Рассудительный и спокойный в обычное время, граф Пурталес превратился в какой-то комок нервов. Он бессвязно говорил об отмене русской демобилизации для того, что бы его повелитель Кайзер мог остановить и германские приготовления к войне, не принимал никаких веских аргументов, которые ему приводил Николай об опасности для России остаться один на один с полностью отмобилизованными военными машинами Германии и Австро-Венгрии. Светло-серые водянистые глаза Пурталеса были полны слёз, и он только большим усилием воли сдерживал рыдания, которые грозились прорваться в его голосе.
Сумрачное настроение царя от этого визита только ухудшилось. Но он решил продолжить телеграфный разговор с кузеном Вилли, хотя его надежды на родственную дружбу почти испарились в этот тягостный день. Николай вернулся к себе в Нижний дворец. В кабинете, откуда ещё вчера его взор ласкали голубые воды Финского залива, теперь из-за мглистой серости не была видна даже линия горизонта. На столе скопилось множество докладов и других деловых бумаг.
«Придётся посидеть над бумагами и перед обедом, и после него…» – грустно подумал Николай. Он с высокой ответственностью относился к своей работе и старался прочитывать каждую страничку из многих десятков документов, приносимых ему на подпись или для решения. Его прекрасная и развитая память удерживала цифры и факты, мысли и предложения из докладов и обзоров. Но больше всего он любил выслушивать устные резюме докладчиков, поскольку его острый ум быстро схватывал не только то, что ему хотели сказать, но и то, что недоговаривали. И тогда он въедливо допытывался до истины. Письменные доклады, благодаря ловкости и понаторелости чиновников, нравились ему меньше, потому что в них часто старались за витиеватостью казённых фраз скрыть отсутствие конкретных предложений и истинную ситуацию.
С лёгким вздохом, который вырвался не из-за обилия работы, а скорее от сумрачного настроения, Государь отодвинул высокую стопку папок с бумагами на край письменного стола, взял из бювара листок бумаги и принялся вымучивать текст телеграммы Кайзеру:
«Я понимаю, что Ты вынужден провести мобилизацию, – писал Николай, и его челюсти сводило от неправды, от того, что он должен был делать вид, будто не знает, что германская мобилизация фактически началась несколько дней тому назад и, по мнению всех Генеральных штабов Европы, будет проходить по крайней мере в два раза быстрее, чем российская, – но Я хотел бы иметь такие же гарантии от Тебя, какие Я дал сам, что эти меры не означают войны и что Мы будем продолжать вести переговоры о сохранении всеобщего мира, такого дорогого для Наших сердец…»
«Может быть, воззвать не только к дружбе и сердцу, но и к Богу?» – подумал Император, перекрестился на образа, занимавшие целый ряд на стене его кабинета, и приписал:
«С Божьей помощью Наша долгая и испытанная дружба будет способствовать предотвращению кровопролития. С надеждой жду Твоего ответа. Ники ».
Он отдал листок дежурному флигель-адъютанту и решил для повышения настроения погулять с дочерьми. ОТМА готовы были всегда бросить свои дела, лишь бы провести время с любимым Papa. Девочки тут же оставили свой урок французского у противного и слащавого швейцарца месье Жильяра и выбежали в парк. Их смех и беспричинное юношеское веселье благотворно повлияли на Николая. Отец и дочери сначала пошли по дорожке вдоль залива на Восток, пока не упёрлись в высокую стену между Александрией и Знаменкой.
– За этой каменной стеной, на даче, принадлежавшей знаменитому фельдмаршалу Миниху, а потом графу Кириллу Разумовскому, ставшему из пастуха придворным, живёт теперь… – Николай поднял перст указующий в знак внимания, – Верховный Главнокомандующий великий князь Николай Николаевич!..
Девочки дружно рассмеялись, и было видно, что Николаша у них никаким авторитетом не пользовался…
– Завтра утром Я объявлю ему об этом… А если он будет одерживать победы, Я дарую ему звание фельдмаршала и фельдмаршальский жезл, весь в бриллиантах!.. – строго посмотрел на дочерей Государь, а сам подумал: «И верно, смешно… Справится ли Николаша с таким сложным делом, как отпор супостату?! Это ведь не борзым собакам головы шашкой рубить, доказывая остроту дамасской стали…» – припомнил Николай случай из жизни своего дядюшки, который однажды, будучи в изрядном подпитии и хвастаясь перед собутыльниками уникальным клинком, одним махом отрубил голову борзой, подвернувшейся под руку в столовой.
