И по ней уже идут поставки от союзников… Пускается слух, что-де мяса не хватает для фронта, что в действующей армии его выдача на едока снизилась до нормы мирного времени, то есть до двухсот граммов в сутки, а по Петрограду одни и те же возчики, сам это заметил, возят по кругу мимо очередей у закрытых мясных лавок фуры с тушами протухлого мяса, якобы на мыловаренный завод… Для кого-то в Петрограде «чем хуже, тем лучше»…
– Как жаль, что Государь в такой момент уехал из столицы! – прервал деда Пётр и почему-то признался: – Знаете, grande-per?, я ведь привёз ему письмо графа Келлера с предупреждением относительно заговорщиков… Что же теперь делать?.. Не мчаться же в Могилёв!.. Всё равно не догонишь!..
– Не расстраивайся, дружочек, – попытался успокоить внука Ознобишин, – утро вечера мудренее… Поезжай-ка ты завтра утром к личному секретарю Императрицы графу Ростовцеву да испроси через Якова Николаича аудиенции у Государыни… Она умная и решительная женщина да тебе, судя по всему, доверяет… Передай ей письмо и проси, чтобы она сообщила о нём Государю… Бог даст, Александра Фёдоровна успеет…
На том они и порешили.
82
Утром 23-го полковник граф Лисовецкий входил в канцелярию Императрицы в Зимнем дворце со стороны Дворцовой набережной. Начальник канцелярии, он же личный секретарь царицы, оказался на месте. Изящный придворный кавалер, лет на пять всего старше полковника, гофмаршал граф Ростовцев радушно принял Петра. Он помнил о том, что Александра Фёдоровна выхаживала от ран молодого полковника, а до этого Пётр как-то случайно был Ей представлен в Костроме, где началась его дружба с царскими Дочерьми.
Истинный царедворец, он любезно принялся расспрашивать кавалериста о делах на фронте. Пётр коротко отвечал на вопросы. Гофмаршал внимательно слушал, и было видно, что ему на самом деле интересны ответы полковника. Но когда Пётр заикнулся об аудиенции, Яков Николаевич отрицательно покачал головой. Потом немного подумал и объяснил:
– Милый граф, только вчера вечером, сразу после отъезда Государя на Ставку, тяжело заболели, по-видимому, корью Цесаревич Алексей Николаевич и великая княжна Ольга Николаевна… Поймите состояние матери… Под угрозой инфекции и остальные великие княжны… Я буду сегодня, в два часа, на докладе у Её Величества и, конечно, изложу вашу просьбу… Вы ведь остановились у своего grande-per? Oznobishinn?.. Я вам протелефонирую туда, что решит Её Величество…
Пётр вернулся домой, позавтракал с дедом и дождался звонка из Александровского дворца. Ростовцев сообщил ему, что Императрица очень сожалеет, но не может сейчас принять его по известным ему обстоятельствам с детьми. Но как только дети начнут выздоравливать, они все будут рады его видеть…
Полковник с горечью выслушал это сообщение. Рядом стоял Фёдор Фёдорович и внимательно наблюдал за реакцией внука. По расстроенному выражению его лица он понял, что аудиенции в ближайшие дни не будет. Ознобишин перекрестился, тяжело, как и внук, вздохнул и сказал:
– Пойди пройдись по Невскому, развейся немного, а потом подумаем, что теперь делать…
Через час Пётр был на Невском проспекте. Здесь он увидел, что собрались огромные толпы людей в рабочей одежде. Они останавливали трамваи и старались учинять беспорядки. Затем толпа, среди которой было много студентов, разбила зеркальные витрины булочной Филиппова и разбежалась. Полковник до семи часов вечера бродил по Невскому, наблюдая бесчинства групп хулиганов, пока не убедился, что полиция восстановила порядок. Только тогда он поспешил в Яхт-клуб на Морской, куда Ознобишин пригласил его пообедать.
