– Да уж, лучше признай. Не знаю, что это с тобой в последнее время происходит. Все-то ты делаешь не так. Этот парень-летчик. Я просто заболеваю всякий раз, как вспомню об этом фильме, который мы не можем снять, потому что ты так отчаянно провалился.
– Г.Т., я ведь всему научился у вас, – сказал Колли, – и я не волнуюсь. Я знаю, что вы можете сделать из этой истории нечто грандиозное. Я даже помню, как вы однажды сказали, что провалы для того и существуют, чтобы рождались идеи. – Колли протянул к нему руки. – Г.Т., в моем понимании, – а я следую вашему пониманию, – вы можете выжать из Тони гораздо больше, чем из Тедди. Тут придется немало поработать, да, но я узнал от вас, Г.Т., что Тедди – человек конченый. В один прекрасный день вы возьмете газету и обнаружите, что он выброшен на помойку за то, что обхаживал полицейского из отряда борьбы с пороком.
– У тебя грязное воображение, – хрипло произнес Теппис.
– Я реалист. Как и вы, Г.Т. Я знаю, что в этом городе не найдется студии, которая смогла бы заработать на Тони. А вы заработаете.
– У меня расстроился желудок, – сказал Теппис.
– Я представляю себе, какого рода кампанию вы устроили бы для Тони. Скажите, если я не прав. – Он помолчал. – Нет, это никудышная идея. Не пройдет. Слишком трудно это осуществить.
– Ты рассказывай, а я скажу, что я думаю, – сказал Теппис.
– Ну, это, конечно, первое, что пришло мне в голову, но я подумал, не считаете ли вы, что Лулу следует помалкивать про свой брак, пока мы не снимем ее картину. А тогда уже можно будет и объявить. Может, даже устроить пышную свадьбу. Это позволит нам грандиозно приподнять Тони. Тони Тэннер, – возгласил Муншин, – малый, укравший Лулу Майерс у такого грандиозного любовника, как Тедди Поуп. Люди станут говорить: «Г.Т., ты снова устроил трюк». И будут правы.
Теппис на это не отреагировал.
– Нечего осыпать меня комплиментами, – сказал он, – слишком я расстроен. Ты хоть понимаешь, как ведет себя мой желудок?
Муншин поднес огонь к сигарете и несколько секунд молча курил.
– Доктор сказал мне, что вам надо снимать нервное напряжение, – сказал он.
– Ты мой зять, и ты сводник, – вскипел Теппис. И, нащупав кнопку под столом, выключил магнитофон. – Ты слышал, что сказал мне однажды Чарли Айтел? Он сказал: «Мистер Теппис, у каждого из нас свои причуды». Мне это не нравится. А эту фразу уже повторяют, Карлайл.
– Г.Т., поверьте: что бы вы делали или не делали, люди все равно будут о вас говорить.
– Да говорить-то не о чем.
– Правильно.
– Я уже десять лет ни с одной женщиной не сплю.
– И это правда, Г.Т.
Теппис устремил взор в потолок.
– Что за девчонку ты имеешь в виду?
– Премилую девочку, Г.Т.
– Я полагаю, ты положил ей жалованье.
– По правде говоря, да. Один приятель представил меня ей в Дезер-д'Ор. Шеф, так будет лучше, поверьте. Девочка будет держать рот на замке, так как знает, что может сделать здесь карьеру. Она смышленая малышка, которой можно доверять.
– Ты всегда так говоришь, Колли.
– Я разговаривал с ней. Она сожмет губы так же крепко, как девственница жопу.
– У тебя рот настоящая помойка, – сказал ему Теппис.
– С ней правда можно быть спокойным.
– Если б не Лотти, я бы выгнал тебя.
– Человеку, такому гениальному, как вы, нужен роздых, – заметил Колли. – Неправильно это, Г.Т., не вкушать плодов жизни.
Теппис ударил рукой об руку.
– Хорошо, я хочу, чтоб ты прислал ее сюда.
– Она будет здесь через пять минут.
– А ты убирайся отсюда к черту, Колли. Ты считаешь, что можно нарушать установленные обществом законы? Эти законы существуют для определенной цели. Всех девчонок, каких ты мне присылаешь, я не хочу даже видеть больше, не то чтоб с ними переспать.
– Никто не может так работать, как вы, Г.Т., – произнес Колли, уже выходя из кабинета.
Вскоре в особую дверь, без объявления, вошла крашеная блондинка медового цвета, лет двадцати с небольшим. Она была в сером костюме и на очень высоких каблуках. Волосы ее были уложены в сетку, а губы накрашены широкими изгибами, скрывавшими тонкогубый рот.
