Тот кивком поблагодарил.
Хамраю уже не было необходимости скрывать от колдуна своей
магической силы, но и выпячивать ее напоказ он не желал, не в его характере.
Он подошел к магическому столбу - его тайной гордости, изобретения, без
которого шах давным-давно бы погиб. Шах это хорошо знал, и хотя ему тоже была
тягостна предстоящая процедура, он понимал, что она неизбежна.
Шах снял перевязь с мечом, бережно передал одному из воинов, тоже подошел к
столбу и встал у стены, так что столб как раз оказался между ним и
распахнутой дверью в комнату обнаженной женщины. У выхода на лестницу
остался один воин, двое по знаку Хамрая подошли к дверям комнаты
красавицы и встали по обе стороны, отлично зная, что им надлежит
делать.
Хамрай постарался избежать внешних эффектов, рассчитанных на публику,
стараясь подчеркнуть иноземцу всю пропасть между их методами и,
соответственно, достигаемыми результатами. Столб засветился на пределе
необходимого, невесомый, но густой розовый туман окутал фигуру шаха. Туман
все уплотнялся и стороннему наблюдателю показалось бы, что он впитывается в
столб. Через какое-то время из магического столба в противоположную сторону
начал сочиться такой же туман. Он перетекал в комнату, и сразу за порогом
стал клубиться в свете ламп, сгущаясь. Наконец Хамрай произнес заклинание,
туман полыхнул мириадами искр и исчез в мгновение ока. За порогом стояла
точная копия шаха, его абсолютный двойник. Двое воинов мгновенно
захлопнули прочную дверь и заперли на тяжелый засов. Настоящий шах,
шах-первый, тяжело вздохнул и направился к центральному креслу - он
мог теперь лишь смотреть, больше от него ничего не требовалось. Как и
от Хамрая, впрочем, тоже. Чернобородому же самозванцу из северных
земель оставалось только уповать на чудо - на то, что его колдовство
все же возымело желаемый итог.
Шах-второй бросился к несокрушимой двери, стукнул в бессильной ярости
кулаками в равнодушное кованое железо, контрастирующее с изысканным
убранством комнаты. Двойник ничем не отличался от оригинала - ни внешностью,
ни мыслями. За исключением того, что шах-первый будет и дальше править
страной, наслаждаясь жизнью, а двойнику придется погибнуть во благо
первого. Погибнуть в любом случае, ибо даже если испытание пройдет успешно и
заклятие Алвисида окажется снято, то многомудрый повелитель не допустит
существования ничем не отличающегося от него человека. И двойник великолепно
знал, зачем в подлокотнике центрального кресла торчит неприметный
рычажок...
Но двойник тоже был шахом и обладал чувством достоинства. Если ничего другого
не остается, то нужно с честью исполнить долг. Пораженная увиденным красавица
сидела на подушках, поджав под себя ноги и прикрыв руками пышный бюст, словно
пытаясь защититься. У Хамрая перед глазами вновь встали испуганные глаза
погибших девушек, их острые локотки, прикрывавшие маленькие холмики
груди.
Шах-второй восстановил дыхание, повернулся к женщине и улыбнулся ей. Подошел,
сел рядом, нежно провел ладонью по ее волосам. Она расслабилась,
внезапный испуг отпустил ее. Помня свое предназначение в этой жизни,
она ответила ему на ласку...
Телохранители, убедившись, что запор держит прочно, вернулись на свое место у
входа в покои. Хамрай неторопливым движением потушил сияние магического
столба, провел по нему рукой - кристаллы чуть подрагивали, словно живые и
были теплые. Энергия, бушевавшая в них несколько минут назад, еще не
успокоилась. Хамрай прошел в дальний угол зала, где стоял большой сундук,
заставленный всякими ненужными предметами, вроде индийских фарфоровых ваз и
бронзовых римских подсвечников. Среди них выделялся пожелтевший от времени,
но не потерявший остроты режущей кромки, зуб китайского дракона, убитого
Хамраем в одно из путешествий в горы Тибета.
Хамрай не желал, в отличие от остальных, жадно впитывать глазами то, что
происходит в роскошной комнате-клетке. Воины были самыми доверенными и
преданными людьми шаха, умевшие ценить молчание - шах не стеснялся того,
что они присутствуют при столь откровенной интимной сцене. Давно, когда
Хамрай впервые проводил это испытание, великому шаху было противно смотреть
на себя, жадно занимающегося любовью, со стороны - это вообще довольно
неприятное зрелище. Тогда шах искренне переживал, что гибнет он сам,
его точная копия. Теперь привык к этому, привык к тому, что существует,
пусть и очень недолгое время, второй такой же как он человек.
