Сегодня же в волостном правлении сход по делам обмера земли, туда тебе идти нельзя, там урядник берет на прицел каждого нового человека.
— Значит, надо до собрания. Оделись бы сейчас, а часа в три полчетвертого успели бы в волостное правление. Если Саар держит сторону народа и готов работать, то он не рассердится на такое беспокойство. До рассвета договорились бы обо всем, я успел бы хоть денек барщины за мать отработать. Хочешь не хочешь, а завтра или послезавтра придется уходить,— изложил свой план Пеэтер.
Отец кашлянул, мать чиркнула спичкой. За время этого разговора стрелки часов успели изрядно двинуться вперед.
— Что же ты гасишь спичку, зажги лампу, раз уж Пеэтер так надумал,— велел отец.
— А что мне думать... я-то не знаю Саара, вы знаете его гораздо лучше. Можно ли ему настолько довериться?
— Если по мне, то я в Сааре ничуть не сомневаюсь. Всяким другим хлюстам, адвокатам и газетным писакам, что тоже иной раз горло дерут о нуждах трудового народа, я особенно не доверяю: барин остается барином, выкидывает свои штучки и рассчитывает еще на наш счет прибрать власть к рукам. Саар свой человек, весь, насквозь. Ты о ночном беспокойстве и не думай, Саар и без тебя на ногах с первыми петухами, все долбит свои книги, надеется весной сдать экзамены на аттестат зрелости,— сказал отец и начал одеваться.
— А на мызу ты все-таки не ходи,— посоветовала мать, надевая стекло на головку лампы.— Юугуский Сийм не лучше урядника. Я, слава богу, пока сама с барщиной справлялась. Как же это ты вдруг — ни одежды подходящей, ничего...
— Ладно, посмотрим, как оно выйдет, я утром после волостного правления домой вернусь. А скоро мы так наладим дела, что никому не придется отрабатывать барщину на мызе! — сказал Пеэтер решительно и, сбросив с себя одеяло, порывисто соскочил на пол.
— Ты и впрямь думаешь, что когда-нибудь дело так обернется, что таким, как мы, можно будет не гнуть спину на мызу?— спросила мать с надеждой.
— Будет,— подтвердил Пеэтер, завязывая шнурки ботинок.
— Я ночью все думал о листовке, что ты привез,— сказал отец,— прикидывал, какова здешняя жизнь не только хуторянина-арендатора или бобыля, вроде меня, а самого последнего помещичьего батрака. В старину, говорят, бароны в имениях менялись друг с дружкой, людей меняли на лошадей, на собак, а и сейчас еще человек у нас значит не больше рабочей скотины. Недели полторы назад управляющая скотной фермой мызы хвасталась перед батрачками тем, как барин печется о животных. И как подумаешь, сколько мызная корова пожирает за один день в хлеве... Двенадцать фунтов муки, полтора пуда кормовой свеклы, полпуда клеверного сена, полпуда картошки, пуд лугового сена, вдобавок еще костяную муку, соль и кормовой мел — все это добро тащат в теплый хлев, на один только день в утробу какой-нибудь хвостатой и рогатой пеструшке. Двенадцать фунтов муки стоят уже копеек двадцать, а ты прикинь еще сюда денежки за картофель, свеклу, клевер и весь остальной товар — выйдет добрых пятьдесят копеек на день.
— Больше будет,— сказала мать.