– Садись, куколка, садись вот сюда, – сказал Теппис, указывая на место на диване рядом с собой.
– О, благодарю вас, мистер Теппис, – сказала девушка.
– Можешь звать меня Германом.
– О, я не смогу.
– Ты мне нравишься – ты приятная девушка, у тебя есть класс. Скажи мне свое имя, потому как фамилии я тут же забываю.
– Меня зовут Бобби, мистер Теппис.
Он по-отечески положил руку ей на плечо.
– Колли говорил мне, ты тут работаешь.
– Я актриса, мистер Теппис. Хорошая актриса.
– Лапочка, на свете столько хороших актрис, стыдоба да и только.
– Но я-то действительно хорошая актриса, мистер Теппис, – сказала Бобби.
– В таком случае у тебя будет шанс показать себя. На нашей студии у по-настоящему талантливых людей такая возможность есть. Талант находится в детском возрасте. У него есть будущее.
– Я рада, что вы так думаете, мистер Теппис.
– Ты замужем? У тебя есть муж и дети?
– Я в разводе. Совместной жизни у нас не получилось. Но у меня есть две маленькие девочки.
– Это славно, – сказал Теппис. – Тебе надо думать об их будущем. Я хочу, чтобы ты постаралась отправить их в колледж.
– Они же еще совсем малышки, мистер Теппис.
– Всегда надо заранее планировать. Я всю жизнь занимаюсь благодеяниями. – Теппис кивнул как бы в подтверждение своих слов. – Надеюсь, ты сумеешь сделать себе здесь карьеру, лапочка. Сколько времени ты тут у нас?
– Всего пару недель.
– Актрисе нужно набраться терпения. Это мое мотто. Ты мне нравишься. У тебя есть проблемы. Ты девочка сердечная.
– Благодарю вас, сэр.
– А ну, лапочка, пересядь-ка ко мне на колени.
Бобби пересела. С минуту оба молчали.
– Ты меня послушай, – сказал наконец Теппис своим тонким хриплым голосом. – Что сказал тебе Колли?
– Он сказал, что я должна делать все, что вы пожелаете, мистер Теппис.
– Ты не трепушка?
– Нет, мистер Теппис.
– Ты хорошая девушка. Ты знаешь, что никому нельзя доверять. Все говорят всем про всё. Я вот не могу тебе довериться. Ты же кому-нибудь расскажешь. Не осталось в мире доверия.
– Мистер Теппис, мне вы можете довериться.
– Меня лучше не обманывать.
– О, да я в жизни не обману такого большого человека. Вам не тяжело держать меня на коленях, мистер Теппис?
– Ты для меня в самый раз, лапочка. – Теппис чаще задышал. – А что ты сказала Колли, – спросил он, – когда он сказал, что ты должна делать все, что я пожелаю?
– Я сказала, что буду все выполнять, мистер Теппис.
– Умница.
Она робко протянула руку, чтобы погладить его по голове, но в этот момент Герман Теппис раскинул ноги, и Бобби упала на пол. На ее лице появилось такое удивленное выражение, что он засмеялся.
– Не волнуйся, лапочка, – сказал он, глядя вниз на ее испуганный рот, прототип всех улыбающихся ртов, какие он в своей жизни видел, – ртов, готовых услужить всесильному человеку, затем кашлянул и заговорил: – Ты девочка хорошая, хорошая, хорошая, – мягко произнес он, – ты настоящий ангел, и ты мне нравишься, ты моя любимая-любимая, вот это уж точно, – заключил Теппис.
А меньше чем через две минуты он мягко выставил Бобби за дверь.
– Я позову тебя и скажу, когда мы снова увидимся, милашка, – сказал он.
Оставшись один в кабинете, он закурил сигару и нажал на рычажок переговорного устройства.
– В какое время совещание по «Песне сердца»? – спросил он.
– Через полчаса, сэр.
– Скажи Невинсу, что я хочу до того посмотреть, что он отснял. Я сейчас спущусь.
– Да, сэр.
Теппис потушил сигару в пепельнице.
– В человеческом сердце сидит монстр, – громко произнес он в пустой комнате. И себе под нос, точно озлобленная на весь мир старуха на грани слез, прошептал: – Они это заслуживают, заслуживают все до последней капли.

Часть пятая
Глава 21
Я расстался с домом, где жил столько месяцев, и на то время, что я еще оставался в Дезер-д'Ор, снял меблированную комнату в одном из нескольких дешевых домов, где комнаты сдавали понедельно. Затем я нашел себе работу. Словно желая сделать из Колли Муншина пророка, я стал мойщиком посуды. Работал я в дорогом ресторане, куда мы часто ходили с Лулу, – достоинством его было то, что там платили пятьдесят пять долларов в неделю.
