Он гордился этим, и даже жёсткость союзников и врагов, решительно ограничивших на время войны работу своих парламентов, свободу печати и другие права подданных, не заставили его следовать их примеру.
В принципе, конечно, его твёрдость восстановила бы порядок, но он находил, что положение ещё не дошло до крайности, зараза в армию не проникла и победоносная кампания весны – лета 17-го года внесёт полное успокоение в умы, на фоне которого можно будет решать многие внутренние вопросы, которые жизнь поставила перед империей.
«Общественное мнение» его не особенно беспокоило. Он знал, что в России это поле было весьма ограниченным и простиралось от великокняжеских до церковных кругов, петроградских и московских гостиных, редко – проявлялось в губернских городах. Даже в городских и деревенских трактирах посетителям были неинтересны материи, которые волновали «бар» и «антилихентов».
Основная масса населения жила своими заботами, трудилась, молилась, переживала за «православное воинство», и если что до неё докатывалось сверху, сразу трансформировалось в убеждение: «Генералы царя-батюшку предают». Кипели и бурлили слухами только Петроград и Москва, в которых «чистая» публика, как всегда, восторженно почитывала оппозиционные газетки, а значительная часть населения питалась слухами из лакейских и с базара…
Государь с огорчением видел и слышал, что много грязи исходит из его собственного Дома. Даже тётя Мавра – великая княгиня Елизавета Маврикиевна, вдова дяди Кости, всегда бывшая на стороне Аликс и его, теперь тоже приносила в Александровский дворец сплетни самого грязного толка.
Но больше всего Николая удивляла позиция родной сестры Аликс – Елизаветы. Её положение настоятельницы Марфо-Мариинской обители в Москве, казалось, обязывало её хотя бы к внешней святости, смирению и прощению чужих грехов. Но Элла, очевидно не без влияния московской клики Юсуповых, Джунковских, Рябушинских, Коноваловых и прочих оппозиционеров, становилась всё более агрессивной и воинствующе нетерпимой. Вместо того чтобы молиться в своей обители и в московских древних святынях, она без конца приезжала в Петроград и Царское Село, высиживала часы в светских салонах, а главное, у Михень, напитывалась там разными грязными слухами об Аликс, Подруге и Старце Григории. Потом она набивалась пить чай в Александровский дворец, где говорила разными намёками против Григория и с узкими поджатыми губами недоверчиво воспринимала искренние рассказы Аликс о том, что происходит во дворце на самом деле. И это, прости Господи, старшая сестра! А чего же тогда ждать от других родственников?..
Да, большая Романовская Семья начинала всерьёз беспокоить Государя. Василий Васильевич Щеглов, его личный библиотекарь, который в недрах дворцовой полиции занимался перлюстрированием переписки высоких особ, всё чаще приносил ему выписки из писем великих князей и княгинь, министров, генералов, думских деятелей, в которых содержались совершенно возмутительные выпады в адрес Аликс и его самого. Но внешне ровное отношение Николая ко всем своим сотрудникам и родственникам, казалось, нисколько не меняется. Он так же доброжелательно принимал великих князей и княгинь, завтракал, обедал, пил чай с теми членами Дома, которые просились к ним в гости, за его столом преданно улыбались и заискивающе глядели в глаза ему и его дорогой жене, а выйдя из Александровского дворца и вернувшись к себе домой, начинали сочинять всякие гнусности про его Семью, Друга и Аню. Это всё чаще начинало его злить, но он философски думал, что такова, видимо, вообще природа высшего света, который одинаково подл и лицемерен во всех странах мира. Поэтому-то они с Аликс и удалились ещё в молодости из Петербурга, из блестящего Зимнего, в уединение скромного Александровского дворца Царского Села, чтобы избежать фальшивой мишуры лживого высшего света.
Но самое главное беспокойство Николая, которое целиком разделяла с ним Аликс, было теперь в том, что вокруг них остался слишком узкий круг людей, верных трону и не поддающихся на пропаганду родзянок и гучковых, способных твёрдо держать рычаги управления громадной империей. Его двадцатилетний опыт царствования, то есть ежедневной работы с бюрократией трёх верхних ступеней Табели о рангах, научил его тому, что пора его прадедов и прабабок, когда за одну ночь или день холопа выводили «из грязи в князи» и он становился государственным деятелем, давно прошла.