Все в клубе говорили только о сегодняшних беспорядках и предрекали на завтра новые. Рассказывали, что в девять утра на фабриках в Выборгской части города начались рабочие забастовки в знак протеста против нехватки чёрного хлеба в булочных лавках района. После полудня стачки перекинулись и в другие части столицы. Говорили, что эти забастовки – дело рук германских агентов…
24-го в газетах было помещено в газетах официальное сообщение «Хлеб есть!» и приказ открыть все булочные. Однако беспорядки не только не утихли, но продолжали разрастаться. При разгоне толпы пострадало несколько полицейских…
Ознобишин и его внук с утра отправились в Яхт-клуб. Сюда всё время кто-то приходил с новостями, и столовая, гостиные, даже библиотека были полны членами клуба и их гостями. Жужжание стояло во всех помещениях, словно в ульях. В середине дня сообщили, что из-за слабости полиции (всего около десяти тысяч чинов на огромный, двухсполовиноймиллионный город) обязанность усмирить беспорядки переходит от градоначальника к военным властям. Все дружно ругали болтуна и позёра Протопопова, который как министр внутренних дел не обеспечил порядка в столице, а когда узнали, что дело перешло в руки начальника войск Петроградского округа генерала Хабалова, многие, не знавшие истинной подоплёки событий, подготовленных Гучковым и компанией, пришли в ужас: более беспросветно тупого и нерешительного генерала в российской армии ещё никогда не было…
К вечеру из толп демонстрантов стали раздаваться револьверные выстрелы по полиции. Но команды стрелять по бунтовщикам всё не поступало…
Ночью мало кто покинул тёплые и уютные помещения Яхт-клуба. Сюда продолжали приходить осведомлённые люди и приносили новости, которых не имели даже телеграфные агентства.
С заседания Совета министров пришёл министр финансов Барк и рассказал за своим столиком, вокруг которого собралась толпа престарелых членов и более молодых гостей, что Кабинет был занят целый день своим конфликтом с Думой, а часть министров призывала пойти на соглашение с думским «Блоком»…
Затем генерал из штаба военного округа принёс сообщение о том, что его начальник Хабалов получил из Ставки телеграмму от Верховного Главнокомандующего. Государь требовал: «Повелеваю завтра же прекратить в столице беспорядки, недопустимые в тяжёлое время войны против Германии и Австрии».
…Ночевать Ознобишин с внуком поехали на Фурштадтскую.
Ранним утром 25-го оба были уже на ногах. Фёдор Фёдорович отправился на свою «наблюдательную вышку» – в Яхт-клуб, а Пётр – пешком в центр города, чтобы прийти в середине дня к деду на Большую Морскую улицу и сообщить то, что видел.
…Когда полковник вышел с Фурштадтской на Литейный проспект, то увидел толпы народа, среди которого суетились какие-то подозрительные типы, раздавая листовки. Издалека слышались ружейные и револьверные выстрелы. Кто стрелял, в кого – было неясно. На углу Литейного и Сергиевской, за каким-то подобием баррикады, стояли пушки без всякого присмотра. Сновали вооружённые группы солдат, иные из них кричали, распоряжались, командовали чем-то, но их никто не слушал.
Пётр отправился по Литейному на Невский. Везде была одинаковая картина, и полковник пожалел, что не взял свой большой американский автоматический пистолет Кольта, с которым не расставался на фронте.
По Невскому в обе стороны двигались толпы с красными флагами. Налево была видна Знаменская площадь, до краёв заполненная людьми. На ней непрерывно шёл митинг, и группы людей, идущих по Невскому в сторону Зимнего дворца, с упоением передавали друг другу подробности того, как на Знаменской площади был застрелен пристав Крылов, пытавшийся отобрать красный флаг у демонстранта. Солдаты-одиночки и малыми кучками виднелись повсюду. Они были расхристаны, некоторые продавали свои винтовки.
Сжав зубы, с отвращением к дикой толпе, которую кто-то выплеснул из заводов и казарм в центр столицы и незримо руководил её колыханиями, шёл молодой полковник к Яхт-клубу. Когда он добрался до тихого двухэтажного особняка, то почувствовал, что атмосфера в нём заметно изменилась. Старики больше не витийствовали и не шумели, а только впитывали в себя свежие новости. Большая часть аристократической молодёжи, опьянённая бунтом, наоборот, осмелела и почти громко, нарушая традиции клуба, требовала передачи всей власти Родзянке и Львову…
Продолжали подходить очевидцы. Они рассказывали, как генерал Хабалов пришёл с телеграммой Государя к военному министру Беляеву, прозванному за совершенно лысый череп и предполагаемое отсутствие извилин на мозге «Мёртвой головой», советоваться, отдавать ли ему приказ стрелять в бунтовщиков.
