Эта традиция, о которой широкая публика знала из журнальных статей, написанных с целью рекламы, подавалась как секрет добрых семейных отношений, существовавших в «Сьюприм пикчерс». Теппис всегда устраивал небольшие беседы у себя дома, в своем загородном клубе или в столовой студии, но «большой разговор» происходил в его кабинете при закрытых дверях.
Кабинет Тепписа был выкрашен в один из тонов кремового, в какие были выкрашены и все кабинеты начальства на «Сьюприм пикчерс» – розово-кремовые, зеленовато-кремовые или бежево-кремовые. Кабинет у него был огромный, с огромным панорамным окном, и главным предметом обстановки был письменный стол, большой старинный итальянский стол, сохранившийся со средних веков и, по слухам, купленный у Ватикана. Однако, подобно старым домам, от которых остается только остов, в стол Тепписа были вмонтированы: бесшумный магнитофон, личная картотека, холодильник и маленький крутящийся бар. Еще в комнате было несколько глубоких кожаных кресел, кофейного цвета ковер и три картины: знаменитое полотно с изображением матери и дитя в тяжелой золотой раме и две серебряные рамы ручной работы с фотографиями жены Тепписа и его матери, последняя была раскрашена от руки, так что седые волосы дамы сияли как корона.
Тедди Поуп явился к мистеру Теппису днем и был тепло встречен. Теппис пожал ему руку и хлопнул по спине.
– Тедди, как приятно, что ты смог прийти, – сказал он своим хриплым тоненьким голоском и нажал под столом кнопку, включая запись.
– Всегда рад откликнуться на ваше желание поговорить со мной, – сказал Тедди.
Теппис кашлянул.
– Хочешь сигару?
– Нет, сэр, я их не курю.
–. Сигары – это порок. Должен сказать, мой единственный порок. – Теппис прочистил горло с коротким резким звуком, словно подзывая животное. – Так вот я знаю, над чем ты сейчас ломаешь голову, – весело произнес он. – Ты хочешь знать, почему я решил встретиться с гобой.
– Что ж, мистер Т., я в самом деле над этим думал.
– Все просто. Я отвечу тебе одной фразой. И ответ такой: мне б хотелось проводить со всеми вами, молодыми людьми, молодыми звездами, которые выросли при мне на этой студии, столько времени, сколько надо. Это недостаток моей жизни, но мой личный интерес вовсе не пропал. Я ужас как много думаю о тебе, Тедди.
– Надеюсь, думаете приятные вещи, мистер Т., – сказал Тедди.
– Что это ты нервничаешь? Разве я когда-нибудь тебя обижал?
Тедди отрицательно покачал головой:
– Конечно, нет, я по-настоящему привязан к тебе, ты это знаешь. Я теперь уже не молод.
– Вы вовсе не выглядите старым, Г.Т.
– Не перечь мне – это правда. Иногда я думаю, сколько лет я сижу в этой комнате, какие приходили сюда звезды, какие сходили с горизонта. Знаешь, думаю обо всех, кого я сделал звездами, а потом обо всех восходящих звездах. Года через два о них заговорят, но им никогда тебя не вытеснить, можешь спать спокойно, Тедди, можешь говорить: Г.Т. сказал мне «Можешь спать спокойно, все равно как если б я тебе это обещал», а я хочу сказать, что испытываю к тебе по-настоящему дружеские чувства, какие испытывают ко мне все мои звезды, настоящие и восходящие, я это чувствую во время наших разговоров, они считают, что у меня большое теплое сердце, ни разу не помню, чтобы хоть кто-нибудь вышел из этого кабинета, не сказав мне: «Да благословит вас Бог, Г.Т.». Я действительно человек теплый. Поэтому я и преуспел в нашем деле. А что тут нужно, чтобы преуспеть?
– Доброе сердце, – сказал Тедди.
– Правильно: большое, насыщенное кровью сердце. У американской публики большое сердце, и ты проделываешь полпути, идя к нему. Я дам тебе пример. Я отец взрослой женщины – ты знаешь мою дочь Лотти, я люблю ее, и она общается со мной каждый день. В десять утра раздается ее звонок, и моя секретарша освобождает для меня линию. И если я не выполняю своих обязанностей перед дочерью, то как я могу рассчитывать, что она будет выполнять свои обязанности по отношению ко мне? Понимаешь, Тедди, – сказал он и, наклонившись, похлопал Поупа по колену, – моя любовь к дочери ни на что не влияет, у меня хватает чувства и на мою другую семью, на большую семью, которая здесь, на «Сьюприм пикчерс».
– Семья относится к вам так же, как вы к ней, Г.Т., – сказал Тедди.
