Пассажиры, свои же земляки — корабельные рабочие и плотники, ехавшие в Таллин на поиски сезонной работы (многие из них плавали в былые годы матросами на кораблях),— старались помочь экипажу «Каугатомы» в отдаче множества кливеров, стакселей, марселей, гротов и топселей. Скоро парусник стал набирать ход, накренился на левый борт и заскользил вначале словно ощупью, затем все быстрее и быстрее к выходу из залива. Несколько лодок, доставивших последних пассажиров с их пожитками и инструментом с рыбацкой пристани на борт корабля, решили провожать «Каугатому» и шутки ради пытались даже обогнать ее. Вначале легкие лодки, за рулем которых сидели ловкие молодые шкиперы, опередили «Каугатому», но когда был поставлен большой парус на грот-мачте «старой девы», судно быстро оставило рыбачьи лодки далеко позади себя.
Два владельца крупных таллинских лесных бирж с нетерпением ждали сухих дров с Сааремаа, на этом товаре даже весной можно было изрядно заработать. Поэтому, хоть по пути и встречались плавучие льдины, представлявшие известную угрозу кораблю, капитан заставил поднять и скайселя. Теперь корабль шел на всех парусах, «на мачте недоставало только рубашки самого капитана», как шутят в таких случаях моряки. Миновав мели у мыса Ве- силоо, «Каугатома» с попутным ветром набирала около десяти миль в час. К сумеркам достигли острова Хийумаа, а с восьми часов вечера, когда капитан передал вахту штурману, можно было уж румб за румбом менять курс с севера на восток. Ветер и теперь дул почти с кормы, и до сих пор они счастливо избегали всех льдин.
Сандер стоял подвахтенным штурмана — таково было распоряжение капитана. Штурман, старый Танелье,— серьезный, знающий свое дело моряк, и нечего опасаться, что он избалует молодых матросов поблажками. За штурвалом стоял талистереский Яэн — он уже одно лето ходил на «Эмилии» Хольмана и получал жалованье на два рубля больше других. Из опасения столкнуться со льдинами в помощь молодым матросам впередсмотрящим поставили самого боцмана — хоть Сандер и саадуский Юлиус с детства привыкли к морю, все же не помешает еще один опытный глаз человека постарше.
Здесь, в открытом море, у Хийумаа попадались лишь одиночные, источенные волной льдины, да и те в безоблачную апрельскую ночь были видны издалека и в лунном свете казались колышущимися на волнах серебряными пластами. Попутный ветер усилился, и надо было травить шкоты грота и бизани, отдавать концы и фалы реевых парусов и кливеров и снова крепить их. Сандеру впервые пришлось висеть на самой верхней, фортрюм-рее, между ночным небом и водой, но не этим запомнилась ему на всю жизнь первая матросская ночь на трехмачтовом паруснике «Каугатома».
Плотники, ехавшие в Таллин на сезонный промысел, были не единственными пассажирами «Каугатомы»; к подветренной стороне камбуза собралось в кучку более двух десятков девчат, которые надеялись найти в Таллине какую-нибудь работу или, если это почему-либо не удастся, наняться на лето батрачками в крупные усадьбы или в имения большой земли, чтобы осенью вместе с плотниками и кораблестроителями вернуться в свои прибрежные островные деревни. Талистереская Мари затянула песню, и вскоре ее подхватили другие девушки:
Далеко судьба меня загнала От родни и милых мне людей. Много горечи и слез узнала, И на сердце все грустней, грустней.
Сандер заправил стропы форстенгистакселя, когда различил среди других голосов чистый, звонкий голос абулаской Тийны:
Счастьем не дано мне насладиться, Радости мне в жизни не найти...
У Сандера не вязался узел стропа, пришлось даже снова развязать его. За этот узел он получил от штурмана свой первый разнос. Счастье еще, что старый Танель ругался не слишком громко и ветер относил его слова от камбуза к носу корабля. Затем Сандеру довелось спуститься в канатный люк, после чего он стоял впередсмотрящим, и лишь разок-другой тайком удалось ему оглянуться на камбуз.
Пробили склянки. Вахту заступила новая смена во главе с капитаном. Сандер шел в сторону фок-мачты, к полубаку, и увидел Тийну — она сидела на швартовом кнехте среди своих узлов.
— Тебе разве не холодно здесь, с наветренной стороны?— спросил он девушку.
