– А я, когда пьяный, люблю тебя, – сказал он.
– Зачем ты мне так лжешь? – Лицо ее исказилось от усилия сдержать слезы. – Я и без тебя проживу, – сказала она. – Сегодня вечером, на вечеринке, я поняла, что могу уйти оттуда и никогда не вспомнить о тебе. – Он молчал, и это лишь еще больше разозлило ее. – Я сейчас кое-что скажу тебе, – продолжала она. – Этот твой приятель, этот омерзительный мужик Дон Бида, предложил мне поехать к нему с его женой и такого мне наговорил… он считает меня потаскухой. Что ж, может, мне нравится благородное общество и то, что меня считают потаскухой. Я хотела поехать с ним, – выкрикнула она, – я ничем не отличаюсь от него. Так что не думай, будто ты обязан считаться со мной. Если ты хочешь поразвлечься, не думай, что я стану тебя останавливать. Я тоже могу поразвлечься.
Улыбаться в такую минуту было ужасно, но Айтел ничего не мог с собой поделать.
– Бедная моя малышка, – сказал он.
– Ненавижу тебя, – выкрикнула Илена и ушла в спальню.
Ох, до чего же он был пьян. «Бедная маленькая страдалица», – подумал он об Илене. Она ни за что не поверит, что он готов жениться на ней, а он женится. Он сидел и пытался найти слова, в которых его предложение показалось бы ей наиболее привлекательным. И вдруг расхохотался. В этот момент, казалось, он все понял. То, что меньше часа назад он больше всего на свете хотел переспать с Лулу, выглядело такой нелепицей. Илену в тот момент, должно быть, в такой же мере притягивал Дон Бида. Иначе она не назвала бы его омерзительным. И словно дыхание ветерка, пролетевшего над пеплом его желания переспать с Лулу, мелькнула мысль: а не следовало ли ему принять предложение Биды? Было что-то возбуждающе-волнующее и отнюдь не неприятное в том, чтобы отправить Илену в такой разгул. С мужеством человека, наблюдающего в операционное зеркало, как ему делают операцию, Айтел всматривался в самого себя. В свое время – сколько лет прошло с тех пор? – достаточно было девушке царапнуть его словом, чтобы потекла кровь застенчивого, страстного юноши, каким он был. Он вздохнул, вспомнив постулаты философии пьяного: время – это текучая жидкость, жидкость высыхает, и время исчезает.
А Илена все это время, несомненно, страдала. Есть в ней что-то комичное, думал Айтел: ведь в основе хорошей комедии всегда лежит несостоявшаяся драма, а Илена все воспринимает всерьез. В таком случае надо подкинуть ей драму – пора сделать предложение. Он поднялся, прошел в спальню и увидел, что Илена лежит на покрывале. Она лежала, зарывшись лицом в скрещенные руки, в классической позе посредственной актрисы, изображающей горе, – будучи женщиной искренней и комичной, Илена и должна была лежать так. Айтел легонько погладил ее по спине, и она шевельнулась. Наверное, хотела сказать ему, что вовсе не думала так плохо о Доне Биде.
– Уйди, – сказала ему Илена.
– Нет, дорогая, я хочу с тобой поговорить.
– Пожалуйста, оставь меня в покое.
Он стал гладить ее по голове.
– Дорогая моя, – сказал он, – я многое испортил, но ты должна знать, что я дорожу тобой. Мне невыносима мысль, что я причиняю тебе боль. – В известной мере это была правда. – Я хочу сказать, я хочу, чтобы ты всегда была счастлива. – И действительно, если бы он мог кому-то дать счастье, он дал бы его ей.
– Все это одни слова, – произнесла Илена, не отрываясь от подушки.
– Я хочу, чтоб мы поженились, – сказал Айтел.
Тут она села и повернулась к нему.
– Понимаешь, я думал, что мы можем и дальше так жить, а когда ты почувствуешь, что это тебя больше не устраивает, тогда, прежде чем разойтись, мы могли бы пожениться, ну и затем развестись. Я хочу сказать, что знаю, как тебе хочется выйти замуж, потому что тебе кажется, будто никто тобой не дорожит настолько, чтобы жениться, вот я и хочу доказать, что я тобой дорожу.
Глаза ее наполнились слезами, они побежали по щеке и стали капать на ее руки. А она сидела, опустив руки на колени.
– Так что ты на это скажешь, дорогая?
– Ты меня не уважаешь, – произнесла она деревянным голосом.
– Неправда, очень уважаю. Неужели ты не видишь?
– Не будем об этом, – сказала она.
Он почувствовал легкую тревогу, как перед бедой.
