Так, размышляя о прошлом, он вспомнил, какое получал удовольствие, снимая коммерческие фильмы, хотя никогда в этом не признавался Снимая их, он был на хорошем счету – по крайней мере какое-то время, хотя и делал вид, будто ему это противно, и сейчас, вспоминая свои чувства, которые он так долго от себя скрывал, Айтел с тупой болью понял то, что должен был бы давно осознать: он никогда не станет таким художником, как ожидал, ибо у художника прежде всего должно присутствовать чувство стыда, тошноты и ненависти к любой своей работе, которая не является совершенством.
Однако он понимал, что ситуация, в которой он находится, представляется ему немного нереальной. Собственно, вся ею жизнь была такой, она была нереальной. Неужели было время, когда он в молодости разбил себе нос, стараясь попасть в футбольную команду колледжа, так как хотел доказать себе, что он не трус? А было ли такое время, когда он в Испании записался в снайперы и в течение трех гибельных недель жил в обстреливаемой деревне на берегу реки с бригадой измотанных анархистов; там Айтел обнаружил, что он храбрее, чем думал, так как не сломался даже после того, как был прорван фронт и ему пришлось бежать через Пиренеи во Францию. Куда все ушло – хорошее вместе с плохим? Неправда, думал он, что с возрастом прошлое становится яснее. Прошлое – это рак, уничтожающий память, уничтожающий настоящее, так что все чувства подвергаются эрозии, и все события, в которых ты участвовал, всегда могут оказаться столь же мертвыми, как прошлое.
Однако настало время понять, кто ты есть, а с учетом этого и взяться за новую работу. Вот только Айтел и подумать не мог о том, чтобы заняться чем-то другим. Удивительный рак! Он не только сжирал прошлое и притуплял настоящее, но вгрызался и в будущее еще прежде, чем Айтел мог его создать. Поэтому еще несколько дней после того, как он уже перестал верить в свой сценарий, Айтел продолжал работать над ним в состоянии тихой депрессии, затуманивавшей его мозг, даже сдерживавшей усилия и заставлявшей тупо передвигаться из одного дня в другой.
Находясь под таким бременем, он все больше критиковал недостатки Илены. Он морщился, наблюдая, как она ест, а она размахивала вилкой и часто говорила с набитым ртом. Он пытался ее переучить. В эти дни она слушала, угрюмо глядя на него, обещала постараться исправиться и при своем упрямстве ничему не училась, точно тем самым хотела сказать: «Если бы ты действительно меня любил, я бы всему научилась».
Это его раздражало. Неужели она не понимает, как ему хочется, чтобы она научилась чему-то, неужели ее устраивает, чтобы сын мусорщика женился на дочери торговца кондитерскими изделиями? Родители Айтела теперь уже умерли, но в те годы, когда он был молод, ему приходилось сражаться с ними, сражаться с узами материнской любви и с презрением отца к сыну, который растрачивает время на театр и живет за счет жены. Так что ничего не поделаешь: приходилось страдать от неуклюжести Илены.
С тех пор как он поселился в Дезер-д'Ор, особенно со времени приема в зале «Лагуна», все меньше и меньше людей присылали ему приглашения. Светская жизнь теперь почти свелась для него к нулю, они с Иленой общались лишь с маленькой группой, которую он именовал ?migr?s. Это были писатели, режиссеры, актеры и даже один-два продюсера, отказавшиеся, как и он, сотрудничать с Комиссией по антиамериканской деятельности. Много лет назад они купили в Дезер-д'Ор зимние дома и теперь, подобно Айтелу, нашли здесь прибежище. Общение с ними, которое он вынужден был поддерживать, поскольку никого из них никуда больше не приглашали, едва ли удовлетворяло Айтела, и ему неприятна была мысль, что его относят к ?migr?s.
Илене они тоже не нравились.
– Господи, до чего же они надутые, – сказала она как-то.
– Надутые люди всегда жалеют себя, – добавила она, расхрабрившись от его поощрения.
Айтел согласился. Он находил большинство ?migr?s скучными, один или двое были приятными, но в целом они нагоняли на него тоску. Айтелу всегда были скучны люди, которые могли дискутировать лишь до определенного предела, так как, продолжив дискуссию, вынуждены: были бы отказаться от того, во что заранее решили до конца верить. А кроме того, он так хорошо их знал: они нагоняли на него тоску еще годы назад, когда он входил в их комиссии. А теперь он обнаружил, что они стремятся считать его великим художником, отказавшимся идти на компромисс со стервятниками, – такими они скромно считали и себя.