— Нет, у меня теплый платок,— ответила Тийна.
— А ветер все больше клонится на вест.
Тийна могла бы посмеяться над Сандером из-за этого «вест» — ведь в деревне вместо «вест» говорят просто «запад». Но сегодня шутить почему-то не хотелось. Мысли как-то сами собой настраивались на серьезный лад. Вместо задиристой шутки она проговорила почти озабоченно:
— Мне даже страшно стало, когда ты был на мачте...
— Пустяки, ветер четыре-пять баллов. Что же тогда в шторм делать?
— Хороши пустяки! Мало ли матросов падало с рей, калечилось или насмерть разбивалось,— сказала Тийна, вставая и прислоняясь к поручням.
— Люди по-разному погибают, нельзя же из-за этого бросить работу и не ходить в море,— сказал Сандер. Парень радовался, что Тийна заботилась о нем, и ему хотелось к своему грубоватому ответу добавить что-нибудь по
мягче, но он не нашел слов. Он только поближе придвинулся к девушке и прошептал, запинаясь:— Ти-ийна!
— Да, Сандер,— услышал он ответный шепот девушки.
И они долго молча стояли рядышком у поручней. Движение на палубе затихало, кое-кто дремал, устроившись на узлах и сундуках, другие сидели молча, озабоченно думая о предстоящей работе. Только вахтенные бодрствовали на своих местах. В штурвальной рубке капитан определял по карте глубину моря, прикидывая, нельзя ли, пользуясь благоприятным ветром, держаться поближе к берегу; матросы налаживали огни, занимались парусами, фалами и стропами, несли обычную матросскую службу. Корабль, как гигантская ночная птица с темным туловищем и белыми крыльями, быстро несся вперед, оставляя за собой сверкавшую в лунном свете дорожку; выходя из-под кормы, она клокотала и пенилась и пропадала далеко позади в сумраке ночи.
В эти минуты, рядом с Тийной, Сандеру многое казалось странным. Осенью, когда праздновали спуск корабля в море, Тийна усердно танцевала с Лаэсом из Писку-Роотси, в деревне пошли даже разговоры о них. Но зимой, когда Лаэс уехал, Тийна стала гораздо ласковее с ним, Сандером. Эта обычная девичья повадка казалась Сандеру в Тийне немного неожиданной. Он-то считал ее девушкой особенной. А на поверку выходило, что Тийна такая же, как все. Это открытие разом и обрадовало, и опечалило Сандера.
— Что пишет тебе Лаэс?— пролепетал он наконец мучивший его вопрос, отворачиваясь от Тийны.
— Что же ему такого писать?— сказала Тийна, как будто в его вопросе не было ничего особенного.
— А если и я тебе напишу?— спросил Сандер, пристально глядя через поручни на бурлившую за бортом воду и покусывая верхнюю губу.
— Что ж, напиши! Но как ты напишешь, у меня ведь и адреса еще нет!
— Где же Лаэс достал твой адрес?
Теперь пришел черед вздохнуть Тийне.
— Ах, какой ты... Лаэс прислал открытку или две мне домой — откуда ему знать, где я в этом году получу работу, если я и сама того не знаю.
— Разве это так уж касается Лаэса?
— Как это — касается Лаэса?!— недоумевала Тийна.— Ах, и чудак же ты! Не станет ведь Лаэс вместо меня работать, да и ты за меня пока палец о палец не ударил. Эва написала, что в городе можно устроиться горничной у бар, но жалованье маленькое — не хочется даром спину на других гнуть.
Сандер даже немного обрадовался, что разговор принял более будничное направление.
— Ты к барам в горничные не нанимайся,— советовал он,— это не жизнь. Некоторые господа, говорят, даже лапают, пристают, так что лучше уж попробуй поступить куда-нибудь на фабрику.
— И на фабрике у непривычного человека жалованье на первых порах не ахти какое. Если бы совсем остаться в городе, тогда другое дело, но осенью хочется вернуться домой... и, верно, ничего другого не придумаешь, как устроиться на лето куда-нибудь на мызу или к какому-нибудь мульку! 1 Ты ведь тоже вернешься осенью домой?— спросила Тийна, расправляя конец своего цветастого платка.
— Вернусь, конечно, если буду еще на «Каугатоме»,— сказал Сандер.
— Как так? Куда же ты денешься? Уж не думаешь ли удрать на другой корабль?