Хорошим администратором, управляющим даже самой незначительной сферой жизни в государстве, не мог быть любой, даже очень способный кандидат, просто так вынутый из Дворянского, Офицерского, Купеческого собрания или профессуры. «Хороший бюрократ» должен был «отстаиваться» постепенно, переходя со ступени на ступень, вступая в бесчисленные взаимосвязи с себе подобными, изучая пружины, шестерни, рычаги и винты государственной машины изнутри, дабы не служить потом песком в её колёсах. Да и не всякого эта машина приняла бы в себя…
Поэтому он всегда тщательно отбирал людей на ключевые посты, подолгу беседовал с теми, кого ему рекомендовали. Но оставалось почему-то всё меньше тех, кому он мог доверять. К тому же большинство из них были стары и хотя обладали большим опытом, но не имели достаточно физических сил, чтобы справляться с многотрудными государственными обязанностями.
В последние месяцы Аликс очень хорошо помогала ему. Её рекомендации часто бывали удачными, хотя и ей случалось ошибаться, как ошиблась она с кандидатурой министра внутренних дел Хвостова. Что же касается Друга, о котором, как по команде, вдруг заговорила оппозиция, что он якобы через Аликс «смещает и назначает» министров, то это было бы просто смешно, если бы человеческая подлость и клевета не навевали бы столько грусти… Ему пришлось даже 9 сентября написать Александре: «Мнения нашего Друга о людях бывают иногда очень странными, как это ты сама знаешь, – поэтому нужно быть осторожным, особенно при назначениях на высокие должности…»
А дальше из-под его пера невольно вылилась жалоба, за которую он потом себя ругал, так как не имел обыкновения плакаться о своих трудностях даже самому близкому человеку:
«…Разве хорошо одновременно уволить обоих – т.е., я хочу сказать, министра внутренних дел и начальника полиции. Это нужно тщательно обдумать! И с кого начать? От всех этих перемен голова идёт кругом. По-моему, они происходят слишком часто. Во всяком случае, это не слишком хорошо для внутреннего состояния страны, потому что каждый новый человек вносит также перемены и в администрацию…»
Среди государственных забот Государя острой занозой на долгие месяцы оставался вопрос о министре внутренних дел, столь ключевой фигуре для правительства в целом. После того как Николай уволил Хвостова и не мог сразу найти ему замены, он поручил исполнять обязанности управляющего министерством внутренних дел премьеру Штюрмеру. Это его мучило. Вдруг с трёх сторон за короткий промежуток времени три совершенно разных человека назвали ему имя, которое много, много лет тому назад отложилось у него в памяти.
Это был Александр Дмитриевич Протопопов. За много лет до войны, по представлению военного министра Сухомлинова, Государь наградил Протопопова за заслуги по работе для армии золотым портсигаром с бриллиантом и царским вензелем. Потом Протопопов был избран в III и IV Государственные думы, а в IV – стал даже товарищем Председателя. Он был членом Военно-промышленного комитета, предводителем симбирского дворянства и считался человеком, близким к «Прогрессивному блоку», хотя и не делал сомнительных заявлений с думской трибуны.
Первый раз обратил на него внимание царя не кто иной, как Председатель Думы Родзянко. Михаил Владимирович, ведя интригу против недавно назначенного премьера Штюрмера и желая свалить весь Кабинет, вместе с тогдашним министром торговли и промышленности князем Шаховским, которого Родзянко считал особенно опасным борцом с «Блоком», предложил царю заменить Штюрмера морским министром Григоровичем, а министром торговли и промышленности назначить товарища Председателя Думы Протопопова.
