Она тихонько вошла в бунгало Айтела, мимоходом поцеловала его, была ласкова, но держалась несколько отчужденно.
– Я встретила сегодня одного старого приятеля, – через некоторое время сказала она, – он и тебя тоже знает. – Айтел молчал, но сердце так и заколотилось, а Илена добавила: – Это Мэрион Фэй.
– Значит, Мэрион Фэй. А откуда ты его знаешь?
– О, я знала его много лет назад.
– Он твой старинный приятель? – До этой минуты Айтелу удавалось скрывать ревность, но теперь это оказалось не под силу. – Скажи, – произнес он, – ты с ним договаривалась о цене?
Взгляд у нее стал настороженный.
– О чем это ты?
– Мэрион Фэй – сводник.
– Я этого не знала. Честно, не знала. – Лицо у Илены стало каменным. – О Господи. Он же просто давний приятель.
– А теперь он новый приятель?
– Нет.
– Ты просто поболтала с ним?
– Ну, немного больше, чем поболтала.
– Ты хочешь сказать – много больше?
– Да.
Айтел почувствовал прилив веселости. Ноги у него отнимались, зато язык стал остер.
– Меня тебе явно стало недостаточно.
– Как ты можешь такое говорить?
– Однако кое-что ты на всякий случай держала про запас.
– Нет, я бы так не сказала.
– Просто устроила банкет для друга старых дней?
– Издеваешься надо мной, – сказала Илена, – и получаешь удовольствие.
– Извини, что причиняю тебе боль. – Он хотел приложить руку ко лбу, но сдержался. – Илена! – воскликнул он. – Зачем ты это сделала?
Лицо ее приняло вызывающее выражение.
– Захотелось. Из любопытства.
– Тебя всегда одолевает любопытство, верно?
– Хотелось посмотреть… – И умолкла, не докончив фразы.
– Понимаю. Можешь мне не говорить. Я эксперт по женской психологии.
– Ты, наверно, эксперт по всем вопросам, – заметила Илена. Помолчала и повторила: – Сама не знаю, и потом мне хотелось выяснить…
– Только ли со мной происходит такое расцветание плоти или же любой старикашка подойдет. В этом было дело? – Айтел словно услышал себя со стороны и возмутился своими словами.
– Что-то вроде того.
– Что-то вроде того! Да я убью тебя! – от беспомощности взревел он.
– Ну, надо же мне было выяснить, – пробормотала Илена.
– И что же ты выяснила?
– Это я и хотела тебе сказать. С ним я была как статуя.
– Только вела себя не как статуя.
– М-м… я все время думала о тебе.
– Свинья ты, вот кто, – сказал он ей.
– Я уйду, если ты хочешь, чтобы я ушла, – сухо произнесла она.
– Сиди тут!
– По-моему, лучше нам с тобой сейчас расстаться, – сказала Илена. – Я отдам тебе деньги за мой номер… я ведь твоя должница.
– И откуда же ты возьмешь деньги? У Фэя?
– Ну, я не собиралась у него просить, – сказала она, – но теперь, когда ты мне подсказал…
Айтел вдруг начал ее трясти. Илена заплакала; он выпустил ее и отошел. У него ныло все тело.
– Тебе на меня наплевать, – сказала она. – В самом деле наплевать. Просто гордость твоя пострадала.
Он попытался успокоиться.
– Илена, зачем ты так поступила?
– Ты считаешь меня тупицей. Что ж, возможно, я и есть тупица. Ничего интересного я тебе рассказать не могу. Я для тебя просто игрушка. – Она заплакала громче. – А ты для меня слишком умный. Ничего не поделаешь.
– При чем тут все это? Я считаю тебя толковой. Я тебе это говорил.
Она снова приняла демонстративно вызывающий вид. И постаралась придать своему маленькому личику сердечком безразличное выражение.
– Если женщина изменяет, она становится для мужчины только более привлекательной.
– Перестань меня поучать, – рявкнул Айтел. И вдруг пылко прижал ее к себе. – Дурища ты, вот кто!
– Это же правда. Правда. Никакое не поучение. Я знаю.
Он вдруг по ее лицу понял, что она действительно страдает. Она ведь была права. Хотя плоть ее была испоганена, никогда еще она не казалась ему более чистой, более привлекательной.
– Ах ты, дурочка, – повторил он, – так ничего и не поняла. По-моему, я люблю тебя. – Из парализованного центра его мозга пришла мысль: «Теперь ты влип, дружок».
