Если сейчас он не уговорит Государя начать всеобщую мобилизацию, которая неизбежно вызовет бурную реакцию Кайзера и объявление им войны России, то Вильгельм своими телеграммами Николаю Александровичу совершенно умиротворит царя и сорвёт столь желаемое Сазоновым военное развитие кризиса. А это опять оставит российскую дипломатию в дураках, как при Извольском. Но теперь весь мир будет смеяться над ним, Сазоновым…
С минуту поразмыслив, министр иностранных дел согласился внести свою лепту в скорейшее начало всеобщей мобилизации.
– Ваши превосходительства, – сообщил он свою точку зрения генералам, – такой важный вопрос надо докладывать Государю не по телефону, который Он недолюбливает, а только лично… Я попытаюсь получить у Него аудиенцию!..
Не спрашивая разрешения хозяина кабинета, Сазонов подошёл к письменному столу Янушкевича, на котором громоздился высокий телефонный аппарат с рожком и наушником, и закрутил ручку магнето. Приложив наушник к уху, он приказал в рожок офицеру, который сидел на коммутаторе Генерального штаба вместо телефонной барышни, соединить его с Александрией в Петергофе. К аппарату в Фермерском дворце подошёл дежурный флигель-адъютант и обещал тотчас позвать Его Величество.
В наушнике долго никого не было слышно, а затем раздался неуверенный голос Николая Александровича, явно не привыкшего говорить по телефону и спрашивавшего, кто с ним говорит.
Сазонов, поклонившись телефонному аппарату, словно самому царю, доложил, что это он, министр иностранных дел, и говорит из кабинета начальника Генерального штаба.
– Что вам угодно, Сергей Дмитриевич? – сухо спросил Государь.
– Убедительнейше прошу Вас, Ваше Величество, принять меня с чрезвычайным докладом сегодня, ещё до обеда… – ещё раз поклонился телефонному аппарату министр. Генералы не сочли его поклоны чем-то необычным, потому что сами стояли, поднявшись при словах «Ваше Величество» со своих кресел.
В наушнике, как его ни прижимал к уху Сазонов, долго не было слышно ни слова. Молчание тянулось много мучительных минут, и Сергей Дмитриевич стал даже думать, что царь бросил рожок микрофона.
Затем издалека донёсся тяжёлый вздох, и голос Государя недовольно вымолвил:
– Я приму вас в три часа…
Сазонов в третий раз поклонился аппарату и перекрестился.
– Ну что?! – хором спросили Сухомлинов и Янушкевич.
– Его Величество примет меня в три часа! – с гордостью утвердил министр иностранных дел, но затем словно спохватился и обеспокоено посмотрел на Янушкевича. Он вспомнил вчерашнюю историю с объявлением мобилизации, когда полковник Добророльский из Генерального штаба в пять часов вечера прибыл на Главный телеграф, чтобы разослать по округам приказ Государя, а Янушкевич в этот момент получил по телефону повеление царя мобилизацию отменить. Начальник Генерального штаба еле успел соединиться с управляющим телеграфами тоже по телефону и передать ему новый приказ Императора: телеграммы с предыдущим приказом не рассылать…
– А что, если я Его уговорю, но Государь через час снова передумает? – спросил Сазонов Янушкевича. Тот прекрасно его понял и в сердцах махнул в сторону телефонного аппарата:
– Чёрт бы побрал эти дурацкие говорящие шкатулки!.. Ведь если бы Государь вчера посылал мне своё новое повеление об отмене с курьером, то Добророльский на телеграфе успел бы передать приказ о мобилизации… Вот что, Сергей Дмитриевич! – В чёрных глазах Янушкевича блеснула хитринка. – Если Государь согласится и подпишет приказ о всеобщей мобилизации, то соблаговолите, пожалуйста, тотчас же передать мне это из Фермерского дворца по телефону. После этого я уеду совершать моцион на острова… мой телефон сломается… Одним словом, я жду только вашего сигнала о мобилизации!..
…Министр иностранных дел успел ещё переодеться – крахмальная рубашка и фрак от волненья и жары были так мокры, что хоть выжимай, – и ровно без пяти три входил в прохладный вестибюль Фермерского дворца. Министр Двора в этот момент спускался с лестницы. Прямой и стройный, несмотря на свой возраст, Фредерикс, заметив коллегу-министра, ринулся к нему и схватил ладонь Сазонова двумя руками для особо сердечного приветствия.