«Мёртвая голова» ответила ему, что в данную минуту «единственное, что беспокоит его, – так это тяжёлое впечатление, которое произведёт на наших союзников вид трупов на Невском». И «Мёртвая голова» Беляев, и болван с генеральскими погонами Хабалов не пожелали вспоминать о том, как в апреле 16-го года, то есть за десять месяцев до февральского бунта в Петрограде, Англия в море крови подавила восстание ирландцев в Дублине, руководимое Роджером Казементом. Столица Ирландии была полуразрушена артиллерией Британской Короны, погибли тысячи мужчин, женщин и детей. Без оглядки на «общественное мнение» в мире, где шла всеобщая жестокая бойня, англичане дополнительно ко всем жертвам гражданского населения Ирландии казнили сотни мятежников. Но более чем удовлетворённый ответом военного министра России, игнорировавшего приказ Императора, начальник войск округа помчался к себе в штаб, чтобы сдерживать там негодующих офицеров, верных присяге и готовых отдать солдатам приказ «Пли!» И солдаты, готовые выполнить его, ещё были в Петрограде…
У царя не было только генералов…
…В середине дня в Яхт-клуб поступило известие, что в столице остались ещё верные и храбрые офицеры. Рассказывали, что подпоручик лейб-гвардии Финляндского полка Иосс одним метким выстрелом усмирил весь Васильевский остров. Он уложил наповал вожака бунтовщиков на казённом трубочном заводе. Демонстрации и беспорядки во всей Василеостровской части города сразу прекратились. Но через час по помещениям клуба прошелестело сообщение, которое принёс гость из Таврического дворца. «Прогрессивный блок» и Председатель Думы явно поддерживали мятеж, желая, видно, чтобы он превратился в революцию.
Собрание депутатов-членов «Блока» единогласно вынесло резолюцию: «Правительство, обагрившее свои руки в крови народной, не смеет больше являться в Государственную думу, и с этим правительством Государственная дума порывает навсегда». Вслед за этим Родзянко направляет в Ставку Государю паническую телеграмму и оглашает её тут же для сведения «общественности».
Листок с текстом этого послания Председателя Думы Императору пошёл гулять по рукам обедающих в Яхт-клубе. Когда он попал на столик, за которым сидели Ознобишин, его внук и адмирал Крылов, то сенатор, прочитав, горько сказал:
– Родзянко хоть и выдавал себя всё время за монархиста, на самом деле жаждет стать президентом Российской республики…
– Да-а… – задумчиво поддержал его адмирал, – банальный бунт во время войны, для подавления второго достаточно одной кавалерийской дивизии, «общественность» и Дума желают превратить в революцию… Они хотят использовать удобный для них момент, перевести прицел с городовых на царя и по трупам на мостовых Петрограда прыгнуть во власть – во что бы то ни стало… Какова же будет цена этой новой власти?..
83
В Могилёве было холодно, ясно и ветрено. Встречающие царский поезд Алексеев, небольшая группа генералов Ставки и полурота сводного Георгиевского батальона, выстроенная для почётного караула, никуда не могли скрыться от порывов пронизывающего холодного ветра. Лица военных покраснели за несколько минут ожидания. Ровно в три часа синий литерный состав стал у Царской платформы. Государь вышел, и группа генералов двинулась к нему. Первым приветствовал Верховного Главнокомандующего после своего долгого отсутствия начальник его штаба генерал Алексеев.
Алексеев был не по обыкновению подобострастен. Николай сначала не понял, отчего это. Но когда по приезде в штаб он стал принимать доклад Михаила Васильевича, то не уловил в нём ничего срочного или важного, из-за чего ему пришлось бросить столицу и на всех парах мчаться на Ставку. «Может быть, – решил он, – добрый косоглазый друг хочет загладить полную бессодержательность своего доклада и то, что он, приехав сам за два дня до этого, ещё не вошёл в курс дела…»
Государь не подозревал, что началась первая активная фаза генеральского заговора, результатом которой планировалось «извлечь» Верховного Главнокомандующего из Царского Села и загнать затем в ловушку, из которой не было бы иного выхода, как отречение от престола. В Петрограде и Могилёве всё развивалось по чётко намеченному плану.