Хорошо знавший русскую историю, Государь часто рассказывал дочерям различные исторические сюжеты. Он был прекрасным рассказчиком, считал, что своими беседами дополняет образование своих детей, которое они получают от официальных учителей. Поэтому он часто сообщал им различные исторические курьёзы, которые, впрочем, весьма ярко живописали прошлые эпохи. Сегодня предметом его «урока» во время прогулки стало неожиданно для него самого прошлое Знаменки:
– Вторым хозяином «Приморского двора», – так называлась эта местность в восемнадцатом веке, – говорил Николай, – был граф Кирилл Григорьевич Разумовский, тоже фельдмаршал и малороссийский гетман… Он был братом фаворита Императрицы Елизаветы Алексея Григорьевича. Хотя он происходил из пастухов и всю жизнь держал дома у себя в шкафу розового дерева пастушескую свирель и простонародное малороссийское платье – кобеняк, в котором пас в юности овец, Разумовский был самый утончённый гастроном своего времени… От французского посла маркиза де ла Шетарди, который был тоже великий знаток кулинарного искусства и привёз с собой в Россию кухмистера Бариота, превосходившего своим мастерством всех поваров Европы, он переманил к себе не только этого маэстро, но и других выдающихся кулинаров… Кстати, мои милые, этот ла Шетарди привёз в Россию сто тысяч бутылок вина, из которых шестнадцать тысяч восемьсот было шампанского… Так вот обычай пить по торжественным дням на Руси шампанское как раз и пошёл во времена дщери Петра, Императрицы Елизавет, из Знаменки, от графа Разумовского…
– Ха-ха-ха! – звонко рассмеялись Ольга, Татьяна, Мария и Анастасия.
Татьяна лукаво улыбнулась и нарочито серьёзно спросила отца:
– Так не поэтому ли дядя Николаша в таких количествах потребляет свой любимый напиток, чтобы почтить своего предшественника из Знаменки?!
Девочки снова рассмеялись. Николай тоже залился весёлым смехом. Кто-кто, а он-то доподлинно знал, до каких чёртиков напивался шампанским дядя Николаша, служа в Преображенском полку. Об этих пьянках великого князя в гвардии ходили легенды, и, видимо, одну из них слышали дочери.
Николай минуту помолчал, о чём-то задумавшись, а потом, тряхнув головой, словно отбрасывая какую-то неприятную мысль, продолжал без назидания, а чисто по-человечески:
– Граф Разумовский был одним из порядочнейших людей своего времени… Он не участвовал ни в каких придворных интригах. Почести и несметное богатство не вскружили голову бывшего пастуха, а роскошь не испортила его сердце… Он был со всеми ласков, добр и щедр… Его благотворительность, творимая от всей души, рождала не только благодарных, но и завистников. Его век при дворе длился и во времена Екатерины Великой, которая говорила про него, что он приятен в общении, хорош собой, оригинального ума и полон остроумия с лёгким оттенком иронии…
Татьяна, слушавшая внимательно отца, вдруг вымолвила:
– А где же теперь такие придворные, какие были в восемнадцатом веке?..
Сёстры прыснули, поскольку им стало ясно, что при рассказе о блестящем графе Разумовском сестрица вспомнила о графе Петре Лисовецком. Но Государь невольно разрушил возникшую было у девиц аналогию.
– Кирилл Разумовский, – продолжал он, – взятый от стада, был отправлен за границу в обучение, и в 1746 году, по возвращении в Петербург, девятнадцати лет от роду, был сделан президентом Академии наук…
Николай снова помолчал, а потом махнул рукой в сторону Знаменки:
– Третьим владельцем был граф Шувалов, известный временщик двора Елизаветы Петровны, которого Пётр Третий произвёл в генерал-фельдмаршалы… А потом граф передал свой «Приморский двор» ярославскому наместнику Мельгунову.
– Он тоже был фельдмаршалом? – вставила свой каверзный вопрос Анастасия.
