Я улучила момент в церкви, когда он размяк от молитвы, и шепнула ему, что тоже хочу поехать с Семьёй на Романовские дни по Волге и в Москву и что надо взять с собой хотя бы старших великих князей. Представительствовать перед народом должна вся династия, а не только Аликс!.. Впрочем, этого я ему, правда, не сказала, но, надеюсь, он меня понял… – и Мария Фёдоровна вновь улыбнулась с видом победительницы. – Ты знаешь, – продолжала она, – Ники не отвёл глаза и не замолчал, как он это делает, когда не согласен с чем-то и хочет отказать. Он очень мило прошептал мне на ушко: «Об этом мы поговорим позже…» Я его хорошо знаю. Этот ответ означает нашу победу, и мы поедем, поедем по Волге и в Москву вместе с ними. И эта «гессенская муха» Аликс опять будет в торжественных выходах тащиться во второй паре, после меня с Ники, и завидовать моим фамильным бриллиантам. Пока я жива, никогда их ей не отдам, хотя Ники и намекал уже на это!..
– Я тебя поздравляю! Но, Минни, почему ты так рано покинула Царское? Ведь парадный завтрак, наверное, только-только закончился? – простодушно удивился князь.
– Я ушла, когда переходили в гостиную к Аликс пить кофе. За столом Ники не возобновлял разговора, но мог начать его при Аликс или ещё ком-то. Вот я и убежала с бала, как Золушка, а вместо туфельки оставила принцу его сестёр Ольгу и Ксению, – весело блеснула синими глазами старая императрица.
– Очень хорошо! – одобрил Жорж. – Ты молодец, что мало-помалу снова забираешь его в свои руки. А то он совсем перестал обращать внимание на своих родственников… Мне говорили, что он не только не удовлетворяет материальные просьбы старших великих князей за счёт ведомства уделов, но стал, как и Аликс, весьма холоден к Элле.
– Как же, как же! – живо откликнулась Мария Фёдоровна. – Ведь эта святоша осмелилась выговаривать Аликс и ему самому о неприличной связи Семьи самодержца со старцем Распутиным. Хотя сама при живом муже изрядно веселилась с его братом Павлом и ушла из мира в свою Марфо-Мариинскую обитель вовсе не оттого, что бедного Сергея разорвало бомбой анархиста Каляева, а потому, что красавец Павел женился на этой дуре Пистолькорс.
– Ты знаешь, что я тоже не одобряю всех этих глупых сплетен о Распутине. А потом… Во-первых, Лёля Пистолькорс совсем не дура, а красавица, в которую была влюблена половина гвардейских офицеров, да, кстати, и твой сын Ники тоже, – осмелился возразить супруге старый бонвиван, – а во-вторых, Элла была вольна развлекаться с кем хотела, если её муж терпеть не мог женщин, но обожал молоденьких красивых адъютантов…
– Фи, Жорж, ты становишься несносен! – капризно надула губки маленькая женщина. – Вместо старых сплетен давай лучше вернёмся к тому, как нам воспользоваться добротой и отходчивостью Ники и его теперешним хорошим настроением, чтобы решить самую главную проблему для меня…
– Ты имеешь в виду венчание на царство любимого сына Михаила? – неловко пошутил прямолинейный грузинский князь. Он хорошо знал тайные струны души Марии Фёдоровны, её безумную любовь к младшему сыну и не разделял её, находя великого князя Михаила Александровича довольно пустым и вздорным человеком, в котором сызмалу не было воспитано столь необходимое члену царской фамилии чувство ответственности. Более того, генерал-адъютант царя, хорошо знающий кухню власти в Северной Пальмире, не одобрял широко распространённых в свете слухов о якобы неразвитости и малой образованности Николая, о его слабом интересе к государственным делам и каком-то особом коварстве. Он по-своему любил Государя Императора и жалел его.
Минни почувствовала внутреннее сопротивление Жоржа и обиделась.
