Результат оказался неожиданным. Заботясь о своих личных выгодах, Лондон готовил мощный удар по Турции на Ближнем Востоке, стремясь захватить пути к мосульской нефти. Но, узнав через многочисленную и хорошо поставленную разведку в России о плане Николая захватить Константинополь, Черчилль сумел убедить главнокомандующего Китченера как можно скорее, раньше русских, высадить десант на Проливах, обозначить у Константинополя британское присутствие, которое после войны станет решающим, чтобы не пустить туда русских.
Дарданелльская экспедиция Первого лорда Адмиралтейства началась поэтому в спешке и тут же потерпела фиаско.
Между тем, под давлением Государя и при полном непонимании и отсутствии поддержки стратегов в Ставке и Генерального штаба в Петрограде, в начале апреля по указанию царя в портах Чёрного моря сосредоточился 5-й Кавказский корпус и ожидался 11-й армейский корпус. К весне превосходство России на Чёрном море стало подавляющим. «Гебен» вторично за войну был подбит у входа в Босфор. У германо-турок оставался один «Бреслау» против пяти русских линейных кораблей. Надо было только посадить войска на корабли, форсировать почти беззащитный Босфор и осуществить двухвековую мечту, ставшую насущной необходимостью, – открыть ворота в Средиземное море.
Но после прорыва 19 апреля германских и австро-венгерских армий Макензена и эрцгерцога Иосифа Фердинанда у Дунайца и Горлицы панические настроения овладели русской Ставкой. Хотя Государь и настаивал на осуществлении десанта в Турцию, великий князь Верховный Главнокомандующий всё-таки расценивал явления войны не стратегически, а с точки зрения мелкого столоначальника, то есть захвата или удержания незначительных географических пунктов. Для оказания помощи 3-й армии и сохранения в своих руках нескольких гуцульских посёлков Николай Николаевич отменил десант и распорядился перебросить 5-й корпус генералу Иванову на Юго-Западный фронт, повелев «ни в коем случае» не отступать за реку Сан… Великий князь обрекал тем самым Россию на удушение и затягивание войны на долгие годы. Но в его проспиртованных и наполненных матерщиной мозгах даже не шевельнулась мысль о том, что Царьград нужен России больше, чем полуразрушенное карпатское местечко Дрыщув…
Теперь, прочитав восхваление Сазоновым стратегии союзников в Турции, Николай почувствовал ещё большее разочарование в полководческих способностях Николаши и его начальника штаба Янушкевича. Он ясно видел, что Ставка не отдавала себе отчёта в истинном положении на фронтах и просто игнорировала горлицкую катастрофу, которая казалась Николаю более значительной, нежели самсоновская.
По мере того как литерный поезд приближался к Барановичам, всё большее беспокойство за дела в действующей армии стало охватывать Государя.
«Что же теперь делать? – думал он, вперив безучастный взгляд в окно. – Убрать одного Янушкевича или ещё и Данилова, который также демонстрирует полную «стратегическую невинность»? Но ведь это вызовет бурное сопротивление Николаши, его угрозы уйти в отставку, а следовательно, и большой политический скандал, который скажется на боеспособности войск… А кем их заменить?.. Уволить от Верховного командования самого Николашу?.. Опять же вопрос – кого на его место?.. Иванова, Алексеева или Рузского?.. Но ведь они всего лишь генералы, которые до сих пор не смогли продемонстрировать истинных полководческих качеств – стратегического мышления, решительности, смелости и прозорливости… Пойдут ли за ними войска, пойдёт ли Россия, которая стала говорить об измене генералов?.. Но скандал от отставки Николаши будет, пожалуй, ещё больше, чем от удаления Янушкевича и Данилова…»
Царь в задумчивости потёр себе виски, отвернулся от окна и вдруг ощутил давящую боль в левой стороне груди. Такую же тупую боль в сердце он испытал, когда получил известие о катастрофе армии Самсонова в Восточной Пруссии. Это его слегка обеспокоило, но он не стал вызывать лейб-медика профессора Фёдорова.
«Бог даст, всё образуется! – пришло ему на ум всегдашнее и самое надёжное утешение. – Поговорю с Николашей и буду решать, как поступать дальше… Аликс права – ответственность за Россию лежит на мне, а не на Николаше… Господь вразумит меня, что теперь надобно делать!..»