Конечно, в те годы, когда он изъял свое имя из состава комиссий, они первыми стали распространять омерзительные сплетни про него, поэтому теперь их обожание едва ли трогало его. Женщины раздражали его даже больше мужчин: после своей первой жены его никогда не тянуло к слишком политизированным женщинам. Однако какую бы неприязнь Айтел ни питал к ?migr?s и их женам, он жалел, что Илена до такой степени несведуща во всем, о чем они говорили.
Если беседа была хотя бы наполовину умной, Айтел знал, что вечер для нее испорчен. Илена, мрачнее тучи, будет сидеть в компании с искусственной улыбкой. Когда же она пыталась высказаться, что бывало редко, Айтел чувствовал, как все страдали. Отпустит, например, кто-нибудь шутку, все рассмеются, а Илена повторит последнюю фразу и станет ее пояснять. «На самом-то деле он ведь этого вовсе не хотел, – скажет она, – верно смешно?» Когда после такого вечера Айтел с Иленой возвращались домой, она неизменно бывала в плохом настроении.
– Нет, молчи, – просила она, когда он осторожно начинал читать ей лекцию. – Я знаю: я виновата, просто не хочу об этом говорить.
– Илена, нельзя же рассчитывать, что ты умнее всех твоих знакомых.
Вспоминая подробности вечера, она восклицала:
– Но я же глупее их! – И, бросившись на диван, поворачивалась лицом к стене. – А все по твоей милости! – с горечью объявляла она пятью минутами позже. – Нечего сваливать всю вину на меня. Если тебе так нравятся эти женщины, возьми себе одну из них. Ты же не привязан ко мне. – Иногда она при этом начинала плакать.
Однажды вечером Илена не устроила обычной драмы и не объявила, что уходит от него, а спокойно сказала, что будет лучше, если они расстанутся.
– Я могла бы жить с самым обыкновенным мужчиной. И могла бы быть с ним счастлива, – сказала она.
– Конечно, – чтобы не раздражать ее, сказал Айтел.
– Даже с кем-то из твоих надутых дружков.
Он засмеялся и решил показать ей одну из своих имитаций.
– Через много лет, – объявил он голосом оратора, выступающего перед публикой, – когда люди убедятся, какую борьбу за мир ведет наша страна, они не забудут мужественной принципиальной позиции отдельных личностей – какой бы некоординированной, как у Чарли Айтела, она ни была, – на сознание американского народа, который – не надо забывать – при всей своей коллективной истерии является чрезвычайно миролюбивой и прогрессивной нацией.
– О, конечно же, они глупые, – сказала Илена, – и все боятся своих жен, но, пожалуй, парочку можно назвать настоящими мужчинами.
– Да, – протянул он, – они сильные, как грудастые бабы. Она невесело рассмеялась.
– Будет день, когда я уйду от тебя, Чарли. Я это серьезно.
– Я знаю, что уйдешь, но ты мне нужна.
Глаза ее наполнились слезами.
– Хотелось бы мне стать лучше, – сказала она.
Под конец Айтел решил встречаться лишь с теми немногими, с кем Илена могла общаться. Я принадлежал к их числу, и в те вечера, когда мы с Лулу были в ссоре, я отправлялся к Айтелу и Илене. Со мной Илена могла веселиться, могла говорить глупости. Мы проводили вечера втроем, по большей части слушая веселые цветистые рассказы Айтела. В это время общество Илены, казалось, доставляло ему удовольствие, а она так и светилась любовью к нему. Такая атмосфера царила до утра, а потом Айтел брался за работу и вместе с ней наступала депрессия. Сценарий не писался, и Илена казалась Айтелу неподходящей спутницей для коронации. «Привет, ваше герцогинство», – слышалось ему, как, заикаясь, произносит она.
Глава 15
Приблизительно в это время Колли Муншин прилетел в Дезер-д'Ор и провел свой первый вечер на курорте с Айтелом и Иленой. Колли объяснил свое появление желанием отдохнуть недельку и подумать над фильмом, в котором он намеревался выступить продюсером, – это прозвучало не слишком убедительно для Айтела, но каковы бы ни были причины появления Колли, он на следующий вечер снова пришел к ним. А на другой день Колли явился выпить перед вечером. В мое отсутствие – а мы с Лулу отправились поиграть в один из городов за пределами штата, – Муншин стал другом семейства. Они чувствовали себя уютно втроем. Теперь, когда Муншин потерял Илену, что бы она ни делала, все приводило его в восторг. Посреди разговора с Айтелом о производстве фильмов, бюджетах, темпераментах и соперничествах, в те минуты, когда Илена чувствовала себя наиболее исключенной из их беседы, Муншин вдруг широко улыбался ей и говорил:
– Куколка, ты восхитительна.
