В отличие от старой императрицы Марии Фёдоровны, которая хотя и поверхностно, но вмешивалась в решение государственных вопросов во внешних делах, особенно если это касалось Дании или Англии, к которой она, как и Сазонов, испытывала особую симпатию, молодая Государыня совершенно не влезала во внешнеполитические проблемы, по крайней мере грубо и неделикатно, как порой выступала в пользу Дании Мария Фёдоровна. Но министр иностранных дел уже несколько раз отмечал про себя, что суждения в этом предмете Александры Фёдоровны были значительно более весомыми и компетентными, чем у «Гневной».
После общих слов о прелестях Ливадии и о том, как хорошо себя чувствуют здесь Её Величество и Царские Дети, Сазонов вспомнил о поездке в Румынию по просьбе Государя почти год тому назад великого князя Николая Михайловича.
Императрица тоже помнила эту поездку своего родственника в Бухарест, потому что тогда впервые пошли слухи о возможности сватовства принца Кароля к Ольге Николаевне. Но деталей она не знала. Министр поспешил восполнить этот пробел. Александра Фёдоровна внимательно выслушала Сазонова.
Он, ободрённый её вниманием, уверенно продолжал:
– Это внимание было оценено по достоинству не только при румынском дворе, но также в политических кругах и в общественном мнении страны, – говорил министр. – Наш посланник Шебеко сообщал, что попытка завязать более дружеские отношения с Румыниею была встречена с искренним сочувствием как правительством, так и широкими кругами румынского общества. Исключением, правда, явилась консервативная партия, остававшаяся верною своим германским симпатиям.
Сергей Дмитриевич сознательно ушёл от дальнейшего упоминания имени великого князя Николая Михайловича, поскольку, как истый царедворец, знал негативное отношение царицы к этому своему родственнику.
– Что до наследника престола Фердинанда и особенно его умной и энергичной супруги, а также членов многочисленной либеральной партии с господином Братиану во главе, находящейся у власти, то на них, по словам Шебеко, имевшим случай слышать их откровенные мнения, были явно заметны следы новых веяний.
Он упомянул, что румыны Германией разочарованы и можно сделать благоприятный прогноз для будущности наших отношений с Румынией. Особенно если слухи о возможной помолвке принца Кароля с Ея высочеством Ольгой Николаевной, возникшие после поездки наследника Фердинанда с супругой и старшим сыном в нынешнем году в Петербург, подтвердятся… – так изящно поставил вопрос царице об отношениях принца и великой княжны министр иностранных дел.
– Благодарю вас, Сергей Дмитриевич, за ясное изложение нашей ситуации с Румынией, – прочувствованно сказала Александра Фёдоровна. – Позвольте теперь вам ответить по поводу сватовства к Ольге, о котором все говорят, но которого пока ещё не было. Я хочу, чтобы вы знали о том, что мы с Государем Императором никогда не пойдём на брак наших дочерей по чисто политическим соображениям или, попросту говоря, по принуждению…
– Это очень благородно с Вашей стороны, Ваше Величество – поддакнул Сазонов.
Начинало темнеть, из парка поднимались на террасу ароматы цветов, смешивавшиеся с лёгким солоноватым морским призом. Тишину нарушало только пение птиц, почему-то не такое разнообразное, как в средней полосе России. Всё располагало к откровенности, и Императрица её проявила.
– Я с ужасом думаю, – сказала вдруг она, – что приближается время, когда нам придётся расстаться с нашими дочерьми. Я бы ничего, разумеется, так не желала, как чтобы они, и после замужества, оставались в России. Но у меня четыре дочери, и это, очевидно, невозможно. Вы понимаете, как трудны браки в Царствующих Домах. Я знаю это по собственному опыту, хотя я и не была никогда в положении моих дочерей и, как дочь великого герцога Гессенского, мало подвергалась риску политического брака. Тем не менее и мне грозила опасность выйти замуж без любви или даже просто без привязанности, и я живо помню, что пережила, когда в Дармштадт приехал принц Альберт-Виктор, старший сын принца Уэльского, то есть следующий после самого принца наследник британского трона. Мне было семнадцать, а ему – двадцать пять. У нас в семье его называли принц Эдди и очень любили. Он был весёлый и остроумный, но очень любил популярность… А я всегда дичилась, и он мне не нравился своей бойкостью, – призналась вдруг Александра Фёдоровна.