– Надеюсь, искренне надеюсь. У меня сердце разорвалось бы от горя, если б все молодые люди, которые работают тут, не отвечали мне взаимностью. Вы не знаете, сколько я думаю обо всех вас, о ваших проблемах, ваших болячках и ваших успехах. Я слежу за вашими карьерами. Знаешь, Тедди, ты удивишься, сколько я всего знаю о личной жизни каждого из вас. Я даже слежу, насколько вы религиозны, потому что верю в религию, Тедди. Я переменил свою веру, а человеку переменить веру не все равно, что выпить стакан воды. Могу тебе сказать, я нашел великое утешение в моей новой вере – в Нью-Йорке есть великий человек, великий священнослужитель, я горжусь тем, что могу называть его своим ближайшим другом, и он так устроил, что ты и я можем входить в одну и ту же церковную дверь.
– Последнее время я, пожалуй, маловато бываю в церкви, – сказал Тедди.
– Это меня не радует. Я бы прочел тебе лекцию на эту тему, если бы не хотел поговорить о другом. – Теппис поднял обе руки. – Посмотри, что я тебе показываю? Две руки. Две руки составляют тело. Видишь ли, у меня такое чувство, что во мне две веры – та, с которой я родился, и та, в которую я перешел и которую принял. И мне кажется, что я унаследовал все богатство традиций двух великих религий. Я тебя запутываю?
– Нет, сэр.
– Возьмем мою первую веру. Одним из самых душевных обычаев моего народа является то, что родители вникают в жизнь своих детей – в их помолвки, свадьбы, рождение нового поколения. Я мог бы рассказать тебе такие истории, что ты бы заплакал. Знаешь, самый бедный дом, люди, влачащие нищенское существование, принимают такое же участие в организации свадьбы своих детей, как и королевская чета. Ну а у нас демократическая страна – мы можем возблагодарить за это Бога, – мы не одобряем королевских свадеб, я сам этого не одобряю – в жизни не подумал бы устроить такое, но тут можно многое сказать и за, и против. Я разговаривал на эту тему с беем Оми Кин Беком, и знаешь, что он мне сказал? Он сказал: «Г.Т., мы не устраиваем таких свадеб, как американская публика склонна думать, мы их только поощряем, а уж дальше дело детей, как их устраивать». Это первосортный поступок, по-настоящему королевский. Я кому угодно скажу, что горжусь иметь бея другом.
– Думаю, многим нравится смотреть с презрением на королей, – сказал Тедди.
– Наверняка. И знаешь почему? Из зависти. – Теппис достал носовой платок и сплюнул в него. – Люди завидуют тем, кто сидит наверху.
– А вот я считаю, – сказал Тедди, – что короли – такие же люди. Они только чаще высказываются.
– Ты не прав, – прервал его Теппис. – За принадлежность к королям приходится платить страшную цену. Позволь рассказать тебе одну историю. Что отличает общественных деятелей? То, что они всегда на виду у общества. Они обязаны вести себя безупречно не только в публичной, но и в личной жизни. Знаешь ли ты, что такое скандал для общественного деятеля? Это бомба, в десять раз сильнее атомной. Они вынуждены совершать определенные поступки, которые разбивают им сердце, – а почему? Потому что этого требует долг перед обществом. Так же обстоит дело с королями, и так же обстоит дело с кинозвездами и такими людьми, как я, – людьми вроде тебя и меня, вот на кого распространяется это правило. Таковы законы – поди-ка попытайся их нарушить. Мы разговариваем сейчас на равных, верно, Тедди?
– Лицом к лицу, – откликнулся Тедди.