Но все это были лишь подходы к главной теме. Колли потребовалось меньше часа, чтобы перевести разговор на себя.
– Ненавижу цивилизацию, – объявил он, помолчав.
– Почему? – подчиняясь перемене темы, спросил Айтел.
– Потому что перед нами запутаннейшие и сложнейшие отношения между людьми, и чем мы занимаемся? Говорим о разной ерунде.
– А о чем еще говорить? – спросила Илена.
Муншин повернулся к ней.
– Илена, ты и представить себе не можешь, какая пустота образовалась в моей жизни. Я для тебя больше не существую. – Он отхлебнул из своего стакана. – В женщинах сидит дикарское начало. Я в этом убежден. – Голос его зазвенел, и Айтел понял, что сейчас заговорит оратор. – Вы, женщины, забываете то, чего мужчина никогда не может забыть, – объявил Колли. – Я могу представить себе, что ты говоришь обо мне, Илена, и это правда, все это, несомненно, правда, ты – человек чуткий, но хоть один из вас когда-либо подумал, как мне было больно и что все хорошее помню я, а не ты, Илена, – помню тот фундамент, который нас скреплял, да, помню даже страсть, страсть, ты слышишь меня, Айтел?
– Колли, – спросил Айтел, – ты в самом деле считаешь, что можешь такое нести в этом доме?
– А ты относись ко мне как к человеку, – рявкнул Муншин и тоненьким голоском добавил: – У меня же сердце кровью обливается.
– От тебя не убудет, – сказал Айтел. – Крови у тебя предостаточно.
Однако он понимал, что Колли добился успеха. Какая женщина может не простить бывшего любовника, утверждающего, что он страдает? Как только Колли закончил свою речь, Илена оживилась, начала поддразнивать его с легким ехидством, какого Айтел никогда прежде не замечал. Илена принялась болтать, она весело смеялась, она засыпала Колли вопросами.
– Я читала в газетах, – говорила она, – что твоя жена получила приз за собак.
– Угу, Лотти снова получила приз.
– Могу поспорить: это доставило тебе огромное удовольствие, – сказала Илена.
Колли это нравилось. Всякий раз как Илена нападала на него, глаза его увлажнялись и в них появлялась робость. «Я это заслужил, – казалось, говорил он. – Не думай, что я этого не знаю».
Ночью, ложась в постель, Илена говорила:
– Мне сегодня так хорошо, Чарли.
Однако такое настроение длилось у нее недолго. Накрывшись одеялом, она задумчиво сказала Айтелу:
– Ты знаешь, Колли безразличен ко мне. Интересуешь-то его ты.
Упиваясь восхищением, какое вызывала Илена у другого мужчины, Айтел не хотел портить драгоценную минуту.
– Ты просто дурочка, – сказал он.
– Нет, – с оттенком печали произнесла она, – теперь, когда между нами все кончено, Колли нравится говорить о том, что он потерял. – И, к удивлению Айтела, добавила: – Чарли, если он начнет рассказывать тебе всякое обо мне, не верь. Ты знаешь, как Колли заносит, когда он начинает рассказывать.
– Что же он может рассказать мне о тебе такого, чего я не знаю?
– Да ничего, – поспешила сказать Илена, – но ты же знаешь его. Любит соврать. Я ему не доверяю.
И тем не менее они каждый день с нетерпением, ждали появления Муншина. После депрессии, владевшей Айтелом во время работы, отрадно было провести два-три часа в приятном браке втроем: супружеская пара десятилетней давности Айтел с Иленой и приятель-холостяк Колли. Атмосфера была настолько приятная, что впервые за все годы знакомства с Муншином Айтел решил, что тот ему нравится. Он даже почти пришел к выводу, что Колли изменился. По крайней мере он был единственным из руководителей «Сьюприм», у кого хватало мужества регулярно видеться с ним. Такого рода вниманию трудно противостоять.