Сухой дипломат поразился неожиданному откровению царицы. «Вероятно, Она всегда в обстановке семьи становится милым и открытым человеком», – подумалось Сазонову, и он в душе посочувствовал Императрице.
Государыня так же задушевно продолжала:
– От меня не скрыли, что принц Эдди хочет просить моей руки. Я написала ему, что мне тяжело причинять ему боль, что я люблю его как кузена, но не могу выйти за него, поскольку ни он, ни я не будем счастливы в этом браке… Хотя бабушка Виктория очень хотела этой свадьбы, она не стала понуждать меня уступить… Я очень горевала, когда принц Эдди умер в 1892 году ещё очень молодым… Но я плакала по нему только как по родственнику, а вовсе не жениху…
Сазонов служил тогда в российском посольстве в Лондоне и был поверенным в делах. Он помнил этот факт, но не знал, что за ним скрывалась такая романтическая история.
– Господь иначе устроил мою судьбу, – тихо вымолвила Императрица после минутного молчания. – Богом послано мне семейное счастье, о котором я могла только мечтать. Тем более я считаю себя обязанной предоставить моим дочерям право выйти замуж только за людей, которые внушат им к себе расположение. Дело Государя решить, считает ли он тот или иной брак подходящим для своих дочерей или нет, но дальше этого власть родителей не должна идти…
Александра Фёдоровна немного помолчала и сделала глоток кофе. Потом она решилась высказать ещё одну важную мысль, которую доверила бы далеко не всякому, и Сазонов с благодарностью это оценил.
– Подумайте, Сергей Дмитриевич, – сказала царица, – что означает для русской великой княжны выйти замуж за иностранца, даже в самых счастливых условиях. Тут я опять говорю по личному опыту. Вы, как дипломат, который много повидал, можете сравнить то, как живут и чем пользуются русские великие княжны у себя дома, с тем, что в огромном большинстве случаев ожидает их за границей. По сравнению с жизнью наших великокняжеских дворов почти любой германский или какой иной двор, в том числе и скандинавский, – какая-то нищета! Как трудно им будет решиться променять жизнь дома на новую, в чужих условиях… Чтобы сделать подобный переход возможным, нужно, по крайней мере, сильное увлечение!..
Министр подумал, как всё-таки мудра эта не старая ещё женщина и как не соответствует её богатый внутренний мир тем сплетням и издевательским анекдотам о царице, которые имеют хождение в петербургских великокняжеских дворцах и салонах.
– Целиком согласен с Вами, Ваше Величество, – уважительно отозвался Сазонов на откровенный порыв Императрицы. – Я сегодня имел счастье беседовать с Его Величеством и высказал ему мысль о том, что сейчас было бы уместно наладить начинающееся улучшение наших отношений с Румынией и подкрепить это поездкой Вашей Августейшей Семьи в Румынию… Независимо от того, что решит для себя Ея высочество Ольга Николаевна после новой встречи с принцем Каролем. Хотя Его Величество Государь Император, как мне кажется, считает, что на Румынию надо смотреть не как на независимое государство, а как на вассала Тройственного Союза Центральных держав, можно было бы увенчать усилия России приобретением новых друзей в этой стране, совершив путешествие морским путём из Ливадии хотя бы в Констанцу. Румынский двор, как я знаю, проводит там летние месяцы и будет счастлив принять Вашу Августейшую Семью… Король Карл не вечен, он глубокий старик, и я знаю от нашего посланника в Бухаресте, что наследник престола принц Фердинанд испытывает к Германии вовсе не такие тёплые чувства, как его дядя. Да и король Карл слишком умён, чтобы, живя рядом с могущественной Россией на взрывчатых Балканах, слишком крепко связывать себя с германским «маршем на Восток»…
– Вы правы, Сергей Дмитриевич, – согласилась Александра Фёдоровна. – Когда семья румынского наследника гостила У нас в Царском Селе, мы обратили внимание, что Фердинанд довольно искренне относится к России. Мы тогда с Его Величеством уже решили отдать визит в Румынию, но ваша идея о поездке туда на «Штандарте» – просто великолепна. Я поддержу её, когда буду разговаривать с Государем…
Императрица милостиво и добро посмотрела на министра, и у Сазонова родилась мысль, что если бы в Петербурге он мог хоть изредка в такой семейной обстановке выпить чашечку кофе с Государыней и информировать её о некоторых иностранных делах, узнать её точку зрения, то ему это было бы гораздо приятнее и полезнее, чем встречаться с внешне любезными, но в глубине души высокомерными Марией Фёдоровной и Марией Павловной Старшей.