– Если ты так грубо говоришь о моём сокровенном желании, которое, кстати, разделяют многие в Семье Романовых, а кое-кто и при Большом Дворе, то я думаю прежде всего о благе империи, о том, что на троне должен находиться не безвольный и застенчивый человек, который не в силах обуздать свою жену и заставить её уважать – как это будет по-русски? – свою свекровь, – вспомнила русское слово датская принцесса Дагмара, прожившая в России четыре десятилетия и всё ещё говорившая с акцентом, – а просвещённый Государь, который мог бы открыть дорогу реформам и сделать страну подобием Англии…
– …или Дании, – со смехом возразил князь Шервашидзе. Он отнюдь не придерживался столь же либеральных взглядов, как его супруга, и находил, что самодержавный строй лично ему и его Минни создавал максимальный комфорт. Поэтому он добавил: – Напрасно некоторые твои родственники и их друзья в высшем свете так стараются ради конституционной монархии британского образца в России. Русские мужики – это не законопослушные англичане, а непристойная Дума – не спокойный английский парламент… Если Ники или Михаил дадут России конституцию, то от наших привилегий и поместий очень скоро ничего не останется. Вспомни, Минни, девятьсот пятый год, когда Ники подписал этот проклятый Манифест! Сколько поместий по всей России и на Кавказе сгорело тогда?! А эта болтливая Дума, с трибуны которой льётся столько грязи на династию! Нет, уволь меня от этих конституционных мечтаний!..
– Ну хорошо, Жорж, – деловито прервала его Мария Фёдоровна, – мне нужно решить, как воспользоваться сегодняшней маленькой победой и добиться у Ники отмены всех его грозных распоряжений из-за дурацкой женитьбы Миши на этой дважды разведённой дамочке из Москвы…
– А что? Государь всё ещё гневается на своего брата? Ведь Ники очень отходчив, и прошло столько месяцев после того, как Миша тайно обвенчался в Вене с этой Вульферт, – участливо спросил Шервашидзе. – Мне казалось, что Ники вот-вот разрешит ему вернуться в Россию и вернёт все чины и должности…
– Ники недавно говорил мне, что не может Мише простить, что тот дал ему обещание не жениться на этой низкой особе, но нарушил его буквально за несколько месяцев до празднования юбилея династии и тем самым дал новый повод для насмешек всех Дворов Европы, да и наших врагов в России тоже… Но я думаю, что за неуступчивостью Ники стоят происки Аликс против Мишеньки. Это она настраивает его против Семьи, против брата и меня. Она чувствует, что Михаила в Семье и свете любят больше, чем Ники, и хочет теперь использовать его оплошность с женитьбой на разводке, чтобы навсегда изгнать его из России. Но я не допущу этого!.. – взорвалась вдруг вдовствующая императрица. Черты её красивого лица исказила злость, синие глаза потемнели и словно метали искры. Она мгновенно приобрела тот облик, из-за которого её называли иногда в семье за глаза «Гневная».
– Ради Бога, Минни, не волнуйся! Мы что-нибудь придумаем, чтобы помочь Мишеньке… Ну, хотя бы надо пригласить Ники вместе с Аликс к нам на обед… – ласково стал утешать супругу Шервашидзе, но, заметив, как дёрнулась Мария Фёдоровна при новом упоминании о ненавистной невестке, торопливо добавил: – Александра, конечно, скажется больной и не придёт, а на Ники ты снова сможешь оказать влияние. Ведь он так обожает тебя!
2
Чудным майским утром Николай возвращался домой из Берлина, со свадьбы дочери своего кузена Вильгельма Виктории-Луизы с Эрнстом-Августом Брауншвейгским. Как всегда по дороге домой, к Царскому Селу, впечатления от путешествия уходили на второй план, хотя блеск государственной свадьбы ещё стоял в глазах, а возвращались заботы, оставленные дома. Они особенно нахлынули, когда во время утреннего чая в вагоне генерал-лейтенант Мосолов, сообщая о распорядке предстоящего дня, доложил, что вдовствующая императрица намерена сегодня днём прибыть в Александровский дворец на обед и попрощаться перед своим отъездом тем же вечером в Англию.
– Какой ещё отъезд? – удивился Государь. – Почему я ничего не знаю?
– Ваше Величество, – огорчённо констатировал начальник канцелярии министерства Двора, – вероятно, за отъездом в Париж графа Фредерикса управляющий Двором её величества не счёл возможным сообщить это мне ранее…
– Перестаньте дипломатничать, Александр Александрович! Что за этой неожиданностью скрывается? – спросил Император с благодушной улыбкой. Но он уже догадывался о причине, по которой матушка устраивала ему демонстрацию своего гнева.