Однако Айтела не покидала подозрительность: он не мог понять, зачем Муншин приехал в Дезер-д'Ор. Поэтому, к собственному удивлению, он вдруг стал рассказывать Колли сюжет своего будущего фильма. Произошло это, когда продюсер пришел в четвертый раз и они засиделись допоздна. После того как Илена отправилась спать, Колли принялся рассказывать о своих проблемах. Обычно он это делал, чтобы обзавестись новыми идеями, но Айтел на сей раз не возмутился. Колли был откровенен, даже признался, что попал в сложное положение с картиной, и попросил Айтела посоветовать, как быть.
Наконец настал черед Айтела рассказывать о себе. Муншин вздохнул, передвинул свое крупное тело в кресле и сказал:
– Не думаю, чтобы ты хотел рассказать мне, Чарли, как продвигается дело со сценарием, но меня это интересует. – Он произнес это мягко своим писклявым голосом.
Айтел хотел было соврать. А вместо этого сказал:
– Очень плохо.
– Я так и представлял себе, – сказал Муншин. – Чарли, ты привык работать с людьми. Если хочешь, расскажи мне, может, я сумею внести свой вклад.
– Или украсть у меня сюжет.
Колли улыбнулся:
– Боюсь, я не мог бы его украсть, даже если бы захотел.
Айтел не понимал, почему его так тянуло все рассказать. Колли никак не мог понравиться его сюжет, и однако же разговор с ним мог принести свои плоды. Возможно, реакция Муншина натолкнет его на новые идеи. В общем, Айтел действительно не понимал, зачем ему это нужно. «Ты пытаешься убить всю затею», – сказал он себе.
Много лет тому назад он обнаружил у себя талант рассказчика и сейчас изложил свой замысел хорошо, собственно, слишком хорошо; рассказывая, он даже почувствовал, что, если бы сюжет был ему настолько важен, как он считал, он не смог бы так легко его пересказать. В ходе изложения сюжет как бы оживал, он становился лучше написанного, а Колли был прекрасным слушателем. Муншин славился своим умением слушать сценарий в изложении: он тяжело выдыхал воздух, он пришелкивал языком, он кивал, он сочувственно улыбался – он всегда создавал впечатление, что никогда еще не слышал ничего лучше. Айтел по опыту знал, сколь мало все это значит.
Когда он закончил рассказ, Муншин откинулся в кресле и высморкался.
– Это могуче, – сказал он.
– Тебе в самом деле понравилось?
– Необычайно.
Все это имело мало значения. Позже Колли устроит разнос.
– Я считаю, – продолжал он, – из этого можно сделать величайшую картину, какая выходила за последние десять лет.
– Но не на основе того сценария, что я написал.
– Для этого нужен не сценарий. Нужна поэма. – Муншин пощупал свой живот. – Это его единственная слабая сторона. – Он вздохнул. – Не могу сказать, что я в этом уверен, Чарли. Если кто и может меня удивить, так это ты. Но можешь ли ты снять поэму?
Айтел не знал, доволен он или разочарован.
– Колли, почему ты не скажешь, что на самом деле думаешь?
Муншину потребовалось десять минут, чтобы дойти до цели.
– Я тебе скажу, – наконец произнес он, – мне сюжет нравится. Мне нравятся нетрадиционные вещи. Но никому другому не понравится, потому что они это не поймут.
– Я не согласен. Это поразительно, но мне кажется, многим людям фильм понравится.
– Чарли, да тебе самому непонятен этот сюжет. Ты режиссер, а думаешь не по законам кино. Ты человек кинокритики, а здесь мистика. Я знаю, почему у тебя так трудно шло дело. Ты пытался написать сценарий в нарушение всех законов кинопроизводства.
– Правильно. Ты же знаешь, что я думаю о кинопроизводстве.
Муншин положил руку Айтелу на плечо.
– Мне нравится сюжет, – сказал он, – и я знаю, в чем его недостаток. По крайней мере мне кажется, что знаю.
– В чем?
– Он не приковывает внимания. – Это был смертный приговор. – Чарли, сюжет слишком унылый. Это дешевка. Твой герой – зануда. Он зарабатывает тысячи долларов в неделю на ТВ и вдруг решает все бросить. Ради чего? Чтобы отправиться помогать людям? Покончить со страданиями? Да твою картину засмеют. Ты думаешь, зрители готовы платить деньги за то, чтобы им сказали, что герой картины лучше их?