До Барановичей оставалось не больше часа пути…
…После парадного обеда по случаю приезда Государя на Ставку в большой палатке, стоявшей на поляне подле поезда великого князя, Николай Николаевич попросил племянника побеседовать с глазу на глаз. Ещё при встрече царя в Барановичах и сопровождении его в расположение Главной квартиры, а затем и во время доклада Янушкевича о положении на фронтах в шатре Главнокомандующего перед обедом великий князь чутко уловил что-то необычное в обращении Императора с ним – как будто Ники стал ему улыбаться через силу, не так ласково, как прежде, смотреть… Это очень не понравилось хитрому и самовлюблённому великому князю. Он усмотрел в этом опасность своему положению и решил применить испытанный метод – поплакаться племяннику, разжалобить его и выведать при этом истинное настроение Ники в свой адрес. Когда царь согласился выслушать его, он фамильярно взял Императора под руку, да так, чтобы все присутствующие увидели этот вольный жест, и повёл племянника в салон-вагон своего поезда.
Николай удивился, чего это дядя покинул с ним прохладу открытой палатки, где жару несколько смягчали сквознячки, и пригласил в нестерпимую духоту нагретого солнцем недвижимого вагона, устланного коврами и медвежьими шкурами. Но когда гигант бухнулся перед ним на колени, заплакал, как дитя, и, размазывая слёзы по щекам и бороде, принялся причитать, какой он несчастный и как ему не везёт, всё стало ясно: Николаша очень не хотел, чтобы кто-то из офицеров Ставки увидел своего шефа плачущим и стенающим перед царём.
Николаша, стоя на коленях и почти достигая лицом бородки стоящего Николая, попытался поймать и поцеловать руку Государя. Отчего-то племяннику стало очень неприятно. Николаша и в прошлый приезд царя на Ставку тоже рыдал перед ним в своём вагоне-кабинете, когда немцы и австрийцы устроили прорыв под Горлицей. Тогда Николай сделал свой вывод: потоки слёз Верховного Главнокомандующего отнюдь не признак его силы и полководческих талантов.
Государь неловко подхватил долговязого дядюшку под мышки и стал поднимать его с колен. Николаша легко перевалился сам на глубокий диван, закрытый ковром, достал большой белый платок и стал утирать им слёзы на глазах, покрасневший, с фиолетовыми прожилками старого алкоголика нос. Николай отвернулся, но в стеклянном отражении окна поймал вдруг насторожённый и холодный взгляд великого князя, брошенный на него из-под платка.
Император понял, что вся эта сцена была неискренней, разыгранной для него с тем, чтобы оправдаться в слабом, если не преступном предводительстве армией. Жалость к бедному старому Николаше, начинавшая было подниматься в его душе, мгновенно улетучилась. Он вспомнил свои размышления в вагоне и понял, что эта последняя сцена лицемерия и хитрости навсегда перечеркнула то чувство уважения и почти сыновьей любви, которое он до сих пор испытывал к Николаше. Когда он пришёл к этому выводу и достиг полной определённости своего нового отношения к великому князю, он, как всегда, успокоился. Теперь ему предстояло разобраться, до какой глубины падения в своём лицемерии дошёл Верховный Главнокомандующий, и, если, не дай Бог, он ещё теснее, чем раньше, снюхался с Гучковым и Родзянко, убрать его с ключевого поста, хотя это, как предполагал Государь, было весьма сложной затеей.
Николай спокойно уселся в кресло, противостоящее дивану, высоко над которым торчала маленькая заплаканная головка дядюшки. Царь достал портсигар, вынул папиросу, но не предложил такую же великому князю, хотя Николаша по привычке протянул длинную руку к его портсигару. Уловив настроение царя, великий князь изменил траекторию движения руки, подхватил лежащий на столике рядом с креслом коробок спичек и поднёс к папиросе Николая огонёк. Государь затянулся и с немым вопросом посмотрел на Верховного Главнокомандующего.
– Я не могу воевать, когда у солдат нет сапог, а у пополнений палки вместо ружей!.. – всё-таки плачуще заголосил в ответ Николай Николаевич. – Тебя и меня окружают дураки и шпионы, всякие Сухомлиновы и Мясоедовы!..