По поводу Протопопова Николай только мягко улыбнулся, а предложение Родзянки заменить Штюрмера на Григоровича и при этом дать во время войны «министерство доверия» назвал в письме к Аликс «из всех сказанных им глупостей – самой большой»…
Но судьба снова и снова напоминала царю о Протопопове. Летом во главе думской делегации товарищ Председателя Думы объездил несколько союзнических стран, в том числе Англию, Францию, Италию, и газеты писали о том, как тепло и радушно встречали русских парламентариев союзники, как воспитанный, обходительный, свободно говорящий на европейских языках Протопопов очаровал всех, с кем встречалась делегация. Георг V в личном письме Ники отметил достоинства главы делегации и пожелал брату иметь побольше таких деятельных и умных депутатов…
На обратном пути делегации из Лондона через Норвегию и Стокгольм в шведской столице случилось некое происшествие, сначала почти незамеченное, но спустя несколько недель вылившееся в крупный думский скандал.
Дело было в том, что по просьбе российского посланника в Швеции Неклюдова два члена думской делегации – её глава Протопопов и граф Олсуфьев – встретились за три часа до отъезда из Стокгольма в специально снятом шведским банкиром Ашбергом «королевском номере» «Гранд-отеля» с немецким банкиром Варбургом. Беседа была довольно сумбурна, немец явно пытался зондировать возможность каких-нибудь переговоров о сепаратном мире между Германией и Россией. Из его высказываний стало ясно, что положение в Германии тяжёлое и там рассчитывают только на расхождения Англии с Россией.
По возвращении в Петроград Протопопов рассказал Сазонову среди прочих впечатлений о поездке и об этой встрече в Стокгольме, а в Думу представил вместе с графом Олсуфьевым запись беседы с Варбургом. Он отнюдь не скрывал эту беседу с банкиром в Стокгольме, но использовал её для убеждения коллег в том, что положение Германии становится всё тяжелее и тяжелее.
Сазонов перед отъездом в Финляндию на краткий отдых передал своему товарищу Нератову просьбу сообщить на очередном докладе Императору об интересных впечатлениях главы думской делегации за границей, в том числе и о стокгольмском свидании. Нератов выполнил поручение своего шефа – хотя уже и отставленного от должности министра иностранных дел. Государь заинтересовался – и Протопопов был приглашён в Ставку.
Товарищ Председателя Думы приехал в Могилёв, имел долгий разговор с царём и вызвал у него к себе симпатию. Для Николая важно было и то, что Протопопов служил в лейб-гвардии конногвардейском полку и дослужился до штаб-ротмистра, его обширные связи среди промышленников-металлургистов и тот факт, что, когда его избирали товарищем Председателя Думы, за него было подано самое большое количество белых шаров.
О том, чтобы назначить Протопопова министром внутренних дел, Ники сообщил в письме Аликс, Государыня навела справки в Петрограде – и окончательный выбор нового министра царём состоялся. Штюрмер получил из Ставки рескрипт Государя о назначении Александра Дмитриевича Протопопова управляющим министерством внутренних дел. Старый царедворец сразу понял, что назначением популярного товарища Председателя Думы на ключевой пост в Совете министров Император решил сделать новый шаг в сторону «общественности», «сгладить углы» в отношениях с оппозицией. Для Штюрмера это стало сигналом к тому, что и ему самому следует «помягче» обращаться с противниками правительства и не идти на жёсткую конфронтацию с ними. «Пусть теперь Протопопов и налаживает отношения с «Прогрессивным блоком», коль скоро сам примыкал к нему!..» – с облегчением подумал Председатель Совета министров, передавая из своих рук бразды правления министерством внутренних дел любезнейшему Александру Дмитриевичу…
75
…Несколько месяцев Николай находился на Ставке, выезжал с инспекциями на фронт, в Севастополь и Николаев, где с удовольствием наблюдал за постройкой новых дредноутов. Ему нравилось, как Аликс в его отсутствие в Царском Селе всё более входила в государственные дела и, не принимая сама без него никаких принципиальных решений, в своих ежедневных письмах советовалась с ним. Она писала очень непосредственно, и в её набросках быстрым и твёрдым почерком переплеталось множество тем – от работы в госпитале и встреч с подругами до идей о том, как поправить продовольственное положение в столице и на местах, где крестьяне стали сознательно придерживать хлеб, чтобы взять за него большую цену по весне.