– Нет, ты меня не любишь, – сказала она.
– Я люблю тебя, – поправил он ее.
Илена снова заплакала.
– А я тебя боготворю, – всхлипывая, произнесла она. – Никто никогда не относился ко мне так, как ты. – Она принялась целовать его руки. – Я люблю тебя так, как никого еще не любила, – под конец произнесла она.
Так начался их роман, и Илена согласилась жить с ним.
Глава 11
В первые недели совместной жизни Илена не сводила глаз с Айтела – ее настроение отражало его состояние: если она была весела, значит, он счастлив; когда Айтел был в плохом настроении, она становилась мрачной. Больше никто не существовал для нее. Я не люблю такие сильные выражения, но полагаю, это была правда.
Из того немногого, что Айтел сумел узнать о жизни Илены – а она не любила вдаваться в подробности, – он выяснил, что ее родители держали кондитерский магазин в центре киностолицы и не были счастливы в браке: отец, в прошлом жокей со сломанной ногой, был человек мелочный, самовлюбленный и задира, мать – сварливая мегера, женщина расчетливая и вспыльчивая Она баловала Илену и ругала ее, превозносила и игнорировала, ставила перед ней амбициозные цели и игнорировала их. Отец, лишенный своих лошадей и обремененный пятью детьми, невзлюбил Илену: она была самой младшей и появилась слишком поздно. У нее были братья и сестры, дяди и тети, двоюродные братья и двоюродные сестры, дедушки и бабушки; когда семья собиралась вместе, начинались драки. Отец был недурен собой, франтоват; оставшись наедине с женщиной, не мог не попытаться овладеть ею, но в то же время был моралистом и учил жить других. А мать была кокетка, женщина алчная, ревнивая; она досадовала на то, что жизнь ее проходит в кондитерском магазине.
– Понимаешь, она так дико со мной обращалась, – рассказывала ему Илена, – иногда, когда я была совсем маленькой, посадит к себе на колени и говорит: «Если ничего другого не добьешься, хотя бы уйди с этой чертовой улицы». А потом, через пять минут, даст мне такую затрещину, что еле на ногах устою. А иной раз, если я их не слушалась, они говорили мне, что я не их дочка, что они купили меня у кого-то и отошлют назад. Ох, Чарли, мне было так плохо.
Ребенком Илена тихо плакала, а отец с матерью осыпали друг друга бранью. Ее детство прошло под звуки их ссор из ревности. У Илены хватило мужества уехать из дома, когда ей не было еще и двадцати лет, – она перебралась в меблированную комнату и там с помощью подруг, работавших в «Сьюприм», а также молодых безработных актеров и уже не таких молодых студентов, посещавших вечерние курсы, приобщилась к богемной жизни, как она это назвала. Она ходила в вечернюю школу и училась танцевать, работала моделью в художественных школах, а также в гардеробе ресторанов со столиками из цветного пластика и стенами, обитыми панелями под дерево. Затем появился Колли и меблированная квартира близ студии.
Думая о жизни Илены, Айтел преисполнялся к ней нежности. Вот уже многие годы он никому так не сочувствовал, как ей. Она выбралась из той ничтожной жизни с такой мукой, с такими потерями, с такими оглядками на прошлое. Даже и сейчас, хотя за последние десять лет Илена и шести раз не видела своих родных, она постоянно думает о них. У нее есть тетя, которая сообщает ей все новости. Это единственное связующее звено с семьей, и Илена всегда отвечает тете длинными письмами, с интересом узнавая, что такой-то родственник женился, такая-то двоюродная сестра заболела, брат старается попасть в полицию, а сестра учится на медсестру.
Илена рассказывала Айтелу все это про людей, которых он никогда не увидит. Короче: вернуться в семью она не в силах. Ее примут, но она не хочет за это расплачиваться. В последний раз, когда она навещала родителей, им не о чем было друг с другом говорить, и они поспешили сесть ужинать. В середине ужина родители начали на нее кричать, понося ее образ жизни, и Илена сбежала.
Теперь всю ответственность за нее нес Айтел – она пришла к нему без семьи и без друзей. Колли постарался оторвать ее ото всех, кого она знала, а Илена трудно заводила друзей. С Айтелом она легко болтала, часто, как ребенок, перепрыгивая с предмета на предмет, а в компании те несколько раз, что они выходили, держалась скованно. Но Айтела в эти дни едва ли интересовало, что говорят о нем, к тому же их не так часто приглашали. Через три дня после того, как Илена переехала к нему, в светской хронике выходящего на курорте еженедельника появились следующие строки:
Что это мы слышали, будто красный Чарли Айтел снимает будуарный «Пигмалион» с бывшей протеже некоего сверхизвестного продюсера???