– Не лги! – спокойно сказал Император. – Ты виноват в недостатке ружей, пушек и снарядов не менее, чем Сухомлинов и дядя Сергей! Ты – Верховный Главнокомандующий и должен был ещё в начале боевых действий рассчитать потребность в ружьях и снарядах, исходя из реальных сроков войны, а не трёх-четырёх месяцев, как вы все в Военном Совете считали до её начала… Ты должен был своевременно дать заявку в Главное артиллерийское управление, в конце концов – доложить мне, если у тебя были сомнения… Ведь снаряды, хотя и в разобранном виде, имеются в тыловых парках… Их только надо собрать и доставить на передовые позиции… Ты это знаешь прекрасно, но делаешь панические заявления, даёшь повод для сплетен и клеветы Гучкову и всей его думской крикливой компании!.. Ты хочешь переложить ответственность со своих плеч на других – на бедного старика Сухомлинова и тяжелобольного дядю Сергея… Я не ожидал от тебя такого, когда вручал тебе Верховное командование, – говорил Николай, глядя прямо в глаза великого князя. Тот, зная характер царя, начал всерьёз опасаться за своё место Верховного Главнокомандующего. – А что касается Мясоедова, – спокойно и размеренно продолжал Николай, – то ты прекрасно знаешь, что он – не шпион, а только мелкий мародёр, которых в армии у тебя расплодилось слишком много!.. Ты его нарочно повесил своей властью, без суда, так поспешно, чтобы я не успел помиловать его… Зачем ты раздуваешь эту истерию?..
– Нет-нет! Шпионов вокруг слишком много! – испуганно принялся оправдываться великий князь. – Военные суды вешают их пачками, вылавливая среди населения, особенно жидовского, и среди беженцев!.. И вокруг Сухомлинова одни шпионы!..
– Выпей валерьянки и перестань молоть чепуху! – так же невозмутимо рекомендовал Государь картинно всхлипывающему ещё Верховному Главнокомандующему. – Для твоего сведения: я приказал Горемыкину из-за потока беженцев снять черту еврейской оседлости и допустить евреев в города… Скоро ты получишь от правительства бумагу об этом… Бог даст, и иностранные банкиры оценят этот наш шаг…
– Не делай этого! Не делай этого! – заголосил Николай Николаевич. – Все жиды – шпионы и революционеры и они предадут нас Германии!
Николай пропустил эту тираду мимо ушей. Отвернувшись от собеседника и глядя в окно, что означало его крайнюю степень недовольства, он всё-таки спокойным голосом задал новый вопрос великому князю:
– Почему ты допускаешь пораженческие настроения в Ставке и у генералов в штабах фронтов? Командующий Юго-Западным фронтом Иванов и генерал Драгомиров рассуждают у тебя о необходимости отступать до Киева, Рузский собирается отходить до Двинска…
На Верховного Главнокомандующего неожиданная немилость царя подействовала словно ушат холодной воды. Он настолько был уверен во всегдашнем расположении племянника к себе, его прочной любви, что надеялся долго ещё использовать доброе отношение Николая себе на пользу. Он сразу посерьёзнел, слёзы на его глазах высохли, и он злобно сказал:
– Я ведь отдал приказ «ни шагу назад!», а ещё в январе повелел генералам укреплять позиции, на которых они встали после нашего наступления… Но они ничего не сделали и теперь отступают без спроса… Я буду их отрешать от должности!..
Николай повернулся к великому князю, но глаза его не лучились, как обычно, добротой, а холодно блестели, словно две голубые льдинки. От этого взгляда у Николая Николаевича мурашки побежали по спине. Он понял, что его положение становится шатким, а с ним – и все далеко идущие планы.
– Почему ты отменил предложенную мной десантную операцию на Босфор? – спокойно спросил царь Верховного Главнокомандующего.