– Что нового, Сергей Дмитриевич? – озабоченно спросил он.
– В Германии – всеобщая мобилизация… У нас будет война!.. – коротко резюмировал Сазонов. Он знал, что граф Фредерикс принадлежал к так называемой «прогерманской партии», выступающей за дружбу монархов и империй Российской и Германской, против войны с Германией.
На глазах министра Двора показались старческие слёзы.
– От войны у нас будет революция!… – меланхолически высказал граф свою известную Сазонову точку зрения.
– Ваше сиятельство, – упрямо и зло откликнулся министр иностранных дел, очень боявшийся возможного влияния на Государя Фредерикса, которого царь и царица любили за его кристальную честность и порядочность, – революция у нас будет, если мы не вступим в эту войну!..
Тугодум Фредерикс не нашёл быстрого ответа оппоненту, а придворный скороход в шляпе с плюмажем и в средневековом одеянии, появившийся из комнаты дежурных камердинеров, проводил Сазонова на второй этаж, в кабинет Государя.
Окна этой комнаты выходили на юг, были растворены и прикрыты от солнца тёмно-зелёными шторами, колыхавшимися на сквозняке. Когда глаза министра привыкли к полумраку, царившему в кабинете, он заметил, как из-за одного из двух рабочих столов, стоявших по краям комнаты, вышел Николай Александрович.
Государь подошёл ближе, и Сазонов увидел, что Он плохо выглядит. Николай был явно расстроен. Под его глазами легли тёмные мешки, по щекам прошли морщины, а обычный лучезарный взгляд синих глаз потух. Даже малиновая рубаха лейб-атаманцев, в которую он был одет, не могла скрыть своим отсветом бледность его лица.
Николай пожал руку министру в знак приветствия и пригласил его сесть на кожаный глубокий диван. Но прежде чем устроиться в одном из таких же кресел, стоявших перед диваном, царь уважительно спросил:
– Сергей Дмитриевич, не станете ли вы возражать, если на нашей беседе будет присутствовать генерал Татищев?.. Вы его знаете, он состоит в свите Вильгельма как мой личный представитель… Он завтра едет в Берлин, и ему полезно послушать, о чём мы с вами будем говорить…
Сазонов, ещё не успев сесть, глубоко поклонился монарху и, не поднимая головы, печально произнёс:
– Ничего не имею против, Ваше Величество… Буду даже рад, поскольку давно имею честь знать его превосходительство! Осмелюсь только высказать сомнение, что его превосходительству удастся успеть в Берлин до начала войны…
– Вы думаете, что уже поздно?.. – расстроенно спросил Николай.
Министр ответил утвердительно, но Государь, видимо, не хотел оставаться с глазу на глаз с Сазоновым во время неприятного разговора.
– Всё же… – сказал царь и сел в кресло, на ручке которого была укреплена кнопка электрического звонка. Он нажал кнопку. Спустя полминуты в кабинет не вошёл, а впорхнул, словно беззаботная птичка, блестящий генерал-адъютант, раздушенный и наглаженный. Государь указал ему на кресло подле себя.
Сазонов, немного заикаясь от волнения, доложил Государю всё, о чём говорилось два часа тому назад в кабинете начальника Генерального штаба. К этому министр добавил и то, что принесли дипломатические шифровки и встречи с послами, особенно графом Пурталесом. Он сообщил, что германский посол неподобающим тоном потребовал от России полного прекращения военных приготовлений. Под конец доклада Сергей Дмитриевич вытащил из портфеля телеграмму Свербеева о начале германской мобилизации.
Царь внимательно слушал, теребя иногда левый ус. Время от времени он кивал в знак согласия.
Блестящий граф Татищев сначала недоумённо переводил глаза с министра на царя, а затем снова на министра. Но вскоре он уразумел, что речь идёт о начале войны с тем самым Вильгельмом, у которого он девять лет представлял на балах и приёмах своего монарха. Видимо, русского генерал-адъютанта свита германского императора столь тщательно оберегала от всех военных разговоров и политической информации, что он и не подозревал о серьёзности положения. А когда понял, то стал так же кивать головой, как и Государь, одобряя высказывания Сазонова.