— По рыночным ценам, конечно, больше, но корова не все в хлеву, она и на лугу пасется, а это удешевляет корм. Ну, уход за скотиной тоже нужно учесть, да он недорого обходится барину, у нас в Руусна батраку вместе с женой положена на год оплата сто двадцать рублей. Сосчитай сам, хоть на бумаге, вот здесь бумага и карандаш: десять ржи по два рубля сорок копеек — всего двадцать четыре рубля; восемь ячменя по два рубля — шестнадцать рублей; одна гороху по три рубля за — три рубля; пять лейзиков рыбы по одному рублю за лейзик — пять рублей; пять лейзиков соли по сорока копеек за пуд — один рубль; половина воловьей шкуры — один рубль пятьдесят копеек; огородная земля — два рубля; на керосин давай пятьдесят копеек; за квартиру и топку, по подсчету барина,— четырнадцать рублей; бесплатный доктор, тоже по подсчету барина,— три рубля; ну и жалованье деньгами — пятьдесят рублей. Вот и выходит ровнехонько сто двадцать рублей. Батрак должен за год отработать на мызе триста дней, а жена шестьдесят — разом выходит триста шестьдесят рабочих дней. Значит, рабочий день батрака обходится барину в среднем по тридцать три копейки. А что ты купишь на эти тридцать три копейки? Полпуда ячменя. На полпуда ржи не хватит. В баронском хлеве корове дают в день корма на пятьдесят копеек, а батрак на баронском поле зарабатывает тридцать три копейки! Корова дает в день самое большее двадцать штофов молока, по три копейки штоф — выходит за день молока на шестьдесят копеек. Десять копеек барыша, да прикинь еще навоз. А батрак на поле приносит барону прибыли по крайней мере раза в четыре больше против того, что он получает от барона. И живи как хочешь, одевайся, покупай обувь, вари мыло и держи дом в чистоте! А каково тем, у кого куча детей! Рогатая и хвостатая пеструшка в хлеву у барона просто полугоспожа, почти кадакасакс а у батрачки, выхаживающей эту полугоспожу, остались кожа и кости, разве что она изловчится с отчаяния и украдет немного кормового зерна или молока от госпожи коровы. И таких счастливиц, занятых на скотном дворе, всего только две-три, большинство и близко не подпускается к мызному стаду, им положено гнуть спину на сенокосе и готовить турнепс для упитанного скота. Вот до чего баронское хозяйство и культура скотного двора дошли! Четвероногое животное, способное только мычать, значит больше, чем говорящее и мыслящее существо — человек.
Эти подсчеты сильно распалили Матиса, и теперь он горящими глазами посматривал на жену и сына.
— Ты расскажи об этом сегодня народу в волостном правлении,— сказал Пеэтер.
— Мало он, что ли, с бароном судился и тягался — а что с того пользы?— встревожилась мать, видя в глазах мужа и сына одну и ту же почти отчаянную решимость.
— Милая матушка!— горячо сказал Пеэтер.— Каждому, кого притесняют, приходится выбирать одно из двух: или совсем потерять свои права, позволить превратить себя в домашнюю скотину, думать лишь о том, как бы протянуть, прожить, чтобы душа с телом не расстались, или же защищать свои права, пусть это даже стоит жизни!..
Ночи становились холодными. Но отец шагал впереди по тропинке так размашисто, что вскоре и Пеэтер согрелся от ходьбы. Полная луна плыла над березами Аонийду, за прибрежным сосняком шумело море, а с другой стороны, с Каткусоо, клубясь, поднимался туман.
...Туман? Разве и перед глазами людей не было еще слишком много тумана, который мешал всем угнетенным — рабочим в городе, крестьянам в деревне — шагать сплоченно и твердо, плечо к плечу, как они, Матис и Пеэ-
тер, идут теперь дружно, одной дорогой. Ой как нужны люди честные, энергичные, с ясным умом, про которых ты действительно знал бы, что они до последней капли своей крови будут бороться за дело трудящихся и никогда не предадут их интересы!
— Каков же все-таки этот Саар? Можно ли ему во всем довериться?— еще раз спросил Пеэтер отца, прервав свои размышления.
— Можно, право, можно! — убежденно подтвердил Матис, и, широко шагая, они продолжали свой путь в волостное правление.
В старину, во времена Липгарта, картофельные поля в Руусна распахивали как бог на душу положит, но с тех пор, как мыза перешла в собственность Ренненкампфа, и здесь вошли в моду длинные борозды, сплошные из конца в конец поля.
— Удобнее лошади, сподручнее и человеку,— говаривал юугуский Сийм — и лесник, и кубьяс Ренненкампфа в одном лице.— Прямая борозда лежит, знай только похаживай за плугом по раз взятому курсу, тут уж некогда зря глазеть по сторонам и болтаться попусту.
— Плохо ли тебе шнырять и назначать нам курсы, а заставь тебя с корзиной в руках день-деньской за лошадью гнуться, тогда узнаешь, какую песню запоет вечером твоя поясница,— ответила кубьясу Эва, острая на язык жена арендатора. Муж Эвы, Яан,— хозяин ветряка, она могла говорить кубьясу в лицо такие вещи, а жены батраков только поругивались втихомолку (хотя иногда и солеными словами).