Царь понял, что девочкам стал скучен его рассказ про фельдмаршалов, и быстро завершил его:
– В нашу семью Знаменка была куплена прадедом Николаем Первым и подарена им прабабке Александре Фёдоровне… А императрица подарила все эти мызы своему сыну Николаю Николаевичу Старшему…
– Papa, а нельзя ли дать дяде Николаше фельдмаршальский чин сразу, не дожидаясь его побед над германцами? – осведомилась добрая Мария. – Ведь его отец, дедушка Низи, тоже был генерал-фельдмаршалом… Может быть, тогда дядя Николаша будет лучше воевать?..
Николай снова рассмеялся.
– Нет, моя дорогая добрая Туту, – сказал царь, улыбаясь. – Каждый чин в армии надо сначала заслужить… Бог даст, и Николаша разобьёт германцев…
46
Война была объявлена Германией России 1 августа, но несколько дней оставалась понятием отвлечённым, ибо о военных действиях не было слышно. Зато волны патриотизма и шовинизма в каждой из соперничающих столиц – Берлине и Париже, Вене и Петербурге – вздымались всё выше и выше, становились осязаемыми и разрушительными, словно наводнения. В Берлине толпы людей ловили многочисленных и беззаботных русских путешественников, которые пытались в эти дни вернуться в Россию с заграничных, в том числе и немецких, курортов, избивали их и сдавали в полицию как шпионов, били стёкла в русском посольстве на Унтер-дан-Линден и в поездах, отправлявшихся с Восточного вокзала к русской границе с недотёпами туристами из России. Была задержана в прусской столице даже вдовствующая императрица Мария Фёдоровна. Она прибыла из Копенгагена, от своего брата, датского короля, в королевском вагоне, чтобы пересесть здесь на собственный поезд и отправиться в Петербург. Но на Восточном вокзале «Гневную» встретила огромная толпа, которая кричала ей «Альте Аффе!» («Старая обезьяна!») и не пустила в её поезд, а жандармы стояли в стороне и весело ржали, словно жеребцы…
Императрица-мать с трудом добралась до российского посольства и встретила там великого князя Константина Константиновича с семьёй, прервавшего лечение в Вильдунгене, чтобы вернуться домой. Немцы не пропускали и его семью. Ни старая императрица, ни великий князь не хотели обращаться к Вильгельму, чтобы не подвергнуться унижению. Тогда супруга К.Р., великая княгиня Елизавета Маврикиевна, урождённая принцесса Саксен-Альтенбургская, написала письмо супруге Вильгельма, которую считала своей старой подругой. Но германская императрица ответила, что ничего не может сделать, так как теперь война и вся власть у императора…
Разгневанная Мария Фёдоровна вернулась в Копенгаген и добиралась оттуда до Петербурга кружным путём через Швецию и Финляндию. Великого князя с семейством немцы всё-таки посадили в поезд Марии Фёдоровны и отправили к русской границе в сопровождении германского офицера. Но и здесь Кайзер сыграл со своими русскими родственниками злую шутку: когда поезд прибыл в Сталупенен, офицер высадил семейство из поезда и сказал, что по инструкции, данной ему лично императором, дальше к границе надо ехать в автомобиле. Не доезжая до пограничной черты, бравый германский полковник заявил, что дальше ехать вообще нельзя, высадил семейство великого князя на дорогу и укатил назад.
Слава Богу, военные действия ещё не начинались, и поблизости не оказалось германских войск, ибо великий князь и его адъютант поручик Сипягин были в штатском, почти без документов, и любой немецкий разъезд мог их захватить как шпионов, а на войне в первую очередь расстреливают сомнительных гражданских лиц…
Недолечившийся престарелый дядя русского царя Константин Константинович, Елизавета Маврикиевна и их дети уселись у придорожной канавы и положились на волю Божью. Господь не подвёл автора драмы «Царь Иудейский». Вскоре со стороны российской границы показались кавалеристы. Это был разъезд полка смоленских улан. Офицер, бывший кадет Николаевского училища, узнал великого князя. Он достал подводу, и на ней великокняжеская семья добралась до российской пограничной станции Вержболово. Оказалось, что там ещё стоял поезд Марии Фёдоровны, из которого их издевательски высадили перед германской границей.