Айтел не стал с ним спорить. С каждым словом Колли все глубже закапывал его надежды. Он вдруг понял, что шедевра не получится. Наверное, потому он и стал рассказывать это Муншину, стремясь убедиться, что ничего не выйдет: по всей вероятности, он это знал все время, но нужно было, чтобы кто-то ему об этом сказал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
Однако он понимал, что ситуация, в которой он находится, представляется ему немного нереальной. Собственно, вся ею жизнь была такой, она была нереальной. Неужели было время, когда он в молодости разбил себе нос, стараясь попасть в футбольную команду колледжа, так как хотел доказать себе, что он не трус? А было ли такое время, когда он в Испании записался в снайперы и в течение трех гибельных недель жил в обстреливаемой деревне на берегу реки с бригадой измотанных анархистов; там Айтел обнаружил, что он храбрее, чем думал, так как не сломался даже после того, как был прорван фронт и ему пришлось бежать через Пиренеи во Францию. Куда все ушло – хорошее вместе с плохим? Неправда, думал он, что с возрастом прошлое становится яснее. Прошлое – это рак, уничтожающий память, уничтожающий настоящее, так что все чувства подвергаются эрозии, и все события, в которых ты участвовал, всегда могут оказаться столь же мертвыми, как прошлое.
Однако настало время понять, кто ты есть, а с учетом этого и взяться за новую работу. Вот только Айтел и подумать не мог о том, чтобы заняться чем-то другим. Удивительный рак! Он не только сжирал прошлое и притуплял настоящее, но вгрызался и в будущее еще прежде, чем Айтел мог его создать. Поэтому еще несколько дней после того, как он уже перестал верить в свой сценарий, Айтел продолжал работать над ним в состоянии тихой депрессии, затуманивавшей его мозг, даже сдерживавшей усилия и заставлявшей тупо передвигаться из одного дня в другой.
Находясь под таким бременем, он все больше критиковал недостатки Илены. Он морщился, наблюдая, как она ест, а она размахивала вилкой и часто говорила с набитым ртом. Он пытался ее переучить. В эти дни она слушала, угрюмо глядя на него, обещала постараться исправиться и при своем упрямстве ничему не училась, точно тем самым хотела сказать: «Если бы ты действительно меня любил, я бы всему научилась».
Это его раздражало. Неужели она не понимает, как ему хочется, чтобы она научилась чему-то, неужели ее устраивает, чтобы сын мусорщика женился на дочери торговца кондитерскими изделиями? Родители Айтела теперь уже умерли, но в те годы, когда он был молод, ему приходилось сражаться с ними, сражаться с узами материнской любви и с презрением отца к сыну, который растрачивает время на театр и живет за счет жены. Так что ничего не поделаешь: приходилось страдать от неуклюжести Илены.
С тех пор как он поселился в Дезер-д'Ор, особенно со времени приема в зале «Лагуна», все меньше и меньше людей присылали ему приглашения. Светская жизнь теперь почти свелась для него к нулю, они с Иленой общались лишь с маленькой группой, которую он именовал ?migr?s. Это были писатели, режиссеры, актеры и даже один-два продюсера, отказавшиеся, как и он, сотрудничать с Комиссией по антиамериканской деятельности. Много лет назад они купили в Дезер-д'Ор зимние дома и теперь, подобно Айтелу, нашли здесь прибежище. Общение с ними, которое он вынужден был поддерживать, поскольку никого из них никуда больше не приглашали, едва ли удовлетворяло Айтела, и ему неприятна была мысль, что его относят к ?migr?s.
Илене они тоже не нравились.
– Господи, до чего же они надутые, – сказала она как-то.
– Надутые люди всегда жалеют себя, – добавила она, расхрабрившись от его поощрения.
Айтел согласился. Он находил большинство ?migr?s скучными, один или двое были приятными, но в целом они нагоняли на него тоску. Айтелу всегда были скучны люди, которые могли дискутировать лишь до определенного предела, так как, продолжив дискуссию, вынуждены: были бы отказаться от того, во что заранее решили до конца верить. А кроме того, он так хорошо их знал: они нагоняли на него тоску еще годы назад, когда он входил в их комиссии. А теперь он обнаружил, что они стремятся считать его великим художником, отказавшимся идти на компромисс со стервятниками, – такими они скромно считали и себя.