Было это совпадением или нет, только приблизительно об эту пору Айтела попросили не бывать больше в «Яхт-клубе», и я мог определить значение этого запрета по тому, в какую ярость приходила Лулу всякий раз, когда я заходил к ним. Айтел же лишь рассмеялся, когда я ему об этом сказал.
– В глубине души Лулу восхищается тобой, – сказал он с усмешкой. – Скажи ей, что мы будем рады, если она зайдет.
В тот вечер он изложил мне свою теорию, и хотя мне неохота углубляться в теоретические рассуждения, пожалуй, это дает представление о его характере. Я мог бы записать ее сегодня так, как он говорил, и думаю – при всей моей скромности, – что мог бы добавить один-другой выкрутас от себя, но ведь это в известной мере роман о моих чувствах в ту пору, поэтому я перескажу все так, как слышал, иначе слишком долго придется писать. Айтел ссылался на известных людей и известные книги, о которых я до того вечера никогда не слыхал, хотя с тех пор удосужился их прочесть, – словом, теория Айтела сводилась к тому, что существуют люди со скрытой натурой – он назвал их «облагороженными дикарями», – которая изменяется под влиянием ударов судьбы и познания жизни, пока чуть ли не отмирает. Однако если человеку повезет и он достаточно мужествен, ему иной раз удается найти спутницу жизни с такой же скрытой натурой, и тогда оба будут счастливы и сильны. По крайней мере относительно. Столь многое препятствует этому, и если считать, что в каждом сидит скрытая натура, то ведь в каждом сидит также и сноб, и сноб обычно сильнее. Сноб может стать тираном скрытой натуры.
Тем временем дни мирно текли, и одна за другой следовали ночи, когда лампа на столике у кровати отбрасывала золотистый свет. Айтел снова и снова проделывал тот путь, в который отправлялся уже столько раз и столько раз останавливался. Он считал Илену мягкой, нежной, гордой, когда они занимались любовью, и видел в ней женщину, рожденную воображением, а не девицу со своей историей. Теперь они любили друг друга спокойно, нежно – Айтел испытывал именно такое чувство снова и снова, – и первые ночи их близости, которые он считал тогда такими необыкновенными, казались ему в сравнении с тем, что было сейчас, лишь хорошо проведенным часом в гимнастическом зале. И Айтел чувствовал изменения в скорости телесных процессов помимо изменений в мозгу, словно все его нервы и органы, до смерти уставшие, возвращались к жизни, таща за собой и мозг, словно Илена была для него не только женщиной, но и целебным бальзамом. Он надеялся сохранить такое представление о ней, надеялся, что старый сноб не станет больше мучить его мелкими промашками Илены, ее невежеством, неумением быть ничем, кроме самки. Он будет жить с ней у себя в доме, будет подкрепляться, делать то, что требуется, и тогда сможет выходить из дома и сражаться.
Айтелу понравились эти недели. У него было такое чувство, словно он – выздоравливающий больной, к которому возвращается аппетит и силы прибывают каждый день. Он часами сидел во внутреннем дворике своего бунгало, думал, мечтал, набирался сил. А ночью, нагревшись солнечным теплом, они лежали в постели и наслаждались друг другом, всякий раз удивляясь, что забыли, как им было хорошо, и каждый миг казался им лучше предшествующего. «Плохая память так необходима страстным любовникам», – с улыбкой думал Айтел.
Ему мнилось порой, что он живет в рожденном опиумом сне, ибо ничто не казалось реальным, кроме ожидания ночи, когда они легко, повинуясь возникшему желанию, сливались, предвкушая наслаждение, и слегка продвигались вперед в познании друг друга, при этом всякий раз он выходил из соития обогащенным. Снова и снова он напоминал себе, что ничто не вечно и та нежность, какую он так ценил, возможно, не столь привлекательна для Илены – их первые ночи вместе были ведь совсем другими, – но у нее спектр причуд был не менее сложным, чем у него, и потому он верил, что они будут меняться вместе.