В столице, сразу же после отъезда царя, начались «голодные» волнения, но настораживать Государя было ещё рано. Поэтому, когда Николай ушёл после доклада к себе в бывший губернаторский дом, Алексеев, разом успокоившись, задумчиво бросил в пространство, вроде бы и не адресуясь к своим ближайшим сотрудникам, генералам Клембовскому и Лукомскому:
– А теперь, хорошо бы отрезать Николая Александровича от реальной информации из Петрограда…
Утром, на докладе, лицо Николая показалось Михаилу Васильевичу сумрачным. Алексеев было всполошился, подумав, что Государь что-то узнал о начале «демонстрации» бунта в столице, но позже оказалось, что это от Александры Фёдоровны мужу пришло написанное ею вчера письмо, где царица сообщала, что старшая дочь и Наследник Цесаревич заболели корью…
25-го, в субботу, за окном продолжало мести, как и вчера. Николай встал поздно, засидевшись накануне над чтением «Записок о галльской войне» Гая Юлия Цезаря. Он очень любил исторические сочинения, книги о полководцах и великих мужах прошлого. Из русской истории он особенно ценил своего предка Алексея Михайловича, «тишайшего» царя, при жизни которого Россия богатела, прирастала землями, не втягивалась в войны и начинала понемногу что-то хорошее в свою жизнь привлекать из Европы…
Доклад начальника штаба продолжался полтора часа, а потом, перед прогулкой, Государь поехал в монастырь, где молился перед иконой Пречистой Девы за здоровье детей, за Аликс, за страну. В полутьме храма, освещённого только мерцанием лампад и свечей, он представил себе затемнённые тяжёлыми шторами комнаты больных детей, почувствовал запахи лекарств и гнетущую обстановку домашнего госпиталя, в котором трудится сейчас не покладая рук бедная Аликс.
Атмосфера склоки великих князей, затеянная родственниками в Петрограде, хотя и не проникла пока в Ставку, также продолжала угнетать его.
Хотя сегодняшнее письмо Аликс с двумя строчками о бедняках, которые брали на Невском булочные приступом, и о казаках, вызванных для их усмирения, особой тревоги не вызвало, всё это, вместе взятое, наложило такую тяжесть на сердце Императора, что в шесть часов он снова идёт в церковь ко всенощной и молится почти что до обеда. Николай взывает к Господу, просит Его смилостивиться над страной, успокоить страсти, кипящие в стольном граде Петровом…
В это время в Штаб Ставки приходит первая телеграмма от Хабалова. Начальник войск округа информирует Алексеева о происходящем в Петрограде. Одновременно криптографы штаба расшифровывают ещё одну депешу, на этот раз – от министра внутренних дел Протопопова дворцовому коменданту. Верховный шеф полиции уклончиво, явно вопреки правде, сообщает генералу Воейкову: «Прекращению дальнейших беспорядков принимаются энергичные меры военным начальством. Москве спокойно».
«Свой человек» Лукомского в шифровальном отделении приносит копию телеграммы Протопопова сначала генерал-квартирмейстеру. Лукомский кладёт её для цензуры на стол Алексееву. Начальник штаба Ставки удовлетворённо улыбается в усы и распоряжается:
– Такую хорошую телеграмму вручить Воейкову поздно вечером, чтобы он порадовал ею Государя завтра утром!..
Беспокойство всё же точит Николая. Перед тем как после обеда идти в синема, он диктует Кире Нарышкину, для передачи телеграфом Хабалову, приказ прекратить беспорядки.
Разгул бунтовщиков в столице 26-го чуть стихает. Воскресным утром демонстранты и хулиганы ещё не вышли на свой хорошо оплаченный промысел на проспекты города. Население тоже ещё спит или молится в церквах. Воспользовавшись временным затишьем, генералы Хабалов и Беляев посылают Верховному Главнокомандующему радостную весть: «Сегодня в Петрограде всё спокойно!»