– Посмотри на эту картину, – сказал Теппис, указывая на полотно. – Мне бы не хотелось говорить тебе, сколько я за нее заплатил, но как только я увидел это французское полотно, эту прелестную мать с прелестным младенцем, я сказал себе: «Г.Т., даже если тебе придется работать десять лет, чтобы заплатить за эту картину, ты должен купить ее». И знаешь, почему я себе это сказал? Потому что на этой картине запечатлена жизнь, ее написал великий художник. Я смотрю на нее и думаю: «Материнство – вот на что ты смотришь». Когда я думаю о тебе, Тедди, и знаю, что у тебя на душе, мне кажется, что ты думаешь остепениться, обзавестись прелестной женой и детишками которые будут встречать тебя, когда ты будешь возвращаться с работы домой. У меня никогда ничего подобного не было, Тедди, потому что я в твоем возрасте работал по многу часов, очень по многу – у тебя заболит сердце, если я стану тебе об этом рассказывать, и когда я один, я иной раз думаю и говорю себе: «Знаешь, Г.Т., не сумел ты попользоваться плодами жизни». Мне бы не хотелось, чтобы такому человеку, как ты, Тедди, пришлось говорить себе нечто подобное. Да тебе и не придется. Знаешь, со всем уважением к моей жене – да покоится она в мире – должен сказать, что ей тоже пришлось тяжко трудиться – правда, только первые годы, – но она ни разу не пожаловалась, хоть чуть-чуть. – Глаза Тепписа наполнились слезами, и он вытер их чистым носовым платком, который держал в нагрудном кармашке; в комнате пахнуло его туалетной водой. – А у тебя, – продолжал Теппис, – на какой бы девушке ты ни женился, не будет таких проблем, ты сможешь полностью финансово ее обеспечить – ты знаешь, почему это возможно, и она заставит тебя остепениться. Я даже готов сесть с тобой и твоим агентом, чтобы упорядочить все финансовые вопросы и чтобы тебе не пришлось занимать у нас деньги до получения вознаграждения. – Теппис, нахмурясь, посмотрел на него. – Это же позор, Тедди. Люди подумают, что мы тебе не платим, раз ты занимаешь деньги.
– Я б хотел поговорить с вами об этом, мистер Т., – поспешил сказать Тедди.
– Мы и поговорим об этом, подробно поговорим, но сейчас не время. Просто помни, Тедди, что американская публика тебя боготворит, а богу не надо думать о деньгах, если он чист перед своей публикой. – Теппис налил себе воды в стакан и медленно выпил, словно проверяя вкус. – Я понимаю, молодому человеку вроде тебя, когда весь мир у его ног, обычно неохота жениться. «Почему я должен жениться? – спрашивает он себя. – Что мне это даст?» Так вот, Тедди, женитьба многое тебе даст. Ты только подумай. Весь мир ходит по струнке и потому говорит: «Эй, ты там, ходи тоже по струнке». И знаешь почему? Мир ненавидит холостяка – он непопулярен. Люди пытаются его затоптать. Чего только о таком человеке ни слышишь, в девяноста девяти случаях без оснований, но мне было бы стыдно, я не мог бы смотреть тебе в глаза, рассказывая то, что мне приходится выслушивать. Тошнотворные истории. Когда мне такое принимаются рассказывать, уж я им выдаю. «Не рассказывайте мне такую грязь про Тедди, – говорю я, – не желаю это слушать. Если мальчик не хочет жениться, это еще не значит, что про него надо рассказывать такие грязные мерзкие истории, и точка». Так категорично я держусь. Люди меня знают и говорят: «Всем известно, что Г.Т. против клеветы».
Теппис вдруг ударил кулаком по столу.
– Слухи про такого, как ты, расходятся как горячие пирожки. Мы получаем письма из клубов твоих поклонников со всей страны. Из Кокошкоша и других подобных городков. Маленьких городков Америки. Из Канзаса, города Ту-Битс. Понимаешь, что я хочу сказать? Ну что тут делать? Ты же знаешь, о чем эти письма: в них говорится, что поклонники Тедди Поупа убиты горем оттого, какие жуткие слышат про него истории. Они уже не могут быть верны своему герою. Послушай, Тедди, я готов выступить на твою защиту. Знаешь, почему? Не из деловых соображений и не потому, что я тебя давно знаю, и даже не потому, что ты мне нравишься, хотя это так. А потому, что в глубине души я знаю: ты докажешь, что я прав, а я и пальцем не шевельну ради человека – да заплати он мне хоть миллион долларов, – если не думаю, что в конечном счете он докажет правоту Г.Т. Такая должна быть уверенность. Могу я быть в тебе уверен? – Теппис поднял в воздух палец. – Не отвечай, тебе даже нет нужды отвечать: я знаю, что могу быть в тебе уверен. – Он встал и подошел к окну. – Знаешь, что я тебе скажу: моя уверенность в тебе уже вознаграждена. Я просмотрел газеты. Этот снимок, где ты и Лулу в Дезер-д'Ор держитесь за руки. Ничего более впечатляющего, прелестного и трогательного я не видел. Молодая любовь – вот что говорит этот снимок. Глядя на него, мне так хотелось бы, чтобы тот знаменитый художник, чья картина висит у меня на стене, был жив и я мог заказать ему написать портрет с фотографии молодых влюбленных – тебя и Лулу.
– Мистер Теппис, – сказал Тедди, – это же фотография для рекламы.