Я мог бы найти себе и другую работу. Мог бы стать охранником машин, как предсказывал Муншин, или работать на парковке, или получить ту или иную работу в каком-нибудь отеле, но я решил мыть посуду, словно восемь часов стояния в парном помещении среди жира и удушливой жары, когда пальцы мои обжигали тарелки, которые я брал из посудомоечной машины, а глаза краснели от пота, было для меня чем-то вроде турецкой бани для бедняков. А когда рабочий день кончался, я наскоро съедал что-нибудь в магазине для мелочей, дорогом магазине, но это была самая дешевая еда, какую я мог найти, так как здесь легче было приехать в пустыню на яхте, чем найти забегаловку, а ресторан, где я работал, не кормил своих сотрудников, разве что мне подбрасывала иногда еду дружелюбно настроенная официантка, последняя фигура в предсказаниях Муншина, – которая совала мне то салат Цезаря, то персиковое мороженое, которое я ел прямо распухшими от воды пальцами, почти не пропуская ни одной тарелки, выскакивавшей из машины, в тени которой я стоял, и при этом постигая простейший классовый урок, траурную песню мойщика посуды с яростью вопрошающего себя: неужели этим боровам, этим богатым боровам нужно есть на стольких тарелках?
С другой стороны машины, забрасывая в нее жирную глиняную посуду и выпачканные в яйце вилки, стоял седой тощий пятидесятилетний мойщик, который за все недели, что мы проработали вместе, не произнес и ста слов. Он работал, чтобы пить, и пил, чтобы умереть, и, как все пьяницы, продолжал жить, его похмелье, словно вымытое утром белье, высыхало под бледным солнцем неоновых трубок на кухне, и первые четыре часа работы его рвало, а остальные часы своей смены он подбирал остатки еды – тут кусочек филе, там чистый горошек, совсем как воробей, выбирающий золотые зернышки из конского навоза, только ел он нервно, с нетерпением дожидаясь луж, которые образуются после вечернего дождя, чтобы утолить жажду, которая может сравниться только с голодом. Глядя, как его руки хватают ценный кусочек и отправляют в рот, а остальное он сбрасывает в помойку, я начал завидовать ему больше, чем кому-либо в Дезер-д'Ор. У его работы было столько преимуществ перед моей. Я не завидовал тому, что он мог насыщаться, но меня мучило сознание, что на его стороне машины было на десять градусов прохладнее и тарелки, с которых он соскабливал еду и потом ставил их в машину, были холодные, а с моей стороны туннеля они выходили, шипя, из кипятка, словно полуживые крабы, делающие последний глоток воздуха, пытаясь выбраться из котла. Мною снова овладела бешеная ярость от того, что работаешь на самом дне, где мысль, что у тебя нет «кадиллака», так же не приходит в голову, как пехотинец не думает о том, что никогда не станет генералом, зато раздражает его то, что у человека на соседней койке в бесконечно длинном бараке легкая работа: скажем, он постоянно чистит уборную и потому может не являться на утреннее построение.
Я снова был в приюте и снова обрел дом – точно никогда его и не покидал. После работы, поев в дорогом магазине для мелочей, я возвращался в свою меблированную комнату и принимал ванну – роскошь, какою пользуются и бедняки, – потом ложился голый и обсыпанный тальком на кровать – у меня от жары выступала потница – и читал газету, пока не засыпал. Так я провел три или четыре недели – мой мозг спал и не делал бесцельных подсчетов. Я тратил час, проверяя свой бюджет, и в какой-то вечер принимал решение, что могу сократить свои расходы предельно до тридцати четырех долларов в неделю, что означало: после всех вычетов я никогда не смогу откладывать в месяц больше пятидесяти долларов. Значит, за год я наберу шестьсот долларов и через шесть лет и восемь месяцев стараний не свариться как рак верну то, что растратил за двенадцать дней жизни с Лулу; эта мысль преисполнила меня меланхолической радости – подобно той, с какой святой считает свои раны, – от сознания, что завтра меня снова ждет тяжелая работа.
