Посмотрим, если мы с Анн мирно уживемся, то, может, я и останусь в Пагила вроде как экономкой или по-иному как-нибудь, детям тоже будет потом легче.
— Ну да,— сказал Матис и вспомнил, что слышал разговор о том, будто пагилаская Анн подыскивает себе женщину, которая стряпала бы и заботилась о доме.— Мысль неплохая. Свое жилье и житье, да и не один мужчина не позаботился бы лучше тебя о кормежке Анн.
— Муж только тем и был бы лучше, что пораньше закормил бы старушку до смерти,— пошутила Лийзу и сразу задала вопрос о сегодняшнем событии, он так и вертелся у нее на языке все это время:— Ну как, упрятали Гиргенсона в мешок?
— Да, вышло так. Тебе-то не жалко?
— Жалко? Жалеть Гиргенсона! Но что дальше будет? Михкель и Таави сидят в городе, а Гиргенсон с Ренненкампфом здесь...
— Будет война. Вчера, слыхать, объявили по всей стране военное положение.
— Ну, тогда скоро и казаки здесь будут. С чем вы выйдете против царских войск?
— Без борьбы убивать себя не дадим,— ответил Матис и рассказал о том, что решили сегодня мужики в волостном правлении.
Лийзу вздохнула, но ничего не сказала, только принялась еще яростнее грести. Они благополучно миновали мысок Уннасяаре, теперь уже можно было использовать всю парусность лодки, и она быстро понеслась по волнам. Небо отливало свинцом и, несмотря на ветер, нависало над самой водой. По всем признакам вскоре должен был пойти дождь или снег.
— Побереги себя, не налегай так на весла, поспеем еще до наступления темноты, парус церковной шлюпки вон виднеется еще только под Викати,— уговаривал Матис Лийзу.
— Пустое, без дела сидеть холодно!— Лийзу продолжала грести, склонив голову вправо и с задумчивой пристальностью разглядывая бурлящую, клокочущую серую — под стать небу — воду за бортом.
Тридцатилетняя Лийзу была уже не та, что в двадцать лет. Житейские горести оставили на ее лице выражение какой-то жесткой и злой грусти, но она все еще была красива. Ее отец, старый каткуский Каарли, в свое время сошелся, очевидно по любви, с бедной батрачкой, и у них родились красивые сильные дети. Но красу, говорит .пословица, в котел не положишь. И вот она, Лийзу, теперь здесь, в этой лодке. И все же, как ни богата тенгаская госпожа, сердце Матиса чуяло, что Тынис поступил неразумно, бросив Лийзу с маленьким Рейном. Лийзу заметила взгляд Матиса и, словно угадав его мысли, резко спросила:
— Что разглядываешь? Ведь я в невестки тебе не подошла!
— Не я вас венчал, не я вас и разлучал,— вздохнул Матис.
— Того, кто венчает, вы запихали в мешок,— сказала Лийзу с легкой усмешкой, а потом ее разобрал смех: громкий, неудержимый, он разнесся вдруг по холодному свинцовому морю. Лийзу удивительно ясно помнила подробности венчания Тыниса с богатой госпожой из усадьбы Тенга. В церкви по этому случаю разостлали ковровые дорожки из конца в конец. С какой важностью и торжественностью толстобрюхий Гиргенсон совершал обряд венчания, наперед прикидывая, что в это воскресенье у него будет по меньшей мере тройной доход. А нынче этому самому Гиргенсону натянули мешок на голову! И Лийзу снова и снова смеялась, ей казалось, что мешок был надет не только на пастора, но отчасти и на все его дела, и на совершенные им, Гиргенсоном, обряды венчания.
Ну вот, теперь они уже в Кякисильма — это узкая, шириной саженей в двести, полоска моря между Рахумаа и Кякимаа. Теперь Лийзу пришлось оставить весло и обернуться, высматривая подводные камни.
— Левей, еще левей! Правей, еще правей! — командовала она, и послушный ее словам Матис поворачивал лодку по ветру или против ветра, так что вскоре они счастливо миновали гряду подводных камней.
Пока пересекали Рууснаский залив, Лийзу за весла не бралась, но и разговор в лодке утих. У каждого из них было достаточно своих забот и планов. Только однажды, перед самой высадкой на берег, Лийзу устремила взгляд своих больших голубых глаз прямо в глаза Матиса и спросила:
— А Пеэтер в Таллине?
— Должно быть, только не знаю, на свободе или за решеткой. Саар говорил, что в Таллине прошла большая облава на политических.
— Значит, он у тебя настоящий бунтовщик?
— Мудрено шишке далеко от ствола упасть,— сказал Матис.