30
Ночью в Ливадию с моря неожиданно пришёл туман. Тёмными влажными пластами он укрыл дворец, парк, Кавалерский дом и гараж. Рассветное солнце не рассеяло мглу. Она из тёмно-серой сделалась лишь молочной. Электрические фонари в парке и возле дворца стали еле заметными. Даже мощные фары трёх моторов, выкатившихся из ворот гаража ровно в семь утра, были видны не далее, чем с двадцати шагов.
Вся Семья поднялась спозаранку, чтобы проводить Papa в дальнюю дорогу, за триста пятьдесят вёрст, – в образцовую экономию немецких колонистов Фальц-Фейнов. Слава об их зоопарке в ковыльной заповедной степи, хозяйстве и культурной работе, в том числе и племенной, которую там вели два брата и сестра, шла по всей Европе. Министр сельского хозяйства Кривошеин, будучи с докладом у царя в Ливадии, так красочно живописал успехи Фальц-Фейнов, являвшихся истинным образцом рачительных сельских хозяев, выдающихся просветителей и благотворителей на всём юге Малороссии, что Николай Александрович загорелся увидеть эту экономию собственными глазами. По его указанию дворцовый комендант Воейков организовал очень скромную экскурсию – без Семьи и свиты – в Асканию-Нову, как называлось имение Фальц-Фейнов.
Увидя за окнами густой туман, Государыня попробовала уговорить мужа перенести поездку на другой день, но Николай был непреклонен, и в семь с четвертью колонна из трёх моторов, во главе которой двигался открытый «делоне-бельвиль» с Государем, Воейковым и двумя флигель-адъютантами, осторожно выползла на шоссе, ведущее к Ай-Петри. К ужасу всей остальной свиты, Государь уезжал так далеко на два дня практически без охраны. Его сопровождал запасной пустой мотор, а в третьем авто должны были глотать пыль, поднятую передними двумя, таврический губернатор Лавриновский и полковник Спиридович.
Осторожные царедворцы, даже зная о том, что условия поездки установил сам Государь, осуждали её организаторов за то, что те везут Императора в политически неблагонадёжную семью, где он будет ночевать один, без свиты, в частном доме.
Говорили о неоправданном риске езды на моторе на столь большое расстояние.
Особенно отличилась Аня Вырубова. Вчера вечером, накануне отъезда, она, узнав от Аликс о мнимых трудностях этого путешествия, воспользовалась случаем и устроила форменную истерику, переросшую затем в скандал. Видимо, он долго назревал, потому что Аликс явно была к нему готова.
«Аня начинает переходить все границы, дозволенные Подруге… – мрачно думал Николай Александрович, плотнее укрываясь кожаным плащом от влаги и надвигая на глаза автомобильные очки-консервы. – Её постоянная экзальтация, желание прикоснуться ко мне, поцеловать руку, эти влюблённые глаза, на которые наворачиваются слёзы, если я хоть две минуты не обращаю на неё внимания, демонстративный припадок радости, если я с ней заговорю, и одновременно жёсткие глаза, обращённые на Аликс… Она молодая ещё женщина – хоть бы влюбилась в кого-нибудь, а то после своего неврастеника Вырубова, которому надо было лечиться, а не жениться, перенесла всю свою нерастраченную нежность почему-то на меня… Или я сам дал повод? Но я же не выделял её никогда из подруг Аликс, не отвечал на её вздохи и всегда поддерживал её флирт с офицерами «Штандарта» или Конвоя в Царском Селе… А её вчерашние истерические выкрики, что её не любят, что Аликс отодвигает её от меня и не даёт поклоняться своему обожаемому монарху… Фу, бабий скандал, как в ужасном сне… И всё это слышали слуги!.. Молодец Аликс! Хоть она вела себя достойно, действительно как преданный друг и Императрица, не опускалась до вздорного тона и дурацких обвинений, которые бросала в запальчивости Аня и ей и мне… Бррр!.. Терпеть не могу скандалов!..» Николая Александровича охватил озноб – то ли от вчерашнего бурного «выяснения отношений», которое закатила Подруга, то ли от прохладного тумана, заползшего под кожанку.