Конечно, в те годы, когда он изъял свое имя из состава комиссий, они первыми стали распространять омерзительные сплетни про него, поэтому теперь их обожание едва ли трогало его. Женщины раздражали его даже больше мужчин: после своей первой жены его никогда не тянуло к слишком политизированным женщинам. Однако какую бы неприязнь Айтел ни питал к ?migr?s и их женам, он жалел, что Илена до такой степени несведуща во всем, о чем они говорили.
Если беседа была хотя бы наполовину умной, Айтел знал, что вечер для нее испорчен. Илена, мрачнее тучи, будет сидеть в компании с искусственной улыбкой. Когда же она пыталась высказаться, что бывало редко, Айтел чувствовал, как все страдали. Отпустит, например, кто-нибудь шутку, все рассмеются, а Илена повторит последнюю фразу и станет ее пояснять. «На самом-то деле он ведь этого вовсе не хотел, – скажет она, – верно смешно?» Когда после такого вечера Айтел с Иленой возвращались домой, она неизменно бывала в плохом настроении.
– Нет, молчи, – просила она, когда он осторожно начинал читать ей лекцию. – Я знаю: я виновата, просто не хочу об этом говорить.
– Илена, нельзя же рассчитывать, что ты умнее всех твоих знакомых.
Вспоминая подробности вечера, она восклицала:
– Но я же глупее их! – И, бросившись на диван, поворачивалась лицом к стене. – А все по твоей милости! – с горечью объявляла она пятью минутами позже. – Нечего сваливать всю вину на меня. Если тебе так нравятся эти женщины, возьми себе одну из них. Ты же не привязан ко мне. – Иногда она при этом начинала плакать.
Однажды вечером Илена не устроила обычной драмы и не объявила, что уходит от него, а спокойно сказала, что будет лучше, если они расстанутся.
– Я могла бы жить с самым обыкновенным мужчиной. И могла бы быть с ним счастлива, – сказала она.
– Конечно, – чтобы не раздражать ее, сказал Айтел.
– Даже с кем-то из твоих надутых дружков.
Он засмеялся и решил показать ей одну из своих имитаций.
– Через много лет, – объявил он голосом оратора, выступающего перед публикой, – когда люди убедятся, какую борьбу за мир ведет наша страна, они не забудут мужественной принципиальной позиции отдельных личностей – какой бы некоординированной, как у Чарли Айтела, она ни была, – на сознание американского народа, который – не надо забывать – при всей своей коллективной истерии является чрезвычайно миролюбивой и прогрессивной нацией.
– О, конечно же, они глупые, – сказала Илена, – и все боятся своих жен, но, пожалуй, парочку можно назвать настоящими мужчинами.
– Да, – протянул он, – они сильные, как грудастые бабы. Она невесело рассмеялась.
– Будет день, когда я уйду от тебя, Чарли. Я это серьезно.
– Я знаю, что уйдешь, но ты мне нужна.
Глаза ее наполнились слезами.
– Хотелось бы мне стать лучше, – сказала она.
Под конец Айтел решил встречаться лишь с теми немногими, с кем Илена могла общаться. Я принадлежал к их числу, и в те вечера, когда мы с Лулу были в ссоре, я отправлялся к Айтелу и Илене. Со мной Илена могла веселиться, могла говорить глупости. Мы проводили вечера втроем, по большей части слушая веселые цветистые рассказы Айтела. В это время общество Илены, казалось, доставляло ему удовольствие, а она так и светилась любовью к нему. Такая атмосфера царила до утра, а потом Айтел брался за работу и вместе с ней наступала депрессия. Сценарий не писался, и Илена казалась Айтелу неподходящей спутницей для коронации. «Привет, ваше герцогинство», – слышалось ему, как, заикаясь, произносит она.
Глава 15
Приблизительно в это время Колли Муншин прилетел в Дезер-д'Ор и провел свой первый вечер на курорте с Айтелом и Иленой. Колли объяснил свое появление желанием отдохнуть недельку и подумать над фильмом, в котором он намеревался выступить продюсером, – это прозвучало не слишком убедительно для Айтела, но каковы бы ни были причины появления Колли, он на следующий вечер снова пришел к ним. А на другой день Колли явился выпить перед вечером. В мое отсутствие – а мы с Лулу отправились поиграть в один из городов за пределами штата, – Муншин стал другом семейства. Они чувствовали себя уютно втроем. Теперь, когда Муншин потерял Илену, что бы она ни делала, все приводило его в восторг. Посреди разговора с Айтелом о производстве фильмов, бюджетах, темпераментах и соперничествах, в те минуты, когда Илена чувствовала себя наиболее исключенной из их беседы, Муншин вдруг широко улыбался ей и говорил:
– Куколка, ты восхитительна.