Всем, что со мной происходило, я был обязан себе. У меня все еще оставалась большая часть моих трех тысяч долларов, и я мог не работать, но Лулу ушла, и у меня не было другого выбора как сесть и начать обучаться писательскому мастерству. Это честолюбивое желание породило во мне страх, и я готов был улететь куда угодно – на экватор, если нужно, но экватор всегда стоит на месте и его нетрудно найти, и мне не было надобности уезжать из Дезер-д'Ор. Ожидание свелось для меня к вони помойки и жару печи в задней части современного ресторана, я похоронил себя там на неделю, и еще на неделю, и еще на пять недель, убивая свою энергию, хлыстом изгоняя из себя дух, готовясь к той, другой работе, которая вызывала у меня религиозный страх, и все это время, поскольку романтика пускает самые крепкие корни в доме для сирот, я все не мог избавиться от сладостной мечты, что Лулу однажды явится в ресторан, заглянет на кухню, увидит меня в переднике посудомойщика и заплачет, в ней проснется любовь ко мне такой силы, какую она не испытывала никогда прежде, и чудо произойдет человек ведь падает на дно лишь для того, чтобы набраться сил и выпрыгнуть на самый верх.
Вечно так продолжаться не могло. Мои сказочные мечты начали рассеиваться под влиянием светской хроники, и каждый вечер почесываясь от жары, я заставлял себя читать новости о том, что происходит в киностолице. Там было много сообщений о браке Лулу, и журналистам нравилось называть это «Любовным матчем года». Журналы, избравшие Лулу своим идолом, без стеснения печатали подписанные Лулу Майерс статьи: «Почему я мечтаю о Тедди Поупе» и отводили место для большой копилки Тони и Лулу Тэннер. В тексте, написанном принятой в этих журналах кастрированной прозой с широким использованием слова «поцелуй», сообщалось, что всякий раз, как Тони «целует» Лулу или Лулу «целует» Тони, победитель в состязании опускает в копилку монету. «Она так быстро наполняется, – сказала Лулу или сказал ее пресс-агент, – что у нас с Тони вечно не хватает мелочи».
В какой мере это было правдой или хотя бы частичной правдой, я не мог знать, так как, поступив на работу, отсек себя от всего света и не бывал ни у Айтела, ни у Фэя, ни у Доротеи или у кого бы то ни было из моих знакомых на курорте. Поэтому я верил светской хронике, и самое удивительное, что она излечила меня от ожидания чуда – я даже стал подумывать о том, чтобы оставить работу и начать писать. И наконец однажды вечером я отправился к Айтелу.
Я полагал, что все будет как прежде. Со мной же ничего не произошло, поэтому я считал, что ничего не произошло и с остальными. Самое большее, что я мог представить себе, это что я увижу Айтела с Иленой в моем ресторане за тихим столиком, или подвыпивших Доротею с Пелли, или Мэриона, подбирающего себе компаньона. А все было не так. В тот вечер, когда я пришел к Айтелу, он как раз готовился переезжать из Дезер-д'Ор в киностолицу. Он порвал с Иленой, сказал он мне, и она живет теперь с Мэрионом Фэем.
Мы просидели с ним несколько часов за бокалом вина, он рассказал, что произошло, и мне неприятно было это слушать. Он был вконец опустошен, как и все остальные, и я услышал подробности. Во всем виноват он, для начала сказал мне Айтел. После приема у Доротеи он знал, что надо решать – принимает он предложение Крейна или нет. Он не мог дольше откладывать, а выбирать надо было из двух возможных вариантов. Он мог оставаться в Дезер-д'Ор и продолжать быть конем благородных кровей на тайной конюшне Муншина или мог вернуться в киностолицу. Но вернуться туда с Иленой казалось маловероятным: она едва ли подходила для подруги человека, имеющего коммерческий успех. И мысли его бежали по старому кругу, так что теперь, после ночи, когда он рыдал в ее объятиях, Айтел жил, постоянно опасаясь проявить нежность, которую чувствовал к ней.
Все это он понял в то утро, когда зазвонил телефон и он, услышав голос Биды, понял, как старательно забыл тот разговор, что у него был с Бидой ночью, на приеме у Доротеи. Но сейчас забыть его было уже нельзя. В его ухе звучал голос Биды.
– Слушай, малыш, тебе решать. Sans fa?ons приедешь с Иленой ко мне сегодня вечером?
– А кто там будет? – спросил Айтел.
– Я же сказал: попросту. Зенлия мне все уши прожужжала про то, какая аппетитная Илена.
Айтел заволновался.
– Послушай, я перезвоню тебе, – сказал он. – Я хочу поговорить с Иленой.
Ее реакция удивила его. Он понял, что ожидал отказа с ее стороны, а она изобразила из себя этакого котенка.
– А что, ты думаешь, там будет? – со смешком спросила она и добавила чуть серьезнее: – Чего от нас ждут?
– Ты же не подписываешь контракт и не обязуешься что-то делать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46