— Была такая мысль — если хороший случай подвернется. Я еще об этом никому, даже отцу дома, ни словечка не сказал, и ты тоже никому не говори.
Тийна ничего не ответила, только вода плескалась и журчала у борта корабля да ветер шумел в парусах. Боясь, что он невзначай рассердил Тийну, Сандер старался поправить дело:
— Может быть, и не подвернется случая удрать куда-нибудь. Я бы и не думал об этом. Но оставаться здесь младшим матросом за пятнадцать рублей в месяц...
— Где же тебя ждут золотые горы?
— Если бы вдруг удалось попасть на иностранный пароход — изучу чужой язык, потом и в морской школе легче будет.
— Все в капитаны метишь?
— Сначала штурманом, а там видно будет. Какие-нибудь бумаги должны быть в кармане у человека, иначе всю жизнь будешь гнуть спину и на ноги не встанешь.
— Неужели ты так уж хочешь разбогатеть?— тихо спросила Тийна после недолгого молчания.
Этот вопрос застал Сандера врасплох, настолько врасплох, что он сразу не сообразил, что она хотела этим сказать.
— Как разбогатеть? Я не говорю — разбогатеть, но деньги у человека должны быть, без них тоже не жизнь. И аренду мызе платить нужно, соль, железо, точила, сахар и всякий другой товар приходится покупать — как же обойтись без денег? И ты не бесплатно гнешь спину на других, все стараешься подыскать такое место, где жалованье побольше.
— Да, жалованья надо бы побольше, но я не хочу обязательно стать богатой,— сказала Тийна.
— А чего же ты хочешь?— удивился Сандер.
— Я хочу быть счастливой. Говорят, что в богатых вселяется дьявол или котерман, и если случится такое, становишься и себе, и другим в наказание.
— Ну, в человека-то котерман не влезет, только в корабль, да и это дедовское суеверие.
— Пусть суеверие, в старых историях можно найти и частицу правды. Я думаю, что очень богатый человек не может быть счастливым. Все время дрожит, как бы другие не отняли его большого богатства, не украли или как-нибудь не выманили. Каждый богатому завидует, за спиной ругает его, а в глаза хвалит, богатый никогда не услышит правдивого слова.
Сандер еще никогда не думал об этом таким образом — выходит, что Тийна все-таки необычная девушка,— теперь все, молодые и старые, арендаторы и бобыли, парни и девушки, только и мечтали о богатстве. Таких несметных богатств, которые нужно охранять от других солдатскими штыками, он, Сандер, и не хотел бы вовсе, ему бы только скопить немного денег, чтобы выкупить хутор Кюласоо, откуда помещик выгнал его отца, чтобы никто уже не совал носа в то, что ты на своей земле делаешь, как живешь под своей кровлей. Отец из года в год работал на стороне, копил гроши на уплату аренды помещику, судился с бароном и в конце концов все же оказался побежденным. Теперь он должен ютиться в чужом углу, да в чрезмерной работе потерял и здоровье — жалуется на боли под ложечкой. Он все еще ждет такой правды, которую можно добыть без денег, Сандер же считал это напрасной надеждой. Не смог добиться своей правды Тазуя — не хватило оружия, не добился ее и вылламяэский Пяарн (этот рассказ Нильде появился в прошлом году в «Театая»),— царь послал вооруженных солдат на помощь помещику. Как же
его отец, изнуренный трудом и невзгодами старик, надеется добыть свою правду?.. Другое дело, если это совершит он, Сандер... Но, видя тщетные усилия отца, Сандер отчаялся в чистой правде, в той правде, которой будто бы можно достичь без денег. Эдмон, герой «Графа Монте-Кристо», тоже не мог ничего сделать, пока был без денег, а после того как он нашел на острове большой клад, перед ним мигом открылись все двери и он обрел все права. «Монте- Кристо», конечно, выдуманный рассказ (хоть и занимательный), но и в жизни бывает так. Вот, к примеру, у них обоих, у него и у отца, есть небольшой, добытый трудом пай в этом корабле, но, чтобы построить корабль, потребовались большие деньги дяди Тыниса. Теперь Тынис получит половину прибылей от корабля, а все остальные пайщики должны довольствоваться другой половиной. Отец со своей простой и открытой правдой недалеко ушел в жизни, а брат отца, Тынис, капитан «Каугатомы» (хоть и он, говорят, начинал совсем бедным мальчишкой), охотясь за деньгами, достиг большего и в поисках своей правды. Этой последней частью умных рассуждений Сандер и поделился с Тийной.