– Ты не поняла, – сказал он. – Видишь ли, как бы события ни развернулись, мы с тобой поженимся.
Она покачала головой – медленно, недоуменно.
– Ох, Чарли, – сказала она. – Я так себя ненавижу. Я пыталась набраться мужества и уйти от тебя, но не могу. Мне страшно.
– В таком случае ты должна выйти за меня, как я предлагаю.
– Нет. Разве ты не понимаешь, что я никогда не смогу так поступить? Неужели ты не сознаешь, как ты сделал мне предложение?
– Но ты должна выйти за меня, – в панике произнес он.
Он подготовил для себя выход, а теперь она закрывала дверь. Если они не поженятся, значит, он так и останется привязанным к ней.
– Когда я тебе надоем, я уйду, – сказала Илена. – Но я не хочу больше об этом говорить.
Наконец она добилась того, что он стал уважать ее, и он никогда не сможет ей это объяснить. Одеревеневшими пальцами он погладил ее по ноге. Главное в создании настроения, решил он про себя, – выбрать такую линию поведения, которая не улучшает твоего положения, а делает его более опасным. Известный ему мир потому так и плох, что он ставит мораль и осторожность на одну доску. Айтел целиком принадлежал этому миру, а Илена – нет. Она будет с ним, пока не надоест ему, и мысль о том, что за этим последует, причиняла ему боль живой раны на теле.
– Прогнил я совсем, – вслух произнес он и как бы в подтверждение своего отчаяния зарыдал, сотрясаемый непривычной силой рыданий, прижимая к себе Илену вжатыми ей в спину кулаками.
Илена проявила к нему нежность. Стала гладить по голове словно опечаленная мать. И тоненьким голоском произнесла мудрые слова:
– Не противься своему горю, дорогой. Не выжимай из себя рыданий. – Она ласково проводила пальцами по его лицу, и невеселая улыбка медленно расползалась по ее губам. – Понимаешь, Чарли, все, право же, не так уж плохо. Я всегда найду себе мужчину.
По тому, какую жестокую боль он ощутил под ложечкой, Айтел понял, что все еще живет в на редкость мучительной темнице ревности. В ту минуту – и еще в течение одной – он любил Илену так, как никогда никого не любил, – любил и понимал, что такое чувство живет всего минуту, так как, любя ее, знал, что не должен ее любить. При всей молодости Илены он слышал в ее голосе многоопытность, превышавшую его опыт, и если он останется с ней, то вынужден будет идти в намеченном ею направлении, а он избегал этого всю свою жизнь.
И он воскликнул снова, обращаясь к рассудку: «Почему мой мозг всегда так активен, когда я слишком пьян и ничего не могу предпринять?», и тут все беды жизни обрушились на Айтела – все, чего он не совершил и чего никогда не совершит, и он рыдал, рыдал, проливая тяжелые слезы взрослого мужчины, так как впервые плакал за двадцать пять лет. Однако частично оплакивал он и Илену, ибо знал, что, раз она не хочет выходить за него замуж, ему придется изыскивать другой способ обрести свободу.
Глава 19
Я прибыл на вечеринку уже после того, как Айтел уехал, – большую часть вечера я провел, решая, стоит ли вообще туда ехать. Я получил от Доротеи приглашение и не знал, послала ли она его по доброте душевной или же это Лулу захотела видеть меня. Чем больше я раздумывал, тем больше понимал, что поеду туда, и наслаждался, представляя себе, как мучается Лулу, поскольку был уже час ночи, а теперь и два, а меня все не было. Я даже ожидал услышать телефонный звонок, и меня не оставляла мысль, что Лулу звонит по всему городу – во все бары, во все клубы, не подумав позвонить мне домой, так как меня, конечно же, нет дома: раз я не появился на вечеринке, значит, занят чем-то более интересным. И я ходил по дому в состоянии чуть ли не отчаяния – так мне хотелось снова увидеть ее. Мне нелегко было после того, как она ушла, но рассказам о том, как я проводил время, – как часами пил, часами пытался писать, вторую половину дня сидел, уставясь в свою банковскую книжку, словно долгое изучение ее могло увеличить мои сбережения, – не было бы конца. Два дня, взяв фотоаппарат, я бродил по пустыне и снимал инфракрасным излучением под разными углами кактусы на фоне неба. Но это тоже не помогло. Я был испуган. Впервые за время пребывания в Дезер-д'Ор я устроил драку в баре и начал задумываться над тем, что со мной происходит. Иногда мне казалось, что я становлюсь человеком, способным совершить прыжок и зарыться пятками в землю, и в такие дни я искал драк. Словом, я изо всех сил старался удержаться от поездки к Доротее, а кончилось дело тем, что сел в машину и поехал.