Прежде чем снова сесть в этот поезд и отправиться с комфортом в столицу, благородный великий князь-поэт обратился к толпе растерянных мужчин, женщин и детей, бежавших из пограничных мест и собравшихся с узлами и баулами на станции в ожидании вагонов, с короткой и довольно бессвязной речью:
– Зачем вы бежали?.. Немцы вам не сделали бы ничего дурного, ведь они же не варвары!..
А в Петербурге патриотические страсти раскалились в это время до того, что шествия и манифестации перестали удовлетворять толпу. Мирные жители, не затронутые всеобщей мобилизацией, на третий день решили принять более активное участие в наступлении на германцев. Они дотла разгромили здание германского посольства на углу Большой Морской и Исаакиевской площади. При этом была уничтожена великолепная коллекция античной бронзы и мраморных скульптур, принадлежавшая лично послу Пурталесу, даже сброшены с крыши и утоплены в реке Мойке бронзовые кони, украшавшие мрачный серый фасад посольского здания…
В Москве патриоты вдосталь погромили лавки, на вывесках которых красовались немецкие фамилии, но силушку пока зря не тратили, приберегая её для следующих демонстраций…
От волнующего подъёма национального духа не устоял и Париж. Во всех ресторанах французской столицы оркестры с утра до вечера играли военные марши. Остряки посетители веселились по поводу пикантности положения: если в Петербурге все ресторанные капеллы происходили в большинстве своём из Румынии, которая пока оставалась нейтральной, то в Париже почти все они были из Венгрии. Музыканты-мадьяры, несмотря на то что их империя была зачинщицей войны и вот-вот должна была вступить в битву с прекрасной Францией, без устали надували щёки, исполняя «Лотарингский марш», бывший сигналом того, что французская армия побьёт союзника Австро-Венгрии – Германию… Под эти бравурные звуки толпы парижан маршировали по улицам с боевым кличем: «На Берлин!»
Жители Парижа на удивление безропотно приняли приказ военного коменданта: все шикарные рестораны закрыть, в остальных прекратить подачу алкогольных напитков, кафе закрывать в восемь вечера вместо полуночи, причём столы на улицу, как прежде, не выставлять. По тому, что они лишились самого святого – кафе, парижане поняли, что война сурова. В отместку на следующий день после германского ультиматума, в котором посол Кайзера потребовал разъяснить дальнейший курс французской политики, патриоты Франции пылко разгромили немецкие лавки, точь-в-точь как их московские союзники… И если в Париже демонстранты скандировали «Да здравствует Россия!» в надежде на скорую помощь союзницы, то в Петербурге и Москве толпы кричали «Вив ля Франс!..».
Французскому послу Морису Палеологу, маленькому толстенькому и наголо бритому человечку, лысина которого обнажалась на всеобщее обозрение и блестела, когда он в знак приветствия снимал цилиндр и помахивал им, было очень приятно слышать эти крики толпы, собравшейся на Французской набережной Невы у ворот его посольства. Господин посол минут пять раскланивался друзьям Франции, манифестировавшим такой многочисленной толпой, что она перекрыла всё движение по набережной. Придворная карета, поданная послу, чтобы доставить его к борту яхты «Александрия», идущей в Петергоф, к царю, не могла тронуться с места даже тогда, когда посол уже исчез в её надушенном чреве.
Наконец толпа расступилась, подковы глухо застучали по торцовой мостовой, и в зеркальном стекле каретного окна поплыли назад Летний сад, здание посольства Великобритании, вокруг которого не было толп демонстрантов, потому что Англия ещё не вступила в войну, и в российской столице стали зло поговаривать: «Британский сфинкс выразительно молчит на весь Петербург». Палеолог знал, что Лондон готовит объявление войны Германии, поскольку нарушение германскими армиями нейтралитета Бельгии и выход немцев к Ла-Маншу приставлял дуло пистолета к виску Альбиона, а Британия никогда ещё не прощала угрозы себе.
