Марчелла улыбнулась:
– Марк прекрасно знает, что за пурист маэстро. Ему нужно быть поосторожнее.
– Но суть-то в том, что Марк только тогда и оживает, когда играет Гершвина! – резко заметил Кол, пригвождая ее к стулу своим ледяным взглядом. – Он никогда не думал, что его могут выбрать для стажировки в Болонье, но он человек азартный, и он приложил все усилия. Он пробыл там год, но вы каким-то чудом уговорили его и на второй. Ну, а теперь с него довольно. Он открыл свое форте – свою сильную сторону, да он открывал ее каждый год, играя в «Карлайле», но старался подчиниться вашим желаниям. Сейчас он знает, что сможет стать лучшим интерпретатором Гершвина, таким, какого еще не было в джазе. Он хочет закончить курс, потому что ему предложили тур по стране будущей весной. Благодаря этому будут проданы еще тысячи его альбомов и…
– Нет! – крикнула Марчелла, стукнув ладонью по столу, заставив подскочить посуду и оглянуться их респектабельных соседей. – Не раздувайте этого сейчас! Марк обещал закончить курс, а он верен своему слову…
– Он верен своему таланту и вкусу, не так ли? – поправил Кол. – И я опасаюсь, что весь ренессанс, а вовсе не буги сделают Марка занудой.
Принесли блины, и она откинулась на спинку стула, пока официант накрывал на стол.
– Марк все это расскажет вам сам, когда приедет на следующей неделе, – пожал плечами Кол. – Я просто хотел расчистить ему путь. Он немного напуган вашей… волей.
– А какое вам до всего этого дело? – взорвалась Марчелла. Она смотрела на блины, не в силах прикоснуться к ним. – И зачем вы лезете во все это?
– Я буду его менеджером, – признался Кол. Она уставилась на него.
– Значит, все уже организовано? – спросила она. – Между вами и Марком все решено?
Он на мгновение нахмурился, словно в изумлении. Потом, как если бы он прояснил для себя что-то, лицо его разгладилось.
– Послушайте, миссис Уинтон, – начал он. – Мы же двое интеллигентных людей, правда? Я мог бы говорить часами, как захватывает меня музыка в исполнении Марка, или о его невероятном таланте и всех качествах, которые позволяют ему стать звездой, и все это будет правдой. Но ведь сейчас девяностые годы двадцатого века, не так ли? И нет нужды… ходить вокруг да около, так сказать. Самая истинная правда заключается в том, что я люблю Марка!
Ее вилка со звоном упала в тарелку, а она так и впилась взглядом в его уверенное лицо. Он улыбался.
– Вы не представляете, какое это облегчение все вам наконец рассказать, – признался он.
Внезапно, к ее сильнейшему смущению и озлоблению, Марчелла расплакалась. Кол немедленно извлек огромный белый носовой платок, который она взяла, морщась от сильного запаха пачулей, и промокнула глаза.
– Это самый страшный момент в моей жизни.
Она попыталась осушить слезы, но они все текли и текли. У нее было ощущение, будто вся ее жизнь неудержимо стремилась к этому кошмарному моменту: сидеть в шикарном ресторане с ненавистным мужчиной, который заявляет, что любит ее сына. Она была так благодарна отцу за первые уроки музыки, данные ее сыну, она купила Марку пианино, убеждала его пройти через все экзамены, отказалась от Санти, уговорила Марка отправиться учиться в Италию, и теперь этот длинный, ухмыляющийся тип стоит у нее на пути. Она швырнула ему платок, тяжело глотнула.
– Я обычно не ору при людях, – сказала она. – Но только потому, что сейчас весь смысл моей жизни… – Она остановилась. Возможно, это не самая лучшая мысль – объясняться с Колом Феррером. Она снова глотнула и произнесла: – Это что, ваша тактика, сообщить мне, что мой сын – гомосексуалист? – спросила она. Это было, поздравила она себя, очень ловко – ввернуть это слово.
Кол слабо пожал плечами:
– Не думаю, чтобы Марк сам был готов признать себя таковым. Или, к глубокому моему сожалению, чтобы он кого-то любил. – Он отпил немного вина и засмеялся. – Ну не фантастика ли это, не абсурд? Какая викторианская старина! У меня такое чувство, будто я прошу руки Марка!
– Нет… – Она заставила себя отпить немного шампанского. – Вы хотите захватить его жизнь. Хотите сломать ее своей так называемой «любовью». Если бы вы и впрямь любили его, то хотели бы, чтобы он смог вести нормальную, наполненную жизнь.