Когда министр закончил, Государь встал, подошёл к своему письменному столу, поискал что-то и вернулся с листком телеграммы.
– А как вы, Сергей Димитрич, посмотрите на это? – спросил он министра, передавая ему листок. – Я получил эту депешу от Вильгельма сегодня утром и не успел ещё направить вам копию…
Сазонов взял голубой листок, на котором по-немецки было написано:
«Если Россия мобилизуется против Австро-Венгрии, миссия посредника, которую Я принял по Твоей настоятельной просьбе, будет чрезвычайно затруднена, если не совсем невозможна. Вся тяжесть решения ложится на Твои плечи, которые должны будут нести ответственность за войну или мир. Вилли ».
Прочитав текст, Сазонов недоумённо поджал губы и посмотрел на Государя. Лицо Николая Александровича решительно изменилось. Видимо, царь впал в гнев от сообщения министра и тона телеграммы Кайзера.
«Государя оскорбили угрозы Вильгельма и то, что германский император не ответил ни слова на предложение Николая передать австро-сербский спор в Гаагский трибунал…» – подумал Сазонов и понял, что надо ковать железо войны, пока горячо.
– Ваше Величество, – пылко обратился он к Николаю Александровичу, – нам войны не избежать, поскольку она давно решена в Вене и Берлине… От нас требуют сейчас капитуляции, которую Россия никогда бы не простила своему Вождю и которая покрыла бы срамом доброе имя русского народа…
Николай молчал. На его лице, всегда таком бесстрастном, сейчас отражалась тяжёлая внутренняя борьба и горькие мысли.
Затем необычным, прерывающимся от волнения голосом он сказал:
– Но ведь это значит обречь сотни тысяч русских людей на смерть!.. Как не остановиться перед таким решением!..
У Сазонова ёкнуло сердце. «Неужели Он ещё сомневается?!. Подумать только!.. Как развито у Него чувство ответственности… И вот в какой момент оно проявилось с особой силой!..» – подумал министр и решил усилить свой нажим.
– Ваше Величество! На Вас не может лечь ответственность за драгоценные жизни, которые унесёт война… – молитвенно сложив ладони, обратился он к Государю. – Этой войны не хотите ни Вы, ни Ваше правительство… Вы сделали решительно всё, чтобы избежать её, не останавливаясь даже перед тяжёлыми для русского национального самолюбия жертвами… Вы можете сказать себе с полным сознанием своей внутренней правоты, что совесть Ваша чиста, что Вам не придётся отвечать ни перед Богом, ни перед собственной совестью, ни перед грядущими поколениями русского народа за то кровопролитие, которое принесёт с собою страшная война, навязываемая России и всей Европе злою волею врагов, решивших упрочить свою власть порабощением наших естественных союзников на Балканах и уничтожением там нашего исторически сложившегося влияния, что было бы равносильно обречению России на жалкое существование, зависимое от произвола Центральных держав…
Государь с удивлением слушал пылкую речь Сазонова. Он привык видеть в нём уравновешенного дипломата, и теперь ему казалось, что в министре заговорил оскорблённый русский патриотизм. Николай уже с симпатией посмотрел на Сергея Дмитриевича.
– Вы знаете, – сказал он вдруг очень домашним, человеческим тоном, – Вилли требует от меня невозможного. Он забыл или не хочет признать, что австрийская мобилизация была начата раньше русской, и теперь желает прекращения нашей, не упоминая ни словом австрийскую и свою… Вы знаете, что я уже раз задержал указ о мобилизации и согласился лишь на частичную… Если бы теперь я согласился с требованием Германии, то мы оказались бы безоружными против мобилизованной Австро-Венгрии… Но это было бы легкомысленным!..
– Ваше Величество, – вкрадчиво перебил министр Государя, – Вы не упомянули мобилизованную Германию!..