К 10 часам Николай идёт к обедне в собор. Службу творит сам протопресвитер армии и флота Шавельский. Церковь переполнена генералами, офицерами, командами солдат, прихожанами из местного населения. Генералы, кто стоит поближе к царю, сразу за свитскими, внимательно ищут на его лице и в движениях признаки беспокойства, нервности или гнева на бунтовщиков в столице. Многие из них слышали о бурных событиях в Петрограде, и им кажется, что царь должен знать гораздо больше их, имея в своём распоряжении и просто полицию, и дворцовую полицию, и охранное отделение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100
– Как жаль, что Государь в такой момент уехал из столицы! – прервал деда Пётр и почему-то признался: – Знаете, grande-per?, я ведь привёз ему письмо графа Келлера с предупреждением относительно заговорщиков… Что же теперь делать?.. Не мчаться же в Могилёв!.. Всё равно не догонишь!..
– Не расстраивайся, дружочек, – попытался успокоить внука Ознобишин, – утро вечера мудренее… Поезжай-ка ты завтра утром к личному секретарю Императрицы графу Ростовцеву да испроси через Якова Николаича аудиенции у Государыни… Она умная и решительная женщина да тебе, судя по всему, доверяет… Передай ей письмо и проси, чтобы она сообщила о нём Государю… Бог даст, Александра Фёдоровна успеет…
На том они и порешили.
82
Утром 23-го полковник граф Лисовецкий входил в канцелярию Императрицы в Зимнем дворце со стороны Дворцовой набережной. Начальник канцелярии, он же личный секретарь царицы, оказался на месте. Изящный придворный кавалер, лет на пять всего старше полковника, гофмаршал граф Ростовцев радушно принял Петра. Он помнил о том, что Александра Фёдоровна выхаживала от ран молодого полковника, а до этого Пётр как-то случайно был Ей представлен в Костроме, где началась его дружба с царскими Дочерьми.
Истинный царедворец, он любезно принялся расспрашивать кавалериста о делах на фронте. Пётр коротко отвечал на вопросы. Гофмаршал внимательно слушал, и было видно, что ему на самом деле интересны ответы полковника. Но когда Пётр заикнулся об аудиенции, Яков Николаевич отрицательно покачал головой. Потом немного подумал и объяснил:
– Милый граф, только вчера вечером, сразу после отъезда Государя на Ставку, тяжело заболели, по-видимому, корью Цесаревич Алексей Николаевич и великая княжна Ольга Николаевна… Поймите состояние матери… Под угрозой инфекции и остальные великие княжны… Я буду сегодня, в два часа, на докладе у Её Величества и, конечно, изложу вашу просьбу… Вы ведь остановились у своего grande-per? Oznobishinn?.. Я вам протелефонирую туда, что решит Её Величество…
Пётр вернулся домой, позавтракал с дедом и дождался звонка из Александровского дворца. Ростовцев сообщил ему, что Императрица очень сожалеет, но не может сейчас принять его по известным ему обстоятельствам с детьми. Но как только дети начнут выздоравливать, они все будут рады его видеть…
Полковник с горечью выслушал это сообщение. Рядом стоял Фёдор Фёдорович и внимательно наблюдал за реакцией внука. По расстроенному выражению его лица он понял, что аудиенции в ближайшие дни не будет. Ознобишин перекрестился, тяжело, как и внук, вздохнул и сказал:
– Пойди пройдись по Невскому, развейся немного, а потом подумаем, что теперь делать…
Через час Пётр был на Невском проспекте. Здесь он увидел, что собрались огромные толпы людей в рабочей одежде. Они останавливали трамваи и старались учинять беспорядки. Затем толпа, среди которой было много студентов, разбила зеркальные витрины булочной Филиппова и разбежалась. Полковник до семи часов вечера бродил по Невскому, наблюдая бесчинства групп хулиганов, пока не убедился, что полиция восстановила порядок. Только тогда он поспешил в Яхт-клуб на Морской, куда Ознобишин пригласил его пообедать.