Великий князь смешался. Он думал, что племянник забыл уже о своём предложении, и не знал, что ответить. С минуту он сидел и беззвучно шевелил губами. Потом растерянно начал бормотать:
– Китченер предлагал нам в марте вместе с британцами и французами высадиться с другой стороны Проливов – у Дарданелл… Надо было только послать туда наши войска… Британский военный атташе генерал Хэнбери-Уильямс в частном разговоре не рекомендовал мне проводить решение о нашей единоличной высадке у Константинополя через мой Военный Совет… – изображая простодушие, решил сыграть на союзнических чувствах царя Верховный Главнокомандующий. Но достиг своим признанием обратного результата. Глаза Государя сузились, ледяной блеск усилился, но он так же спокойно и вроде бы безучастно сказал:
– Мало нам того, что в Петрограде и Москве британский посол вмешивается в мои дела и пригревает всяких Гучковых, так ещё и на Ставке у меня англичане распоряжаются моей армией!..
В глазах великого князя мелькнули сначала испуг, а затем и злоба. С угрозой он выпалил, давая понять племяннику, кто хозяин в Ставке:
– Здесь, в Барановичах, распоряжаюсь я!.. Я отправил Пятый корпус в Карпаты для укрепления фронта Иванова!.. Без этого, может быть, немцы ещё раньше нанесли бы нам удар!.. Лорд Китченер за месяц предупреждал меня о сосредоточении немецких войск у Горлицы для прорыва, о подвозе туда эшелонов с гигантским запасом снарядов и артиллерии!.. А у нас – кто виноват в недостатке снарядов и пушек?! Только ли Сухомлинов и Сергей?!.
Мгновенно схватывающий мысли собеседника Государь понял, что угроза Николаши на этот раз обращена в его адрес и завтра в действующую армию из Барановичей, Петрограда и Москвы от клевретов дядюшки может поползти слух о том, что именно Он, Император, виноват в недостатке снарядов, пушек и винтовок в действующей армии, а не Главнокомандующий, который столь легкомысленно вступил в войну и слишком поздно, только на крови солдат, подсчитал нехватку амуниции. Николай не любил споры, никогда не доказывал своим министрам и другим подданным свою правоту или справедливость требований. Он не повышал голоса на тех, кто не способен был его понять и осуществить его повеления, которые всегда давались в мягкой и деликатной форме. Он любезно благодарил чиновника или несостоявшегося сотрудника, развивавшего мысли, не совпадавшие с мнением Государя, и беззлобно отставлял его, иногда даже поощряя какой-нибудь наградой. Так он удалил в отставку несогласных с ним премьеров Витте и Коковцова, когда понял, что они ведут свою, а не его политику, одарив обоих за прошлые заслуги графскими титулами. Он снова безучастно отвернулся к окну.
Николай Николаевич понял, что совершил большую ошибку, высказав даже только тень угрозы племяннику. Поэтому он решил загладить свою вину и слегка повилять хвостом, как побитый пёс, чтобы усыпить бдительность Государя. Ведь он не выложил ещё самого главного своего козыря – собранные для него Белецким и Джунковским материалы о Гришке Распутине и его отношениях с Царской Семьёй. Но для этого ему ещё нужно было обсудить всё это со Станой и Милицей хотя бы по телефону, чтобы получить их мудрые советы.
– Ники, ведь ты не отставишь меня сейчас?! – льстиво, с ноткой подобострастия, совершенно непривычной для него, обратился он к племяннику.
Государь молчал. Он не хотел обнадёживать Николашу, но в то же время был ещё не совсем готов немедленно уволить его от Верховного командования. Великий князь истолковал его молчание по-своему.
– Я обещаю тебе, что под моим руководством армия прекратит отступление и твёрдо закрепится на нынешних позициях!..
Государь как будто не услышал этого пассажа великого князя и спросил его совсем о другом:
– Я решил дать отставку Сухомлинову… Кого ты мог бы рекомендовать на его место в военном министерстве?
Этот вопрос ещё больше убедил Николая Николаевича, что его увольнения в ближайшее время не предвидится, ну а дальше – ещё неизвестно, чья возьмёт, когда он заставит царя удалить от себя Распутина, а может быть, и ненавистную его жене, Милице и ему самому проклятую немку Аликс. Решение царя избавиться от одиозного военного министра великий князь воспринял как полную победу своей интриги против неугодного ему Старца и решил теперь подставить племяннику ещё более опасного для него генерала.