— Ты думаешь?! — обронила Лийзу, и в тот же миг ее мысли и мысли Матиса перенеслись к маленькому Рейну и его отцу, хотя оба и не обмолвились об этом и словом, а Лийзу, словно испугавшись чего-то, поспешно спросила о другом сыне Матиса, Сандере:— А про Сандера что-нибудь знаете?
— Ничего. Его, верно, уж нет в живых, и во сне его больше не вижу.
— Если теперь еще начнется этакая... внутренняя война, тогда всех мужчин перебьют.
— Ничего не поделаешь. Надобно прийти соблазнам, но горе тому, через кого соблазн приходит, как сказал сегодня Гиргенсон.
— До того, как надели мешок,— добавила Лийзу, лукаво взглянув на Матиса.
— Ну да,— подтвердил Матис и стал травить шкот, поворачивая в лодочную гавань Весилоо.
Намек Лийзу был для него не нов — многие и раньше говорили об этом, да и сам он, бывало, в минуты тяжких сомнений думал эту невеселую думу. Но после того как Пеэтер привез из Таллина социал-демократические листовки и песни и Матис увидел, что и другие люди, поумнее его, не расходятся с ним во взглядах на правду, он еще ни на миг не усомнился в правоте борьбы своей и всех трудящихся.
— Ну да, до того, как надели мешок. Ложь и лжеца можно упрятать в мешок, но правда остра, как шило, ее в мешке не утаишь и не растопчешь.
— А если все же растопчут?— усомнилась Лийзу.
— Нужно драться. Для того мы сюда и пришли.
По скользкому настилу причала лодка с разбегу въехала почти на нужную высоту, так что после уборки парусов достаточно было двух рывков, чтобы закрепить якорь. Быстро управившись с лодкой, они вскоре зашагали вдоль площадки для развешивания сетей к единственной, состоящей из нескольких разбросанных дворов, деревне островка Весилоо, от которой гордо отгораживались крупные здания большой усадьбы Тенга. Вдали, на другом краю
острова, за сосновым бором, устремлялась вверх белая башня маяка и виднелась железная крыша двухэтажного дома смотрителя. В море гул подводных камней Суурекуйва как-то терялся, скрадывался всплеском весел, ударами волны о борт лодки, но здесь, на каменистой земле, заросшей можжевеловым кустарником, гудение Хуллумятаса мощно ударяло в уши.
— К ветру дело идет, Хуллумятас уж очень завыл,— прислушался Матис.
— Ты ведь не станешь возвращаться сегодня?— спросила озабоченно Лийзу.
— Если справлюсь с делом, чего тут ждать, и ветер попутный.
— Уже смеркается, куда ты теперь!
Но проявлять и дальше заботливость Лийзу сочла неуместным — ведь Матис шел к своему брату. Дорога к усадьбе Тенга сворачивала тут же налево, а дом пагилаской Анн стоял в другом конце деревни, в низкорослом сосняке. Прощаясь за руку с Матисом, Лийзу положила ему на ладонь пару монет.
— Возьми и мою вдовью долю. Ружья на них не добудешь, но на несколько патронов хватит,— сказала она, повернулась и пошла своей дорогой.
Зажав в ладони два серебряных рубля, как доброе предзнаменование, Матис шагал к большому, о двух каменных дымоходах дому своего богатого брата. Во дворе, окруженном постройками для скота (Тынис держал около двадцати коров), баней, сараем для парусов и рыболовных снастей, загремел цепью и залаял огромный волкодав. Кругом не было ни души. От помещения для прислуги донеслись звуки гармоники. Тынис сытно кормил своих шестерых работников и двух работниц, не занимал их ничем в воскресные дни, но зато в будни нигде так не загружали людей работой, как здесь. Когда Матис поднялся на крыльцо, на господской половине (именно господской: Тыниса теперь величали господином, а его жену госпожой) как раз зажгли лампу. Тоже хорошее предзнаменование. «Наверно, он согласится,— подумал Матис, вытирая ноги о решетку.— Судно без дела качается на якоре в заливе, один рейс в Таллин не износит его».
Но, уже здороваясь, Матис заметил, что он не был сегодня желанным гостем ни для брата, ни для его жены. Хотя Тынис и помог ему снять верхнее платье и указал Матису место на мягком диване под картинами с изображением кораблей, а госпожа принесла тарелку с печеньем,
стаканы и бутылку вина и хлопотливо поспешила на кухню, чтоб дать указание прислуге разогреть что-нибудь по- сытнее,— вся эта внешняя приветливость не могла скрыть озабоченного выражения лиц у обоих хозяев. И прежде чем Матис успел приступить к разговору о своем деле, заговорил с укором Тынис:
— Ты что за фокусы выкидываешь, Матис? В компании с лайакивиским Кусти, с мальчишками, запихиваешь в мешок пастора!