Постельная сцена близилась к апогею, два слившихся в едином движении тела
издавали лишь стоны, переходившие чуть ли не в рычания. Краска пропала с
лица настоящего шаха, руки вцепились в подлокотники кресла, непроизвольно
пальцы нащупывали заветный рычажок. Двойник забыл, казалось, про все на
свете, и самозабвенно предавался любви - шах-первый ждал, развязка
приближалась. К чернобородому колдуну вернулась былая самоуверенность, он
считал, что все обошлось - если не случилось сразу, как он полагал, то уже
и не случится. Хамрай горько усмехнулся - иноземец не знает еще как
действует заклятие.
- Я же говорил, что великому шаху не стоит ничего опасаться, -
безаппеляционно заявил наглец. - Богоподобный шах может спокойно
наслаждаться любовью с женщинами - глаз Алгола снял заклятие.
Эти слова его и погубили... Или, наоборот, сильно облегчили его участь, ибо
не избежать бы ему остро отточенного кола, обильно смазанного бараньим
салом, который мускулистые палачи вонзили бы ему в задний проход...
и мучительных дней ожидания избавляющей от страданий смерти.
Колдун еще не закончил своей гордой тирады, как двойник шаха выгнулся дугой
в исступлении оргазма, издавая звериное рычание наслаждения. В тот же
момент кожа с лица двойника, словно потеряв связывающие нити и неимоверно
отяжелев, стекла в мгновение ока по сильному телу, глаза вылетели из
орбит и как две лягушки плюхнулись на живот красавицы. Она дернулась
безумно, помещение заполнил дикий животный крик, холодящий сердце...
Женщина билась в умопомрачении, пытаясь вырваться, но перерождающийся
двойник, разом огрузневший, сидел на ней верхом, уничтожая возможность
для спасения.
Пальцы шаха-первого в негодовании соскочили с рычажка, забыв прекратить
тягостную и уже ненужную сцену, и щелкнули повелительно в направлении
самоуверенного бахвала из северных земель, поклоняющегося ненавистному
Алголу.
Волосы колдуна зашевелились от увиденного, он не отрываясь смотрел на
проявляющегося монстра. Выражение безрассудного ужаса, смешанное с
невероятным изумлением навечно застыли на лице чужеземца - повинуясь жесту
властелина Нилпег острейшим клинком отсек голову самозванца.
Фонтанирующая кровь залила щегольские одежды колдуна, тело враз
обмякло, голова покатилась по густому ворсу ковра, оставляя за собой
вишневый след.
"Опять Гудэрз будет ворчать," - устало подумал Хамрай и бросил
взгляд сквозь решетку, откуда несся непрекращающийся вопль прекрасной
жертвы и досадуя, что шах медлит нажать рычажок.
Волосы на двойнике шаха мгновенно потеряли свой цвет и, свернувшись словно
опаленные внутренним огнем в тончайшие спиральки, рассыпались в разлетевшийся
по комнате серый пепел. Обнажившийся череп лопнул, как перезрелая тыква,
заляпав ошметками плоти женщину, потерявшую от страха разум. Кожа
двойника шаха треснула и слезла, словно с шелушащегося гороха кожура, из
туловища вылезла новая голова, еще вся в крови, но уже оформляющаяся в
нечто невообразимо мерзкое и безобразное. Из под отваливающейся кожи
появились волдыри перерождающей плоти.
Так действует заклятие Алвисида.
Много раз видел подобное Хамрай, и каждый раз зрелище вызывало в нем
неудержимую тошноту, ужас и отвращение. Хамраю не терпелось прекратить
все это, заставить умолкнуть раздирающий душу предсмертный вопль
красавицы, смешанный с ревом рождающегося в муках монстра.
Словно услышав мысли Хамрая, шах наконец-то нажал на рычаг - огромная
многотонная каменная плита, скрытая в потолке, стремглав рухнула на бьющихся
в судорогах красавицу, потерявшую всю привлекательность в отчаянных попытках
вырваться, и отвратительного монстра, который вскоре был бы в
состоянии переломить крепкие прутья решетки, словно тонкие лучины.
В зале воцарилась оглушающая тишина. Все кончилось.