– Для рекламы? Послушай, да знаешь ли ты, сколько самых успешных браков в нашей области началось с рекламы? Я тебе скажу. Девяносто девять процентов самых успешных браков началось именно так. Подобная реклама все равно что приданое в старые времена. Я знаю тебя, Тедди, ты без вывертов. Я видел уйму твоих фотографий. И я не верю, что вы с Лулу можете смотреть друг на друга как голубки и ничего не чувствовать. Не пытайся сказать мне, что Лулу не влюблена в тебя. У этой девочки душа нараспашку. Говорю тебе, Тедди: Лулу – одна из лучших девчонок, каких я знаю. Она настоящая отличная американка, выкроенная из американского материала. Такая женщина – Божий подарок. Когда я смотрю на фотографию моей матери на этом столе, знаешь, что я ощущаю? Вдохновение. Я ношу ее фото у сердца. И тебе следует делать то же.
Тедди вспотел. Он пригнулся, намереваясь произнести речь, а сказал лишь:
– Мистер Теппис… вы не можете лишить меня права сказать…
– Хватит! – отрезал Теппис. – Я не желаю выслушивать твои соображения. Ты упрямый мальчишка. Почему ты упираешься, хотя знаешь, что говорит тебе сердце? Ты хочешь согласиться со мной. Но у тебя путаница в голове. Тебе нужен такой, как я, человек, который разложил бы все по полочкам.
Тедди твердо произнес:
– Мистер Теппис, вы прекрасно знаете, что я гомосексуалист.
– Я этого не слышал, не слышал! – закричал Теппис.
– Такой уж я есть, – пробормотал Тедди. – Ничего тут не поделаешь. Что есть, то есть.
– Философствуешь? – рявкнул Теппис. – Изволь выслушать меня. Если человек сидит в… дерьме, он что, не соображает, что из этого надо выбираться?
– Мистер Теппис, неужели у вас не хватает сердца, чтобы понять мои чувства?
– Ты самый неблагодарный парень, какого я знаю. Ты вынуждаешь меня не спать ночами. Ты что, считаешь, секс – это главное в мире? Я уже забыл, что ты сказал, понял? Я не хочу иметь это на своей совести. Так что знай. Я тебя выдворю из кино.
– Позвольте мне сказать…
– Лулу – вот что ты должен сказать. Я знаю, что происходит. Ты – трус. Ты обижен на общество. А должен был бы его любить за все то, что общество сделало для тебя. Я вот люблю общество. Я его уважаю. Тедди, ты мальчик больной, но мы с тобой вместе можем зализать рану. – Теппис поднял в воздух сжатый кулак. – Я не хочу подвергать тебя преследованию, но я еще никогда в жизни не слышал ничего более извращенного. – Загудел зуммер. – Хорошо, хорошо, – сказал Теппис по внутреннему телефону, – скажи визитеру, чтоб подождал. Я через минуту приму его.
– Мистер Теппис, – сказал Тедди, – мне очень жаль. Возможно, мне и хочется иметь детей, но я никогда не вступал в сношения с женщиной.
Теппис отключил внутренний телефон и несколько секунд смотрел на Тедди Поупа.
– Тедди, мы с тобой долго говорили, – сказал он. – И я хочу, чтобы ты обещал мне, что не станешь принимать решение, пока лично не сумеешь потрахать красивую сексуальную девчонку вроде Лулу. Мне надо при этом присутствовать, чтобы помочь тебе? Говорю тебе: ты осилишь. Это все, о чем я прошу тебя, Тедди: не принимай решения. Не спеши. Договорились?
Поуп устало пожал плечами.
– Молодец! Вот это Тедди Поуп. – Теппис проводил его до дверей. – Так что, Тедди, никто тебя ни к чему не принуждает. Если бы ты сказал сейчас «да», я все равно сказал бы тебе: «Тедди, не спеши». А теперь может кто-либо утверждать, что я тебя на что-то толкаю?
– Да кто посмел бы?
– Правильно. Я никого не принуждаю. Никогда. Я все обсуждаю с людьми. Когда-нибудь, Тедди, ты еще скажешь: «Да благословит тебя Бог, Г.Т.».
Как только Тедди вышел, Теппис включил переговорник.
– Все в порядке, впускай Лулу, – сказал он.
Он стоял у двери, когда вошла Лулу, и, удержав актрису на расстоянии вытянутой руки, внимательно ее оглядел.
– Я просто не в состоянии описать удовольствие, какое я испытываю, видя тебя в моем кабинете, ты осветила его своим присутствием, – сказал он ей. – Лапочка, мне сразу стало легче – ты заставляешь меня забыть обо всех делах, которые громоздятся на этом столе, а их тысяча. – Теперь он взял ее за руки. – Как я люблю, когда такая девчоночка вносит в эту комнату солнечный свет.