Все в клубе говорили только о сегодняшних беспорядках и предрекали на завтра новые. Рассказывали, что в девять утра на фабриках в Выборгской части города начались рабочие забастовки в знак протеста против нехватки чёрного хлеба в булочных лавках района. После полудня стачки перекинулись и в другие части столицы. Говорили, что эти забастовки – дело рук германских агентов…
24-го в газетах было помещено в газетах официальное сообщение «Хлеб есть!» и приказ открыть все булочные. Однако беспорядки не только не утихли, но продолжали разрастаться. При разгоне толпы пострадало несколько полицейских…
Ознобишин и его внук с утра отправились в Яхт-клуб. Сюда всё время кто-то приходил с новостями, и столовая, гостиные, даже библиотека были полны членами клуба и их гостями. Жужжание стояло во всех помещениях, словно в ульях. В середине дня сообщили, что из-за слабости полиции (всего около десяти тысяч чинов на огромный, двухсполовиноймиллионный город) обязанность усмирить беспорядки переходит от градоначальника к военным властям. Все дружно ругали болтуна и позёра Протопопова, который как министр внутренних дел не обеспечил порядка в столице, а когда узнали, что дело перешло в руки начальника войск Петроградского округа генерала Хабалова, многие, не знавшие истинной подоплёки событий, подготовленных Гучковым и компанией, пришли в ужас: более беспросветно тупого и нерешительного генерала в российской армии ещё никогда не было…
К вечеру из толп демонстрантов стали раздаваться револьверные выстрелы по полиции. Но команды стрелять по бунтовщикам всё не поступало…
Ночью мало кто покинул тёплые и уютные помещения Яхт-клуба. Сюда продолжали приходить осведомлённые люди и приносили новости, которых не имели даже телеграфные агентства.
С заседания Совета министров пришёл министр финансов Барк и рассказал за своим столиком, вокруг которого собралась толпа престарелых членов и более молодых гостей, что Кабинет был занят целый день своим конфликтом с Думой, а часть министров призывала пойти на соглашение с думским «Блоком»…
Затем генерал из штаба военного округа принёс сообщение о том, что его начальник Хабалов получил из Ставки телеграмму от Верховного Главнокомандующего. Государь требовал: «Повелеваю завтра же прекратить в столице беспорядки, недопустимые в тяжёлое время войны против Германии и Австрии».
…Ночевать Ознобишин с внуком поехали на Фурштадтскую.
Ранним утром 25-го оба были уже на ногах. Фёдор Фёдорович отправился на свою «наблюдательную вышку» – в Яхт-клуб, а Пётр – пешком в центр города, чтобы прийти в середине дня к деду на Большую Морскую улицу и сообщить то, что видел.
…Когда полковник вышел с Фурштадтской на Литейный проспект, то увидел толпы народа, среди которого суетились какие-то подозрительные типы, раздавая листовки. Издалека слышались ружейные и револьверные выстрелы. Кто стрелял, в кого – было неясно. На углу Литейного и Сергиевской, за каким-то подобием баррикады, стояли пушки без всякого присмотра. Сновали вооружённые группы солдат, иные из них кричали, распоряжались, командовали чем-то, но их никто не слушал.
Пётр отправился по Литейному на Невский. Везде была одинаковая картина, и полковник пожалел, что не взял свой большой американский автоматический пистолет Кольта, с которым не расставался на фронте.
По Невскому в обе стороны двигались толпы с красными флагами. Налево была видна Знаменская площадь, до краёв заполненная людьми. На ней непрерывно шёл митинг, и группы людей, идущих по Невскому в сторону Зимнего дворца, с упоением передавали друг другу подробности того, как на Знаменской площади был застрелен пристав Крылов, пытавшийся отобрать красный флаг у демонстранта. Солдаты-одиночки и малыми кучками виднелись повсюду. Они были расхристаны, некоторые продавали свои винтовки.
Сжав зубы, с отвращением к дикой толпе, которую кто-то выплеснул из заводов и казарм в центр столицы и незримо руководил её колыханиями, шёл молодой полковник к Яхт-клубу. Когда он добрался до тихого двухэтажного особняка, то почувствовал, что атмосфера в нём заметно изменилась. Старики больше не витийствовали и не шумели, а только впитывали в себя свежие новости. Большая часть аристократической молодёжи, опьянённая бунтом, наоборот, осмелела и почти громко, нарушая традиции клуба, требовала передачи всей власти Родзянке и Львову…
Продолжали подходить очевидцы. Они рассказывали, как генерал Хабалов пришёл с телеграммой Государя к военному министру Беляеву, прозванному за совершенно лысый череп и предполагаемое отсутствие извилин на мозге «Мёртвой головой», советоваться, отдавать ли ему приказ стрелять в бунтовщиков.