— А тебе его разве жалко?— с языка сорвались те же слова, что давеча в лодке, когда Матис спрашивал мнение Лийзу.
— Мне жаль тебя. До сих пор я все же считал тебя мужчиной, а ты шутом становишься.
Матис уставился в глаза брату. Не ослышался ли он?
— Шутом становлюсь! Вместе ведь шагали в Руусна к барону.
— Барон бароном. А какой же особый вред причинил тебе пастор?
— А мне теперь сдается, что ты сам стал шутом. Пастор — зять барона, они одним лыком шиты, а ты говоришь: что за вред причинил? Старый Таави и Михкель, мастер «Каугатомы»— в городе, в руках живодеров. Если они там захотят порешить мужиков, то по крайней мере и у нас есть двое, из которых можно душу вытянуть.
Тынис встал, выпрямился и мягко, почти бесшумно зашагал в домашних войлочных туфлях (хоть дома моряк может позволить себе такое удовольствие) из одного конца гостиной в другой, задержался у стоящей на этажерке модели «Каугатомы», затем остановился подле рояля и взял несколько аккордов в такт доносившимся сюда звукам гармоники. Затем беззвучными шагами приблизился к Матису и налил стаканы.
— Пей! Кое у кого водка вышибает рассудок, а некоторым возвращает его!
Матис не дотронулся до стакана. На дворе стемнело, шум Хуллумятаса был слышен даже в комнате. Матису надо было сегодня же вернуться в Каугатома, ему нельзя терять времени, волостной писарь Саар нуждается в совете и помощи.
— Что за бес вселился в тебя, Тынис? Ты говоришь и поступаешь так, будто забыл свою фамилию — Тиху.
— А ты поступаешь и разглагольствуешь так, будто ты и есть царь большой Российской империи! Ты думаешь, что если пугливый урядник в Каугатома не смеет вам
больше на глаза показаться, а пара баронов удрала в город, то вся власть уже в ваших руках? Тебя — царем, Саара — губернатором! Или Саара царем, а тебя губернатором! А если придут казаки? Если придут войска? Что тогда? И ты знаешь, что вчера объявили военное положение?
— Потому-то я тут и нахожусь. Народ собирает деньги, мы едем в Таллин покупать оружие. Дай нам «Каугатому» и поезжай капитаном, ты хорошо знаешь судно и не раз плавал в этих водах!
— Гм? На «Каугатоме» привезешь ружья; а на «Эмилии», что ли, хочешь привезти себе войско и пушки?
— Тынис, я здесь не для шуток. Бойцов раздобудем дома, их немало вернулось из Маньчжурии. Видишь, в Одессе даже матросы на «Потемкине» заодно с нами. Говорят, что во многих городах власть уже переходит в руки рабочих и скоро провозгласят республику. Ружья нужны.
— В каком городе?— заколебался или по крайней мере насторожился Тынис.
— В Москве и там на юге, на Кавказе. Может быть, скоро и у нас, в Таллине.
Тынис опустился в широкое мягкое кресло и взял стакан.
— Ну, выпей! Один черт знает, как еще эту кашу расхлебывать придется...
— Разве тебе так безразлично, чем кончится дело?
— Совсем не безразлично! Но если вы пускаетесь на такие мальчишеские проделки, как сегодня с пастором, тогда...— Тынис пожал плечами.— И наконец, издали манифест, избирается Дума. Что вам еще надо? Долго вы мя- тежничать будете?! Я не политик. Я хочу, чтобы шла работа, чтобы товар не залеживался, чтобы деньги оборачивались поживее и корабли ходили за море.
— Тебе легко говорить, сидя в мягком кресле, а если бы ты, как Михкель и Таави, сидел в городе за решеткой или похоронил бы своего ребенка, как старый раннавяльяский Сандер, тогда б ты заговорил по-другому.
— Я пережил более горькие дни, чем ты и твой Сандер и Михкель.
— Это было давно, когда ты еще жил в бедности.
— А теперь, теперь вы так разбунтовались, что даже у моря отбили охоту к непогоде и штормам, знай себе плавай на корабле, как по пруду.
— Теперь ты разбогател и становишься барином.