Затем остался позади Мраморный дворец великого князя Константина Константиновича, одиссея которого от Берлина до Вержболова стала вчера предметом патриотических упражнений во всех великосветских салонах Петербурга. Потянулись дворцы на Набережной, среди которых особым великолепием отличался дом покойного великого князя Владимира Александровича, где размещалась теперь его вдова, великая княгиня Мария Павловна, и жили три её сына, похождения которых служили постоянной темой сплетен при Большом Дворе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100
Сумрачное настроение царя от этого визита только ухудшилось. Но он решил продолжить телеграфный разговор с кузеном Вилли, хотя его надежды на родственную дружбу почти испарились в этот тягостный день. Николай вернулся к себе в Нижний дворец. В кабинете, откуда ещё вчера его взор ласкали голубые воды Финского залива, теперь из-за мглистой серости не была видна даже линия горизонта. На столе скопилось множество докладов и других деловых бумаг.
«Придётся посидеть над бумагами и перед обедом, и после него…» – грустно подумал Николай. Он с высокой ответственностью относился к своей работе и старался прочитывать каждую страничку из многих десятков документов, приносимых ему на подпись или для решения. Его прекрасная и развитая память удерживала цифры и факты, мысли и предложения из докладов и обзоров. Но больше всего он любил выслушивать устные резюме докладчиков, поскольку его острый ум быстро схватывал не только то, что ему хотели сказать, но и то, что недоговаривали. И тогда он въедливо допытывался до истины. Письменные доклады, благодаря ловкости и понаторелости чиновников, нравились ему меньше, потому что в них часто старались за витиеватостью казённых фраз скрыть отсутствие конкретных предложений и истинную ситуацию.
С лёгким вздохом, который вырвался не из-за обилия работы, а скорее от сумрачного настроения, Государь отодвинул высокую стопку папок с бумагами на край письменного стола, взял из бювара листок бумаги и принялся вымучивать текст телеграммы Кайзеру:
«Я понимаю, что Ты вынужден провести мобилизацию, – писал Николай, и его челюсти сводило от неправды, от того, что он должен был делать вид, будто не знает, что германская мобилизация фактически началась несколько дней тому назад и, по мнению всех Генеральных штабов Европы, будет проходить по крайней мере в два раза быстрее, чем российская, – но Я хотел бы иметь такие же гарантии от Тебя, какие Я дал сам, что эти меры не означают войны и что Мы будем продолжать вести переговоры о сохранении всеобщего мира, такого дорогого для Наших сердец…»
«Может быть, воззвать не только к дружбе и сердцу, но и к Богу?» – подумал Император, перекрестился на образа, занимавшие целый ряд на стене его кабинета, и приписал:
«С Божьей помощью Наша долгая и испытанная дружба будет способствовать предотвращению кровопролития. С надеждой жду Твоего ответа. Ники ».
Он отдал листок дежурному флигель-адъютанту и решил для повышения настроения погулять с дочерьми. ОТМА готовы были всегда бросить свои дела, лишь бы провести время с любимым Papa. Девочки тут же оставили свой урок французского у противного и слащавого швейцарца месье Жильяра и выбежали в парк. Их смех и беспричинное юношеское веселье благотворно повлияли на Николая. Отец и дочери сначала пошли по дорожке вдоль залива на Восток, пока не упёрлись в высокую стену между Александрией и Знаменкой.
– За этой каменной стеной, на даче, принадлежавшей знаменитому фельдмаршалу Миниху, а потом графу Кириллу Разумовскому, ставшему из пастуха придворным, живёт теперь… – Николай поднял перст указующий в знак внимания, – Верховный Главнокомандующий великий князь Николай Николаевич!..
Девочки дружно рассмеялись, и было видно, что Николаша у них никаким авторитетом не пользовался…
– Завтра утром Я объявлю ему об этом… А если он будет одерживать победы, Я дарую ему звание фельдмаршала и фельдмаршальский жезл, весь в бриллиантах!.. – строго посмотрел на дочерей Государь, а сам подумал: «И верно, смешно… Справится ли Николаша с таким сложным делом, как отпор супостату?! Это ведь не борзым собакам головы шашкой рубить, доказывая остроту дамасской стали…» – припомнил Николай случай из жизни своего дядюшки, который однажды, будучи в изрядном подпитии и хвастаясь перед собутыльниками уникальным клинком, одним махом отрубил голову борзой, подвернувшейся под руку в столовой.