Под ярким солнцем, которое встретило их за татарским селением Эреклик, темнота на душе Государя испарилась вместе с остатками тумана. Стало припекать. Несмотря на ветер от езды в открытом моторе, он сбросил кожаный плащ и остался в мундире. Разговаривать с флигель-адъютантами ему не хотелось. Государь любовался видами, открывавшимися с каждого витка серпантина. Он велел остановить мотор на смотровой площадке у Ай-Петри и вылез немного размять ноги.
Подойдя к краю площадки и заглянув в бездну, он увидел, что туман рассеялся и над Ялтой. Уютный городок у бухты казался совсем малюсеньким, а «Штандарт» на синем зеркале воды подле тонкой полоски мола смотрелся как чёрная стрелка, приклеенная к нему. Выкурив папиросу, Николай Александрович дал команду продолжать путешествие.
Не доезжая до Симферополя, остановились у выселок деревни Саблы. Здесь бывшие общинники-крестьяне выделились на хутора сразу после Столыпинской реформы. Теперь их хозяйства, по сравнению с жалкими хатами и посевами оставшихся в общине крестьян, выглядели островками процветания и богатства: на каждом хуторе было полно скота, крепкие лошади тащили за собой не сохи, а металлические плуги и бороны, риги и закрома были полны прошлогоднего урожая.
«Правильно я сделал, что крепко тогда поддержал Петра Аркадьевича с его реформой, защитил от всех левых и правых, в том числе и великих князей, кто хотел сохранить в деревне общинный уклад… Воистину частная собственность в деревне производит из людей чудо – они становятся заботливыми хозяевами своего добра… – радовался Государь увиденному. – Ну что ж! Мне надо и дальше укреплять собственников-крестьян, содействовать Крестьянскому банку, отдавать ему казённые и удельные земли для распределения за минимальную плату среди крепких крестьян! И пусть себе великие князья жадничают и сердятся, что я раздаю земли крестьянам из уделов… Бог даст, разовьём Россию ещё больше!..»
В Симферополе Государь задержался, чтобы принять депутации дворянства и земства Таврической губернии, позавтракал в раскинутой на земле имения Супруненко палатке.
От Симферополя колонна моторов взяла прямо на север, к Перекопску. Мягкая грунтовая дорога шла с лёгким понижением и совершенно прямо. Кегрес развил рекордную скорость почти сто вёрст в час.
Насколько хватало глаз, расстилалась весенняя степь. Серебристые пирамидальные тополя и купы фруктовых дерев, разбросанные там и сям до самого горизонта, обозначали места, где среди буйства трав, озимых полей, бахчей и виноградников прятались в слабую тень хутора и посёлки.
Там, где на лугах стояла ещё не выжженная южным солнцем трава, были разостланы самой природой яркие пёстрые ковры – это цвели миллионы диких тюльпанов, преимущественно жёлтого и алого цветов.
В селениях, через которые буквально пролетала колонна, жители были, видимо, предупреждены заранее об Августейшем проезде. Небольшие группы свободных от сельскохозяйственных работ людей в праздничных нарядах стояли на улицах посёлков и приветствовали Государя.
Белые малороссийские мазанки были покрыты соломой, но по мере приближения к Перекопску на них всё чаще можно было видеть добротный крепкий камыш. Горько-солёные озёра манили искупаться своей голубизной. Кое-где их берега белели, словно выпал снег, – это была высохшая соль. Затем справа показались языки воды и белые от соли отмели Сиваша, или Гнилого моря.
В заштатных городишках Юшуни и Армянске на улицах Кегресу пришлось заметно снизить скорость. Здесь вышли встречать царя сотни местных жителей. В уездном Перекопске вдоль главного проспекта были выстроены воспитанники учебных заведений. За их спинами толпились купцы, мещане, работный люд. Около казённого здания, очевидно уездных присутственных мест, собрались чиновники и их жёны.
Кегрес остановил авто перед строем лучших людей городка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100
После общих слов о прелестях Ливадии и о том, как хорошо себя чувствуют здесь Её Величество и Царские Дети, Сазонов вспомнил о поездке в Румынию по просьбе Государя почти год тому назад великого князя Николая Михайловича.