— Ишь ты!— вскипел Тынис.— Ты, что ли, сделал меня богатым? Я с тринадцати лет в море — в лаптях ушел, старенькая кепка на голове, рубль в кармане. Богатым стал! У тебя хоть лодка в море была, крыша над головой и пара коров в хлеве, ты был первенцем, кюласооским Матисом. Я был никем! И что ты теперь от меня хочешь?
— Ничего с тобой не случится, если и ты положишь несколько сот рублей на покупку оружия.
— На такое дело я не дам ни копейки!
— Лийзу дала...
Тынис будто дрогнул. На мгновение ему с удивительной ясностью представилась Лийзу. Он едва не спросил, где видел ее Матис и как, мол, поживает маленький паренек. Лийзу ведь относилась к Тынису с каким-то горделивым упрямством и делала вид, будто она прижила сына от святого духа, а он, Тынис, со всем его богатством, пустой звук для нее. Конечно, на первое время это было даже удобно для супружеской жизни Тыниса. Но пройдут годы, парню понадобится помощь отца. Воспитывать двоих детей не шутка, много ли Лийзу может сама заработать...
«Да-да, у Анете до сих пор детей не было, а если так случится, что и дальше не будет, я возьму паренька к себе в Тенга»,— подумал, успокаиваясь, Тынис.
— Купец Вейде дал двести рублей,— сказал Матис, у которого на уме теперь были только ружья.
— Вейде может пропить свои деньги или подарить их на миссионерскую работу, это не мое дело. Каждый поступает со своими деньгами, как ему заблагорассудится.
— А рейс в Таллин сделаешь?
— Нет.
— «Каугатому» дашь?
— Время осеннее, да и вообще дело это нечистое. Если предложите хорошие фрахтовые деньги, тогда видно будет.— Тынис откровенно смеялся над братом. И это было гораздо хуже, чем если бы он просто отказал Матису.
— Ах, значит, так! — сказал, вставая, Матис, и его черные глаза сверкнули огнем из-под седых бровей.— Значит, вот какого «мужа богатой жены» пришлось произвести на свет моей матери! Мне и впрямь было бы стыдно перед миром, если бы не было Прийду и ты был бы моим единственным братом. Не золота, а свинца тебе нужно! К завтрашнему вечеру, слышишь, к завтрашнему вечеру, к четырем часам, «Каугатома» должна быть под парусами и ты сам — на ее борту. Понял?
И Тынис встал. Он весил, пожалуй, пудов шесть (в то время как в Матисе было не больше четырех). Он был на голову выше брата и лет на двадцать моложе. Если черные глаза Матиса под седыми кустистыми бровями сверкали огнем, то темно-серые, под густыми черными бровями глаза Тыниса отливали холодным, металлическим блеском.
— От барона получил пулю,— сказал Тынис, щуря глаза,— а у меня вылетишь через окно во двор вместе с рамами, если сейчас же не уберешься с моих глаз!
Матис взял с вешалки шапку. В дверях появилась госпожа Анете.
— Тынис. Что здесь случилось?
— Случилось! Красное волостное правление начинает прикарманивать корабельную компанию «Хольман и Тиху»!..
— Твою корабельную компанию?— презрительно перебил Матис.— Вся твоя компания построена нашими руками. «Каугатома»—это наше детище, нашего общего труда. Приказ волостного комитета таков: завтра к четырем часам «Каугатома» должна быть под парусами и подготовлена к таллинскому рейсу!— Матис повернулся спиной к Тынису, снял с вешалки пальто и начал его надевать.
— Теперь? К зиме? И как, волостное правление ведь не какая-нибудь 8сЬШзаш12,— охала Анете.
— Вы отвечаете за то, чтобы приказ волостного правления был выполнен без промедления! — сказал Матис, шагнув в переднюю и захлопнув за собой дверь. На дворе его встретили пронизывающий ветер, хриплый собачий лай и наступившая тем временем темнота.
Отплевываясь и нашаривая ногами тропинку, он вышел из ворот и направился к лодочной пристани. Но, придя туда и увидев, что волны все яростнее обрушивались на берег, Матис призадумался. Если бы еще кто-нибудь был с ним, он, ни минуты не колеблясь, спустил бы лодку на воду, но пуститься в путь одному в такую непогоду, на ночь глядя, было бы все же безрассудно. Он привалил подпорки к бортам лодки, закрепил якорь за большой камень на берегу, взвалил на спину паруса и зашагал в сторону бобыльского хутора Пагила. Если у пагилаской Анн есть место для Лийзу, найдется и ему где переночевать.