По всей вероятности, Лулу выглядела в этот день семнадцатилетней.
– Я тоже люблю вас, мистер Т., – сказала она своим хриплым тоненьким голоском.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
Кабинет Тепписа был выкрашен в один из тонов кремового, в какие были выкрашены и все кабинеты начальства на «Сьюприм пикчерс» – розово-кремовые, зеленовато-кремовые или бежево-кремовые. Кабинет у него был огромный, с огромным панорамным окном, и главным предметом обстановки был письменный стол, большой старинный итальянский стол, сохранившийся со средних веков и, по слухам, купленный у Ватикана. Однако, подобно старым домам, от которых остается только остов, в стол Тепписа были вмонтированы: бесшумный магнитофон, личная картотека, холодильник и маленький крутящийся бар. Еще в комнате было несколько глубоких кожаных кресел, кофейного цвета ковер и три картины: знаменитое полотно с изображением матери и дитя в тяжелой золотой раме и две серебряные рамы ручной работы с фотографиями жены Тепписа и его матери, последняя была раскрашена от руки, так что седые волосы дамы сияли как корона.
Тедди Поуп явился к мистеру Теппису днем и был тепло встречен. Теппис пожал ему руку и хлопнул по спине.
– Тедди, как приятно, что ты смог прийти, – сказал он своим хриплым тоненьким голоском и нажал под столом кнопку, включая запись.
– Всегда рад откликнуться на ваше желание поговорить со мной, – сказал Тедди.
Теппис кашлянул.
– Хочешь сигару?
– Нет, сэр, я их не курю.
–. Сигары – это порок. Должен сказать, мой единственный порок. – Теппис прочистил горло с коротким резким звуком, словно подзывая животное. – Так вот я знаю, над чем ты сейчас ломаешь голову, – весело произнес он. – Ты хочешь знать, почему я решил встретиться с гобой.
– Что ж, мистер Т., я в самом деле над этим думал.
– Все просто. Я отвечу тебе одной фразой. И ответ такой: мне б хотелось проводить со всеми вами, молодыми людьми, молодыми звездами, которые выросли при мне на этой студии, столько времени, сколько надо. Это недостаток моей жизни, но мой личный интерес вовсе не пропал. Я ужас как много думаю о тебе, Тедди.
– Надеюсь, думаете приятные вещи, мистер Т., – сказал Тедди.
– Что это ты нервничаешь? Разве я когда-нибудь тебя обижал?
Тедди отрицательно покачал головой:
– Конечно, нет, я по-настоящему привязан к тебе, ты это знаешь. Я теперь уже не молод.
– Вы вовсе не выглядите старым, Г.Т.
– Не перечь мне – это правда. Иногда я думаю, сколько лет я сижу в этой комнате, какие приходили сюда звезды, какие сходили с горизонта. Знаешь, думаю обо всех, кого я сделал звездами, а потом обо всех восходящих звездах. Года через два о них заговорят, но им никогда тебя не вытеснить, можешь спать спокойно, Тедди, можешь говорить: Г.Т. сказал мне «Можешь спать спокойно, все равно как если б я тебе это обещал», а я хочу сказать, что испытываю к тебе по-настоящему дружеские чувства, какие испытывают ко мне все мои звезды, настоящие и восходящие, я это чувствую во время наших разговоров, они считают, что у меня большое теплое сердце, ни разу не помню, чтобы хоть кто-нибудь вышел из этого кабинета, не сказав мне: «Да благословит вас Бог, Г.Т.». Я действительно человек теплый. Поэтому я и преуспел в нашем деле. А что тут нужно, чтобы преуспеть?
– Доброе сердце, – сказал Тедди.
– Правильно: большое, насыщенное кровью сердце. У американской публики большое сердце, и ты проделываешь полпути, идя к нему. Я дам тебе пример. Я отец взрослой женщины – ты знаешь мою дочь Лотти, я люблю ее, и она общается со мной каждый день. В десять утра раздается ее звонок, и моя секретарша освобождает для меня линию. И если я не выполняю своих обязанностей перед дочерью, то как я могу рассчитывать, что она будет выполнять свои обязанности по отношению ко мне? Понимаешь, Тедди, – сказал он и, наклонившись, похлопал Поупа по колену, – моя любовь к дочери ни на что не влияет, у меня хватает чувства и на мою другую семью, на большую семью, которая здесь, на «Сьюприм пикчерс».
– Семья относится к вам так же, как вы к ней, Г.Т., – сказал Тедди.