Николай видел, что во всех её письмах его интересы, интересы Наследника и России всегда стояли на первом месте, а на втором – опасность, исходящая от Гучкова и его друзей для царя и государства. 21 сентября очередное письмо Александры снова заставило его задуматься о той коварной роли, которую может сыграть Алексеев. Царица писала:
«Ангел мой милый!
Пасмурно, холодно, начинается снег… Вчера от 5 до 7 были доклады. Штюрмер всё ещё никого не нашёл на место петроградского градоначальника, – те, кого он предлагает, совершенно не годятся, я велела ему поторопиться и ещё поискать. Гучков старается обойти Алексеева – жалуется ему на всех министров (его подстрекает Поливанов) – на Штюрмера, Трепова, Шаховского, и отсюда понятно, почему Алексеев так настроен против министров, которые на самом деле стали лучше и более согласно работать, ведь дела стали налаживаться, и нам не придётся опасаться никакого кризиса, если они и дальше так будут работать.
Пожалуйста, душка, не позволяй славному Алексееву вступать в союз с Гучковым, как то было при старой ставке. Родзянко и Гучков действуют сейчас заодно, и они хотят обойти Алексеева, утверждая, будто никто не умеет работать, кроме них. Его дело заниматься исключительно войной – пусть уж другие отвечают за то, что делается здесь. У меня завтра будет Протопопов, мне нужно спросить у него кучу вещей, а также поделиться с ним некоторыми идеями, пришедшими в мою собственную старую голову, относительно того, чтоб повести контрпропаганду против Союзов городов среди армии, т.е. иметь за ними наблюдение и немедленно выгонять тех, кто попадётся. Министр внутренних дел должен найти порядочных, честных людей, которые были бы «его глазами» и которые, с помощью военных властей, должны сделать всё, что только смогут. Мы не имеем права допускать, чтоб они продолжали начинять им (солдатам) головы скверными идеями… Шавельский может тебе о них порассказать многое. – Я велела Штюрмеру передать это Протопопову. Он обдумает всё это до завтрашнего дня и посмотрит, как это осуществить практически. Я не понимаю, почему злонамеренные люди всегда защищают своё дело, а те, кто стоит за правое дело, только жалуются, но спокойно сидят, сложа руки и ожидая хода событий.
Ты ничего не имеешь против того, что я высказываю своё мнение по этому поводу, милый? Но, уверяю тебя, хоть я и больна и у меня плохое сердце, всё же у меня больше энергии, чем у них всех, вместе взятых. Бобринский был рад видеть меня такой; он говорит, что меня не любят, ибо чувствуют (левые партии), что я стою на страже интересов твоих, Бэби и России. Да, я более русская, нежели многие иные, и не стану сидеть спокойно. Я просила их устроить (как это говорил Гр.), чтобы продовольствие, мука, масло, хлеб, сахар – всё предварительно развешивалось в лавках, и тогда каждый покупатель получал бы свою покупку гораздо быстрее, – таким образом были бы уничтожены эти бесконечные хвосты, – все согласились с тем, что это великолепная идея, но почему же они сами не додумались до этого раньше?..»
Упоминание, к тому же не первое, о регулярных контактах Алексеева и Гучкова испортило настроение Николаю, но мысль Аликс о том, чтобы Протопопов нашёл верных людей и опёрся на них в борьбе с крамолой в армии, ему понравилась. Много надежд возложил Государь на нового министра и в установлении добрых отношений с руководящими думскими кругами, к числу которых он ещё принадлежал несколько дней тому назад…
Протопопов совсем недавно ещё грезил о том, чтобы получить какой-нибудь хоть невысокий, но административный пост. В его живом мозгу рождались многочисленные и яркие проекты спасения России, умиротворения общества твёрдой властью, и он мечтал встретиться с Государем, чтобы изложить свои планы монарху. Когда же Николай пригласил его в Ставку, а затем Штюрмер сообщил, что ему вверяется министерство внутренних дел, счастью Александра Дмитриевича не было предела.