– От друзей, близких к «старому» двору, доходят слухи, что её величество Мария Фёдоровна очень ждала Вашего приглашения в поездку на Волгу и в Москву… – запнулся генерал-лейтенант.
– А что ещё? – уловил недоговорённость Николай.
– Говорят также о том, что некоторые из братьев Вашего батюшки уговаривали её величество быть с Вами построже и указать Вам на необходимость в связи с трёхсотлетием династии простить великого князя Михаила Александровича за его женитьбу на Вульферт и хотя бы допустить его с супругой в Россию, – пожал плечами осведомлённый начальник канцелярии.
– Мне… указывать?! – поднял бровь Государь.
– Простите, Ваше Величество, – спокойно отозвался Мосолов. – Я несколько смягчил истинные выражения Ваших родственников.
– Спасибо, Александр Александрович, – непроницаемо улыбнулся Император, но в душе его поднялась целая буря. С детства Отец приучил его скрывать свои эмоции, и ни один самый опытный царедворец не мог ничего прочитать на лице российского самодержца. Но по тому, как Николай уставился взглядом в окно вагона, не видя проносящиеся за стеклом ландшафты, самые близкие ему люди из свиты – Мосолов, Кочубей, Орлов, Дедюлин и Дрентельн – поняли, что он глубоко переживает сообщение.
«Опять Maman вынесла на суд великих князей и их жён, а стало быть, и петербургского света наши узкосемейные дела… – огорчённо думал Николай. – И далась ей эта поездка… Мало ей того, что стремится затмевать мою дорогую Аликс на всех приёмах и больших выходах в Петербурге и выступает на передний план даже в царских ложах на гала-спектаклях. А теперь, чтобы снова быть впереди моей жены, Maman хотела превратить нашу милую и душевную поездку по России, общение с моим народом в парадное представление для газетчиков… Ведь она вынуждала меня сделать ей публичный отказ! Так эксплуатировать мои сыновьи чувства?! А её атака в защиту Миши? Ведь говорил же я ей, что сейчас, когда проходят торжества в честь Царствующего Дома, прощать нарушение самых священных династических принципов – женитьбу на равнородных членах иностранных династий – значит подрывать основы основ самодержавия… Сейчас, в дни радости, снова переживать горе его женитьбы на Мамонтовой-Вульферт?! Сколько раз он сам давал мне слово, что на ней не женится! И я ему безгранично верил! Ведь Maman была совершенно согласна с тем, что я писал ей по этому поводу! Что бедный Миша стал на время как бы невменяемым, думает и мыслит, как эта дрянь ему прикажет, и спорить с ним, вразумлять его – напрасно! Почему же Maman не восприняла моё сообщение о том, что хитрая бестия Вульферт не только читает, но и снимает копии с телеграмм, писем и записок, адресованных Михаилу от семьи, а также показывает все это своим и затем хранит вместе с полученными от него деньгами в Москве, в железном шкафу своего папочки Шереметьевского! Со многими дворами мы в родстве, но не хватало ещё породниться с московским Гостиным! Maman забыла, как жёстко незабвенный Батюшка сказал о женитьбе брата своего, великого князя Михаила Михайловича… Хоть Михаил и влюбился во внучку Пушкина, графиню Меренберг, и женился по любви на ней, Батюшка сказал твёрдо: «Этот брак, заключённый наперекор законам нашей страны, требующих моего предварительного согласия, будет рассматриваться в России как недействительный и не имеющий места»… Ведь я-то поступаю точно так, как решал Papa! Зачем же Maman омрачает эти праздничные дни и не только сама хочет воздействовать на меня, но и поощряет к этому дядьёв?! Хотя и это понятно. Ведь у каждого из них по части морганатических браков рыльце в пуху… Взять хотя бы дядю Павла и бывшую прежде замужем за адъютантом дяди Владимира Пистолькорсом «Маму Лёлю»? Ведь все Александровичи горой будут стоять за своего, чтобы нашим скандалом затушить свой! А кузен Кирилл?! Ведь он развёл Ducky с родным братом Аликс, женился на ней вопреки моей царской воле! Если я так быстро прощу Мишу, то все они – и в том числе вдова дяди Владимира тётя Михень – будут торжествовать и пускать сплетни о том, что я нарушаю свои принципы! Они хотят меня осрамить перед всей Европой, чтобы я признал и освятил брак своего родного брата с какой-то дочкой присяжного поверенного, предки которого сидели в лавке, а он сам прислуживает выскочке миллионеру Рябушинскому! Не бывать этому! – грозно решил Император. – Пусть Maman едет куда хочет! Я не подам ей и вида, что разгадал всю эту интригу против меня и Аликс. Как жёнушка права, что недолюбливает всех этих радетелей за мои интересы самодержца!..»