Время подходило к трем часам ночи, когда я подъехал к «Опохмелке», и, входя в дверь, тут же забыл придуманные за вечер объяснения моего нежелания ехать – остался лишь голод по Лулу и раздраженное понимание, что я должен ее увидеть. Но я приехал слишком поздно и решил, что ее уже нет. Вечеринка давно закончилась: то тут, то там валялись тарелки от ужина а-ля фуршет, в холмик картофельного салата наподобие лыжи была воткнута сигарета, в высоком стакане плавал откусанный кусок ветчины, под кофейным столиком лежало перевернутое блюдо. Застрявшие гости занимались всякой мелочевкой – кто чем – и казались карикатурами на самих себя: так, пьянчуга, сидевший возле автомата с одноруким бандитом и торжественно, ритмично совавший в прорезь четвертак за четвертаком, казался игроком навыворот, который в трезвом виде со страстью демонстрировал свою власть над машиной, а сейчас из уважения кормил ее монетами и, казалось, бесконечно удивлялся, когда она вдруг с грохотом возвращала ему несколько монет. Молоденькая девица по вызову спала на диване, раскрыв рот, свесив мертвым грузом руки на пол, положив своим глубоким сном конец настороженности, заинтересованности и вниманию, присущих людям ее профессии и столь необходимых, чтобы ею заниматься.
Вот так же я обнаружил и Мартина Пелли. Он сидел, тяжело дыша, уперев подбородок в грудь, – не спал, а просто одурел.
– Понял, – сказал он мне, – Серджиус, ты знаешь, кто я?
– Да. А все-таки кто же ты?
– Я посыльный. – Пелли вздохнул. – Меня выкинут за то, что я провел вечер за игрой в карты с ребятами. – Подбородок его снова опустился на грудь. – Пользуйся жизнью, пока молод, – сонным голосом произнес он и впервые всхрапнул.
В кабинете все еще куролесили, на кухне рассказывали анекдоты, в ванной приключилось сугубо личное происшествие – несколько моментов из часа истины, тут же забытых, как только была спущена вода. Я обнаружил Лулу в кладовке – она стояла между двух мужчин, обхватив их за плечи, и дрожащим голоском выводила старинную песенку. Они втроем пели, пытаясь найти гармонию в своем несоответствии, и даже когда Лулу при виде меня оторвалась от них и протянула мне руку, мужчины продолжали петь, сомкнув ряды точно призовой взвод, что стоит по команде «смирно» под солнцем, не обращая внимания на отсутствие невыдержавших слабаков.
– Я хочу поговорить с тобой, – сказал я Лулу.
– Ох, Серджиус, до чего же я пьяна. Это заметно?
– Где мы могли бы поговорить? – не отступался я.
Она, казалось, была совсем не так пьяна, как утверждала.
– Можем подняться наверх, – сказала она.
Если у меня, как я надеялся, появился шанс поговорить с Лулу, то благодаря ей – а она устроила нашу беседу в хозяйской спальне, где лежали дамские пальто, – мы разговаривали, то и дело прерываемые чьим-то появлением, пока наконец не перестали обращать внимание на тех, кто искал свою одежду в розовом свете спальни.
– Серджиус, я поступила очень жестоко с тобой, – начала Лулу.
– Как у тебя с Тони? – прервал я ее.
– Серджиус, ты душенька. Но мне кажется, люди, которые были близки раньше, не должны обсуждать, что с ними происходит сейчас. Понимаешь, я хочу, чтоб мы остались друзьями, – слегка подчеркнуто произнесла она.
– Можешь не волноваться, – сказал я, – ты мне безразлична.
И в тот момент она была действительно мне безразлична. Если я проводил дни, пытаясь понять, люблю ли я ее или же способен ее убить, то сейчас настал момент временного успокоения, когда мы думаем, что излечились. Я снова почувствую утрату ее много месяцев спустя: меня словно ножом ударит, когда я увижу ее имя на навесе над кинотеатром, или прочту в светской хронике то, что она якобы сказала, или увижу девушку, которая жестом или оборотом речи напомнит мне Лулу. Но говорить об этом бессмысленно – в тот момент я ничего не чувствовал к Лулу, и казалось, что она уже не причинит мне боли. Поэтому я мог быть великодушен, я мог сказать: «Ты мне безразлична» – и чувствовать себя уверенно, как человек, выживший после землетрясения.
– Все будет с тобой в порядке, – предпринял я попытку продолжить разговор, – если только ты будешь высокого мнения о себе.