— Да, богатство у него, конечно, есть,— молвила девушка.— А правда?.. Ты ведь и сам не говоришь ему правды. Нанялся на лето в матросы, а сам думаешь удрать где-нибудь в заграничном порту на другое судно.
— Отец бедный, но я и ему не доверил свою мысль.
— А мне говоришь правду, хотя у меня нет никакого богатства — только два рубля за поясом. Это все, что осталось от прошлогоднего заработка, пришлось его проесть за зиму с семьей. Сам знаешь, каково здоровье нашего отца и сколько ртов за столом...
Много ртов за столом... А весенние звезды стали крупнее и ярче, и в море их было столько же, сколько и на небе. Только вверху они были неподвижны, а в море, покачиваясь на волнах, звезды словно плыли вместе с кораблем. И как много их — кто их сочтет!
Но Тийна и не пыталась их сосчитать. Когда-то она уже пробовала это сделать и по опыту знала, что сосчитать звезды невозможно. Она и Сандеру ничего не сказала, потому что догадывалась, о чем он думал. Тийна лишь смотрела широко раскрытыми глазами на большую, крылатую в лунном свете тень парусов, бежавшую вместе с кораблем. А если немного забыться, то все казалось иным. Казалось, что корабль, хотя он и качался, ударяя грудью о волну, стоит на месте, а вода и звезды с шумом и шипением несутся мимо бортов корабля, как быстротечная река. Во всем этом было что-то напоминающее неуловимое сновидение, и, чтобы проснуться, прийти в себя, Тийна покрепче ухватилась за поручни, и ее заскорузлая от работы рука коснулась ширококостной руки Сандера.
— Штурманские, даже капитанские бумаги ты, Сандер, можешь когда-нибудь и получить, но я не верю, чтобы ты... (она едва не споткнулась на слове и вместо «ты» чуть не сказала «мы») стал очень богатым, не то у тебя сердце...
— Да и волос у меня на ногах мало,— сказал Сандер печально, вовсе не думая шутить, так как он все же мечтал о богатстве.— Говорят,— добавил он задумчиво,— когда-то наступит такое время, что не будет ни очень богатых, ни совсем бедных, а все смогут жить в одинаковом достатке. Но пока жизнь показывает другое, и вообще, что-то не верится мне в это.
— А ты все-таки верь, ты-то и должен верить, у тебя же счастливая примета на руке,— тихо сказала Тийна.
Но прежде чем Сандер успел ответить, с носа судна послышался голос капитана:
— Алло, кто там, Сандер, что ли? Что ты там воркуешь и спать не ложишься? Иди помоги ребятам воду выкачивать.
Капитан на корабле — что бог на небесах, его приказ приходится исполнять без разговоров. И молодой матрос (у которого была счастливая примета на руке, но мало волос на ногах) сжал на мгновение пальцы девушки и широким шагом двинулся по палубе.
Зачавкал корабельный насос. Тийна снова устроилась на швартовом кнехте между двумя своими узлами. Ей почему-то было жаль, что звезды апрельской ночи начинают тускнеть на небе. Но так уж было суждено: на северо-востоке (на норд-осте, как сказал бы Сандер) разгоралось над морем чуть заметное зарево грядущего дня.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Темные ночные тучи мчались под полной луной наперерез ветру — с северо-запада на юго-восток. Хотя к вечеру ветер ослабел, но по-прежнему оставался противным курсу «Каугатомы». Да и о волнах не скажешь ничего хорошего, они еще не улеглись после шторма, и порой огромные гребни с грохотом обрушивались на поручни
правого борта. Шут ее знает, эту погоду поздней осени, особенно здесь, в северной Атлантике, среди норвежских шхер и скал.
Уже третью неделю «Каугатома» находилась в пути из Архангельска в Петербург с грузом соленой трески. Выйдя из Белого моря, корабль шел хорошо и даже показал корму двум пароходам, но уже в Ледовитом океане подули встречные ветры, а здесь, в Атлантике, два дня назад их настиг шторм такой силы, что судно отбросило на добрую сотню миль. Теперь приходилось упорно лавировать против ветра, хотя от этого было мало толку. Ветер непрерывно дул в лоб, а послештормовая зыбь трепала впустую паруса, особенно большой гафель грот-мачты.