– А ведь правда, Ваше Величество! – поддержал вдруг Сазонова генерал Татищев. Он, видимо, что-то вспомнил из своих разговоров в Берлине, которым раньше не придавал значения, и теперь решил об этом сказать: – Кто-то мне говорил в Берлине, фон Бетман, что ли… что Вильгельм хотел бы оттянуть наши мобилизационные мероприятия, а сам вовсю готовится к войне, хоть и не все её в Германии приветствуют…
Николай снова замолчал и тяжело задумался. Печаль опять сделала его лицо серым и старым. Он уставился в одну точку где-то на стене поверх головы министра. Ему вспомнилось, что Друг, выздоравливающий от раны в селе Покровском, прислал Ане телеграмму, в которой умолял Государя «не затевать войну, с войной будет конец России и им самим и что положат до последнего человека». Хотя мысли Григория совпадали с настроением самого Николая, а особенно Александры, у царя эта телеграмма сначала вызвала раздражение, и он отбросил её в сторону. Но, думая о войне, он приходил к выводу, что она грозит стать особенно кровавой из-за всего того губительного оружия, вроде пулемётов, которое наизобретало человечество. Николай всё больше постигал правоту дорогого Друга. Но он не мог теперь уже выйти из колеи, ведущей к войне, которую проложили без него могущественные силы внутри и за пределами его страны, хотя и пытался это делать до последнего момента.
Вот и сейчас, принимая под давлением обстоятельств и ответственности перед страной решение о всеобщей мобилизации, он решил не прекращать переписки с Вильгельмом, объяснить наконец кузену, что мобилизация при разумном сдерживании войск не обязательно должна означать войну.
Николай тяжело вздохнул, перекрестился на образа, висевшие в углу кабинета, и обратил печальные глаза на Сазонова.
– Вы правы… Нам ничего другого не остаётся, как ожидать нападения неприятеля… – с трудом вымолвил Государь. – Передайте моё повеление начальнику Генерального штаба о всеобщей мобилизации…
Затем Николай снова безучастно уставился в какую-то точку на стене.
Сазонов понял, что аудиенция окончена. Он встал, откланялся и поспешил на первый этаж, в комнату дежурных камердинеров, где стоял телефонный аппарат. С Петербургом сразу соединили.
– Николай Николаевич! – громко сказал министр начальнику Генерального штаба. – Его Величество милостиво повелеть соизволил об общей мобилизации! Как вы меня слышите?
В ответ по проводам донеслось:
– Спасибо, Сергей Дмитриевич! Мой телефон теперь испортился!..
…Когда Государь остался после ухода Сазонова с графом Татищевым, он подошёл к столу и стал набрасывать новую телеграмму Вильгельму:
«Для Меня технически невозможно сейчас приостановить военные приготовления. Но пока переговоры с Австрией не оборвались, Мои войска воздержатся от принятия каких-либо наступательных действий. Я даю Тебе в этом своё честное слово. Ники ».
Депеша пошла в Берлин одновременно с телеграммами в военные округа России о всеобщей мобилизации Российской императорской армии.
45
Последний день мира в России, 31 июля 1914 года, простоял серым и унылым. Государь ещё не мог окончательно поверить в то, что вот-вот грядёт война, которая по крайней мере на несколько месяцев остановит все его планы по спокойному и неторопливому переустройству империи на основе более либеральных законов, блокирует его попытки смягчить отношения с думской «общественностью», улучшить положение крестьянского сословия и помешает предпринять новые шаги для предоставления прав и свобод инородцам…
Он собрал на Ферме заседание Совета министров, которое с воодушевлением одобрило Указ о всеобщей мобилизации и приняло ряд технических мер, облегчающих приготовления к войне. Великого князя Николая Николаевича на заседание нарочно не пригласили из-за того, что Государь хотел обсудить ещё раз кандидатуру на пост Верховного Главнокомандующего с министрами, не приняв сам ещё окончательного решения отказаться от своего долга лично предводительствовать войском. Он дал министрам высказаться свободно. Почти все почтительнейше просили Его не возлагать на себя это бремя тяжёлой ответственности, коль скоро неизвестно, как пойдут дела на войне с самого начала – ведь германец силён, а при нашей медленной мобилизации возможны всякие неожиданности, которые могут подорвать веру армии в своего Государя.
Николай понял, что без решительного приказа, который может вызвать сопротивление министров и ненужный в начале войны конфликт, ему Главнокомандующим не стать. Он предложил тогда в Верховные предводители армии великого князя Николая Николаевича. Приятно было хоть то, что бурного восторга это предложение не вызвало.
По причине того, что Совет затянулся, Государь позавтракал только после часа дня и тут же принял по просьбе Сазонова германского посла Пурталеса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100