– Надеюсь, искренне надеюсь. У меня сердце разорвалось бы от горя, если б все молодые люди, которые работают тут, не отвечали мне взаимностью. Вы не знаете, сколько я думаю обо всех вас, о ваших проблемах, ваших болячках и ваших успехах. Я слежу за вашими карьерами. Знаешь, Тедди, ты удивишься, сколько я всего знаю о личной жизни каждого из вас. Я даже слежу, насколько вы религиозны, потому что верю в религию, Тедди. Я переменил свою веру, а человеку переменить веру не все равно, что выпить стакан воды. Могу тебе сказать, я нашел великое утешение в моей новой вере – в Нью-Йорке есть великий человек, великий священнослужитель, я горжусь тем, что могу называть его своим ближайшим другом, и он так устроил, что ты и я можем входить в одну и ту же церковную дверь.
– Последнее время я, пожалуй, маловато бываю в церкви, – сказал Тедди.
– Это меня не радует. Я бы прочел тебе лекцию на эту тему, если бы не хотел поговорить о другом. – Теппис поднял обе руки. – Посмотри, что я тебе показываю? Две руки. Две руки составляют тело. Видишь ли, у меня такое чувство, что во мне две веры – та, с которой я родился, и та, в которую я перешел и которую принял. И мне кажется, что я унаследовал все богатство традиций двух великих религий. Я тебя запутываю?
– Нет, сэр.
– Возьмем мою первую веру. Одним из самых душевных обычаев моего народа является то, что родители вникают в жизнь своих детей – в их помолвки, свадьбы, рождение нового поколения. Я мог бы рассказать тебе такие истории, что ты бы заплакал. Знаешь, самый бедный дом, люди, влачащие нищенское существование, принимают такое же участие в организации свадьбы своих детей, как и королевская чета. Ну а у нас демократическая страна – мы можем возблагодарить за это Бога, – мы не одобряем королевских свадеб, я сам этого не одобряю – в жизни не подумал бы устроить такое, но тут можно многое сказать и за, и против. Я разговаривал на эту тему с беем Оми Кин Беком, и знаешь, что он мне сказал? Он сказал: «Г.Т., мы не устраиваем таких свадеб, как американская публика склонна думать, мы их только поощряем, а уж дальше дело детей, как их устраивать». Это первосортный поступок, по-настоящему королевский. Я кому угодно скажу, что горжусь иметь бея другом.
– Думаю, многим нравится смотреть с презрением на королей, – сказал Тедди.
– Наверняка. И знаешь почему? Из зависти. – Теппис достал носовой платок и сплюнул в него. – Люди завидуют тем, кто сидит наверху.
– А вот я считаю, – сказал Тедди, – что короли – такие же люди. Они только чаще высказываются.
– Ты не прав, – прервал его Теппис. – За принадлежность к королям приходится платить страшную цену. Позволь рассказать тебе одну историю. Что отличает общественных деятелей? То, что они всегда на виду у общества. Они обязаны вести себя безупречно не только в публичной, но и в личной жизни. Знаешь ли ты, что такое скандал для общественного деятеля? Это бомба, в десять раз сильнее атомной. Они вынуждены совершать определенные поступки, которые разбивают им сердце, – а почему? Потому что этого требует долг перед обществом. Так же обстоит дело с королями, и так же обстоит дело с кинозвездами и такими людьми, как я, – людьми вроде тебя и меня, вот на кого распространяется это правило. Таковы законы – поди-ка попытайся их нарушить. Мы разговариваем сейчас на равных, верно, Тедди?
– Лицом к лицу, – откликнулся Тедди.
– Посмотри на эту картину, – сказал Теппис, указывая на полотно. – Мне бы не хотелось говорить тебе, сколько я за нее заплатил, но как только я увидел это французское полотно, эту прелестную мать с прелестным младенцем, я сказал себе: «Г.Т., даже если тебе придется работать десять лет, чтобы заплатить за эту картину, ты должен купить ее». И знаешь, почему я себе это сказал? Потому что на этой картине запечатлена жизнь, ее написал великий художник. Я смотрю на нее и думаю: «Материнство – вот на что ты смотришь». Когда я думаю о тебе, Тедди, и знаю, что у тебя на душе, мне кажется, что ты думаешь остепениться, обзавестись прелестной женой и детишками которые будут встречать тебя, когда ты будешь возвращаться с работы домой. У меня никогда ничего подобного не было, Тедди, потому что я в твоем возрасте работал по многу часов, очень по многу – у тебя заболит сердце, если я стану тебе об этом рассказывать, и когда я один, я иной раз думаю и говорю себе: «Знаешь, Г.Т., не сумел ты попользоваться плодами жизни». Мне бы не хотелось, чтобы такому человеку, как ты, Тедди, пришлось говорить себе нечто подобное. Да тебе и не придется. Знаешь, со всем уважением к моей жене – да покоится она в мире – должен сказать, что ей тоже пришлось тяжко трудиться – правда, только первые годы, – но она ни разу не пожаловалась, хоть чуть-чуть. – Глаза Тепписа наполнились слезами, и он вытер их чистым носовым платком, который держал в нагрудном кармашке; в комнате пахнуло его туалетной водой. – А у тебя, – продолжал Теппис, – на какой бы девушке ты ни женился, не будет таких проблем, ты сможешь полностью финансово ее обеспечить – ты знаешь, почему это возможно, и она заставит тебя остепениться. Я даже готов сесть с тобой и твоим агентом, чтобы упорядочить все финансовые вопросы и чтобы тебе не пришлось занимать у нас деньги до получения вознаграждения. – Теппис, нахмурясь, посмотрел на него. – Это же позор, Тедди. Люди подумают, что мы тебе не платим, раз ты занимаешь деньги.