Впередсмотрящий отбил вахтенные склянки, и капитан вошел в штурвальную рубку. Талистереский Яэн, двадцатилетний долговязый рулевой, поднял утомленные глаза с компаса на капитана и тотчас же опустил их на компас, куда скользнул и взгляд капитана. На палубе послышались шаги новой вахты, и в каюту вошли штурман, старый Танель Ыйге, и рулевой матрос, рыуна-ревалаский Сандер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
Два владельца крупных таллинских лесных бирж с нетерпением ждали сухих дров с Сааремаа, на этом товаре даже весной можно было изрядно заработать. Поэтому, хоть по пути и встречались плавучие льдины, представлявшие известную угрозу кораблю, капитан заставил поднять и скайселя. Теперь корабль шел на всех парусах, «на мачте недоставало только рубашки самого капитана», как шутят в таких случаях моряки. Миновав мели у мыса Ве- силоо, «Каугатома» с попутным ветром набирала около десяти миль в час. К сумеркам достигли острова Хийумаа, а с восьми часов вечера, когда капитан передал вахту штурману, можно было уж румб за румбом менять курс с севера на восток. Ветер и теперь дул почти с кормы, и до сих пор они счастливо избегали всех льдин.
Сандер стоял подвахтенным штурмана — таково было распоряжение капитана. Штурман, старый Танелье,— серьезный, знающий свое дело моряк, и нечего опасаться, что он избалует молодых матросов поблажками. За штурвалом стоял талистереский Яэн — он уже одно лето ходил на «Эмилии» Хольмана и получал жалованье на два рубля больше других. Из опасения столкнуться со льдинами в помощь молодым матросам впередсмотрящим поставили самого боцмана — хоть Сандер и саадуский Юлиус с детства привыкли к морю, все же не помешает еще один опытный глаз человека постарше.
Здесь, в открытом море, у Хийумаа попадались лишь одиночные, источенные волной льдины, да и те в безоблачную апрельскую ночь были видны издалека и в лунном свете казались колышущимися на волнах серебряными пластами. Попутный ветер усилился, и надо было травить шкоты грота и бизани, отдавать концы и фалы реевых парусов и кливеров и снова крепить их. Сандеру впервые пришлось висеть на самой верхней, фортрюм-рее, между ночным небом и водой, но не этим запомнилась ему на всю жизнь первая матросская ночь на трехмачтовом паруснике «Каугатома».
Плотники, ехавшие в Таллин на сезонный промысел, были не единственными пассажирами «Каугатомы»; к подветренной стороне камбуза собралось в кучку более двух десятков девчат, которые надеялись найти в Таллине какую-нибудь работу или, если это почему-либо не удастся, наняться на лето батрачками в крупные усадьбы или в имения большой земли, чтобы осенью вместе с плотниками и кораблестроителями вернуться в свои прибрежные островные деревни. Талистереская Мари затянула песню, и вскоре ее подхватили другие девушки:
Далеко судьба меня загнала От родни и милых мне людей. Много горечи и слез узнала, И на сердце все грустней, грустней.
Сандер заправил стропы форстенгистакселя, когда различил среди других голосов чистый, звонкий голос абулаской Тийны:
Счастьем не дано мне насладиться, Радости мне в жизни не найти...
У Сандера не вязался узел стропа, пришлось даже снова развязать его. За этот узел он получил от штурмана свой первый разнос. Счастье еще, что старый Танель ругался не слишком громко и ветер относил его слова от камбуза к носу корабля. Затем Сандеру довелось спуститься в канатный люк, после чего он стоял впередсмотрящим, и лишь разок-другой тайком удалось ему оглянуться на камбуз.
Пробили склянки. Вахту заступила новая смена во главе с капитаном. Сандер шел в сторону фок-мачты, к полубаку, и увидел Тийну — она сидела на швартовом кнехте среди своих узлов.
— Тебе разве не холодно здесь, с наветренной стороны?— спросил он девушку.
— Нет, у меня теплый платок,— ответила Тийна.
— А ветер все больше клонится на вест.
Тийна могла бы посмеяться над Сандером из-за этого «вест» — ведь в деревне вместо «вест» говорят просто «запад». Но сегодня шутить почему-то не хотелось. Мысли как-то сами собой настраивались на серьезный лад. Вместо задиристой шутки она проговорила почти озабоченно:
— Мне даже страшно стало, когда ты был на мачте...