Шах, без кровинки в лице, встал и молча направился к дверям. К глубокому
разочарованию, что заклятие так и не удалось снять примешивалась досада -
как и Хамрай, шах не любил напрасные человеческие жертвы, особенно когда
гибнут желанные и запретные для него прекрасные женщины. Один из
телохранителей торопливо вышел на лестницу зажечь факела.
Хамрай остался один. Он прошел к своему креслу, сел, налил в кубок
вина, задумчиво отхлебнул.
- Вот так вот, всесильный колдун, не помог тебе твой Алгол, -
обратился он к обезглавленному самозванцу. - Теперь твоя участь - стать
пищей любимцу Гудэрза. - Он вздохнул, сделал еще глоток терпкого вина и
произнес: - Все гораздо проще, чем полагал ты, и бесконечно сложнее, чем
когда-то полагал я.
Сколько он просидел задумчиво глядя на каменную плиту, похоронившую
красавицу и чудовище, Хамрай не знал. В ушах звенел предсмертный крик
обезумевшей женщины, перед глазами стояли худенькие девичьи руки,
прикрывающие в испуге едва прорезавшиеся грудки. Хрустальный графин
опустел наполовину, кровь на одежде поверженного колдуна запеклась и
побуровела.
Прервал его оцепенение ворвавшийся в комнату седовласый Гудэрз.
- Хозяин! - вскричал он. Старый слуга встал на пороге и схватился
рукой за левую половину груди, пытаясь унять одышку. - Хозяин, там...
там, наверху... Знамение!
Знамение!
Хамрай вскочил. Охватившее его волнение заставило задрожать. Наконец-то!
Как долго он его ждал, уже потерял веру, что когда-нибудь оно будет
еще раз. Это - настоящее, не какой-то там чернобородый бахвал,
бесславно закончивший свое шутовское представление, подобно
многочисленным предшественникам.
Знамение - это надежда.
Хамрай обогнал медлительного старика и словно молодой орел взлетел по
круговой лестнице на крышу башни. Там стоял, облокотившись о камень перил,
дежурный наблюдатель и глядел в высь, широко раскрыв рот.
В черном бархатном небе, на фоне бесчисленных искорок звезд разворачивалась
огромная зеленая спираль - змея Алвисида, сомнений быть не могло. На
внутреннем конце светящейся спирали было утолщение и в нем разливалась
ослепительная кроваво-алая точка, словно глаз змеи.
Один из многочисленных потомков Алвисида, но всего третий за полтора
столетия, обладающий его наследственными, пусть и скрытыми,
скованными, требующими освобождения свойствами, родился. Третий -
магическое число. Он должен исполнить предсказание.
К сожалению, сам наследник не может снять заклятие, но он может вывести из
небытия своего поверженного божественного предка, и лишь Алвисид, как
сказано в пророчестве, освободит шаха Балсара и его верного слугу от
опостылевшего воздержания.
Четверо богов не могли убить своего бессмертного брата - они
расчленили поверженного Алвисида и разбросали по миру девять частей
его, чтобы никто не смог воссоединить сына бога обратно. Но Алвисид
словно догадывался об этом пред гибелью...
Первого наследника Алвисида Хамрай ждал более ста лет и узнал
о нем случайно. Он разыскал его в Британии, когда тот уже принял
священный сан. Наследник был истинным христианином, и никакие уговоры
не смогли заставить его покинуть родную епархию. Магические чары,
подчиняющие волю бессильны против наследников бога.
Второй, родившийся в Карфагене, согласился помогать,
соблазненный обещаниями и посулами Хамрая. В огненной пустыне он добыл
при помощи Хамрая голову Алвисида и Хамрай говорил с поверженным
богом. Но наследник погиб в следующем путешествии за торсом
Алвисида в угрюмых колдовских тевтонских лесах. Погиб глупо и
бездарно, по собственной оплошности. Хамрай запоздало клял себя, что
не предостерег от соблазнов и опасностей, что не уберег. Даже
алголиане, желавшие возродить своего бога, не сумели помешать гибели
наследника Алвисида...
И вот - третья возможность.
Не составило никакого труда узнать, что его и шаха надежда, возможно
последняя - мальчик. Родился в далекой Британии (опять Британия, уже
хорошо знакомая Хамраю!), за тысячи миль отсюда. Не ранее как полчаса
назад, и сейчас, наверно, орет истошно на руках матери. Или кормилицы -
это все выяснится чуть позднее.
Огромная змея в небе дружески подмигнула Хамраю кровавым глазом и
растворилась в бескрайнем небе.
Пора собираться в дорогу - до Британии путь не близкий!