Она рассмеялась.
– Ты становишься круглым идиотом, выступая в роли психолога. Серджиус, будем друзьями. Ей-богу, ты выглядишь сегодня куда привлекательнее, чем когда-либо.
Из ее слов я понял, что никогда не был особенно привлекателен для нее.
– Лулу, – к собственному удивлению, произнес я, – неужели между нами действительно все кончено?
– Серджиус, я считаю тебя милым и добрым и никогда тебя не забуду, – сказала она, стремясь быть доброй и уже забыв меня.
Я посмотрел на нее.
– А ну пойдем в постельку.
– Нет, я слишком пьяна… и не хочу причинять тебе боль.
– Попытайся, – сказал я. Но я не был уверен, что сказал это всерьез, и потом – разве проведешь Лулу?
– Серджиус, лапочка, я не хочу об этом говорить. Понимаешь, физически у нас с тобой не всегда было все идеально, я хочу сказать, наш роман не был романом физического влечения. По-моему, тут играет роль эмоциональная совместимость, верно?
– Ну а как же, например, вот тогда?… – спросил я и принялся рассказывать, что на ней было надето, что она делала, стал сыпать подробностями: что она говорила и как говорила, а Лулу слушала с улыбкой кинозвезды, с сочувствием молоденькой девушки, жалеющей красивого актера, которого она не любит.
– Ох, Серджиус, я ужасная женщина, – сказала она. – Должно быть, я была пьяна.
– Ты не была пьяна.
– Ну, в общем-то я всегда хорошо относилась к тебе.
Это меня доконало. Признавая свое поражение, я сделал над собой усилие и произнес:
– Ты рассчитываешь часто видеться с Тони?
– Возможно, Серджиус. Он такой забавный.
Какой-то пьяный забрел к нам в поисках возможности опорожниться наверху, и Лулу прижалась к моему плечу.
– Я тревожусь, дорогой, – произнесла она, показав своим тоном, что мы наконец стали друзьями. – Послезавтра меня принимает Герман Теппис. Я хотела посоветоваться с Айтелом, но к нему не подступишься.
– Что же тебя тревожит?
– Дело в том, что я знаю Тепписа. – Она вдруг вздрогнула – Только не говори ни единой душе про Тони, – шепотом сказала она. – Обещай!
Внизу гости все еще расходились.
– Серджиус, отвези меня в «Яхт-клуб», – попросила она. – И подожди минутку – я только попудрюсь.
Никогда не ища уединения, она принялась приводить себя в порядок перед зеркалом в спальне, внимательно проверяя слой грима, расположение его и цвет накладываемой пудры и теней. В какой-то момент мне показалось, что она слишком долго изучает себя, и ее лицо в зеркале показалось более живым, чем смотревшаяся в него женщина; я почувствовал, как она встревожена, и словно вдруг услышал шепот ветерка: «Это ты, право же, ты. И ты смотришь на себя и никогда не сможешь избавиться от своего лица», – недаром, когда мы спускались по лестнице, она молчала и была встревожена, пытаясь найти ту девчонку, что жила в зеркале.
Когда мы спустились, вечеринка уже заканчивалась. Доротея поцеловала Лулу.
– Будь осторожна, моя сладкая, слышишь? – сказала она, и мы вышли на улицу.
А за калиткой Доротеи стояла молодежь в предрассветном тумане, окутывавшем Дезер-д'Ор.
– Это она, она! – раздалось несколько голосов, когда мы вышли.
– О Господи, я знаю одну из них, – сказала Лулу. – Она из киностолицы.
– Мисс Майерс, мы собираем автографы, – сказал их предводитель. – Не распишетесь в наших альбомах?
– Лулу, подпишите мне первой, – попросила другая девчонка.
Я стоял рядом с Лулу, пока она украшала своей росписью альбом за альбомом. «Огромное спасибо, – писала она, – с наилучшими пожеланиями… с новой встречей… всего самого в мире лучшего… миллион спасибо…» И так далее. Наконец мы от них избавились, и я повез ее в «Яхт-клуб», в последний раз сидя за рулем, а она, откинувшись на сиденье, принялась поправлять прическу. Я бросил взгляд на ее лицо – тревога исчезла.
– Ах, Серджиус, – сказала она, все еще согретая теплом обожания, – до чего хороша жизнь!
Глава 20
Двумя днями позже, за полчаса до встречи с Лулу, Герман Теппис ждал Тедди Поупа. У Тепписа вошло в привычку, как рассказывала мне Лулу, время от времени устраивать «большой разговор», как он это называл, с некоторыми своими звездами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46