Императрица тоже помнила эту поездку своего родственника в Бухарест, потому что тогда впервые пошли слухи о возможности сватовства принца Кароля к Ольге Николаевне. Но деталей она не знала. Министр поспешил восполнить этот пробел. Александра Фёдоровна внимательно выслушала Сазонова.
Он, ободрённый её вниманием, уверенно продолжал:
– Это внимание было оценено по достоинству не только при румынском дворе, но также в политических кругах и в общественном мнении страны, – говорил министр. – Наш посланник Шебеко сообщал, что попытка завязать более дружеские отношения с Румыниею была встречена с искренним сочувствием как правительством, так и широкими кругами румынского общества. Исключением, правда, явилась консервативная партия, остававшаяся верною своим германским симпатиям.
Сергей Дмитриевич сознательно ушёл от дальнейшего упоминания имени великого князя Николая Михайловича, поскольку, как истый царедворец, знал негативное отношение царицы к этому своему родственнику.
– Что до наследника престола Фердинанда и особенно его умной и энергичной супруги, а также членов многочисленной либеральной партии с господином Братиану во главе, находящейся у власти, то на них, по словам Шебеко, имевшим случай слышать их откровенные мнения, были явно заметны следы новых веяний.
Он упомянул, что румыны Германией разочарованы и можно сделать благоприятный прогноз для будущности наших отношений с Румынией. Особенно если слухи о возможной помолвке принца Кароля с Ея высочеством Ольгой Николаевной, возникшие после поездки наследника Фердинанда с супругой и старшим сыном в нынешнем году в Петербург, подтвердятся… – так изящно поставил вопрос царице об отношениях принца и великой княжны министр иностранных дел.
– Благодарю вас, Сергей Дмитриевич, за ясное изложение нашей ситуации с Румынией, – прочувствованно сказала Александра Фёдоровна. – Позвольте теперь вам ответить по поводу сватовства к Ольге, о котором все говорят, но которого пока ещё не было. Я хочу, чтобы вы знали о том, что мы с Государем Императором никогда не пойдём на брак наших дочерей по чисто политическим соображениям или, попросту говоря, по принуждению…
– Это очень благородно с Вашей стороны, Ваше Величество – поддакнул Сазонов.
Начинало темнеть, из парка поднимались на террасу ароматы цветов, смешивавшиеся с лёгким солоноватым морским призом. Тишину нарушало только пение птиц, почему-то не такое разнообразное, как в средней полосе России. Всё располагало к откровенности, и Императрица её проявила.
– Я с ужасом думаю, – сказала вдруг она, – что приближается время, когда нам придётся расстаться с нашими дочерьми. Я бы ничего, разумеется, так не желала, как чтобы они, и после замужества, оставались в России. Но у меня четыре дочери, и это, очевидно, невозможно. Вы понимаете, как трудны браки в Царствующих Домах. Я знаю это по собственному опыту, хотя я и не была никогда в положении моих дочерей и, как дочь великого герцога Гессенского, мало подвергалась риску политического брака. Тем не менее и мне грозила опасность выйти замуж без любви или даже просто без привязанности, и я живо помню, что пережила, когда в Дармштадт приехал принц Альберт-Виктор, старший сын принца Уэльского, то есть следующий после самого принца наследник британского трона. Мне было семнадцать, а ему – двадцать пять. У нас в семье его называли принц Эдди и очень любили. Он был весёлый и остроумный, но очень любил популярность… А я всегда дичилась, и он мне не нравился своей бойкостью, – призналась вдруг Александра Фёдоровна.
Сухой дипломат поразился неожиданному откровению царицы. «Вероятно, Она всегда в обстановке семьи становится милым и открытым человеком», – подумалось Сазонову, и он в душе посочувствовал Императрице.
Государыня так же задушевно продолжала:
– От меня не скрыли, что принц Эдди хочет просить моей руки. Я написала ему, что мне тяжело причинять ему боль, что я люблю его как кузена, но не могу выйти за него, поскольку ни он, ни я не будем счастливы в этом браке… Хотя бабушка Виктория очень хотела этой свадьбы, она не стала понуждать меня уступить… Я очень горевала, когда принц Эдди умер в 1892 году ещё очень молодым… Но я плакала по нему только как по родственнику, а вовсе не жениху…
Сазонов служил тогда в российском посольстве в Лондоне и был поверенным в делах. Он помнил этот факт, но не знал, что за ним скрывалась такая романтическая история.