Свитские, видя его нежелание поддерживать беседу, разбрелись по своим купе собирать вещи. Царский поезд подходил к станции Александровская.
От чёрных дум Государя отвлекли только его любимые дети. Все пятеро явились в Царский павильон встречать дорогого Пап?, затормошили и обцеловали его, благо, что встреча была неофициальная. Расселись по автомобилям и отправились в Александровский дворец.
Окружённый детьми, он быстро прошёл в сиреневую гостиную Аликс. Любимая бросилась ему на шею, он утопал в блаженстве. Наконец все расселись и приготовились слушать его рассказ о свадьбе в Берлине. Но, к своему несчастью, за что он себя потом корил целый день, он предварил свой рассказ о событиях в Берлине сообщением о том, что к ним на обед перед неожиданным отъездом в Англию, к сестре королеве Александре, пожалует Maman.
У бедной Аликс от такого известия сразу же страшно разболелась голова и её перестали интересовать детали свадьбы её родственников и даже встреча в Берлине с английским Georgie, королём Англии и её двоюродным братом, которого она очень любила. Она даже не смогла выйти к обеду, на который кроме старой государыни прибыли сёстры Николая Ольга и Ксения со своими супругами – принцем Петром Ольденбургским и великим князем Александром Михайловичем – любимым молодым дядей, сверстником царя.
И снова Николаю пришлось рассказывать своим близким патетические и комические детали свадьбы дочери германского императора, передавать приветы европейских родственников, собравшихся на столь мирную и добрую церемонию в дни, когда по миру поползли зловещие слухи о надвигающейся войне. За столом поговорили и об этих слухах, вспомнив, что прав был Николай, когда не дал втянуть Россию год тому назад в эту вечную драку на Балканах…
После кофе, поданного в библиотеку, всем обществом, разумеется без Александры Фёдоровны, которая не вышла из-за головной боли и к кофе, отправились на станцию провожать Марию Фёдоровну. Экспансивная маленькая датчанка, покидая детей и внуков, даже всплакнула, входя в свой салон-вагон. Но чтобы никто не заметил злого выражения её лица в тот момент, когда она окончательно поняла, что Ники не сдался и никакой милой беседы с его согласием на все пункты её требований так и не будет, «Гневная» закрыла лицо платочком и промокнула им слёзы ярости.
– А почему бабушка плачет? – наивно спросил Цесаревич, но не получил ответа. Такое выражение гнева Марии Фёдоровны было понятно только Николаю.
3
Широкие плицы колёс пассажирского парохода «Межень» равномерно колотили волжскую воду, толкая судно вверх по течению. Далеко позади остался Нижний Новгород с его истинно волжским, то есть безбрежным, купеческим радушием, роскошными подарками волжских судовладельцев всем членам Семьи, дежурным визитом в Дворянское собрание и освящением нового здания Государственного банка. Государь заложил памятник Минину и Пожарскому, который, судя по выставленному тут же макету, представлял собой нечто среднее между московским, уже стоящим на Красной площади, и великоновгородским «Тысячелетию России».
Здесь, в Нижнем Новгороде, после Владимира и Суздаля поездка окончательно приобрела чисто семейный характер. Аликс и дочери осматривали храмы и бывали в благотворительных заведениях. Николай и Алексей общались с духовенством и должностными лицами, принимали депутации волостных старшин и крестьян. Особый восторг отца и сына вызвали по-настоящему бравые, как на картинке, с горящими от любви к царю и Цесаревичу глазами солдаты Екатеринбургского и Тобольского полков, прошедшие церемониальным маршем.
– Pap?, а далеко отсюда Екатеринбург и Тобольск? – спросил шёпотом Алексей отца, чтобы свитские не услышали, как он слаб ещё в географии России.