Николай Николаевич был информирован от своих доверенных свитских, выполнявших для него деликатные поручения и конфиденциально служивших его каналом связи с главным противником Ники – Гучковым, о том, что нынешний помощник военного министра, генерал Поливанов, входит в группу заговорщиков-офицеров, которые намерены осуществить дворцовый переворот.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100
Дарданелльская экспедиция Первого лорда Адмиралтейства началась поэтому в спешке и тут же потерпела фиаско.
Между тем, под давлением Государя и при полном непонимании и отсутствии поддержки стратегов в Ставке и Генерального штаба в Петрограде, в начале апреля по указанию царя в портах Чёрного моря сосредоточился 5-й Кавказский корпус и ожидался 11-й армейский корпус. К весне превосходство России на Чёрном море стало подавляющим. «Гебен» вторично за войну был подбит у входа в Босфор. У германо-турок оставался один «Бреслау» против пяти русских линейных кораблей. Надо было только посадить войска на корабли, форсировать почти беззащитный Босфор и осуществить двухвековую мечту, ставшую насущной необходимостью, – открыть ворота в Средиземное море.
Но после прорыва 19 апреля германских и австро-венгерских армий Макензена и эрцгерцога Иосифа Фердинанда у Дунайца и Горлицы панические настроения овладели русской Ставкой. Хотя Государь и настаивал на осуществлении десанта в Турцию, великий князь Верховный Главнокомандующий всё-таки расценивал явления войны не стратегически, а с точки зрения мелкого столоначальника, то есть захвата или удержания незначительных географических пунктов. Для оказания помощи 3-й армии и сохранения в своих руках нескольких гуцульских посёлков Николай Николаевич отменил десант и распорядился перебросить 5-й корпус генералу Иванову на Юго-Западный фронт, повелев «ни в коем случае» не отступать за реку Сан… Великий князь обрекал тем самым Россию на удушение и затягивание войны на долгие годы. Но в его проспиртованных и наполненных матерщиной мозгах даже не шевельнулась мысль о том, что Царьград нужен России больше, чем полуразрушенное карпатское местечко Дрыщув…
Теперь, прочитав восхваление Сазоновым стратегии союзников в Турции, Николай почувствовал ещё большее разочарование в полководческих способностях Николаши и его начальника штаба Янушкевича. Он ясно видел, что Ставка не отдавала себе отчёта в истинном положении на фронтах и просто игнорировала горлицкую катастрофу, которая казалась Николаю более значительной, нежели самсоновская.
По мере того как литерный поезд приближался к Барановичам, всё большее беспокойство за дела в действующей армии стало охватывать Государя.
«Что же теперь делать? – думал он, вперив безучастный взгляд в окно. – Убрать одного Янушкевича или ещё и Данилова, который также демонстрирует полную «стратегическую невинность»? Но ведь это вызовет бурное сопротивление Николаши, его угрозы уйти в отставку, а следовательно, и большой политический скандал, который скажется на боеспособности войск… А кем их заменить?.. Уволить от Верховного командования самого Николашу?.. Опять же вопрос – кого на его место?.. Иванова, Алексеева или Рузского?.. Но ведь они всего лишь генералы, которые до сих пор не смогли продемонстрировать истинных полководческих качеств – стратегического мышления, решительности, смелости и прозорливости… Пойдут ли за ними войска, пойдёт ли Россия, которая стала говорить об измене генералов?.. Но скандал от отставки Николаши будет, пожалуй, ещё больше, чем от удаления Янушкевича и Данилова…»
Царь в задумчивости потёр себе виски, отвернулся от окна и вдруг ощутил давящую боль в левой стороне груди. Такую же тупую боль в сердце он испытал, когда получил известие о катастрофе армии Самсонова в Восточной Пруссии. Это его слегка обеспокоило, но он не стал вызывать лейб-медика профессора Фёдорова.
«Бог даст, всё образуется! – пришло ему на ум всегдашнее и самое надёжное утешение. – Поговорю с Николашей и буду решать, как поступать дальше… Аликс права – ответственность за Россию лежит на мне, а не на Николаше… Господь вразумит меня, что теперь надобно делать!..»