– Я б хотел поговорить с вами об этом, мистер Т., – поспешил сказать Тедди.
– Мы и поговорим об этом, подробно поговорим, но сейчас не время. Просто помни, Тедди, что американская публика тебя боготворит, а богу не надо думать о деньгах, если он чист перед своей публикой. – Теппис налил себе воды в стакан и медленно выпил, словно проверяя вкус. – Я понимаю, молодому человеку вроде тебя, когда весь мир у его ног, обычно неохота жениться. «Почему я должен жениться? – спрашивает он себя. – Что мне это даст?» Так вот, Тедди, женитьба многое тебе даст. Ты только подумай. Весь мир ходит по струнке и потому говорит: «Эй, ты там, ходи тоже по струнке». И знаешь почему? Мир ненавидит холостяка – он непопулярен. Люди пытаются его затоптать. Чего только о таком человеке ни слышишь, в девяноста девяти случаях без оснований, но мне было бы стыдно, я не мог бы смотреть тебе в глаза, рассказывая то, что мне приходится выслушивать. Тошнотворные истории. Когда мне такое принимаются рассказывать, уж я им выдаю. «Не рассказывайте мне такую грязь про Тедди, – говорю я, – не желаю это слушать. Если мальчик не хочет жениться, это еще не значит, что про него надо рассказывать такие грязные мерзкие истории, и точка». Так категорично я держусь. Люди меня знают и говорят: «Всем известно, что Г.Т. против клеветы».
Теппис вдруг ударил кулаком по столу.
– Слухи про такого, как ты, расходятся как горячие пирожки. Мы получаем письма из клубов твоих поклонников со всей страны. Из Кокошкоша и других подобных городков. Маленьких городков Америки. Из Канзаса, города Ту-Битс. Понимаешь, что я хочу сказать? Ну что тут делать? Ты же знаешь, о чем эти письма: в них говорится, что поклонники Тедди Поупа убиты горем оттого, какие жуткие слышат про него истории. Они уже не могут быть верны своему герою. Послушай, Тедди, я готов выступить на твою защиту. Знаешь, почему? Не из деловых соображений и не потому, что я тебя давно знаю, и даже не потому, что ты мне нравишься, хотя это так. А потому, что в глубине души я знаю: ты докажешь, что я прав, а я и пальцем не шевельну ради человека – да заплати он мне хоть миллион долларов, – если не думаю, что в конечном счете он докажет правоту Г.Т. Такая должна быть уверенность. Могу я быть в тебе уверен? – Теппис поднял в воздух палец. – Не отвечай, тебе даже нет нужды отвечать: я знаю, что могу быть в тебе уверен. – Он встал и подошел к окну. – Знаешь, что я тебе скажу: моя уверенность в тебе уже вознаграждена. Я просмотрел газеты. Этот снимок, где ты и Лулу в Дезер-д'Ор держитесь за руки. Ничего более впечатляющего, прелестного и трогательного я не видел. Молодая любовь – вот что говорит этот снимок. Глядя на него, мне так хотелось бы, чтобы тот знаменитый художник, чья картина висит у меня на стене, был жив и я мог заказать ему написать портрет с фотографии молодых влюбленных – тебя и Лулу.
– Мистер Теппис, – сказал Тедди, – это же фотография для рекламы.