– Господь иначе устроил мою судьбу, – тихо вымолвила Императрица после минутного молчания. – Богом послано мне семейное счастье, о котором я могла только мечтать. Тем более я считаю себя обязанной предоставить моим дочерям право выйти замуж только за людей, которые внушат им к себе расположение. Дело Государя решить, считает ли он тот или иной брак подходящим для своих дочерей или нет, но дальше этого власть родителей не должна идти…
Александра Фёдоровна немного помолчала и сделала глоток кофе. Потом она решилась высказать ещё одну важную мысль, которую доверила бы далеко не всякому, и Сазонов с благодарностью это оценил.
– Подумайте, Сергей Дмитриевич, – сказала царица, – что означает для русской великой княжны выйти замуж за иностранца, даже в самых счастливых условиях. Тут я опять говорю по личному опыту. Вы, как дипломат, который много повидал, можете сравнить то, как живут и чем пользуются русские великие княжны у себя дома, с тем, что в огромном большинстве случаев ожидает их за границей. По сравнению с жизнью наших великокняжеских дворов почти любой германский или какой иной двор, в том числе и скандинавский, – какая-то нищета! Как трудно им будет решиться променять жизнь дома на новую, в чужих условиях… Чтобы сделать подобный переход возможным, нужно, по крайней мере, сильное увлечение!..
Министр подумал, как всё-таки мудра эта не старая ещё женщина и как не соответствует её богатый внутренний мир тем сплетням и издевательским анекдотам о царице, которые имеют хождение в петербургских великокняжеских дворцах и салонах.
– Целиком согласен с Вами, Ваше Величество, – уважительно отозвался Сазонов на откровенный порыв Императрицы. – Я сегодня имел счастье беседовать с Его Величеством и высказал ему мысль о том, что сейчас было бы уместно наладить начинающееся улучшение наших отношений с Румынией и подкрепить это поездкой Вашей Августейшей Семьи в Румынию… Независимо от того, что решит для себя Ея высочество Ольга Николаевна после новой встречи с принцем Каролем. Хотя Его Величество Государь Император, как мне кажется, считает, что на Румынию надо смотреть не как на независимое государство, а как на вассала Тройственного Союза Центральных держав, можно было бы увенчать усилия России приобретением новых друзей в этой стране, совершив путешествие морским путём из Ливадии хотя бы в Констанцу. Румынский двор, как я знаю, проводит там летние месяцы и будет счастлив принять Вашу Августейшую Семью… Король Карл не вечен, он глубокий старик, и я знаю от нашего посланника в Бухаресте, что наследник престола принц Фердинанд испытывает к Германии вовсе не такие тёплые чувства, как его дядя. Да и король Карл слишком умён, чтобы, живя рядом с могущественной Россией на взрывчатых Балканах, слишком крепко связывать себя с германским «маршем на Восток»…
– Вы правы, Сергей Дмитриевич, – согласилась Александра Фёдоровна. – Когда семья румынского наследника гостила У нас в Царском Селе, мы обратили внимание, что Фердинанд довольно искренне относится к России. Мы тогда с Его Величеством уже решили отдать визит в Румынию, но ваша идея о поездке туда на «Штандарте» – просто великолепна. Я поддержу её, когда буду разговаривать с Государем…
Императрица милостиво и добро посмотрела на министра, и у Сазонова родилась мысль, что если бы в Петербурге он мог хоть изредка в такой семейной обстановке выпить чашечку кофе с Государыней и информировать её о некоторых иностранных делах, узнать её точку зрения, то ему это было бы гораздо приятнее и полезнее, чем встречаться с внешне любезными, но в глубине души высокомерными Марией Фёдоровной и Марией Павловной Старшей.
30
Ночью в Ливадию с моря неожиданно пришёл туман. Тёмными влажными пластами он укрыл дворец, парк, Кавалерский дом и гараж. Рассветное солнце не рассеяло мглу. Она из тёмно-серой сделалась лишь молочной. Электрические фонари в парке и возле дворца стали еле заметными. Даже мощные фары трёх моторов, выкатившихся из ворот гаража ровно в семь утра, были видны не далее, чем с двадцати шагов.