Ранехонько, до рассвета, он уже был у лодки. Вместе с ним вернулась к лодке и Лийзу. В течение ночи Лийзу переговорила обо всем с Анн и хотела вернуться в Каугатома с Матисом, но ветер был встречный и большой силы, так что они смогли спустить лодку на воду только к полудню.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
— Ну да,— сказал Матис и вспомнил, что слышал разговор о том, будто пагилаская Анн подыскивает себе женщину, которая стряпала бы и заботилась о доме.— Мысль неплохая. Свое жилье и житье, да и не один мужчина не позаботился бы лучше тебя о кормежке Анн.
— Муж только тем и был бы лучше, что пораньше закормил бы старушку до смерти,— пошутила Лийзу и сразу задала вопрос о сегодняшнем событии, он так и вертелся у нее на языке все это время:— Ну как, упрятали Гиргенсона в мешок?
— Да, вышло так. Тебе-то не жалко?
— Жалко? Жалеть Гиргенсона! Но что дальше будет? Михкель и Таави сидят в городе, а Гиргенсон с Ренненкампфом здесь...
— Будет война. Вчера, слыхать, объявили по всей стране военное положение.
— Ну, тогда скоро и казаки здесь будут. С чем вы выйдете против царских войск?
— Без борьбы убивать себя не дадим,— ответил Матис и рассказал о том, что решили сегодня мужики в волостном правлении.
Лийзу вздохнула, но ничего не сказала, только принялась еще яростнее грести. Они благополучно миновали мысок Уннасяаре, теперь уже можно было использовать всю парусность лодки, и она быстро понеслась по волнам. Небо отливало свинцом и, несмотря на ветер, нависало над самой водой. По всем признакам вскоре должен был пойти дождь или снег.
— Побереги себя, не налегай так на весла, поспеем еще до наступления темноты, парус церковной шлюпки вон виднеется еще только под Викати,— уговаривал Матис Лийзу.
— Пустое, без дела сидеть холодно!— Лийзу продолжала грести, склонив голову вправо и с задумчивой пристальностью разглядывая бурлящую, клокочущую серую — под стать небу — воду за бортом.
Тридцатилетняя Лийзу была уже не та, что в двадцать лет. Житейские горести оставили на ее лице выражение какой-то жесткой и злой грусти, но она все еще была красива. Ее отец, старый каткуский Каарли, в свое время сошелся, очевидно по любви, с бедной батрачкой, и у них родились красивые сильные дети. Но красу, говорит .пословица, в котел не положишь. И вот она, Лийзу, теперь здесь, в этой лодке. И все же, как ни богата тенгаская госпожа, сердце Матиса чуяло, что Тынис поступил неразумно, бросив Лийзу с маленьким Рейном. Лийзу заметила взгляд Матиса и, словно угадав его мысли, резко спросила:
— Что разглядываешь? Ведь я в невестки тебе не подошла!
— Не я вас венчал, не я вас и разлучал,— вздохнул Матис.
— Того, кто венчает, вы запихали в мешок,— сказала Лийзу с легкой усмешкой, а потом ее разобрал смех: громкий, неудержимый, он разнесся вдруг по холодному свинцовому морю. Лийзу удивительно ясно помнила подробности венчания Тыниса с богатой госпожой из усадьбы Тенга. В церкви по этому случаю разостлали ковровые дорожки из конца в конец. С какой важностью и торжественностью толстобрюхий Гиргенсон совершал обряд венчания, наперед прикидывая, что в это воскресенье у него будет по меньшей мере тройной доход. А нынче этому самому Гиргенсону натянули мешок на голову! И Лийзу снова и снова смеялась, ей казалось, что мешок был надет не только на пастора, но отчасти и на все его дела, и на совершенные им, Гиргенсоном, обряды венчания.
Ну вот, теперь они уже в Кякисильма — это узкая, шириной саженей в двести, полоска моря между Рахумаа и Кякимаа. Теперь Лийзу пришлось оставить весло и обернуться, высматривая подводные камни.
— Левей, еще левей! Правей, еще правей! — командовала она, и послушный ее словам Матис поворачивал лодку по ветру или против ветра, так что вскоре они счастливо миновали гряду подводных камней.
Пока пересекали Рууснаский залив, Лийзу за весла не бралась, но и разговор в лодке утих. У каждого из них было достаточно своих забот и планов. Только однажды, перед самой высадкой на берег, Лийзу устремила взгляд своих больших голубых глаз прямо в глаза Матиса и спросила:
— А Пеэтер в Таллине?
— Должно быть, только не знаю, на свободе или за решеткой. Саар говорил, что в Таллине прошла большая облава на политических.
— Значит, он у тебя настоящий бунтовщик?
— Мудрено шишке далеко от ствола упасть,— сказал Матис.