Но все это были лишь подходы к главной теме. Колли потребовалось меньше часа, чтобы перевести разговор на себя.
– Ненавижу цивилизацию, – объявил он, помолчав.
– Почему? – подчиняясь перемене темы, спросил Айтел.
– Потому что перед нами запутаннейшие и сложнейшие отношения между людьми, и чем мы занимаемся? Говорим о разной ерунде.
– А о чем еще говорить? – спросила Илена.
Муншин повернулся к ней.
– Илена, ты и представить себе не можешь, какая пустота образовалась в моей жизни. Я для тебя больше не существую. – Он отхлебнул из своего стакана. – В женщинах сидит дикарское начало. Я в этом убежден. – Голос его зазвенел, и Айтел понял, что сейчас заговорит оратор. – Вы, женщины, забываете то, чего мужчина никогда не может забыть, – объявил Колли. – Я могу представить себе, что ты говоришь обо мне, Илена, и это правда, все это, несомненно, правда, ты – человек чуткий, но хоть один из вас когда-либо подумал, как мне было больно и что все хорошее помню я, а не ты, Илена, – помню тот фундамент, который нас скреплял, да, помню даже страсть, страсть, ты слышишь меня, Айтел?
– Колли, – спросил Айтел, – ты в самом деле считаешь, что можешь такое нести в этом доме?
– А ты относись ко мне как к человеку, – рявкнул Муншин и тоненьким голоском добавил: – У меня же сердце кровью обливается.
– От тебя не убудет, – сказал Айтел. – Крови у тебя предостаточно.
Однако он понимал, что Колли добился успеха. Какая женщина может не простить бывшего любовника, утверждающего, что он страдает? Как только Колли закончил свою речь, Илена оживилась, начала поддразнивать его с легким ехидством, какого Айтел никогда прежде не замечал. Илена принялась болтать, она весело смеялась, она засыпала Колли вопросами.
– Я читала в газетах, – говорила она, – что твоя жена получила приз за собак.
– Угу, Лотти снова получила приз.
– Могу поспорить: это доставило тебе огромное удовольствие, – сказала Илена.
Колли это нравилось. Всякий раз как Илена нападала на него, глаза его увлажнялись и в них появлялась робость. «Я это заслужил, – казалось, говорил он. – Не думай, что я этого не знаю».
Ночью, ложась в постель, Илена говорила:
– Мне сегодня так хорошо, Чарли.
Однако такое настроение длилось у нее недолго. Накрывшись одеялом, она задумчиво сказала Айтелу:
– Ты знаешь, Колли безразличен ко мне. Интересуешь-то его ты.
Упиваясь восхищением, какое вызывала Илена у другого мужчины, Айтел не хотел портить драгоценную минуту.
– Ты просто дурочка, – сказал он.
– Нет, – с оттенком печали произнесла она, – теперь, когда между нами все кончено, Колли нравится говорить о том, что он потерял. – И, к удивлению Айтела, добавила: – Чарли, если он начнет рассказывать тебе всякое обо мне, не верь. Ты знаешь, как Колли заносит, когда он начинает рассказывать.
– Что же он может рассказать мне о тебе такого, чего я не знаю?
– Да ничего, – поспешила сказать Илена, – но ты же знаешь его. Любит соврать. Я ему не доверяю.
И тем не менее они каждый день с нетерпением, ждали появления Муншина. После депрессии, владевшей Айтелом во время работы, отрадно было провести два-три часа в приятном браке втроем: супружеская пара десятилетней давности Айтел с Иленой и приятель-холостяк Колли. Атмосфера была настолько приятная, что впервые за все годы знакомства с Муншином Айтел решил, что тот ему нравится. Он даже почти пришел к выводу, что Колли изменился. По крайней мере он был единственным из руководителей «Сьюприм», у кого хватало мужества регулярно видеться с ним. Такого рода вниманию трудно противостоять.
Однако Айтела не покидала подозрительность: он не мог понять, зачем Муншин приехал в Дезер-д'Ор. Поэтому, к собственному удивлению, он вдруг стал рассказывать Колли сюжет своего будущего фильма. Произошло это, когда продюсер пришел в четвертый раз и они засиделись допоздна. После того как Илена отправилась спать, Колли принялся рассказывать о своих проблемах. Обычно он это делал, чтобы обзавестись новыми идеями, но Айтел на сей раз не возмутился. Колли был откровенен, даже признался, что попал в сложное положение с картиной, и попросил Айтела посоветовать, как быть.