– Екатеринбург – это на Урале, вёрст с тысячу отсюда, – так же шёпотом ответил царь, – а Тобольск – уже в Сибири, ещё вёрст с полтысячи птичьего полёта… Ты вырастешь, и мы с тобой, Бог даст, отправимся в путешествие, как меня мой Pap? отправил, когда я кончил курс наук… Начнём с России, чтобы ты увидел её сказочные просторы… Побываем в Екатеринбурге и Тобольске…
Из своих комнат во дворце, стоящем за кремлёвскими стенами на самом верху кручи, любовались видом на Волгу, хотя день был серый и холодный.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100
– Я тебя поздравляю! Но, Минни, почему ты так рано покинула Царское? Ведь парадный завтрак, наверное, только-только закончился? – простодушно удивился князь.
– Я ушла, когда переходили в гостиную к Аликс пить кофе. За столом Ники не возобновлял разговора, но мог начать его при Аликс или ещё ком-то. Вот я и убежала с бала, как Золушка, а вместо туфельки оставила принцу его сестёр Ольгу и Ксению, – весело блеснула синими глазами старая императрица.
– Очень хорошо! – одобрил Жорж. – Ты молодец, что мало-помалу снова забираешь его в свои руки. А то он совсем перестал обращать внимание на своих родственников… Мне говорили, что он не только не удовлетворяет материальные просьбы старших великих князей за счёт ведомства уделов, но стал, как и Аликс, весьма холоден к Элле.
– Как же, как же! – живо откликнулась Мария Фёдоровна. – Ведь эта святоша осмелилась выговаривать Аликс и ему самому о неприличной связи Семьи самодержца со старцем Распутиным. Хотя сама при живом муже изрядно веселилась с его братом Павлом и ушла из мира в свою Марфо-Мариинскую обитель вовсе не оттого, что бедного Сергея разорвало бомбой анархиста Каляева, а потому, что красавец Павел женился на этой дуре Пистолькорс.
– Ты знаешь, что я тоже не одобряю всех этих глупых сплетен о Распутине. А потом… Во-первых, Лёля Пистолькорс совсем не дура, а красавица, в которую была влюблена половина гвардейских офицеров, да, кстати, и твой сын Ники тоже, – осмелился возразить супруге старый бонвиван, – а во-вторых, Элла была вольна развлекаться с кем хотела, если её муж терпеть не мог женщин, но обожал молоденьких красивых адъютантов…
– Фи, Жорж, ты становишься несносен! – капризно надула губки маленькая женщина. – Вместо старых сплетен давай лучше вернёмся к тому, как нам воспользоваться добротой и отходчивостью Ники и его теперешним хорошим настроением, чтобы решить самую главную проблему для меня…
– Ты имеешь в виду венчание на царство любимого сына Михаила? – неловко пошутил прямолинейный грузинский князь. Он хорошо знал тайные струны души Марии Фёдоровны, её безумную любовь к младшему сыну и не разделял её, находя великого князя Михаила Александровича довольно пустым и вздорным человеком, в котором сызмалу не было воспитано столь необходимое члену царской фамилии чувство ответственности. Более того, генерал-адъютант царя, хорошо знающий кухню власти в Северной Пальмире, не одобрял широко распространённых в свете слухов о якобы неразвитости и малой образованности Николая, о его слабом интересе к государственным делам и каком-то особом коварстве. Он по-своему любил Государя Императора и жалел его.
Минни почувствовала внутреннее сопротивление Жоржа и обиделась.
– Если ты так грубо говоришь о моём сокровенном желании, которое, кстати, разделяют многие в Семье Романовых, а кое-кто и при Большом Дворе, то я думаю прежде всего о благе империи, о том, что на троне должен находиться не безвольный и застенчивый человек, который не в силах обуздать свою жену и заставить её уважать – как это будет по-русски? – свою свекровь, – вспомнила русское слово датская принцесса Дагмара, прожившая в России четыре десятилетия и всё ещё говорившая с акцентом, – а просвещённый Государь, который мог бы открыть дорогу реформам и сделать страну подобием Англии…
– …или Дании, – со смехом возразил князь Шервашидзе. Он отнюдь не придерживался столь же либеральных взглядов, как его супруга, и находил, что самодержавный строй лично ему и его Минни создавал максимальный комфорт. Поэтому он добавил: – Напрасно некоторые твои родственники и их друзья в высшем свете так стараются ради конституционной монархии британского образца в России. Русские мужики – это не законопослушные англичане, а непристойная Дума – не спокойный английский парламент… Если Ники или Михаил дадут России конституцию, то от наших привилегий и поместий очень скоро ничего не останется. Вспомни, Минни, девятьсот пятый год, когда Ники подписал этот проклятый Манифест! Сколько поместий по всей России и на Кавказе сгорело тогда?! А эта болтливая Дума, с трибуны которой льётся столько грязи на династию! Нет, уволь меня от этих конституционных мечтаний!..