Протопопова приняла и Императрица, которой он был совершенно очарован. Все эти события породили в нём ощущение собственной значимости и прилива сил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100
В принципе, конечно, его твёрдость восстановила бы порядок, но он находил, что положение ещё не дошло до крайности, зараза в армию не проникла и победоносная кампания весны – лета 17-го года внесёт полное успокоение в умы, на фоне которого можно будет решать многие внутренние вопросы, которые жизнь поставила перед империей.
«Общественное мнение» его не особенно беспокоило. Он знал, что в России это поле было весьма ограниченным и простиралось от великокняжеских до церковных кругов, петроградских и московских гостиных, редко – проявлялось в губернских городах. Даже в городских и деревенских трактирах посетителям были неинтересны материи, которые волновали «бар» и «антилихентов».
Основная масса населения жила своими заботами, трудилась, молилась, переживала за «православное воинство», и если что до неё докатывалось сверху, сразу трансформировалось в убеждение: «Генералы царя-батюшку предают». Кипели и бурлили слухами только Петроград и Москва, в которых «чистая» публика, как всегда, восторженно почитывала оппозиционные газетки, а значительная часть населения питалась слухами из лакейских и с базара…
Государь с огорчением видел и слышал, что много грязи исходит из его собственного Дома. Даже тётя Мавра – великая княгиня Елизавета Маврикиевна, вдова дяди Кости, всегда бывшая на стороне Аликс и его, теперь тоже приносила в Александровский дворец сплетни самого грязного толка.
Но больше всего Николая удивляла позиция родной сестры Аликс – Елизаветы. Её положение настоятельницы Марфо-Мариинской обители в Москве, казалось, обязывало её хотя бы к внешней святости, смирению и прощению чужих грехов. Но Элла, очевидно не без влияния московской клики Юсуповых, Джунковских, Рябушинских, Коноваловых и прочих оппозиционеров, становилась всё более агрессивной и воинствующе нетерпимой. Вместо того чтобы молиться в своей обители и в московских древних святынях, она без конца приезжала в Петроград и Царское Село, высиживала часы в светских салонах, а главное, у Михень, напитывалась там разными грязными слухами об Аликс, Подруге и Старце Григории. Потом она набивалась пить чай в Александровский дворец, где говорила разными намёками против Григория и с узкими поджатыми губами недоверчиво воспринимала искренние рассказы Аликс о том, что происходит во дворце на самом деле. И это, прости Господи, старшая сестра! А чего же тогда ждать от других родственников?..
Да, большая Романовская Семья начинала всерьёз беспокоить Государя. Василий Васильевич Щеглов, его личный библиотекарь, который в недрах дворцовой полиции занимался перлюстрированием переписки высоких особ, всё чаще приносил ему выписки из писем великих князей и княгинь, министров, генералов, думских деятелей, в которых содержались совершенно возмутительные выпады в адрес Аликс и его самого. Но внешне ровное отношение Николая ко всем своим сотрудникам и родственникам, казалось, нисколько не меняется. Он так же доброжелательно принимал великих князей и княгинь, завтракал, обедал, пил чай с теми членами Дома, которые просились к ним в гости, за его столом преданно улыбались и заискивающе глядели в глаза ему и его дорогой жене, а выйдя из Александровского дворца и вернувшись к себе домой, начинали сочинять всякие гнусности про его Семью, Друга и Аню. Это всё чаще начинало его злить, но он философски думал, что такова, видимо, вообще природа высшего света, который одинаково подл и лицемерен во всех странах мира. Поэтому-то они с Аликс и удалились ещё в молодости из Петербурга, из блестящего Зимнего, в уединение скромного Александровского дворца Царского Села, чтобы избежать фальшивой мишуры лживого высшего света.
Но самое главное беспокойство Николая, которое целиком разделяла с ним Аликс, было теперь в том, что вокруг них остался слишком узкий круг людей, верных трону и не поддающихся на пропаганду родзянок и гучковых, способных твёрдо держать рычаги управления громадной империей. Его двадцатилетний опыт царствования, то есть ежедневной работы с бюрократией трёх верхних ступеней Табели о рангах, научил его тому, что пора его прадедов и прабабок, когда за одну ночь или день холопа выводили «из грязи в князи» и он становился государственным деятелем, давно прошла.