«Мёртвая голова» ответила ему, что в данную минуту «единственное, что беспокоит его, – так это тяжёлое впечатление, которое произведёт на наших союзников вид трупов на Невском». И «Мёртвая голова» Беляев, и болван с генеральскими погонами Хабалов не пожелали вспоминать о том, как в апреле 16-го года, то есть за десять месяцев до февральского бунта в Петрограде, Англия в море крови подавила восстание ирландцев в Дублине, руководимое Роджером Казементом. Столица Ирландии была полуразрушена артиллерией Британской Короны, погибли тысячи мужчин, женщин и детей. Без оглядки на «общественное мнение» в мире, где шла всеобщая жестокая бойня, англичане дополнительно ко всем жертвам гражданского населения Ирландии казнили сотни мятежников. Но более чем удовлетворённый ответом военного министра России, игнорировавшего приказ Императора, начальник войск округа помчался к себе в штаб, чтобы сдерживать там негодующих офицеров, верных присяге и готовых отдать солдатам приказ «Пли!» И солдаты, готовые выполнить его, ещё были в Петрограде…
У царя не было только генералов…
…В середине дня в Яхт-клуб поступило известие, что в столице остались ещё верные и храбрые офицеры. Рассказывали, что подпоручик лейб-гвардии Финляндского полка Иосс одним метким выстрелом усмирил весь Васильевский остров. Он уложил наповал вожака бунтовщиков на казённом трубочном заводе. Демонстрации и беспорядки во всей Василеостровской части города сразу прекратились. Но через час по помещениям клуба прошелестело сообщение, которое принёс гость из Таврического дворца. «Прогрессивный блок» и Председатель Думы явно поддерживали мятеж, желая, видно, чтобы он превратился в революцию.
Собрание депутатов-членов «Блока» единогласно вынесло резолюцию: «Правительство, обагрившее свои руки в крови народной, не смеет больше являться в Государственную думу, и с этим правительством Государственная дума порывает навсегда». Вслед за этим Родзянко направляет в Ставку Государю паническую телеграмму и оглашает её тут же для сведения «общественности».
Листок с текстом этого послания Председателя Думы Императору пошёл гулять по рукам обедающих в Яхт-клубе. Когда он попал на столик, за которым сидели Ознобишин, его внук и адмирал Крылов, то сенатор, прочитав, горько сказал:
– Родзянко хоть и выдавал себя всё время за монархиста, на самом деле жаждет стать президентом Российской республики…
– Да-а… – задумчиво поддержал его адмирал, – банальный бунт во время войны, для подавления второго достаточно одной кавалерийской дивизии, «общественность» и Дума желают превратить в революцию… Они хотят использовать удобный для них момент, перевести прицел с городовых на царя и по трупам на мостовых Петрограда прыгнуть во власть – во что бы то ни стало… Какова же будет цена этой новой власти?..
83
В Могилёве было холодно, ясно и ветрено. Встречающие царский поезд Алексеев, небольшая группа генералов Ставки и полурота сводного Георгиевского батальона, выстроенная для почётного караула, никуда не могли скрыться от порывов пронизывающего холодного ветра. Лица военных покраснели за несколько минут ожидания. Ровно в три часа синий литерный состав стал у Царской платформы. Государь вышел, и группа генералов двинулась к нему. Первым приветствовал Верховного Главнокомандующего после своего долгого отсутствия начальник его штаба генерал Алексеев.
Алексеев был не по обыкновению подобострастен. Николай сначала не понял, отчего это. Но когда по приезде в штаб он стал принимать доклад Михаила Васильевича, то не уловил в нём ничего срочного или важного, из-за чего ему пришлось бросить столицу и на всех парах мчаться на Ставку. «Может быть, – решил он, – добрый косоглазый друг хочет загладить полную бессодержательность своего доклада и то, что он, приехав сам за два дня до этого, ещё не вошёл в курс дела…»
Государь не подозревал, что началась первая активная фаза генеральского заговора, результатом которой планировалось «извлечь» Верховного Главнокомандующего из Царского Села и загнать затем в ловушку, из которой не было бы иного выхода, как отречение от престола. В Петрограде и Могилёве всё развивалось по чётко намеченному плану.