– Марку всего двадцать, – заметил Кол. – У него еще куча времени, чтобы поразмыслить над своей будущей судьбой. Я не занимался сексом до двадцати пяти лет.
Она полыхнула на него гневом:
– Ваша сексуальная жизнь – это последнее, что меня интересует!
– Жаль… – ухмыльнулся Кол. – Лично я нахожу ее упоительной, но вы правы, нам незачем обсуждать ее здесь. И я слишком уважаю Марка, чтобы склонять его к чему бы то ни было. Когда он освободится от вас, тогда мы вместе сумеем обнаружить то, чего он действительно хочет от жизни.
– А он еще не говорил с вами об этом?
– Марк страшно неразговорчив, когда речь заходит о том, чего он хочет, – признался он. – Я боюсь, вы лишили его собственной воли. Совершенно бессознательно, разумеется. – Он с участием взглянул на ее нетронутую тарелку. – Вам не нравятся эти блины? Они могут заменить их, если так.
– Я просто вдруг потеряла аппетит, – колко заметила она.
Кол ел, напротив, очень жадно.
– Он задыхался в накаленной атмосфере вашего дома, – говорил он. – Она нездоровая, без воздуха. Отпустите его, миссис Уинтон. Даже птенцы однажды покидают родимое гнездо. Матери обычно подталкивают их немного. Только так они и могут научиться летать…
– Вы думаете, что сумеете научить его летать? – с издевкой спросила она, стараясь показать все свое презрение к нему во взгляде. Что-то, вероятно, дошло до него, потому что Кол вздрогнул. Он доедал свои блины, пока она наблюдала, желая ему, чтобы он подавился.
– Он будет лучшим джаз-пианистом эпохи! – пообещал он. – Уже две фирмы готовы подписать с ним контракты на записи и концерты, речь идет о миллионах! Марк будет финансово независимым, и ничто не помогает человеку начать расти быстрее, чем это!
– И вы ошибетесь, если это случится, – предостерегла она. – Соня независима от меня долгие годы, и все же для своих лет она удивительно незрелый человек.
Он протянул к ней руки:
– Пусть все будет так, как будет, а я только стараюсь облегчить Марку и вам вашу жизнь.
– Просто такое уж доброе у вас сердце? – ядовито спросила она.
– И потому, что мне сделали предложение устроить грандиозное представление: новый исполнитель Гершвина, Портера и Керна.
– Но я люблю, как Марк исполняет Шопена, Баха и Дебюсси! – возразила Марчелла.
Кол нахмурился, глядя на нее:
– Вы помешаны на мысли о концерте Марка в «Карнеги-холле», когда он взойдет на сцену в белом галстуке и во фраке, а восхищенная публика будет ему рукоплескать. Но он может иметь все это и куда больше!
Марчелла постаралась выпрямиться.
– Не думаю, что нам следует продолжать этот спор, – сказала она Колу. – Марк должен сам решать, как ему жить дальше, и я, разумеется, поговорю с ним об этом, когда он вернется. Если он предпочтет ваше предложение, мне придется смириться с этим. Он поднял брови.
– Вы действительно так подвержены условностям? Несмотря на ваши книги?
Она кивнула.
– Вероятно, да. – Она поднялась, бросив ему на ходу: – Нет, пожалуйста, не провожайте меня. Заканчивайте свой обед. Мне нужно на воздух. Извините.
Она быстро пошла к дверям, которые любезно распахнул перед ней официант. Кол слегка привстал, глядя ей вслед, в его ладони свернулась, словно белая кошечка, салфетка.
Когда Марк позвонил сообщить о времени своего прилета в аэропорт Кеннеди, Марчелла постаралась не выдать свой гнев голосом, хотя после обеда с Колом она так и не смогла успокоиться. Помимо всего прочего, ее больше всего бесило то, что пришлось сидеть напротив Феррера и выслушивать его признания в любви к ее сыну. Марку следовало оградить ее хотя бы от этого.
– Я тебя встречу, – пообещала она. – Счастливого пути.
Но она не могла совладать с собой и с любовью убрать квартиру к его приходу. Она лишь поставила несколько свежих ветвей падуба и омел в гостиной, а в стеклянные чашки разложила серебряные шары; купила подарки для Марка и Сони, для Эми, для Дональда и его семьи и разложила свертки под крошечной сосенкой.
Рождество всегда вызывало в ней смешанные чувства. С одной стороны, она любила этот праздник, но с другой, он напоминал ей об ушедших родителях, о том, что у нее нет большой семьи, в кругу которой так хорошо праздновать рождественские дни. В этом году это печальное настроение особенно усилилось. Она пригласила в гости Соню, оставив для нее сообщение на автоответчике, на которое Соня не откликнулась. Марк должен был прилететь прямо на Рождество. Дональд отвез ее в аэропорт, где выяснилось, что самолет на час задерживается. Она села в баре, потягивая мартини, заставляя себя хотя бы насильственно улыбнуться.