Хорошим администратором, управляющим даже самой незначительной сферой жизни в государстве, не мог быть любой, даже очень способный кандидат, просто так вынутый из Дворянского, Офицерского, Купеческого собрания или профессуры. «Хороший бюрократ» должен был «отстаиваться» постепенно, переходя со ступени на ступень, вступая в бесчисленные взаимосвязи с себе подобными, изучая пружины, шестерни, рычаги и винты государственной машины изнутри, дабы не служить потом песком в её колёсах. Да и не всякого эта машина приняла бы в себя…
Поэтому он всегда тщательно отбирал людей на ключевые посты, подолгу беседовал с теми, кого ему рекомендовали. Но оставалось почему-то всё меньше тех, кому он мог доверять. К тому же большинство из них были стары и хотя обладали большим опытом, но не имели достаточно физических сил, чтобы справляться с многотрудными государственными обязанностями.
В последние месяцы Аликс очень хорошо помогала ему. Её рекомендации часто бывали удачными, хотя и ей случалось ошибаться, как ошиблась она с кандидатурой министра внутренних дел Хвостова. Что же касается Друга, о котором, как по команде, вдруг заговорила оппозиция, что он якобы через Аликс «смещает и назначает» министров, то это было бы просто смешно, если бы человеческая подлость и клевета не навевали бы столько грусти… Ему пришлось даже 9 сентября написать Александре: «Мнения нашего Друга о людях бывают иногда очень странными, как это ты сама знаешь, – поэтому нужно быть осторожным, особенно при назначениях на высокие должности…»
А дальше из-под его пера невольно вылилась жалоба, за которую он потом себя ругал, так как не имел обыкновения плакаться о своих трудностях даже самому близкому человеку:
«…Разве хорошо одновременно уволить обоих – т.е., я хочу сказать, министра внутренних дел и начальника полиции. Это нужно тщательно обдумать! И с кого начать? От всех этих перемен голова идёт кругом. По-моему, они происходят слишком часто. Во всяком случае, это не слишком хорошо для внутреннего состояния страны, потому что каждый новый человек вносит также перемены и в администрацию…»
Среди государственных забот Государя острой занозой на долгие месяцы оставался вопрос о министре внутренних дел, столь ключевой фигуре для правительства в целом. После того как Николай уволил Хвостова и не мог сразу найти ему замены, он поручил исполнять обязанности управляющего министерством внутренних дел премьеру Штюрмеру. Это его мучило. Вдруг с трёх сторон за короткий промежуток времени три совершенно разных человека назвали ему имя, которое много, много лет тому назад отложилось у него в памяти.
Это был Александр Дмитриевич Протопопов. За много лет до войны, по представлению военного министра Сухомлинова, Государь наградил Протопопова за заслуги по работе для армии золотым портсигаром с бриллиантом и царским вензелем. Потом Протопопов был избран в III и IV Государственные думы, а в IV – стал даже товарищем Председателя. Он был членом Военно-промышленного комитета, предводителем симбирского дворянства и считался человеком, близким к «Прогрессивному блоку», хотя и не делал сомнительных заявлений с думской трибуны.
Первый раз обратил на него внимание царя не кто иной, как Председатель Думы Родзянко. Михаил Владимирович, ведя интригу против недавно назначенного премьера Штюрмера и желая свалить весь Кабинет, вместе с тогдашним министром торговли и промышленности князем Шаховским, которого Родзянко считал особенно опасным борцом с «Блоком», предложил царю заменить Штюрмера морским министром Григоровичем, а министром торговли и промышленности назначить товарища Председателя Думы Протопопова.