До Барановичей оставалось не больше часа пути…
…После парадного обеда по случаю приезда Государя на Ставку в большой палатке, стоявшей на поляне подле поезда великого князя, Николай Николаевич попросил племянника побеседовать с глазу на глаз. Ещё при встрече царя в Барановичах и сопровождении его в расположение Главной квартиры, а затем и во время доклада Янушкевича о положении на фронтах в шатре Главнокомандующего перед обедом великий князь чутко уловил что-то необычное в обращении Императора с ним – как будто Ники стал ему улыбаться через силу, не так ласково, как прежде, смотреть… Это очень не понравилось хитрому и самовлюблённому великому князю. Он усмотрел в этом опасность своему положению и решил применить испытанный метод – поплакаться племяннику, разжалобить его и выведать при этом истинное настроение Ники в свой адрес. Когда царь согласился выслушать его, он фамильярно взял Императора под руку, да так, чтобы все присутствующие увидели этот вольный жест, и повёл племянника в салон-вагон своего поезда.
Николай удивился, чего это дядя покинул с ним прохладу открытой палатки, где жару несколько смягчали сквознячки, и пригласил в нестерпимую духоту нагретого солнцем недвижимого вагона, устланного коврами и медвежьими шкурами. Но когда гигант бухнулся перед ним на колени, заплакал, как дитя, и, размазывая слёзы по щекам и бороде, принялся причитать, какой он несчастный и как ему не везёт, всё стало ясно: Николаша очень не хотел, чтобы кто-то из офицеров Ставки увидел своего шефа плачущим и стенающим перед царём.
Николаша, стоя на коленях и почти достигая лицом бородки стоящего Николая, попытался поймать и поцеловать руку Государя. Отчего-то племяннику стало очень неприятно. Николаша и в прошлый приезд царя на Ставку тоже рыдал перед ним в своём вагоне-кабинете, когда немцы и австрийцы устроили прорыв под Горлицей. Тогда Николай сделал свой вывод: потоки слёз Верховного Главнокомандующего отнюдь не признак его силы и полководческих талантов.
Государь неловко подхватил долговязого дядюшку под мышки и стал поднимать его с колен. Николаша легко перевалился сам на глубокий диван, закрытый ковром, достал большой белый платок и стал утирать им слёзы на глазах, покрасневший, с фиолетовыми прожилками старого алкоголика нос. Николай отвернулся, но в стеклянном отражении окна поймал вдруг насторожённый и холодный взгляд великого князя, брошенный на него из-под платка.
Император понял, что вся эта сцена была неискренней, разыгранной для него с тем, чтобы оправдаться в слабом, если не преступном предводительстве армией. Жалость к бедному старому Николаше, начинавшая было подниматься в его душе, мгновенно улетучилась. Он вспомнил свои размышления в вагоне и понял, что эта последняя сцена лицемерия и хитрости навсегда перечеркнула то чувство уважения и почти сыновьей любви, которое он до сих пор испытывал к Николаше. Когда он пришёл к этому выводу и достиг полной определённости своего нового отношения к великому князю, он, как всегда, успокоился. Теперь ему предстояло разобраться, до какой глубины падения в своём лицемерии дошёл Верховный Главнокомандующий, и, если, не дай Бог, он ещё теснее, чем раньше, снюхался с Гучковым и Родзянко, убрать его с ключевого поста, хотя это, как предполагал Государь, было весьма сложной затеей.
Николай спокойно уселся в кресло, противостоящее дивану, высоко над которым торчала маленькая заплаканная головка дядюшки. Царь достал портсигар, вынул папиросу, но не предложил такую же великому князю, хотя Николаша по привычке протянул длинную руку к его портсигару. Уловив настроение царя, великий князь изменил траекторию движения руки, подхватил лежащий на столике рядом с креслом коробок спичек и поднёс к папиросе Николая огонёк. Государь затянулся и с немым вопросом посмотрел на Верховного Главнокомандующего.
– Я не могу воевать, когда у солдат нет сапог, а у пополнений палки вместо ружей!.. – всё-таки плачуще заголосил в ответ Николай Николаевич. – Тебя и меня окружают дураки и шпионы, всякие Сухомлиновы и Мясоедовы!..