Длинные борозды, конечно, выгоднее барину — работа лучше спорится,— но так уж в мире заведено: что барину прибыль, батраку гибель. Длинные борозды выматывали силы батраков весной, при посадке, но более того осенью, на копке картофеля. Дни копки, считавшиеся раньше, при Липгарте, самыми легкими из всей барщины, почти не уступали теперь по тяжести сенокосу в разгаре лета, разве что рабочее время поневоле становилось короче, хотя и начинали с зари, а последний воз картофеля ссыпали в мызный погреб уже при свете лампы.
Даже Пеэтер, который пошел сегодня на мызу вместо матери (мать батрачила у эймуского Юхана и за него от
рабатывала арендные дни мызе), почувствовал усталость.
От перетаскивания двух мешков на телеги немела спина.
Возвращаясь с пустой телегой в поле, Пеэтер взглянул на часы. Половина пятого. Погода стояла скверная, сильный западный ветер приносил время от времени стелющиеся низко над землей и над морем дождевые тучи и холодными струями дождя хлестал пожелтевшие деревья парка, поблекшую картофельную ботву, спины лошадей и лица мужиков. Барон обычно старался обойтись возможно меньшим количеством людей. Но теперь картофелю угрожали ночные заморозки, приходилось копать и убирать даже в дождь. Несмотря на непогоду, люди работали до наступления темноты. Если только один день такой работы изнурил Пеэтера, что же должна чувствовать мать, на долю которой каждую неделю выпадает три таких дня? Каково батрачкам, вынужденным работать по шесть дней в неделю? А их большинство, и к тому же их часто принуждают работать и в воскресенье. Пусть копка и уборка картофеля из разрытых борозд не требует таких сил, как подноска мешков, но с утра до вечера гнуть спину и копаться в стылой, холодной грязи еще изнурительнее. А платы от Юрьева до Михайлова дня мать получает четыре зерна, четыре картофеля да еще кое-какие крохи в придачу. Плата ничтожно мала, а жены батраков, надрывающиеся на мызе круглый год, получают еще меньшую плату, если рассчитать поденно.
Картофельные борозды начинались у опушки леса и шли прямой линией через все поле до яблоневого сада. Около двадцати женщин, двигаясь шеренгой, копали и выбирали картошку, у каждой было по две борозды. Когда женщины подвигались к лесу, дождь ударял им в спину — и работать было еще сносно, но на обратном пути по новым бороздам ветер и дождь хлестали прямо в глаза, вода текла не только по платкам, но и по волосам, по бровям. Раннавяльяской Алме — ей было лет пятнадцать-шестнадцать,— худенькой, высокой и немного беспомощной девушке (ее мать умерла прошлой осенью от чахотки), трудно было поспевать за остальными, особенно за Рити — женой слепого Каарли. Рити считала себя получше других, была падка на похвалы мызных господ и старалась изо всех сил, так что кругом только комья грязи летели. Юугуский Сийм, никогда не упускавший возможности похвастаться, что он и кубьяс, и лесник, и церковный ктитор (Ренненкампф не терпел большой толпы слуг,
их было у него мало, но зато все такие, в преданности которых он не сомневался), кубьяс Сийм отводил для Рити средние борозды, так что она находилась в центре шеренги работавших женщин. И вот строй женщин сломался углом, напоминая стаю журавлей. Рити, как журавль-вожак, шла посреди, опережая других, а остальные — растянувшись углом по обе стороны. Но в то время как вольные журавли высоко в поднебесье летели в южные края, измученные и насквозь мокрые люди едва ползали по вязкому картофельному полю Ренненкампфа.
Подогнав подводу к женщинам, Пеэтер кинул вожжи на спину лошади и прежде всего погрузил в телегу полные корзины раннавяльяской Алмы, он даже помог девушке собрать несколько пригоршней отрытого картофеля — ему просто стало жаль молодую батрачку.
— Барин из города пришел в деревню покрутить с девчатами, а у самого мерин запутал вожжи в ступицу колеса,— прогнусавил вдруг где-то рядом юугуский Сийм.
— Тпру-у! Черт!— Жадная на картошку лошадь и в самом деле сбросила вожжи, и Пеэтер поспешил распутать их.— А что же кубьяс глядит, будто у него и рук нет?
Пеэтер сказал это с такой непосредственностью и простотой, что Юугу не сумел даже сразу ответить, только кашлянул. Лишь после того, как рассмеялись женщины, Сийм понял, какую наглость позволил себе Пеэтер.
— Всякому городскому прощелыге не дано права совать нос в мои дела и отдавать мне приказы,— прогундосил Сийм.— Не за то барин платит мне жалованье, чтобы я был мальчишкой при лошади у такого лодыря, как ты. Мне нужно присматривать за работой нескольких десятков людей.