Хорошо знавший русскую историю, Государь часто рассказывал дочерям различные исторические сюжеты. Он был прекрасным рассказчиком, считал, что своими беседами дополняет образование своих детей, которое они получают от официальных учителей. Поэтому он часто сообщал им различные исторические курьёзы, которые, впрочем, весьма ярко живописали прошлые эпохи. Сегодня предметом его «урока» во время прогулки стало неожиданно для него самого прошлое Знаменки:
– Вторым хозяином «Приморского двора», – так называлась эта местность в восемнадцатом веке, – говорил Николай, – был граф Кирилл Григорьевич Разумовский, тоже фельдмаршал и малороссийский гетман… Он был братом фаворита Императрицы Елизаветы Алексея Григорьевича. Хотя он происходил из пастухов и всю жизнь держал дома у себя в шкафу розового дерева пастушескую свирель и простонародное малороссийское платье – кобеняк, в котором пас в юности овец, Разумовский был самый утончённый гастроном своего времени… От французского посла маркиза де ла Шетарди, который был тоже великий знаток кулинарного искусства и привёз с собой в Россию кухмистера Бариота, превосходившего своим мастерством всех поваров Европы, он переманил к себе не только этого маэстро, но и других выдающихся кулинаров… Кстати, мои милые, этот ла Шетарди привёз в Россию сто тысяч бутылок вина, из которых шестнадцать тысяч восемьсот было шампанского… Так вот обычай пить по торжественным дням на Руси шампанское как раз и пошёл во времена дщери Петра, Императрицы Елизавет, из Знаменки, от графа Разумовского…
– Ха-ха-ха! – звонко рассмеялись Ольга, Татьяна, Мария и Анастасия.
Татьяна лукаво улыбнулась и нарочито серьёзно спросила отца:
– Так не поэтому ли дядя Николаша в таких количествах потребляет свой любимый напиток, чтобы почтить своего предшественника из Знаменки?!
Девочки снова рассмеялись. Николай тоже залился весёлым смехом. Кто-кто, а он-то доподлинно знал, до каких чёртиков напивался шампанским дядя Николаша, служа в Преображенском полку. Об этих пьянках великого князя в гвардии ходили легенды, и, видимо, одну из них слышали дочери.
Николай минуту помолчал, о чём-то задумавшись, а потом, тряхнув головой, словно отбрасывая какую-то неприятную мысль, продолжал без назидания, а чисто по-человечески:
– Граф Разумовский был одним из порядочнейших людей своего времени… Он не участвовал ни в каких придворных интригах. Почести и несметное богатство не вскружили голову бывшего пастуха, а роскошь не испортила его сердце… Он был со всеми ласков, добр и щедр… Его благотворительность, творимая от всей души, рождала не только благодарных, но и завистников. Его век при дворе длился и во времена Екатерины Великой, которая говорила про него, что он приятен в общении, хорош собой, оригинального ума и полон остроумия с лёгким оттенком иронии…
Татьяна, слушавшая внимательно отца, вдруг вымолвила:
– А где же теперь такие придворные, какие были в восемнадцатом веке?..
Сёстры прыснули, поскольку им стало ясно, что при рассказе о блестящем графе Разумовском сестрица вспомнила о графе Петре Лисовецком. Но Государь невольно разрушил возникшую было у девиц аналогию.
– Кирилл Разумовский, – продолжал он, – взятый от стада, был отправлен за границу в обучение, и в 1746 году, по возвращении в Петербург, девятнадцати лет от роду, был сделан президентом Академии наук…
Николай снова помолчал, а потом махнул рукой в сторону Знаменки:
– Третьим владельцем был граф Шувалов, известный временщик двора Елизаветы Петровны, которого Пётр Третий произвёл в генерал-фельдмаршалы… А потом граф передал свой «Приморский двор» ярославскому наместнику Мельгунову.
– Он тоже был фельдмаршалом? – вставила свой каверзный вопрос Анастасия.