По поводу Протопопова Николай только мягко улыбнулся, а предложение Родзянки заменить Штюрмера на Григоровича и при этом дать во время войны «министерство доверия» назвал в письме к Аликс «из всех сказанных им глупостей – самой большой»…
Но судьба снова и снова напоминала царю о Протопопове. Летом во главе думской делегации товарищ Председателя Думы объездил несколько союзнических стран, в том числе Англию, Францию, Италию, и газеты писали о том, как тепло и радушно встречали русских парламентариев союзники, как воспитанный, обходительный, свободно говорящий на европейских языках Протопопов очаровал всех, с кем встречалась делегация. Георг V в личном письме Ники отметил достоинства главы делегации и пожелал брату иметь побольше таких деятельных и умных депутатов…
На обратном пути делегации из Лондона через Норвегию и Стокгольм в шведской столице случилось некое происшествие, сначала почти незамеченное, но спустя несколько недель вылившееся в крупный думский скандал.
Дело было в том, что по просьбе российского посланника в Швеции Неклюдова два члена думской делегации – её глава Протопопов и граф Олсуфьев – встретились за три часа до отъезда из Стокгольма в специально снятом шведским банкиром Ашбергом «королевском номере» «Гранд-отеля» с немецким банкиром Варбургом. Беседа была довольно сумбурна, немец явно пытался зондировать возможность каких-нибудь переговоров о сепаратном мире между Германией и Россией. Из его высказываний стало ясно, что положение в Германии тяжёлое и там рассчитывают только на расхождения Англии с Россией.
По возвращении в Петроград Протопопов рассказал Сазонову среди прочих впечатлений о поездке и об этой встрече в Стокгольме, а в Думу представил вместе с графом Олсуфьевым запись беседы с Варбургом. Он отнюдь не скрывал эту беседу с банкиром в Стокгольме, но использовал её для убеждения коллег в том, что положение Германии становится всё тяжелее и тяжелее.
Сазонов перед отъездом в Финляндию на краткий отдых передал своему товарищу Нератову просьбу сообщить на очередном докладе Императору об интересных впечатлениях главы думской делегации за границей, в том числе и о стокгольмском свидании. Нератов выполнил поручение своего шефа – хотя уже и отставленного от должности министра иностранных дел. Государь заинтересовался – и Протопопов был приглашён в Ставку.
Товарищ Председателя Думы приехал в Могилёв, имел долгий разговор с царём и вызвал у него к себе симпатию. Для Николая важно было и то, что Протопопов служил в лейб-гвардии конногвардейском полку и дослужился до штаб-ротмистра, его обширные связи среди промышленников-металлургистов и тот факт, что, когда его избирали товарищем Председателя Думы, за него было подано самое большое количество белых шаров.
О том, чтобы назначить Протопопова министром внутренних дел, Ники сообщил в письме Аликс, Государыня навела справки в Петрограде – и окончательный выбор нового министра царём состоялся. Штюрмер получил из Ставки рескрипт Государя о назначении Александра Дмитриевича Протопопова управляющим министерством внутренних дел. Старый царедворец сразу понял, что назначением популярного товарища Председателя Думы на ключевой пост в Совете министров Император решил сделать новый шаг в сторону «общественности», «сгладить углы» в отношениях с оппозицией. Для Штюрмера это стало сигналом к тому, что и ему самому следует «помягче» обращаться с противниками правительства и не идти на жёсткую конфронтацию с ними. «Пусть теперь Протопопов и налаживает отношения с «Прогрессивным блоком», коль скоро сам примыкал к нему!..» – с облегчением подумал Председатель Совета министров, передавая из своих рук бразды правления министерством внутренних дел любезнейшему Александру Дмитриевичу…
75
…Несколько месяцев Николай находился на Ставке, выезжал с инспекциями на фронт, в Севастополь и Николаев, где с удовольствием наблюдал за постройкой новых дредноутов. Ему нравилось, как Аликс в его отсутствие в Царском Селе всё более входила в государственные дела и, не принимая сама без него никаких принципиальных решений, в своих ежедневных письмах советовалась с ним. Она писала очень непосредственно, и в её набросках быстрым и твёрдым почерком переплеталось множество тем – от работы в госпитале и встреч с подругами до идей о том, как поправить продовольственное положение в столице и на местах, где крестьяне стали сознательно придерживать хлеб, чтобы взять за него большую цену по весне.