Марк выглядел измотанным, похудевшим, как ей показалось, когда волочил свою здоровую сумку через таможню. Он бросил сумку и кинулся к ней, и неожиданно для самой себя она заключила его в крепкие объятия.
– Дорогой мой, но какой ты бледный! Маэстро, наверное, заставляет тебя много работать?
– Да нет, это я сам так уработался! – засмеялся он. – Думаю, мне нужна передышка. Ну, как ты?
– Ах, конечно…
Они прошли к машине, ждавшей их на стоянке. Первое, что она сказала ему, едва они уселись на заднее сиденье и накинули ремни, было признание:
– На прошлой неделе я обедала с Колом Феррером.
Глаза его округлились от изумления, и она почувствовала раскаяние. Ведь это могло и не быть его инициативой.
– Ну и как пообедали? – спросил он. – Вы нашли, о чем поговорить?
– Нашли, и я была вне себя, Марк, – взглянула она на него. – Марк, ну как ты мог поставить меня в такое положение? – спросила она, опуская звуконепроницаемую стеклянную перегородку между ними и Дональдом. – Я всегда думала, что мы с тобой в состоянии общаться без посредников. К тому же я вполне могу прожить без человека, который заявляет мне, что он любит моего сына!
Марк громко расхохотался:
– Так прямо и сказал? Но это же смешно! Кол не любит никого, кроме себя! Что за глупости!
– А ты любишь его, Марк? – спросила она, глядя ему прямо в глаза.
Он уставился на нее.
– Я даже не думал об этом в таких выражениях, – признался он. – То есть тебя я люблю, ты моя мама, но больше в моей жизни нет никого, кого бы я любил. Я жутко уважаю Кола. Мне он нравится, но как близкий друг, и все.
– Он хочет превратить тебя в свою уменьшенную копию, – заявила Марчелла. – Это беспокоит и ранит меня.
– Ясно… – Марк обхватил ладонью подбородок, глядя в окно. – Значит, он беспокоит и ранит тебя?
– Я не так выразилась! – закричала Марчелла. – Но что ты в нем нашел, чем можно так восхищаться?
– Он верит в мой талант, – мягко произнес Марк. – Он помогает мне стать более… стать самим собой. Он показывает мне, что мир гораздо шире, чем только мы с тобой…
– Ну, спасибо! – саркастически заметила Марчелла. – А когда я была с Санти, не говорила ли я тебе, что мир не замыкается на нас двоих! Ведь это ты говорил, что не можешь без меня жить!
– Знаю. – Марк закрыл глаза. – Знаю… но теперь я вырос, мамочка. Я изменился. Надеюсь, что я стал взрослым…
– У меня были такие планы о твоем будущем, дорогой мой, – напомнила Марчелла. – Перед тобой лежит грандиозная музыкальная карьера. Почему ты все время воюешь со мной? Ты знаешь, какая честь быть выбранным Джанни? Сколько студентов отдали бы…
– Гершвин нравится мне гораздо больше, чем Шопен, – сообщил Марк, ища своими глазами ее взгляд. – Что еще я могу тебе сказать?
Она села поудобнее, закурила. За окном, в сумерках, мерцал огнями Манхэттен.
– Ты и я, мы все время отгораживаемся от мира, мамочка, – говорил он. – Только мы вдвоем, всегда только мы вдвоем…
– Это Кол говорит, не ты. – Марчелла повернулась к нему. – Мой сын Марк, я знала это, любил нашу жизнь вместе! Тебе не нужен Кол Феррер, Марк! Ты так много работал все эти годы, чтобы достичь нынешнего положения, как же ты можешь от всего так просто отказываться? Пара альбомов старых песен, пара концертных туров, и ты превратишься во вчерашний день! А карьера пианиста-классика длится всю жизнь!..
– Но никто не спрашивал меня, чего я хочу! – тихо сказал Марк. Он смотрел на нее, и его голубые глаза полыхали. – Я только делал то, чего хотела ты. Теперь у меня есть мой собственный вкус, и я понимаю, что я предпочитаю джаз, мне гораздо интереснее играть его, чем твердить и твердить без конца эту заигранную классику. Джаз – это же настоящее музыкальное приключение. Мне нужно иметь возможность импровизировать.