— Если бы ты заботился о людях, ты не заставлял бы их гнуться в три погибели под ветром и дождем.
Женщины как раз заканчивали очередные борозды. Рити справилась раньше других и уже отсчитывала новые борозды, по которым надо было возвращаться к мызе, в сторону яблоневого сада. Женщины еще в предыдущий заход хотели вернуться через поле порожняком и провести выборку обеих борозд с подветренной стороны, но кубьяс резким окриком вернул их. Слава богу, они не на каком-нибудь двухмачтовом судне, не в рейсе на Готланд за точилами, чтобы им лавировать по ветру! Под ногами твердая земля, и носы у них не сахарные, не растают от встречного дождя! Окрик кубьяса заставил женщин отказаться от своего намерения. То ли слова Пеэтера придали
им смелости, то ли они заранее сговорились между собой, только на сей раз женщины двинулись стайкой через все поле, оставив позади одну дорожащую господскими похвалами Рити, которая склонилась над своими бороздами и с глупым видом посматривала им вслед.
— Вы что такое затеяли?! — Кубьяс невольно прервал свою перебранку с Пеэтером и кинулся рысцою за женщинами.
— Что затеяли?! Даже скотина повертывается спиной к ветру, и мы делаем то же самое,— ответила кипуская Мари, прошмыгнув мимо кубьяса, который хотел силой загородить ей дорогу. С двумя-тремя батрачками он и сегодня справился бы, но их было с два десятка, к тому же ветер обрушил на поле новый шквал дождя с градом, который только пришпорил решимость и отвагу женщин, а слова Сийма развеял, как дым по полю. Так Сийм, вероятно впервые в жизни, должен был уступить воле батраков. Набив рот злобными ругательствами, приближался он к женщинам, которые уже успели пройти все поле и теперь сгибались над новыми бороздами, идя с подветренной стороны. Он честил женщин и так и этак, но вернуть их не посмел — это действительно было бы непозволительной тратой времени. Победа батрачек на этот раз была почти полной, даже примерная Рити в конце концов перебралась к ним. Что ей оставалось одной делать со своим образцовым старанием в полуверсте ото всех, если и возчики картофеля — Пеэтер, талистереский Кусти, молодой, лет семнадцати, парень, и старый, седой, но все же подвижной лийгаласкмаский Таави — погнали своих лошадей туда, где работали все?
Сийм долго оделял женщин руганью, но так как они особенно не перечили ему, а молча радовались своей победе, пришлось кубьясу примириться и замолчать. В душе же он прямо-таки кипел от злости. Подумать только — они, паршивые бабы, вздумали быть умнее юугуского Сийма, потомственного кубьяса, отец и дед которого преданно служили в этой должности барону! В другой раз он не допустит такого дела, пусть хоть горящая смола падает с неба... пусть они даже и наверстывают с попутным ветром затраченные на переход минуты. Уж он настоит на своем!
Сийм ходил за женщинами по пятам и ковырял палкой землю. Он был настолько полон злобы, что, выковыривая пропущенную кем-нибудь картофелину, молча относил ее в корзину и лишь многозначительно откашливался, чтобы каждый слышал и видел, как он ловит этих нерадивых тварей на месте преступления. Все это он запомнит и вечером доложит барину (Ренненкампф прогнал управляющего и сам теперь распоряжался всем), а уж тот прикажет удержать убыток с лодырей. «Батрак отвечает всем своим имуществом за то, чтобы поле было хорошо убрано и чтобы от его нерадения или противодействия мыза не потерпела ущерба» — так слово в слово гласит договор, заключенный между барином и батраками. А Юхану он пошлет вечером с Рити наказ, чтобы тот не посылал больше на мызу всяких городских подстрекателей... хотя, правду сказать, и завтра нужен был сильный мужчина для переноски мешков с картофелем. Нельзя сказать, чтобы Пеэтер не работал — весь род, выходцы их Рейнуыуэ, работяги,— но что толку от коровы, которая доится и тут же опрокидывает ногой полный подойник! Мызе и мызным слугам в течение нескольких поколений одно беспокойство с ними, и, видать, на этом дело не кончилось. И время нынче такое — срам даже слушать, какие дела на свете творятся: где красный петух гуляет по мызной крыше, где пастора запихивают в мешок, где бунтуют мызные батраки. Слава богу, в здешних краях пока было тихо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46