Наконец настал черед Айтела рассказывать о себе. Муншин вздохнул, передвинул свое крупное тело в кресле и сказал:
– Не думаю, чтобы ты хотел рассказать мне, Чарли, как продвигается дело со сценарием, но меня это интересует. – Он произнес это мягко своим писклявым голосом.
Айтел хотел было соврать. А вместо этого сказал:
– Очень плохо.
– Я так и представлял себе, – сказал Муншин. – Чарли, ты привык работать с людьми. Если хочешь, расскажи мне, может, я сумею внести свой вклад.
– Или украсть у меня сюжет.
Колли улыбнулся:
– Боюсь, я не мог бы его украсть, даже если бы захотел.
Айтел не понимал, почему его так тянуло все рассказать. Колли никак не мог понравиться его сюжет, и однако же разговор с ним мог принести свои плоды. Возможно, реакция Муншина натолкнет его на новые идеи. В общем, Айтел действительно не понимал, зачем ему это нужно. «Ты пытаешься убить всю затею», – сказал он себе.
Много лет тому назад он обнаружил у себя талант рассказчика и сейчас изложил свой замысел хорошо, собственно, слишком хорошо; рассказывая, он даже почувствовал, что, если бы сюжет был ему настолько важен, как он считал, он не смог бы так легко его пересказать. В ходе изложения сюжет как бы оживал, он становился лучше написанного, а Колли был прекрасным слушателем. Муншин славился своим умением слушать сценарий в изложении: он тяжело выдыхал воздух, он пришелкивал языком, он кивал, он сочувственно улыбался – он всегда создавал впечатление, что никогда еще не слышал ничего лучше. Айтел по опыту знал, сколь мало все это значит.
Когда он закончил рассказ, Муншин откинулся в кресле и высморкался.
– Это могуче, – сказал он.
– Тебе в самом деле понравилось?
– Необычайно.
Все это имело мало значения. Позже Колли устроит разнос.
– Я считаю, – продолжал он, – из этого можно сделать величайшую картину, какая выходила за последние десять лет.
– Но не на основе того сценария, что я написал.
– Для этого нужен не сценарий. Нужна поэма. – Муншин пощупал свой живот. – Это его единственная слабая сторона. – Он вздохнул. – Не могу сказать, что я в этом уверен, Чарли. Если кто и может меня удивить, так это ты. Но можешь ли ты снять поэму?
Айтел не знал, доволен он или разочарован.
– Колли, почему ты не скажешь, что на самом деле думаешь?
Муншину потребовалось десять минут, чтобы дойти до цели.
– Я тебе скажу, – наконец произнес он, – мне сюжет нравится. Мне нравятся нетрадиционные вещи. Но никому другому не понравится, потому что они это не поймут.
– Я не согласен. Это поразительно, но мне кажется, многим людям фильм понравится.
– Чарли, да тебе самому непонятен этот сюжет. Ты режиссер, а думаешь не по законам кино. Ты человек кинокритики, а здесь мистика. Я знаю, почему у тебя так трудно шло дело. Ты пытался написать сценарий в нарушение всех законов кинопроизводства.
– Правильно. Ты же знаешь, что я думаю о кинопроизводстве.
Муншин положил руку Айтелу на плечо.
– Мне нравится сюжет, – сказал он, – и я знаю, в чем его недостаток. По крайней мере мне кажется, что знаю.
– В чем?
– Он не приковывает внимания. – Это был смертный приговор. – Чарли, сюжет слишком унылый. Это дешевка. Твой герой – зануда. Он зарабатывает тысячи долларов в неделю на ТВ и вдруг решает все бросить. Ради чего? Чтобы отправиться помогать людям? Покончить со страданиями? Да твою картину засмеют. Ты думаешь, зрители готовы платить деньги за то, чтобы им сказали, что герой картины лучше их?
Айтел не стал с ним спорить. С каждым словом Колли все глубже закапывал его надежды. Он вдруг понял, что шедевра не получится. Наверное, потому он и стал рассказывать это Муншину, стремясь убедиться, что ничего не выйдет: по всей вероятности, он это знал все время, но нужно было, чтобы кто-то ему об этом сказал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46