Царь понял, что девочкам стал скучен его рассказ про фельдмаршалов, и быстро завершил его:
– В нашу семью Знаменка была куплена прадедом Николаем Первым и подарена им прабабке Александре Фёдоровне… А императрица подарила все эти мызы своему сыну Николаю Николаевичу Старшему…
– Papa, а нельзя ли дать дяде Николаше фельдмаршальский чин сразу, не дожидаясь его побед над германцами? – осведомилась добрая Мария. – Ведь его отец, дедушка Низи, тоже был генерал-фельдмаршалом… Может быть, тогда дядя Николаша будет лучше воевать?..
Николай снова рассмеялся.
– Нет, моя дорогая добрая Туту, – сказал царь, улыбаясь. – Каждый чин в армии надо сначала заслужить… Бог даст, и Николаша разобьёт германцев…
46
Война была объявлена Германией России 1 августа, но несколько дней оставалась понятием отвлечённым, ибо о военных действиях не было слышно. Зато волны патриотизма и шовинизма в каждой из соперничающих столиц – Берлине и Париже, Вене и Петербурге – вздымались всё выше и выше, становились осязаемыми и разрушительными, словно наводнения. В Берлине толпы людей ловили многочисленных и беззаботных русских путешественников, которые пытались в эти дни вернуться в Россию с заграничных, в том числе и немецких, курортов, избивали их и сдавали в полицию как шпионов, били стёкла в русском посольстве на Унтер-дан-Линден и в поездах, отправлявшихся с Восточного вокзала к русской границе с недотёпами туристами из России. Была задержана в прусской столице даже вдовствующая императрица Мария Фёдоровна. Она прибыла из Копенгагена, от своего брата, датского короля, в королевском вагоне, чтобы пересесть здесь на собственный поезд и отправиться в Петербург. Но на Восточном вокзале «Гневную» встретила огромная толпа, которая кричала ей «Альте Аффе!» («Старая обезьяна!») и не пустила в её поезд, а жандармы стояли в стороне и весело ржали, словно жеребцы…
Императрица-мать с трудом добралась до российского посольства и встретила там великого князя Константина Константиновича с семьёй, прервавшего лечение в Вильдунгене, чтобы вернуться домой. Немцы не пропускали и его семью. Ни старая императрица, ни великий князь не хотели обращаться к Вильгельму, чтобы не подвергнуться унижению. Тогда супруга К.Р., великая княгиня Елизавета Маврикиевна, урождённая принцесса Саксен-Альтенбургская, написала письмо супруге Вильгельма, которую считала своей старой подругой. Но германская императрица ответила, что ничего не может сделать, так как теперь война и вся власть у императора…
Разгневанная Мария Фёдоровна вернулась в Копенгаген и добиралась оттуда до Петербурга кружным путём через Швецию и Финляндию. Великого князя с семейством немцы всё-таки посадили в поезд Марии Фёдоровны и отправили к русской границе в сопровождении германского офицера. Но и здесь Кайзер сыграл со своими русскими родственниками злую шутку: когда поезд прибыл в Сталупенен, офицер высадил семейство из поезда и сказал, что по инструкции, данной ему лично императором, дальше к границе надо ехать в автомобиле. Не доезжая до пограничной черты, бравый германский полковник заявил, что дальше ехать вообще нельзя, высадил семейство великого князя на дорогу и укатил назад.
Слава Богу, военные действия ещё не начинались, и поблизости не оказалось германских войск, ибо великий князь и его адъютант поручик Сипягин были в штатском, почти без документов, и любой немецкий разъезд мог их захватить как шпионов, а на войне в первую очередь расстреливают сомнительных гражданских лиц…
Недолечившийся престарелый дядя русского царя Константин Константинович, Елизавета Маврикиевна и их дети уселись у придорожной канавы и положились на волю Божью. Господь не подвёл автора драмы «Царь Иудейский». Вскоре со стороны российской границы показались кавалеристы. Это был разъезд полка смоленских улан. Офицер, бывший кадет Николаевского училища, узнал великого князя. Он достал подводу, и на ней великокняжеская семья добралась до российской пограничной станции Вержболово. Оказалось, что там ещё стоял поезд Марии Фёдоровны, из которого их издевательски высадили перед германской границей.