— Пустяки, ветер четыре-пять баллов. Что же тогда в шторм делать?
— Хороши пустяки! Мало ли матросов падало с рей, калечилось или насмерть разбивалось,— сказала Тийна, вставая и прислоняясь к поручням.
— Люди по-разному погибают, нельзя же из-за этого бросить работу и не ходить в море,— сказал Сандер. Парень радовался, что Тийна заботилась о нем, и ему хотелось к своему грубоватому ответу добавить что-нибудь по
мягче, но он не нашел слов. Он только поближе придвинулся к девушке и прошептал, запинаясь:— Ти-ийна!
— Да, Сандер,— услышал он ответный шепот девушки.
И они долго молча стояли рядышком у поручней. Движение на палубе затихало, кое-кто дремал, устроившись на узлах и сундуках, другие сидели молча, озабоченно думая о предстоящей работе. Только вахтенные бодрствовали на своих местах. В штурвальной рубке капитан определял по карте глубину моря, прикидывая, нельзя ли, пользуясь благоприятным ветром, держаться поближе к берегу; матросы налаживали огни, занимались парусами, фалами и стропами, несли обычную матросскую службу. Корабль, как гигантская ночная птица с темным туловищем и белыми крыльями, быстро несся вперед, оставляя за собой сверкавшую в лунном свете дорожку; выходя из-под кормы, она клокотала и пенилась и пропадала далеко позади в сумраке ночи.
В эти минуты, рядом с Тийной, Сандеру многое казалось странным. Осенью, когда праздновали спуск корабля в море, Тийна усердно танцевала с Лаэсом из Писку-Роотси, в деревне пошли даже разговоры о них. Но зимой, когда Лаэс уехал, Тийна стала гораздо ласковее с ним, Сандером. Эта обычная девичья повадка казалась Сандеру в Тийне немного неожиданной. Он-то считал ее девушкой особенной. А на поверку выходило, что Тийна такая же, как все. Это открытие разом и обрадовало, и опечалило Сандера.
— Что пишет тебе Лаэс?— пролепетал он наконец мучивший его вопрос, отворачиваясь от Тийны.
— Что же ему такого писать?— сказала Тийна, как будто в его вопросе не было ничего особенного.
— А если и я тебе напишу?— спросил Сандер, пристально глядя через поручни на бурлившую за бортом воду и покусывая верхнюю губу.
— Что ж, напиши! Но как ты напишешь, у меня ведь и адреса еще нет!
— Где же Лаэс достал твой адрес?
Теперь пришел черед вздохнуть Тийне.
— Ах, какой ты... Лаэс прислал открытку или две мне домой — откуда ему знать, где я в этом году получу работу, если я и сама того не знаю.
— Разве это так уж касается Лаэса?
— Как это — касается Лаэса?!— недоумевала Тийна.— Ах, и чудак же ты! Не станет ведь Лаэс вместо меня работать, да и ты за меня пока палец о палец не ударил. Эва написала, что в городе можно устроиться горничной у бар, но жалованье маленькое — не хочется даром спину на других гнуть.
Сандер даже немного обрадовался, что разговор принял более будничное направление.
— Ты к барам в горничные не нанимайся,— советовал он,— это не жизнь. Некоторые господа, говорят, даже лапают, пристают, так что лучше уж попробуй поступить куда-нибудь на фабрику.
— И на фабрике у непривычного человека жалованье на первых порах не ахти какое. Если бы совсем остаться в городе, тогда другое дело, но осенью хочется вернуться домой... и, верно, ничего другого не придумаешь, как устроиться на лето куда-нибудь на мызу или к какому-нибудь мульку! 1 Ты ведь тоже вернешься осенью домой?— спросила Тийна, расправляя конец своего цветастого платка.
— Вернусь, конечно, если буду еще на «Каугатоме»,— сказал Сандер.
— Как так? Куда же ты денешься? Уж не думаешь ли удрать на другой корабль?
— Была такая мысль — если хороший случай подвернется. Я еще об этом никому, даже отцу дома, ни словечка не сказал, и ты тоже никому не говори.
Тийна ничего не ответила, только вода плескалась и журчала у борта корабля да ветер шумел в парусах. Боясь, что он невзначай рассердил Тийну, Сандер старался поправить дело:
— Может быть, и не подвернется случая удрать куда-нибудь. Я бы и не думал об этом. Но оставаться здесь младшим матросом за пятнадцать рублей в месяц...