– Для рекламы? Послушай, да знаешь ли ты, сколько самых успешных браков в нашей области началось с рекламы? Я тебе скажу. Девяносто девять процентов самых успешных браков началось именно так. Подобная реклама все равно что приданое в старые времена. Я знаю тебя, Тедди, ты без вывертов. Я видел уйму твоих фотографий. И я не верю, что вы с Лулу можете смотреть друг на друга как голубки и ничего не чувствовать. Не пытайся сказать мне, что Лулу не влюблена в тебя. У этой девочки душа нараспашку. Говорю тебе, Тедди: Лулу – одна из лучших девчонок, каких я знаю. Она настоящая отличная американка, выкроенная из американского материала. Такая женщина – Божий подарок. Когда я смотрю на фотографию моей матери на этом столе, знаешь, что я ощущаю? Вдохновение. Я ношу ее фото у сердца. И тебе следует делать то же.
Тедди вспотел. Он пригнулся, намереваясь произнести речь, а сказал лишь:
– Мистер Теппис… вы не можете лишить меня права сказать…
– Хватит! – отрезал Теппис. – Я не желаю выслушивать твои соображения. Ты упрямый мальчишка. Почему ты упираешься, хотя знаешь, что говорит тебе сердце? Ты хочешь согласиться со мной. Но у тебя путаница в голове. Тебе нужен такой, как я, человек, который разложил бы все по полочкам.
Тедди твердо произнес:
– Мистер Теппис, вы прекрасно знаете, что я гомосексуалист.
– Я этого не слышал, не слышал! – закричал Теппис.
– Такой уж я есть, – пробормотал Тедди. – Ничего тут не поделаешь. Что есть, то есть.
– Философствуешь? – рявкнул Теппис. – Изволь выслушать меня. Если человек сидит в… дерьме, он что, не соображает, что из этого надо выбираться?
– Мистер Теппис, неужели у вас не хватает сердца, чтобы понять мои чувства?
– Ты самый неблагодарный парень, какого я знаю. Ты вынуждаешь меня не спать ночами. Ты что, считаешь, секс – это главное в мире? Я уже забыл, что ты сказал, понял? Я не хочу иметь это на своей совести. Так что знай. Я тебя выдворю из кино.
– Позвольте мне сказать…
– Лулу – вот что ты должен сказать. Я знаю, что происходит. Ты – трус. Ты обижен на общество. А должен был бы его любить за все то, что общество сделало для тебя. Я вот люблю общество. Я его уважаю. Тедди, ты мальчик больной, но мы с тобой вместе можем зализать рану. – Теппис поднял в воздух сжатый кулак. – Я не хочу подвергать тебя преследованию, но я еще никогда в жизни не слышал ничего более извращенного. – Загудел зуммер. – Хорошо, хорошо, – сказал Теппис по внутреннему телефону, – скажи визитеру, чтоб подождал. Я через минуту приму его.
– Мистер Теппис, – сказал Тедди, – мне очень жаль. Возможно, мне и хочется иметь детей, но я никогда не вступал в сношения с женщиной.
Теппис отключил внутренний телефон и несколько секунд смотрел на Тедди Поупа.
– Тедди, мы с тобой долго говорили, – сказал он. – И я хочу, чтобы ты обещал мне, что не станешь принимать решение, пока лично не сумеешь потрахать красивую сексуальную девчонку вроде Лулу. Мне надо при этом присутствовать, чтобы помочь тебе? Говорю тебе: ты осилишь. Это все, о чем я прошу тебя, Тедди: не принимай решения. Не спеши. Договорились?
Поуп устало пожал плечами.
– Молодец! Вот это Тедди Поуп. – Теппис проводил его до дверей. – Так что, Тедди, никто тебя ни к чему не принуждает. Если бы ты сказал сейчас «да», я все равно сказал бы тебе: «Тедди, не спеши». А теперь может кто-либо утверждать, что я тебя на что-то толкаю?
– Да кто посмел бы?
– Правильно. Я никого не принуждаю. Никогда. Я все обсуждаю с людьми. Когда-нибудь, Тедди, ты еще скажешь: «Да благословит тебя Бог, Г.Т.».
Как только Тедди вышел, Теппис включил переговорник.
– Все в порядке, впускай Лулу, – сказал он.
Он стоял у двери, когда вошла Лулу, и, удержав актрису на расстоянии вытянутой руки, внимательно ее оглядел.
– Я просто не в состоянии описать удовольствие, какое я испытываю, видя тебя в моем кабинете, ты осветила его своим присутствием, – сказал он ей. – Лапочка, мне сразу стало легче – ты заставляешь меня забыть обо всех делах, которые громоздятся на этом столе, а их тысяча. – Теперь он взял ее за руки. – Как я люблю, когда такая девчоночка вносит в эту комнату солнечный свет.
По всей вероятности, Лулу выглядела в этот день семнадцатилетней.
– Я тоже люблю вас, мистер Т., – сказала она своим хриплым тоненьким голоском.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46