– Закончи этот год, – попросила она. – И тогда, если ты будешь продолжать чувствовать то же самое…
– Нет! – воскликнул Марк. Из его глаз словно посыпались голубые искры, когда он встретился взглядом с Марчеллой. – Никогда раньше я не говорил тебе «нет». Я был твоим ребенком целых двадцать лет. А вот теперь я вырос. И я не хочу играть Шопена, мамочка. Ты это понимаешь? Я хочу играть и петь Гершвина и других джазменов…
Она вздрогнула, как от боли, слыша, как он стал разговаривать с ней. У нее было такое ощущение, будто он пырнул ее ножом в живот.
Он беспомощно глядел на нее.
– Ма, жизнь не всегда такая, как рисуется тебе. Господи, ты первая должна была понять это! Посмотри на нас – как мы все выросли! Соня явно больна. Надеюсь, что я нет, но если это так, то это твоя вина. Едва я начал говорить, я помню тебя всегда рядом, ты все время давала мне столько любви, что я уже не мог без тебя обходиться. И теперь чувства мои парализованы! Я даже не знаю, чего я хочу сам. В Болонье есть чудесная девушка, которая влюблена в меня. Мне бы тоже хотелось ответить ей взаимностью, но я не могу! Ты понимаешь, что это такое?
Он в отчаянии смотрел на нее, и она вся съежилась.
– Ты все еще нужна мне, – тихо произнес он. – Может быть, мне и не удастся воплотить все, что я задумал, но я буду стараться! Дональд! – Он открыл стеклянную перегородку, и Дональд обернулся. – Пожалуйста, останови здесь!
– Подожди, Марк! – схватила она его за рукав. – Ты так говоришь, будто я какое-то чудовище, но я же хотела, чтобы тебе было лучше!
– Знаю! – закричал и он. – Вот почему все это так тяжело! – Он подхватил свою сумку, приткнувшуюся в углу на полу, и достал оттуда перевязанный сверток.
– Вот… – протянул он ей подарок. – Это для тебя. Счастливого Рождества! – Он открыл дверцу и выскочил из остановившейся машины.
Она опустила окно, когда они медленно двинулись по Пятой авеню, глядя на удаляющегося широкими шагами Марка.
– Но куда же ты уходишь? – закричала она ему вслед. – Я не поехала с Эми на Бермуды, чтобы мы могли провести…
– Я проведу это Рождество с Колом, ладно? – Он обернулся и посмотрел на нее. – Хорошо? Ты мне разрешаешь?
Марчелла вздрогнула, как от удара. Она подняла стекло, слезы неудержимо катились по ее лицу. Машина тронулась, оставив Марка позади, среди пешеходов на Пятой авеню.
Тактично помолчав, Дональд осведомился:
– Хотите вернуться домой, миссис Уинтон?
– Нет, – пробормотала она, вытирая глаза. – Нет. Она посмотрела на часы. Пять часов. Домой она не могла возвращаться. Она глубоко вздохнула, пытаясь собраться с мыслями.
– Отвези меня на угол Седьмой авеню и Пятьдесят седьмой улицы и приезжай за мной туда же через часик, – попросила она.
Она быстро побежала к «Партнерам». В темноте она схватила какого-то молодого мужчину, не намного старше Марка. После того как ее потребности были удовлетворены и свет с экрана стал ярким, какой-то студентишка подсел к ней, долго перед этим вглядываясь в тот ряд, на котором она сидела. Она откинулась на спинку кресла, спокойная, доступная. Это было новым для нее ощущением – держать его мягкую голову в своих руках, ласкать его юную шею. Дрожащие руки, так робко касающиеся ее, сегодня возбуждали ее куда больше, чем сильные объятия зрелого мужчины.
Его рука нежно гладила ее между ног, а сам он нашептывал ей в ушко:
– Что ты делаешь на Рождество? Марчелла про себя мрачно усмехнулась.
– Ничего особенного, – ответила она. Иногда, во время этих свиданий в темноте, мужчины любили поговорить. Возможно, чтобы создать иллюзию каких-то взаимоотношений, а не просто близости двух чужих людей в темноте.
– Хочешь, встретим Рождество вместе? – прошептал он, а его рука легла на ее затылок, нежно лаская.
– И что мы будем делать? – спросила она, начиная втягиваться в игру. Он взял ее за руку и положил себе на колено. К ее удивлению, оно оказалось мягким.
– Я буду трахать тебя весь день, – ответил он. – Ведь тебе это понравится, правда?
Марчелла не ответила. Рука безвольно упала с его колена, и она огляделась, чтобы посмотреть, в какую сторону она может от него сбежать.
– Тебе это понравится? – приставал он, и рука его крепче сжала ее шею. – Я позвоню своим друзьям, чтобы они тоже пришли, и мы потрахаемся все вместе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74