— Где же тебя ждут золотые горы?
— Если бы вдруг удалось попасть на иностранный пароход — изучу чужой язык, потом и в морской школе легче будет.
— Все в капитаны метишь?
— Сначала штурманом, а там видно будет. Какие-нибудь бумаги должны быть в кармане у человека, иначе всю жизнь будешь гнуть спину и на ноги не встанешь.
— Неужели ты так уж хочешь разбогатеть?— тихо спросила Тийна после недолгого молчания.
Этот вопрос застал Сандера врасплох, настолько врасплох, что он сразу не сообразил, что она хотела этим сказать.
— Как разбогатеть? Я не говорю — разбогатеть, но деньги у человека должны быть, без них тоже не жизнь. И аренду мызе платить нужно, соль, железо, точила, сахар и всякий другой товар приходится покупать — как же обойтись без денег? И ты не бесплатно гнешь спину на других, все стараешься подыскать такое место, где жалованье побольше.
— Да, жалованья надо бы побольше, но я не хочу обязательно стать богатой,— сказала Тийна.
— А чего же ты хочешь?— удивился Сандер.
— Я хочу быть счастливой. Говорят, что в богатых вселяется дьявол или котерман, и если случится такое, становишься и себе, и другим в наказание.
— Ну, в человека-то котерман не влезет, только в корабль, да и это дедовское суеверие.
— Пусть суеверие, в старых историях можно найти и частицу правды. Я думаю, что очень богатый человек не может быть счастливым. Все время дрожит, как бы другие не отняли его большого богатства, не украли или как-нибудь не выманили. Каждый богатому завидует, за спиной ругает его, а в глаза хвалит, богатый никогда не услышит правдивого слова.
Сандер еще никогда не думал об этом таким образом — выходит, что Тийна все-таки необычная девушка,— теперь все, молодые и старые, арендаторы и бобыли, парни и девушки, только и мечтали о богатстве. Таких несметных богатств, которые нужно охранять от других солдатскими штыками, он, Сандер, и не хотел бы вовсе, ему бы только скопить немного денег, чтобы выкупить хутор Кюласоо, откуда помещик выгнал его отца, чтобы никто уже не совал носа в то, что ты на своей земле делаешь, как живешь под своей кровлей. Отец из года в год работал на стороне, копил гроши на уплату аренды помещику, судился с бароном и в конце концов все же оказался побежденным. Теперь он должен ютиться в чужом углу, да в чрезмерной работе потерял и здоровье — жалуется на боли под ложечкой. Он все еще ждет такой правды, которую можно добыть без денег, Сандер же считал это напрасной надеждой. Не смог добиться своей правды Тазуя — не хватило оружия, не добился ее и вылламяэский Пяарн (этот рассказ Нильде появился в прошлом году в «Театая»),— царь послал вооруженных солдат на помощь помещику. Как же
его отец, изнуренный трудом и невзгодами старик, надеется добыть свою правду?.. Другое дело, если это совершит он, Сандер... Но, видя тщетные усилия отца, Сандер отчаялся в чистой правде, в той правде, которой будто бы можно достичь без денег. Эдмон, герой «Графа Монте-Кристо», тоже не мог ничего сделать, пока был без денег, а после того как он нашел на острове большой клад, перед ним мигом открылись все двери и он обрел все права. «Монте- Кристо», конечно, выдуманный рассказ (хоть и занимательный), но и в жизни бывает так. Вот, к примеру, у них обоих, у него и у отца, есть небольшой, добытый трудом пай в этом корабле, но, чтобы построить корабль, потребовались большие деньги дяди Тыниса. Теперь Тынис получит половину прибылей от корабля, а все остальные пайщики должны довольствоваться другой половиной. Отец со своей простой и открытой правдой недалеко ушел в жизни, а брат отца, Тынис, капитан «Каугатомы» (хоть и он, говорят, начинал совсем бедным мальчишкой), охотясь за деньгами, достиг большего и в поисках своей правды. Этой последней частью умных рассуждений Сандер и поделился с Тийной.
— Да, богатство у него, конечно, есть,— молвила девушка.— А правда?.. Ты ведь и сам не говоришь ему правды. Нанялся на лето в матросы, а сам думаешь удрать где-нибудь в заграничном порту на другое судно.
— Отец бедный, но я и ему не доверил свою мысль.