— Ты думаешь?! — обронила Лийзу, и в тот же миг ее мысли и мысли Матиса перенеслись к маленькому Рейну и его отцу, хотя оба и не обмолвились об этом и словом, а Лийзу, словно испугавшись чего-то, поспешно спросила о другом сыне Матиса, Сандере:— А про Сандера что-нибудь знаете?
— Ничего. Его, верно, уж нет в живых, и во сне его больше не вижу.
— Если теперь еще начнется этакая... внутренняя война, тогда всех мужчин перебьют.
— Ничего не поделаешь. Надобно прийти соблазнам, но горе тому, через кого соблазн приходит, как сказал сегодня Гиргенсон.
— До того, как надели мешок,— добавила Лийзу, лукаво взглянув на Матиса.
— Ну да,— подтвердил Матис и стал травить шкот, поворачивая в лодочную гавань Весилоо.
Намек Лийзу был для него не нов — многие и раньше говорили об этом, да и сам он, бывало, в минуты тяжких сомнений думал эту невеселую думу. Но после того как Пеэтер привез из Таллина социал-демократические листовки и песни и Матис увидел, что и другие люди, поумнее его, не расходятся с ним во взглядах на правду, он еще ни на миг не усомнился в правоте борьбы своей и всех трудящихся.
— Ну да, до того, как надели мешок. Ложь и лжеца можно упрятать в мешок, но правда остра, как шило, ее в мешке не утаишь и не растопчешь.
— А если все же растопчут?— усомнилась Лийзу.
— Нужно драться. Для того мы сюда и пришли.
По скользкому настилу причала лодка с разбегу въехала почти на нужную высоту, так что после уборки парусов достаточно было двух рывков, чтобы закрепить якорь. Быстро управившись с лодкой, они вскоре зашагали вдоль площадки для развешивания сетей к единственной, состоящей из нескольких разбросанных дворов, деревне островка Весилоо, от которой гордо отгораживались крупные здания большой усадьбы Тенга. Вдали, на другом краю
острова, за сосновым бором, устремлялась вверх белая башня маяка и виднелась железная крыша двухэтажного дома смотрителя. В море гул подводных камней Суурекуйва как-то терялся, скрадывался всплеском весел, ударами волны о борт лодки, но здесь, на каменистой земле, заросшей можжевеловым кустарником, гудение Хуллумятаса мощно ударяло в уши.
— К ветру дело идет, Хуллумятас уж очень завыл,— прислушался Матис.
— Ты ведь не станешь возвращаться сегодня?— спросила озабоченно Лийзу.
— Если справлюсь с делом, чего тут ждать, и ветер попутный.
— Уже смеркается, куда ты теперь!
Но проявлять и дальше заботливость Лийзу сочла неуместным — ведь Матис шел к своему брату. Дорога к усадьбе Тенга сворачивала тут же налево, а дом пагилаской Анн стоял в другом конце деревни, в низкорослом сосняке. Прощаясь за руку с Матисом, Лийзу положила ему на ладонь пару монет.
— Возьми и мою вдовью долю. Ружья на них не добудешь, но на несколько патронов хватит,— сказала она, повернулась и пошла своей дорогой.
Зажав в ладони два серебряных рубля, как доброе предзнаменование, Матис шагал к большому, о двух каменных дымоходах дому своего богатого брата. Во дворе, окруженном постройками для скота (Тынис держал около двадцати коров), баней, сараем для парусов и рыболовных снастей, загремел цепью и залаял огромный волкодав. Кругом не было ни души. От помещения для прислуги донеслись звуки гармоники. Тынис сытно кормил своих шестерых работников и двух работниц, не занимал их ничем в воскресные дни, но зато в будни нигде так не загружали людей работой, как здесь. Когда Матис поднялся на крыльцо, на господской половине (именно господской: Тыниса теперь величали господином, а его жену госпожой) как раз зажгли лампу. Тоже хорошее предзнаменование. «Наверно, он согласится,— подумал Матис, вытирая ноги о решетку.— Судно без дела качается на якоре в заливе, один рейс в Таллин не износит его».
Но, уже здороваясь, Матис заметил, что он не был сегодня желанным гостем ни для брата, ни для его жены. Хотя Тынис и помог ему снять верхнее платье и указал Матису место на мягком диване под картинами с изображением кораблей, а госпожа принесла тарелку с печеньем,
стаканы и бутылку вина и хлопотливо поспешила на кухню, чтоб дать указание прислуге разогреть что-нибудь по- сытнее,— вся эта внешняя приветливость не могла скрыть озабоченного выражения лиц у обоих хозяев. И прежде чем Матис успел приступить к разговору о своем деле, заговорил с укором Тынис:
— Ты что за фокусы выкидываешь, Матис? В компании с лайакивиским Кусти, с мальчишками, запихиваешь в мешок пастора!
