало поверье, что именно с этой первой щепой, срезанной мастером у дерева, отобранного для киля, добрый дух, покровитель корабля, войдет в судно и не покинет его до тех пор, пока оно не состарится после долгих
плаваний, придет в ветхость и сгниет где-нибудь в тихой гавани. Разве что злому духу корабля, котерману, удастся каким-нибудь способом прогнать доброго духа, самому вселиться в корабль и вскоре загубить его в бурю или в шторм.
Когда мастер, отколов первую щепу, кликнул других мужиков и объявил им, что дерево для киля найдено, случилось так, что Лаэс из Лоона, Кусти из Химмуде и Андрус из Лийгаласкма, разглядывая дерево, тоже обошли вокруг него несколько раз по ходу солнца. При падении сосны-великана зорко следили, чтобы ствол отскочил подальше от пня. Это сулило быстроходность будущему кораблю и скорую перевозку грузов из гавани в гавань.
Пока на казенной делянке с гулом и треском рушились кроной на север деревья для киля, для обшивки и мачт корабля, каждый мужик по пути в лес и из лесу или на воскресной прогулке по родным местам зорко высматривал подходящие для шпангоутов деревья. Особенно могло посчастливиться в тех местах, где недавно рубили строевой лес и были выбракованы и оставлены на корню все кривоствольные, непригодные для вязки стен деревья. Эти приземистые дубы, росшие на скудных деревенских пастбищах и покосах, или прибрежные изогнутые и закаленные ветрами смолистые сосны были словно рождены для шпангоутов.
На покосе прежнего хутора Рейнуыуэ, часть которого теперь арендовал припадавший на левую ногу Михкель из Кийратси, стоял низкорослый, на редкость толстый и суковатый дуб, которому, наверно, было уже несколько сот лет. Матис, часто бродивший по землям Рейнуыуэ, высмотрел этот дуб для штевня. Мастер Михкель одобрил этот выбор, не возражал и арендатор земли Михкель из Кийратси, он внес чистоганом пятьдесят рублей пая и вместе с сыновьями работал на постройке корабля. Но, опасаясь, что слух о порубке дуба на арендованной земле мог так или иначе дойти и до бар, старый кийратсиский Михкель выждал такое время, когда сам барон отлучился в город, и заковылял, прихрамывая, на мызу. При посредничестве кухарки Тийны он предстал перед барыней с покорной просьбой — дозволить вырубить на покосе Рейнуыуэ (так все еще называли этот покос) два-три старых суковатых дуба и кое-какой кустарник для улучшения почвы. Михкель хромал на левую ногу, барыня — на правую (она страдала какой-то «костной сухоткой»—ведь у бар и болезни благороднее, чем у крестьян); барыня была баронессой Ренненкампф, а Михкель только Михкелем. Но когда Михкель хотел, он умел и льстить, и пораболепствовать. Хотя барыня и не занималась делами мызы и не предпринимала сколько-нибудь серьезных шагов без барона, она все же смогла разрешить такой пустяк, тем более что дело явно шло на пользу земле и мызе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46