В столице, сразу же после отъезда царя, начались «голодные» волнения, но настораживать Государя было ещё рано. Поэтому, когда Николай ушёл после доклада к себе в бывший губернаторский дом, Алексеев, разом успокоившись, задумчиво бросил в пространство, вроде бы и не адресуясь к своим ближайшим сотрудникам, генералам Клембовскому и Лукомскому:
– А теперь, хорошо бы отрезать Николая Александровича от реальной информации из Петрограда…
Утром, на докладе, лицо Николая показалось Михаилу Васильевичу сумрачным. Алексеев было всполошился, подумав, что Государь что-то узнал о начале «демонстрации» бунта в столице, но позже оказалось, что это от Александры Фёдоровны мужу пришло написанное ею вчера письмо, где царица сообщала, что старшая дочь и Наследник Цесаревич заболели корью…
25-го, в субботу, за окном продолжало мести, как и вчера. Николай встал поздно, засидевшись накануне над чтением «Записок о галльской войне» Гая Юлия Цезаря. Он очень любил исторические сочинения, книги о полководцах и великих мужах прошлого. Из русской истории он особенно ценил своего предка Алексея Михайловича, «тишайшего» царя, при жизни которого Россия богатела, прирастала землями, не втягивалась в войны и начинала понемногу что-то хорошее в свою жизнь привлекать из Европы…
Доклад начальника штаба продолжался полтора часа, а потом, перед прогулкой, Государь поехал в монастырь, где молился перед иконой Пречистой Девы за здоровье детей, за Аликс, за страну. В полутьме храма, освещённого только мерцанием лампад и свечей, он представил себе затемнённые тяжёлыми шторами комнаты больных детей, почувствовал запахи лекарств и гнетущую обстановку домашнего госпиталя, в котором трудится сейчас не покладая рук бедная Аликс.
Атмосфера склоки великих князей, затеянная родственниками в Петрограде, хотя и не проникла пока в Ставку, также продолжала угнетать его.
Хотя сегодняшнее письмо Аликс с двумя строчками о бедняках, которые брали на Невском булочные приступом, и о казаках, вызванных для их усмирения, особой тревоги не вызвало, всё это, вместе взятое, наложило такую тяжесть на сердце Императора, что в шесть часов он снова идёт в церковь ко всенощной и молится почти что до обеда. Николай взывает к Господу, просит Его смилостивиться над страной, успокоить страсти, кипящие в стольном граде Петровом…
В это время в Штаб Ставки приходит первая телеграмма от Хабалова. Начальник войск округа информирует Алексеева о происходящем в Петрограде. Одновременно криптографы штаба расшифровывают ещё одну депешу, на этот раз – от министра внутренних дел Протопопова дворцовому коменданту. Верховный шеф полиции уклончиво, явно вопреки правде, сообщает генералу Воейкову: «Прекращению дальнейших беспорядков принимаются энергичные меры военным начальством. Москве спокойно».
«Свой человек» Лукомского в шифровальном отделении приносит копию телеграммы Протопопова сначала генерал-квартирмейстеру. Лукомский кладёт её для цензуры на стол Алексееву. Начальник штаба Ставки удовлетворённо улыбается в усы и распоряжается:
– Такую хорошую телеграмму вручить Воейкову поздно вечером, чтобы он порадовал ею Государя завтра утром!..
Беспокойство всё же точит Николая. Перед тем как после обеда идти в синема, он диктует Кире Нарышкину, для передачи телеграфом Хабалову, приказ прекратить беспорядки.
Разгул бунтовщиков в столице 26-го чуть стихает. Воскресным утром демонстранты и хулиганы ещё не вышли на свой хорошо оплаченный промысел на проспекты города. Население тоже ещё спит или молится в церквах. Воспользовавшись временным затишьем, генералы Хабалов и Беляев посылают Верховному Главнокомандующему радостную весть: «Сегодня в Петрограде всё спокойно!»
К 10 часам Николай идёт к обедне в собор. Службу творит сам протопресвитер армии и флота Шавельский. Церковь переполнена генералами, офицерами, командами солдат, прихожанами из местного населения. Генералы, кто стоит поближе к царю, сразу за свитскими, внимательно ищут на его лице и в движениях признаки беспокойства, нервности или гнева на бунтовщиков в столице. Многие из них слышали о бурных событиях в Петрограде, и им кажется, что царь должен знать гораздо больше их, имея в своём распоряжении и просто полицию, и дворцовую полицию, и охранное отделение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100