– Ну хорошо, Жорж, – деловито прервала его Мария Фёдоровна, – мне нужно решить, как воспользоваться сегодняшней маленькой победой и добиться у Ники отмены всех его грозных распоряжений из-за дурацкой женитьбы Миши на этой дважды разведённой дамочке из Москвы…
– А что? Государь всё ещё гневается на своего брата? Ведь Ники очень отходчив, и прошло столько месяцев после того, как Миша тайно обвенчался в Вене с этой Вульферт, – участливо спросил Шервашидзе. – Мне казалось, что Ники вот-вот разрешит ему вернуться в Россию и вернёт все чины и должности…
– Ники недавно говорил мне, что не может Мише простить, что тот дал ему обещание не жениться на этой низкой особе, но нарушил его буквально за несколько месяцев до празднования юбилея династии и тем самым дал новый повод для насмешек всех Дворов Европы, да и наших врагов в России тоже… Но я думаю, что за неуступчивостью Ники стоят происки Аликс против Мишеньки. Это она настраивает его против Семьи, против брата и меня. Она чувствует, что Михаила в Семье и свете любят больше, чем Ники, и хочет теперь использовать его оплошность с женитьбой на разводке, чтобы навсегда изгнать его из России. Но я не допущу этого!.. – взорвалась вдруг вдовствующая императрица. Черты её красивого лица исказила злость, синие глаза потемнели и словно метали искры. Она мгновенно приобрела тот облик, из-за которого её называли иногда в семье за глаза «Гневная».
– Ради Бога, Минни, не волнуйся! Мы что-нибудь придумаем, чтобы помочь Мишеньке… Ну, хотя бы надо пригласить Ники вместе с Аликс к нам на обед… – ласково стал утешать супругу Шервашидзе, но, заметив, как дёрнулась Мария Фёдоровна при новом упоминании о ненавистной невестке, торопливо добавил: – Александра, конечно, скажется больной и не придёт, а на Ники ты снова сможешь оказать влияние. Ведь он так обожает тебя!
2
Чудным майским утром Николай возвращался домой из Берлина, со свадьбы дочери своего кузена Вильгельма Виктории-Луизы с Эрнстом-Августом Брауншвейгским. Как всегда по дороге домой, к Царскому Селу, впечатления от путешествия уходили на второй план, хотя блеск государственной свадьбы ещё стоял в глазах, а возвращались заботы, оставленные дома. Они особенно нахлынули, когда во время утреннего чая в вагоне генерал-лейтенант Мосолов, сообщая о распорядке предстоящего дня, доложил, что вдовствующая императрица намерена сегодня днём прибыть в Александровский дворец на обед и попрощаться перед своим отъездом тем же вечером в Англию.
– Какой ещё отъезд? – удивился Государь. – Почему я ничего не знаю?
– Ваше Величество, – огорчённо констатировал начальник канцелярии министерства Двора, – вероятно, за отъездом в Париж графа Фредерикса управляющий Двором её величества не счёл возможным сообщить это мне ранее…
– Перестаньте дипломатничать, Александр Александрович! Что за этой неожиданностью скрывается? – спросил Император с благодушной улыбкой. Но он уже догадывался о причине, по которой матушка устраивала ему демонстрацию своего гнева.
– От друзей, близких к «старому» двору, доходят слухи, что её величество Мария Фёдоровна очень ждала Вашего приглашения в поездку на Волгу и в Москву… – запнулся генерал-лейтенант.
– А что ещё? – уловил недоговорённость Николай.
– Говорят также о том, что некоторые из братьев Вашего батюшки уговаривали её величество быть с Вами построже и указать Вам на необходимость в связи с трёхсотлетием династии простить великого князя Михаила Александровича за его женитьбу на Вульферт и хотя бы допустить его с супругой в Россию, – пожал плечами осведомлённый начальник канцелярии.