КНИГА ПЕРВАЯ. УРРИЙ

ЭПИГРАФ: "Поможет ли Христа ученье
Лихую отвратить беду?
Смирит ли набожности рвенье
Родов смертельную вражду?
Нет! В сердце их вождей отныне
Месть разлила столь адский яд,
Что и хождением к святыням
Они себя не исцелят."
Вальтер Скотт "Песнь последнего менестреля"

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ПЛОТЬ АЛГОЛА

ЭПИГРАФ: "Когда ты зорок, как всегда, взгляни:
Не видишь разве их кивков ужасных
И как зубами лязгают они?"
Данте "Божественная комедия"

Глава первая. ПРЕДПОЛОЖЕНИЕ, МЕНЯЮЩЕЕ ЖИЗНЬ
ЭПИГРАФ: "Нельзя любить и уважать
Других, как собственное я,
Или чужую мысль признать
Гораздо большей, чем своя."
Уильям Блейк

Лес плотно подступал к обеим сторонам дороги - словно едешь по узкому и
невероятно длинному коридору. Стволы вековых деревьев взметнулись к небу,
оставляя для жарких солнечных лучей лишь не широкую щель. В глубине дороги,
казалось, тупик - все те же покрытые мхом и лишайником неохватные
стволы. Случайный путник неуютно чувствовал бы себя проезжая здесь, за
каждым деревом мерещился свирепый разбойник - милосердия не ведающий,
с зазубренным о черепа предыдущих жертв топором в волосатых руках.
Но на благородном красивом лице сэра Отлака Сидморта, графа
Маридунского не было и намека на какое-либо подобие страха. Он ехал по
своей земле, он был здесь хозяин - ему ли боятся лесных духов либо
мерзких разбойников, шайка которых, предводительствуемая его бывшим
вассалом ошивалась в дремучих лесах? Да если бы и по чужой территории
продвигался он - так что же? Разве он не многоопытный бесстрашный
рыцарь, прошедший множество битв и поединков, чтобы не суметь отразить
любые нападения? Разве не едет сейчас с ним старший его сын,
благородный рыцарь сэр Педивер, оруженосцем у которого третий сын -
Морианс. Разве сэр Отлак не во главе отряда из отборных, закаленных
битвами бойцов?
Нет, не опасность негаданных нападений беспокоила сэра Отлака, а
приближающаяся встреча с королем Пенландрисом Сегонтиумским - его
ближайшим соседом. Король тоже отправляется в Камелот на Совет
Верховного короля и рыцарский турнир. Несколько дней назад
Пенландрис попросил руки средней дочери сэра Отлака для своего
наследника, Селиванта. Ох, если бы речь шла о младшем сыне короля
Сегонтиумского - Ламораке, сэр Отлак ни на секунду не засомневался
бы. Но Селивант был беспробудным пьяницей и буяном, одно имя которого
наводило ужас на всю округу - такого счастья для своей любимицы
благородный сэр Отлак не желал. Но и портить отношения с королем
Пенландрисом в момент, когда решаются судьбы родной земли, когда все
силы надо сосредоточить для приближающейся решающей войны с
ненавистными саксами, захватившими большую часть Британии, было очень
нежелательно. Государственные интересы превыше личных.
До тупика лесного коридора оставалось совсем немного, мерное цоканье копыт
трех десятков лошадей за спиной сэра Отлака успокаивало, но решения он до
сих пор не принял. На самом деле дорогу не преграждала сплошная стена
деревьев - за резким поворотом лес кончался. Там на перекрестке сходились
дороги ведущие из Маридунума и из Сегонтиума. Там два знатных
рыцаря должны сегодня в полдень встретиться, чтобы в столицу, к
Верховному Королю бриттов Пендрагону ехать вместе.
Надо принимать решение - согласиться на предложение и сделать свою любимую
дочь красавицу Лионесс несчастной, либо отказать и заиметь в лице
могучего соседа непримиримого врага в то время, когда сам Бог велит им
выступить единым фронтом против иноземных захватчиков, когда победа как
никогда реальна и близка... Сэр Отлак тяжело вздохнул, не зная ответа.
Из-за поворота стремительно показались три всадника и сэр Отлак вздохнул
еще раз. Первыми скакали на резвых жеребцах его четвертый сын Уррий -
четырнадцатилетний сорванец, которого пора бы уже отдавать в
оруженосцы, и приемный сын сэра Отлака, сверстник Уррия, Эмрис.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79