Николай видел, что во всех её письмах его интересы, интересы Наследника и России всегда стояли на первом месте, а на втором – опасность, исходящая от Гучкова и его друзей для царя и государства. 21 сентября очередное письмо Александры снова заставило его задуматься о той коварной роли, которую может сыграть Алексеев. Царица писала:
«Ангел мой милый!
Пасмурно, холодно, начинается снег… Вчера от 5 до 7 были доклады. Штюрмер всё ещё никого не нашёл на место петроградского градоначальника, – те, кого он предлагает, совершенно не годятся, я велела ему поторопиться и ещё поискать. Гучков старается обойти Алексеева – жалуется ему на всех министров (его подстрекает Поливанов) – на Штюрмера, Трепова, Шаховского, и отсюда понятно, почему Алексеев так настроен против министров, которые на самом деле стали лучше и более согласно работать, ведь дела стали налаживаться, и нам не придётся опасаться никакого кризиса, если они и дальше так будут работать.
Пожалуйста, душка, не позволяй славному Алексееву вступать в союз с Гучковым, как то было при старой ставке. Родзянко и Гучков действуют сейчас заодно, и они хотят обойти Алексеева, утверждая, будто никто не умеет работать, кроме них. Его дело заниматься исключительно войной – пусть уж другие отвечают за то, что делается здесь. У меня завтра будет Протопопов, мне нужно спросить у него кучу вещей, а также поделиться с ним некоторыми идеями, пришедшими в мою собственную старую голову, относительно того, чтоб повести контрпропаганду против Союзов городов среди армии, т.е. иметь за ними наблюдение и немедленно выгонять тех, кто попадётся. Министр внутренних дел должен найти порядочных, честных людей, которые были бы «его глазами» и которые, с помощью военных властей, должны сделать всё, что только смогут. Мы не имеем права допускать, чтоб они продолжали начинять им (солдатам) головы скверными идеями… Шавельский может тебе о них порассказать многое. – Я велела Штюрмеру передать это Протопопову. Он обдумает всё это до завтрашнего дня и посмотрит, как это осуществить практически. Я не понимаю, почему злонамеренные люди всегда защищают своё дело, а те, кто стоит за правое дело, только жалуются, но спокойно сидят, сложа руки и ожидая хода событий.
Ты ничего не имеешь против того, что я высказываю своё мнение по этому поводу, милый? Но, уверяю тебя, хоть я и больна и у меня плохое сердце, всё же у меня больше энергии, чем у них всех, вместе взятых. Бобринский был рад видеть меня такой; он говорит, что меня не любят, ибо чувствуют (левые партии), что я стою на страже интересов твоих, Бэби и России. Да, я более русская, нежели многие иные, и не стану сидеть спокойно. Я просила их устроить (как это говорил Гр.), чтобы продовольствие, мука, масло, хлеб, сахар – всё предварительно развешивалось в лавках, и тогда каждый покупатель получал бы свою покупку гораздо быстрее, – таким образом были бы уничтожены эти бесконечные хвосты, – все согласились с тем, что это великолепная идея, но почему же они сами не додумались до этого раньше?..»
Упоминание, к тому же не первое, о регулярных контактах Алексеева и Гучкова испортило настроение Николаю, но мысль Аликс о том, чтобы Протопопов нашёл верных людей и опёрся на них в борьбе с крамолой в армии, ему понравилась. Много надежд возложил Государь на нового министра и в установлении добрых отношений с руководящими думскими кругами, к числу которых он ещё принадлежал несколько дней тому назад…
Протопопов совсем недавно ещё грезил о том, чтобы получить какой-нибудь хоть невысокий, но административный пост. В его живом мозгу рождались многочисленные и яркие проекты спасения России, умиротворения общества твёрдой властью, и он мечтал встретиться с Государем, чтобы изложить свои планы монарху. Когда же Николай пригласил его в Ставку, а затем Штюрмер сообщил, что ему вверяется министерство внутренних дел, счастью Александра Дмитриевича не было предела.
Протопопова приняла и Императрица, которой он был совершенно очарован. Все эти события породили в нём ощущение собственной значимости и прилива сил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100