– Мне… указывать?! – поднял бровь Государь.
– Простите, Ваше Величество, – спокойно отозвался Мосолов. – Я несколько смягчил истинные выражения Ваших родственников.
– Спасибо, Александр Александрович, – непроницаемо улыбнулся Император, но в душе его поднялась целая буря. С детства Отец приучил его скрывать свои эмоции, и ни один самый опытный царедворец не мог ничего прочитать на лице российского самодержца. Но по тому, как Николай уставился взглядом в окно вагона, не видя проносящиеся за стеклом ландшафты, самые близкие ему люди из свиты – Мосолов, Кочубей, Орлов, Дедюлин и Дрентельн – поняли, что он глубоко переживает сообщение.
«Опять Maman вынесла на суд великих князей и их жён, а стало быть, и петербургского света наши узкосемейные дела… – огорчённо думал Николай. – И далась ей эта поездка… Мало ей того, что стремится затмевать мою дорогую Аликс на всех приёмах и больших выходах в Петербурге и выступает на передний план даже в царских ложах на гала-спектаклях. А теперь, чтобы снова быть впереди моей жены, Maman хотела превратить нашу милую и душевную поездку по России, общение с моим народом в парадное представление для газетчиков… Ведь она вынуждала меня сделать ей публичный отказ! Так эксплуатировать мои сыновьи чувства?! А её атака в защиту Миши? Ведь говорил же я ей, что сейчас, когда проходят торжества в честь Царствующего Дома, прощать нарушение самых священных династических принципов – женитьбу на равнородных членах иностранных династий – значит подрывать основы основ самодержавия… Сейчас, в дни радости, снова переживать горе его женитьбы на Мамонтовой-Вульферт?! Сколько раз он сам давал мне слово, что на ней не женится! И я ему безгранично верил! Ведь Maman была совершенно согласна с тем, что я писал ей по этому поводу! Что бедный Миша стал на время как бы невменяемым, думает и мыслит, как эта дрянь ему прикажет, и спорить с ним, вразумлять его – напрасно! Почему же Maman не восприняла моё сообщение о том, что хитрая бестия Вульферт не только читает, но и снимает копии с телеграмм, писем и записок, адресованных Михаилу от семьи, а также показывает все это своим и затем хранит вместе с полученными от него деньгами в Москве, в железном шкафу своего папочки Шереметьевского! Со многими дворами мы в родстве, но не хватало ещё породниться с московским Гостиным! Maman забыла, как жёстко незабвенный Батюшка сказал о женитьбе брата своего, великого князя Михаила Михайловича… Хоть Михаил и влюбился во внучку Пушкина, графиню Меренберг, и женился по любви на ней, Батюшка сказал твёрдо: «Этот брак, заключённый наперекор законам нашей страны, требующих моего предварительного согласия, будет рассматриваться в России как недействительный и не имеющий места»… Ведь я-то поступаю точно так, как решал Papa! Зачем же Maman омрачает эти праздничные дни и не только сама хочет воздействовать на меня, но и поощряет к этому дядьёв?! Хотя и это понятно. Ведь у каждого из них по части морганатических браков рыльце в пуху… Взять хотя бы дядю Павла и бывшую прежде замужем за адъютантом дяди Владимира Пистолькорсом «Маму Лёлю»? Ведь все Александровичи горой будут стоять за своего, чтобы нашим скандалом затушить свой! А кузен Кирилл?! Ведь он развёл Ducky с родным братом Аликс, женился на ней вопреки моей царской воле! Если я так быстро прощу Мишу, то все они – и в том числе вдова дяди Владимира тётя Михень – будут торжествовать и пускать сплетни о том, что я нарушаю свои принципы! Они хотят меня осрамить перед всей Европой, чтобы я признал и освятил брак своего родного брата с какой-то дочкой присяжного поверенного, предки которого сидели в лавке, а он сам прислуживает выскочке миллионеру Рябушинскому! Не бывать этому! – грозно решил Император. – Пусть Maman едет куда хочет! Я не подам ей и вида, что разгадал всю эту интригу против меня и Аликс. Как жёнушка права, что недолюбливает всех этих радетелей за мои интересы самодержца!..»