— А тебе его разве жалко?— с языка сорвались те же слова, что давеча в лодке, когда Матис спрашивал мнение Лийзу.
— Мне жаль тебя. До сих пор я все же считал тебя мужчиной, а ты шутом становишься.
Матис уставился в глаза брату. Не ослышался ли он?
— Шутом становлюсь! Вместе ведь шагали в Руусна к барону.
— Барон бароном. А какой же особый вред причинил тебе пастор?
— А мне теперь сдается, что ты сам стал шутом. Пастор — зять барона, они одним лыком шиты, а ты говоришь: что за вред причинил? Старый Таави и Михкель, мастер «Каугатомы»— в городе, в руках живодеров. Если они там захотят порешить мужиков, то по крайней мере и у нас есть двое, из которых можно душу вытянуть.
Тынис встал, выпрямился и мягко, почти бесшумно зашагал в домашних войлочных туфлях (хоть дома моряк может позволить себе такое удовольствие) из одного конца гостиной в другой, задержался у стоящей на этажерке модели «Каугатомы», затем остановился подле рояля и взял несколько аккордов в такт доносившимся сюда звукам гармоники. Затем беззвучными шагами приблизился к Матису и налил стаканы.
— Пей! Кое у кого водка вышибает рассудок, а некоторым возвращает его!
Матис не дотронулся до стакана. На дворе стемнело, шум Хуллумятаса был слышен даже в комнате. Матису надо было сегодня же вернуться в Каугатома, ему нельзя терять времени, волостной писарь Саар нуждается в совете и помощи.
— Что за бес вселился в тебя, Тынис? Ты говоришь и поступаешь так, будто забыл свою фамилию — Тиху.
— А ты поступаешь и разглагольствуешь так, будто ты и есть царь большой Российской империи! Ты думаешь, что если пугливый урядник в Каугатома не смеет вам
больше на глаза показаться, а пара баронов удрала в город, то вся власть уже в ваших руках? Тебя — царем, Саара — губернатором! Или Саара царем, а тебя губернатором! А если придут казаки? Если придут войска? Что тогда? И ты знаешь, что вчера объявили военное положение?
— Потому-то я тут и нахожусь. Народ собирает деньги, мы едем в Таллин покупать оружие. Дай нам «Каугатому» и поезжай капитаном, ты хорошо знаешь судно и не раз плавал в этих водах!
— Гм? На «Каугатоме» привезешь ружья; а на «Эмилии», что ли, хочешь привезти себе войско и пушки?
— Тынис, я здесь не для шуток. Бойцов раздобудем дома, их немало вернулось из Маньчжурии. Видишь, в Одессе даже матросы на «Потемкине» заодно с нами. Говорят, что во многих городах власть уже переходит в руки рабочих и скоро провозгласят республику. Ружья нужны.
— В каком городе?— заколебался или по крайней мере насторожился Тынис.
— В Москве и там на юге, на Кавказе. Может быть, скоро и у нас, в Таллине.
Тынис опустился в широкое мягкое кресло и взял стакан.
— Ну, выпей! Один черт знает, как еще эту кашу расхлебывать придется...
— Разве тебе так безразлично, чем кончится дело?
— Совсем не безразлично! Но если вы пускаетесь на такие мальчишеские проделки, как сегодня с пастором, тогда...— Тынис пожал плечами.— И наконец, издали манифест, избирается Дума. Что вам еще надо? Долго вы мя- тежничать будете?! Я не политик. Я хочу, чтобы шла работа, чтобы товар не залеживался, чтобы деньги оборачивались поживее и корабли ходили за море.
— Тебе легко говорить, сидя в мягком кресле, а если бы ты, как Михкель и Таави, сидел в городе за решеткой или похоронил бы своего ребенка, как старый раннавяльяский Сандер, тогда б ты заговорил по-другому.
— Я пережил более горькие дни, чем ты и твой Сандер и Михкель.
— Это было давно, когда ты еще жил в бедности.
— А теперь, теперь вы так разбунтовались, что даже у моря отбили охоту к непогоде и штормам, знай себе плавай на корабле, как по пруду.
— Теперь ты разбогател и становишься барином.
— Ишь ты!— вскипел Тынис.— Ты, что ли, сделал меня богатым? Я с тринадцати лет в море — в лаптях ушел, старенькая кепка на голове, рубль в кармане. Богатым стал! У тебя хоть лодка в море была, крыша над головой и пара коров в хлеве, ты был первенцем, кюласооским Матисом. Я был никем! И что ты теперь от меня хочешь?