– Не лги! – спокойно сказал Император. – Ты виноват в недостатке ружей, пушек и снарядов не менее, чем Сухомлинов и дядя Сергей! Ты – Верховный Главнокомандующий и должен был ещё в начале боевых действий рассчитать потребность в ружьях и снарядах, исходя из реальных сроков войны, а не трёх-четырёх месяцев, как вы все в Военном Совете считали до её начала… Ты должен был своевременно дать заявку в Главное артиллерийское управление, в конце концов – доложить мне, если у тебя были сомнения… Ведь снаряды, хотя и в разобранном виде, имеются в тыловых парках… Их только надо собрать и доставить на передовые позиции… Ты это знаешь прекрасно, но делаешь панические заявления, даёшь повод для сплетен и клеветы Гучкову и всей его думской крикливой компании!.. Ты хочешь переложить ответственность со своих плеч на других – на бедного старика Сухомлинова и тяжелобольного дядю Сергея… Я не ожидал от тебя такого, когда вручал тебе Верховное командование, – говорил Николай, глядя прямо в глаза великого князя. Тот, зная характер царя, начал всерьёз опасаться за своё место Верховного Главнокомандующего. – А что касается Мясоедова, – спокойно и размеренно продолжал Николай, – то ты прекрасно знаешь, что он – не шпион, а только мелкий мародёр, которых в армии у тебя расплодилось слишком много!.. Ты его нарочно повесил своей властью, без суда, так поспешно, чтобы я не успел помиловать его… Зачем ты раздуваешь эту истерию?..
– Нет-нет! Шпионов вокруг слишком много! – испуганно принялся оправдываться великий князь. – Военные суды вешают их пачками, вылавливая среди населения, особенно жидовского, и среди беженцев!.. И вокруг Сухомлинова одни шпионы!..
– Выпей валерьянки и перестань молоть чепуху! – так же невозмутимо рекомендовал Государь картинно всхлипывающему ещё Верховному Главнокомандующему. – Для твоего сведения: я приказал Горемыкину из-за потока беженцев снять черту еврейской оседлости и допустить евреев в города… Скоро ты получишь от правительства бумагу об этом… Бог даст, и иностранные банкиры оценят этот наш шаг…
– Не делай этого! Не делай этого! – заголосил Николай Николаевич. – Все жиды – шпионы и революционеры и они предадут нас Германии!
Николай пропустил эту тираду мимо ушей. Отвернувшись от собеседника и глядя в окно, что означало его крайнюю степень недовольства, он всё-таки спокойным голосом задал новый вопрос великому князю:
– Почему ты допускаешь пораженческие настроения в Ставке и у генералов в штабах фронтов? Командующий Юго-Западным фронтом Иванов и генерал Драгомиров рассуждают у тебя о необходимости отступать до Киева, Рузский собирается отходить до Двинска…
На Верховного Главнокомандующего неожиданная немилость царя подействовала словно ушат холодной воды. Он настолько был уверен во всегдашнем расположении племянника к себе, его прочной любви, что надеялся долго ещё использовать доброе отношение Николая себе на пользу. Он сразу посерьёзнел, слёзы на его глазах высохли, и он злобно сказал:
– Я ведь отдал приказ «ни шагу назад!», а ещё в январе повелел генералам укреплять позиции, на которых они встали после нашего наступления… Но они ничего не сделали и теперь отступают без спроса… Я буду их отрешать от должности!..
Николай повернулся к великому князю, но глаза его не лучились, как обычно, добротой, а холодно блестели, словно две голубые льдинки. От этого взгляда у Николая Николаевича мурашки побежали по спине. Он понял, что его положение становится шатким, а с ним – и все далеко идущие планы.
– Почему ты отменил предложенную мной десантную операцию на Босфор? – спокойно спросил царь Верховного Главнокомандующего.
Великий князь смешался. Он думал, что племянник забыл уже о своём предложении, и не знал, что ответить. С минуту он сидел и беззвучно шевелил губами. Потом растерянно начал бормотать:
– Китченер предлагал нам в марте вместе с британцами и французами высадиться с другой стороны Проливов – у Дарданелл… Надо было только послать туда наши войска… Британский военный атташе генерал Хэнбери-Уильямс в частном разговоре не рекомендовал мне проводить решение о нашей единоличной высадке у Константинополя через мой Военный Совет… – изображая простодушие, решил сыграть на союзнических чувствах царя Верховный Главнокомандующий. Но достиг своим признанием обратного результата. Глаза Государя сузились, ледяной блеск усилился, но он так же спокойно и вроде бы безучастно сказал:
– Мало нам того, что в Петрограде и Москве британский посол вмешивается в мои дела и пригревает всяких Гучковых, так ещё и на Ставке у меня англичане распоряжаются моей армией!..