Свитские, видя его нежелание поддерживать беседу, разбрелись по своим купе собирать вещи. Царский поезд подходил к станции Александровская.
От чёрных дум Государя отвлекли только его любимые дети. Все пятеро явились в Царский павильон встречать дорогого Пап?, затормошили и обцеловали его, благо, что встреча была неофициальная. Расселись по автомобилям и отправились в Александровский дворец.
Окружённый детьми, он быстро прошёл в сиреневую гостиную Аликс. Любимая бросилась ему на шею, он утопал в блаженстве. Наконец все расселись и приготовились слушать его рассказ о свадьбе в Берлине. Но, к своему несчастью, за что он себя потом корил целый день, он предварил свой рассказ о событиях в Берлине сообщением о том, что к ним на обед перед неожиданным отъездом в Англию, к сестре королеве Александре, пожалует Maman.
У бедной Аликс от такого известия сразу же страшно разболелась голова и её перестали интересовать детали свадьбы её родственников и даже встреча в Берлине с английским Georgie, королём Англии и её двоюродным братом, которого она очень любила. Она даже не смогла выйти к обеду, на который кроме старой государыни прибыли сёстры Николая Ольга и Ксения со своими супругами – принцем Петром Ольденбургским и великим князем Александром Михайловичем – любимым молодым дядей, сверстником царя.
И снова Николаю пришлось рассказывать своим близким патетические и комические детали свадьбы дочери германского императора, передавать приветы европейских родственников, собравшихся на столь мирную и добрую церемонию в дни, когда по миру поползли зловещие слухи о надвигающейся войне. За столом поговорили и об этих слухах, вспомнив, что прав был Николай, когда не дал втянуть Россию год тому назад в эту вечную драку на Балканах…
После кофе, поданного в библиотеку, всем обществом, разумеется без Александры Фёдоровны, которая не вышла из-за головной боли и к кофе, отправились на станцию провожать Марию Фёдоровну. Экспансивная маленькая датчанка, покидая детей и внуков, даже всплакнула, входя в свой салон-вагон. Но чтобы никто не заметил злого выражения её лица в тот момент, когда она окончательно поняла, что Ники не сдался и никакой милой беседы с его согласием на все пункты её требований так и не будет, «Гневная» закрыла лицо платочком и промокнула им слёзы ярости.
– А почему бабушка плачет? – наивно спросил Цесаревич, но не получил ответа. Такое выражение гнева Марии Фёдоровны было понятно только Николаю.
3
Широкие плицы колёс пассажирского парохода «Межень» равномерно колотили волжскую воду, толкая судно вверх по течению. Далеко позади остался Нижний Новгород с его истинно волжским, то есть безбрежным, купеческим радушием, роскошными подарками волжских судовладельцев всем членам Семьи, дежурным визитом в Дворянское собрание и освящением нового здания Государственного банка. Государь заложил памятник Минину и Пожарскому, который, судя по выставленному тут же макету, представлял собой нечто среднее между московским, уже стоящим на Красной площади, и великоновгородским «Тысячелетию России».
Здесь, в Нижнем Новгороде, после Владимира и Суздаля поездка окончательно приобрела чисто семейный характер. Аликс и дочери осматривали храмы и бывали в благотворительных заведениях. Николай и Алексей общались с духовенством и должностными лицами, принимали депутации волостных старшин и крестьян. Особый восторг отца и сына вызвали по-настоящему бравые, как на картинке, с горящими от любви к царю и Цесаревичу глазами солдаты Екатеринбургского и Тобольского полков, прошедшие церемониальным маршем.
– Pap?, а далеко отсюда Екатеринбург и Тобольск? – спросил шёпотом Алексей отца, чтобы свитские не услышали, как он слаб ещё в географии России.
– Екатеринбург – это на Урале, вёрст с тысячу отсюда, – так же шёпотом ответил царь, – а Тобольск – уже в Сибири, ещё вёрст с полтысячи птичьего полёта… Ты вырастешь, и мы с тобой, Бог даст, отправимся в путешествие, как меня мой Pap? отправил, когда я кончил курс наук… Начнём с России, чтобы ты увидел её сказочные просторы… Побываем в Екатеринбурге и Тобольске…
Из своих комнат во дворце, стоящем за кремлёвскими стенами на самом верху кручи, любовались видом на Волгу, хотя день был серый и холодный.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100