— А мне говоришь правду, хотя у меня нет никакого богатства — только два рубля за поясом. Это все, что осталось от прошлогоднего заработка, пришлось его проесть за зиму с семьей. Сам знаешь, каково здоровье нашего отца и сколько ртов за столом...
Много ртов за столом... А весенние звезды стали крупнее и ярче, и в море их было столько же, сколько и на небе. Только вверху они были неподвижны, а в море, покачиваясь на волнах, звезды словно плыли вместе с кораблем. И как много их — кто их сочтет!
Но Тийна и не пыталась их сосчитать. Когда-то она уже пробовала это сделать и по опыту знала, что сосчитать звезды невозможно. Она и Сандеру ничего не сказала, потому что догадывалась, о чем он думал. Тийна лишь смотрела широко раскрытыми глазами на большую, крылатую в лунном свете тень парусов, бежавшую вместе с кораблем. А если немного забыться, то все казалось иным. Казалось, что корабль, хотя он и качался, ударяя грудью о волну, стоит на месте, а вода и звезды с шумом и шипением несутся мимо бортов корабля, как быстротечная река. Во всем этом было что-то напоминающее неуловимое сновидение, и, чтобы проснуться, прийти в себя, Тийна покрепче ухватилась за поручни, и ее заскорузлая от работы рука коснулась ширококостной руки Сандера.
— Штурманские, даже капитанские бумаги ты, Сандер, можешь когда-нибудь и получить, но я не верю, чтобы ты... (она едва не споткнулась на слове и вместо «ты» чуть не сказала «мы») стал очень богатым, не то у тебя сердце...
— Да и волос у меня на ногах мало,— сказал Сандер печально, вовсе не думая шутить, так как он все же мечтал о богатстве.— Говорят,— добавил он задумчиво,— когда-то наступит такое время, что не будет ни очень богатых, ни совсем бедных, а все смогут жить в одинаковом достатке. Но пока жизнь показывает другое, и вообще, что-то не верится мне в это.
— А ты все-таки верь, ты-то и должен верить, у тебя же счастливая примета на руке,— тихо сказала Тийна.
Но прежде чем Сандер успел ответить, с носа судна послышался голос капитана:
— Алло, кто там, Сандер, что ли? Что ты там воркуешь и спать не ложишься? Иди помоги ребятам воду выкачивать.
Капитан на корабле — что бог на небесах, его приказ приходится исполнять без разговоров. И молодой матрос (у которого была счастливая примета на руке, но мало волос на ногах) сжал на мгновение пальцы девушки и широким шагом двинулся по палубе.
Зачавкал корабельный насос. Тийна снова устроилась на швартовом кнехте между двумя своими узлами. Ей почему-то было жаль, что звезды апрельской ночи начинают тускнеть на небе. Но так уж было суждено: на северо-востоке (на норд-осте, как сказал бы Сандер) разгоралось над морем чуть заметное зарево грядущего дня.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Темные ночные тучи мчались под полной луной наперерез ветру — с северо-запада на юго-восток. Хотя к вечеру ветер ослабел, но по-прежнему оставался противным курсу «Каугатомы». Да и о волнах не скажешь ничего хорошего, они еще не улеглись после шторма, и порой огромные гребни с грохотом обрушивались на поручни
правого борта. Шут ее знает, эту погоду поздней осени, особенно здесь, в северной Атлантике, среди норвежских шхер и скал.
Уже третью неделю «Каугатома» находилась в пути из Архангельска в Петербург с грузом соленой трески. Выйдя из Белого моря, корабль шел хорошо и даже показал корму двум пароходам, но уже в Ледовитом океане подули встречные ветры, а здесь, в Атлантике, два дня назад их настиг шторм такой силы, что судно отбросило на добрую сотню миль. Теперь приходилось упорно лавировать против ветра, хотя от этого было мало толку. Ветер непрерывно дул в лоб, а послештормовая зыбь трепала впустую паруса, особенно большой гафель грот-мачты.
Впередсмотрящий отбил вахтенные склянки, и капитан вошел в штурвальную рубку. Талистереский Яэн, двадцатилетний долговязый рулевой, поднял утомленные глаза с компаса на капитана и тотчас же опустил их на компас, куда скользнул и взгляд капитана. На палубе послышались шаги новой вахты, и в каюту вошли штурман, старый Танель Ыйге, и рулевой матрос, рыуна-ревалаский Сандер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46