В глазах великого князя мелькнули сначала испуг, а затем и злоба. С угрозой он выпалил, давая понять племяннику, кто хозяин в Ставке:
– Здесь, в Барановичах, распоряжаюсь я!.. Я отправил Пятый корпус в Карпаты для укрепления фронта Иванова!.. Без этого, может быть, немцы ещё раньше нанесли бы нам удар!.. Лорд Китченер за месяц предупреждал меня о сосредоточении немецких войск у Горлицы для прорыва, о подвозе туда эшелонов с гигантским запасом снарядов и артиллерии!.. А у нас – кто виноват в недостатке снарядов и пушек?! Только ли Сухомлинов и Сергей?!.
Мгновенно схватывающий мысли собеседника Государь понял, что угроза Николаши на этот раз обращена в его адрес и завтра в действующую армию из Барановичей, Петрограда и Москвы от клевретов дядюшки может поползти слух о том, что именно Он, Император, виноват в недостатке снарядов, пушек и винтовок в действующей армии, а не Главнокомандующий, который столь легкомысленно вступил в войну и слишком поздно, только на крови солдат, подсчитал нехватку амуниции. Николай не любил споры, никогда не доказывал своим министрам и другим подданным свою правоту или справедливость требований. Он не повышал голоса на тех, кто не способен был его понять и осуществить его повеления, которые всегда давались в мягкой и деликатной форме. Он любезно благодарил чиновника или несостоявшегося сотрудника, развивавшего мысли, не совпадавшие с мнением Государя, и беззлобно отставлял его, иногда даже поощряя какой-нибудь наградой. Так он удалил в отставку несогласных с ним премьеров Витте и Коковцова, когда понял, что они ведут свою, а не его политику, одарив обоих за прошлые заслуги графскими титулами. Он снова безучастно отвернулся к окну.
Николай Николаевич понял, что совершил большую ошибку, высказав даже только тень угрозы племяннику. Поэтому он решил загладить свою вину и слегка повилять хвостом, как побитый пёс, чтобы усыпить бдительность Государя. Ведь он не выложил ещё самого главного своего козыря – собранные для него Белецким и Джунковским материалы о Гришке Распутине и его отношениях с Царской Семьёй. Но для этого ему ещё нужно было обсудить всё это со Станой и Милицей хотя бы по телефону, чтобы получить их мудрые советы.
– Ники, ведь ты не отставишь меня сейчас?! – льстиво, с ноткой подобострастия, совершенно непривычной для него, обратился он к племяннику.
Государь молчал. Он не хотел обнадёживать Николашу, но в то же время был ещё не совсем готов немедленно уволить его от Верховного командования. Великий князь истолковал его молчание по-своему.
– Я обещаю тебе, что под моим руководством армия прекратит отступление и твёрдо закрепится на нынешних позициях!..
Государь как будто не услышал этого пассажа великого князя и спросил его совсем о другом:
– Я решил дать отставку Сухомлинову… Кого ты мог бы рекомендовать на его место в военном министерстве?
Этот вопрос ещё больше убедил Николая Николаевича, что его увольнения в ближайшее время не предвидится, ну а дальше – ещё неизвестно, чья возьмёт, когда он заставит царя удалить от себя Распутина, а может быть, и ненавистную его жене, Милице и ему самому проклятую немку Аликс. Решение царя избавиться от одиозного военного министра великий князь воспринял как полную победу своей интриги против неугодного ему Старца и решил теперь подставить племяннику ещё более опасного для него генерала.
Николай Николаевич был информирован от своих доверенных свитских, выполнявших для него деликатные поручения и конфиденциально служивших его каналом связи с главным противником Ники – Гучковым, о том, что нынешний помощник военного министра, генерал Поливанов, входит в группу заговорщиков-офицеров, которые намерены осуществить дворцовый переворот.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100