Прежде чем снова сесть в этот поезд и отправиться с комфортом в столицу, благородный великий князь-поэт обратился к толпе растерянных мужчин, женщин и детей, бежавших из пограничных мест и собравшихся с узлами и баулами на станции в ожидании вагонов, с короткой и довольно бессвязной речью:
– Зачем вы бежали?.. Немцы вам не сделали бы ничего дурного, ведь они же не варвары!..
А в Петербурге патриотические страсти раскалились в это время до того, что шествия и манифестации перестали удовлетворять толпу. Мирные жители, не затронутые всеобщей мобилизацией, на третий день решили принять более активное участие в наступлении на германцев. Они дотла разгромили здание германского посольства на углу Большой Морской и Исаакиевской площади. При этом была уничтожена великолепная коллекция античной бронзы и мраморных скульптур, принадлежавшая лично послу Пурталесу, даже сброшены с крыши и утоплены в реке Мойке бронзовые кони, украшавшие мрачный серый фасад посольского здания…
В Москве патриоты вдосталь погромили лавки, на вывесках которых красовались немецкие фамилии, но силушку пока зря не тратили, приберегая её для следующих демонстраций…
От волнующего подъёма национального духа не устоял и Париж. Во всех ресторанах французской столицы оркестры с утра до вечера играли военные марши. Остряки посетители веселились по поводу пикантности положения: если в Петербурге все ресторанные капеллы происходили в большинстве своём из Румынии, которая пока оставалась нейтральной, то в Париже почти все они были из Венгрии. Музыканты-мадьяры, несмотря на то что их империя была зачинщицей войны и вот-вот должна была вступить в битву с прекрасной Францией, без устали надували щёки, исполняя «Лотарингский марш», бывший сигналом того, что французская армия побьёт союзника Австро-Венгрии – Германию… Под эти бравурные звуки толпы парижан маршировали по улицам с боевым кличем: «На Берлин!»
Жители Парижа на удивление безропотно приняли приказ военного коменданта: все шикарные рестораны закрыть, в остальных прекратить подачу алкогольных напитков, кафе закрывать в восемь вечера вместо полуночи, причём столы на улицу, как прежде, не выставлять. По тому, что они лишились самого святого – кафе, парижане поняли, что война сурова. В отместку на следующий день после германского ультиматума, в котором посол Кайзера потребовал разъяснить дальнейший курс французской политики, патриоты Франции пылко разгромили немецкие лавки, точь-в-точь как их московские союзники… И если в Париже демонстранты скандировали «Да здравствует Россия!» в надежде на скорую помощь союзницы, то в Петербурге и Москве толпы кричали «Вив ля Франс!..».
Французскому послу Морису Палеологу, маленькому толстенькому и наголо бритому человечку, лысина которого обнажалась на всеобщее обозрение и блестела, когда он в знак приветствия снимал цилиндр и помахивал им, было очень приятно слышать эти крики толпы, собравшейся на Французской набережной Невы у ворот его посольства. Господин посол минут пять раскланивался друзьям Франции, манифестировавшим такой многочисленной толпой, что она перекрыла всё движение по набережной. Придворная карета, поданная послу, чтобы доставить его к борту яхты «Александрия», идущей в Петергоф, к царю, не могла тронуться с места даже тогда, когда посол уже исчез в её надушенном чреве.
Наконец толпа расступилась, подковы глухо застучали по торцовой мостовой, и в зеркальном стекле каретного окна поплыли назад Летний сад, здание посольства Великобритании, вокруг которого не было толп демонстрантов, потому что Англия ещё не вступила в войну, и в российской столице стали зло поговаривать: «Британский сфинкс выразительно молчит на весь Петербург». Палеолог знал, что Лондон готовит объявление войны Германии, поскольку нарушение германскими армиями нейтралитета Бельгии и выход немцев к Ла-Маншу приставлял дуло пистолета к виску Альбиона, а Британия никогда ещё не прощала угрозы себе.
Затем остался позади Мраморный дворец великого князя Константина Константиновича, одиссея которого от Берлина до Вержболова стала вчера предметом патриотических упражнений во всех великосветских салонах Петербурга. Потянулись дворцы на Набережной, среди которых особым великолепием отличался дом покойного великого князя Владимира Александровича, где размещалась теперь его вдова, великая княгиня Мария Павловна, и жили три её сына, похождения которых служили постоянной темой сплетен при Большом Дворе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100