У них, конечно, были ссоры, были неполадки, но они и от этого получали удовольствие. Илона настояла на том, чтобы он рассчитал уборщицу, так как домом она может заниматься сама. И Айтел согласился, довольный ее предложением и зная, что надо экономить деньги. Только вот Илена была плохой хозяйкой и беспорядок в доме раздражал его. Их схватки вошли в программу дня – приготовление завтрака могло окончиться трагедией, но для Айтела эти ссоры были в новинку, они забавляли; в прошлом препирательства с женщинами оканчивались ледяным молчанием, так что ему нравились ссоры с Иленой. Он покритикует ее за что-нибудь, и она взрывается. Она не выносила критики.
– Я тебе надоела, – говорила она, – ты меня не любишь.
– Это ты меня не любишь, – говорил он ей. – Стоит мне намекнуть, что ты не идеальна, и ты можешь схватить мясной нож, чтоб прикончить меня.
– Я знаю. Ты считаешь, что я недостаточно для тебя хороша. Помнишь, что было напечатано в газетах? Ты говоришь, что я не люблю тебя, потому что ты меня не любишь. Прекрасно. Я ухожу. – И она делала шаг к двери.
– Вернись, Бога ради, – приказывал он ей, и через пять минут все было забыто.
Он понимал. Он знал: за всем этим стоит то, что она не верит своему счастью, ожидает, что оно кончится внезапным взрывом, и судит об опасности не по ссорам с ним, а по тому, как он эти ссоры заканчивает. А они порой оставляли его без сил, вызывали досаду, у него возникало чувство, что он привел в дом коварное животное. Ее беспокойство по поводу того, что он думает, было неизмеримо.
У них была всего одна ссора из ревности, и затеял ее Айтел. Они столкнулись в баре с Фэем, он сел за их столик, был любезен с Иленой, и она, уходя, пригласила его зайти как-нибудь к ним. Айтел был уверен, что Фэй безразличен ей, но дома обвинил ее в том, что она домогается Мэриона, – говорил, а сам чувствовал, что это неправда, что при ее своеобразной способности любить измены не сохранялись в ее памяти, не оставалось даже картины того, что происходило. Подобные картины возникали в мозгу Айтела, и он хранил их как куратор. У него было одно-единственное настоящее сокровище, все остальное он заимствовал у Муншина. Поэтому Айтел заставлял себя испытывать боль, считая, что, расставшись со своей ревностью, утратит представление о том, как Илена может ранить его, эта женщина из женщин, которая способна причинить ему боль, после того как не один десяток из них не вызывал у него ничего.
Возникшая ситуация нравилась Айтелу не только по этой причине. Он понял теперь, что у него была одна-единственная подлинная любовь – фильмы, родившиеся в его мозгу и так и не поставленные. И предав эту любовь, он предал себя. А это привело к возникновению новой теории. Художника всегда раздирает жажда власти над миром и жажда власти над своей работой. В этом мире, имея такую женщину, он мог процветать лишь в своем искусстве, а в течение тех недель, тех домашних недель, когда все шло хорошо и, сидя рядом с ней на солнце, он чувствовал приток сил и уверенности в том, что любит себя, Айтелу стал безразличен тот мир, с которым ему было так трудно расстаться. Расстаться с ним, когда ты на дне, – это славно, возникает чувство, что жизнь дает свои плоды. И его согревало сознание, что он хорошо действует на Илену, что впервые связь с ним улучшает кого-то, поднимает, что он не портит все, чего касается. Итак, он с надеждой смотрел на этот роман. Он обучит ее всем мелочам, но это пустяки. Куда важнее то, что она понимает остальное. Айтел видел, как она со временем станет благоразумной хозяйкой его дома, уверенной в себе и в том, что может дать ему. Так пофантазировав, он все же возвращался в реальность.
Он постоянно говорил о будущем – что они будут делать через год, через два. Словно раб своего языка, он беспомощно слушал, как оплетают их расставляемые им сети.
– Поедем как-нибудь в Европу, Илена, – говорил он. – Тебе понравится Европа. – Она кивала. – Знаешь, вот кончу снимать фильм, – продолжал он, – тогда, возможно…
– Что возможно?
– Я ведь ничего тебе сейчас не предлагаю, верно?
Она огорчалась.
– Я об этом не думаю. А почему ты думаешь?
– Потому что ты женщина. И должна об этом думать. – И вдруг вскипал: – Я ведь знаю, сколько людей сидят вокруг и ждут, когда мы расстанемся.
– Это обыватели. Они меня не интересуют. – Где-то она подобрала это слово и пользовалась им как щитом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46