— Ничего с тобой не случится, если и ты положишь несколько сот рублей на покупку оружия.
— На такое дело я не дам ни копейки!
— Лийзу дала...
Тынис будто дрогнул. На мгновение ему с удивительной ясностью представилась Лийзу. Он едва не спросил, где видел ее Матис и как, мол, поживает маленький паренек. Лийзу ведь относилась к Тынису с каким-то горделивым упрямством и делала вид, будто она прижила сына от святого духа, а он, Тынис, со всем его богатством, пустой звук для нее. Конечно, на первое время это было даже удобно для супружеской жизни Тыниса. Но пройдут годы, парню понадобится помощь отца. Воспитывать двоих детей не шутка, много ли Лийзу может сама заработать...
«Да-да, у Анете до сих пор детей не было, а если так случится, что и дальше не будет, я возьму паренька к себе в Тенга»,— подумал, успокаиваясь, Тынис.
— Купец Вейде дал двести рублей,— сказал Матис, у которого на уме теперь были только ружья.
— Вейде может пропить свои деньги или подарить их на миссионерскую работу, это не мое дело. Каждый поступает со своими деньгами, как ему заблагорассудится.
— А рейс в Таллин сделаешь?
— Нет.
— «Каугатому» дашь?
— Время осеннее, да и вообще дело это нечистое. Если предложите хорошие фрахтовые деньги, тогда видно будет.— Тынис откровенно смеялся над братом. И это было гораздо хуже, чем если бы он просто отказал Матису.
— Ах, значит, так! — сказал, вставая, Матис, и его черные глаза сверкнули огнем из-под седых бровей.— Значит, вот какого «мужа богатой жены» пришлось произвести на свет моей матери! Мне и впрямь было бы стыдно перед миром, если бы не было Прийду и ты был бы моим единственным братом. Не золота, а свинца тебе нужно! К завтрашнему вечеру, слышишь, к завтрашнему вечеру, к четырем часам, «Каугатома» должна быть под парусами и ты сам — на ее борту. Понял?
И Тынис встал. Он весил, пожалуй, пудов шесть (в то время как в Матисе было не больше четырех). Он был на голову выше брата и лет на двадцать моложе. Если черные глаза Матиса под седыми кустистыми бровями сверкали огнем, то темно-серые, под густыми черными бровями глаза Тыниса отливали холодным, металлическим блеском.
— От барона получил пулю,— сказал Тынис, щуря глаза,— а у меня вылетишь через окно во двор вместе с рамами, если сейчас же не уберешься с моих глаз!
Матис взял с вешалки шапку. В дверях появилась госпожа Анете.
— Тынис. Что здесь случилось?
— Случилось! Красное волостное правление начинает прикарманивать корабельную компанию «Хольман и Тиху»!..
— Твою корабельную компанию?— презрительно перебил Матис.— Вся твоя компания построена нашими руками. «Каугатома»—это наше детище, нашего общего труда. Приказ волостного комитета таков: завтра к четырем часам «Каугатома» должна быть под парусами и подготовлена к таллинскому рейсу!— Матис повернулся спиной к Тынису, снял с вешалки пальто и начал его надевать.
— Теперь? К зиме? И как, волостное правление ведь не какая-нибудь 8сЬШзаш12,— охала Анете.
— Вы отвечаете за то, чтобы приказ волостного правления был выполнен без промедления! — сказал Матис, шагнув в переднюю и захлопнув за собой дверь. На дворе его встретили пронизывающий ветер, хриплый собачий лай и наступившая тем временем темнота.
Отплевываясь и нашаривая ногами тропинку, он вышел из ворот и направился к лодочной пристани. Но, придя туда и увидев, что волны все яростнее обрушивались на берег, Матис призадумался. Если бы еще кто-нибудь был с ним, он, ни минуты не колеблясь, спустил бы лодку на воду, но пуститься в путь одному в такую непогоду, на ночь глядя, было бы все же безрассудно. Он привалил подпорки к бортам лодки, закрепил якорь за большой камень на берегу, взвалил на спину паруса и зашагал в сторону бобыльского хутора Пагила. Если у пагилаской Анн есть место для Лийзу, найдется и ему где переночевать.
Ранехонько, до рассвета, он уже был у лодки. Вместе с ним вернулась к лодке и Лийзу. В течение ночи Лийзу переговорила обо всем с Анн и хотела вернуться в Каугатома с Матисом, но ветер был встречный и большой силы, так что они смогли спустить лодку на воду только к полудню.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46