Вся Семья поднялась спозаранку, чтобы проводить Papa в дальнюю дорогу, за триста пятьдесят вёрст, – в образцовую экономию немецких колонистов Фальц-Фейнов. Слава об их зоопарке в ковыльной заповедной степи, хозяйстве и культурной работе, в том числе и племенной, которую там вели два брата и сестра, шла по всей Европе. Министр сельского хозяйства Кривошеин, будучи с докладом у царя в Ливадии, так красочно живописал успехи Фальц-Фейнов, являвшихся истинным образцом рачительных сельских хозяев, выдающихся просветителей и благотворителей на всём юге Малороссии, что Николай Александрович загорелся увидеть эту экономию собственными глазами. По его указанию дворцовый комендант Воейков организовал очень скромную экскурсию – без Семьи и свиты – в Асканию-Нову, как называлось имение Фальц-Фейнов.
Увидя за окнами густой туман, Государыня попробовала уговорить мужа перенести поездку на другой день, но Николай был непреклонен, и в семь с четвертью колонна из трёх моторов, во главе которой двигался открытый «делоне-бельвиль» с Государем, Воейковым и двумя флигель-адъютантами, осторожно выползла на шоссе, ведущее к Ай-Петри. К ужасу всей остальной свиты, Государь уезжал так далеко на два дня практически без охраны. Его сопровождал запасной пустой мотор, а в третьем авто должны были глотать пыль, поднятую передними двумя, таврический губернатор Лавриновский и полковник Спиридович.
Осторожные царедворцы, даже зная о том, что условия поездки установил сам Государь, осуждали её организаторов за то, что те везут Императора в политически неблагонадёжную семью, где он будет ночевать один, без свиты, в частном доме.
Говорили о неоправданном риске езды на моторе на столь большое расстояние.
Особенно отличилась Аня Вырубова. Вчера вечером, накануне отъезда, она, узнав от Аликс о мнимых трудностях этого путешествия, воспользовалась случаем и устроила форменную истерику, переросшую затем в скандал. Видимо, он долго назревал, потому что Аликс явно была к нему готова.
«Аня начинает переходить все границы, дозволенные Подруге… – мрачно думал Николай Александрович, плотнее укрываясь кожаным плащом от влаги и надвигая на глаза автомобильные очки-консервы. – Её постоянная экзальтация, желание прикоснуться ко мне, поцеловать руку, эти влюблённые глаза, на которые наворачиваются слёзы, если я хоть две минуты не обращаю на неё внимания, демонстративный припадок радости, если я с ней заговорю, и одновременно жёсткие глаза, обращённые на Аликс… Она молодая ещё женщина – хоть бы влюбилась в кого-нибудь, а то после своего неврастеника Вырубова, которому надо было лечиться, а не жениться, перенесла всю свою нерастраченную нежность почему-то на меня… Или я сам дал повод? Но я же не выделял её никогда из подруг Аликс, не отвечал на её вздохи и всегда поддерживал её флирт с офицерами «Штандарта» или Конвоя в Царском Селе… А её вчерашние истерические выкрики, что её не любят, что Аликс отодвигает её от меня и не даёт поклоняться своему обожаемому монарху… Фу, бабий скандал, как в ужасном сне… И всё это слышали слуги!.. Молодец Аликс! Хоть она вела себя достойно, действительно как преданный друг и Императрица, не опускалась до вздорного тона и дурацких обвинений, которые бросала в запальчивости Аня и ей и мне… Бррр!.. Терпеть не могу скандалов!..» Николая Александровича охватил озноб – то ли от вчерашнего бурного «выяснения отношений», которое закатила Подруга, то ли от прохладного тумана, заползшего под кожанку.
Под ярким солнцем, которое встретило их за татарским селением Эреклик, темнота на душе Государя испарилась вместе с остатками тумана. Стало припекать. Несмотря на ветер от езды в открытом моторе, он сбросил кожаный плащ и остался в мундире. Разговаривать с флигель-адъютантами ему не хотелось. Государь любовался видами, открывавшимися с каждого витка серпантина. Он велел остановить мотор на смотровой площадке у Ай-Петри и вылез немного размять ноги.
Подойдя к краю площадки и заглянув в бездну, он увидел, что туман рассеялся и над Ялтой. Уютный городок у бухты казался совсем малюсеньким, а «Штандарт» на синем зеркале воды подле тонкой полоски мола смотрелся как чёрная стрелка, приклеенная к нему. Выкурив папиросу, Николай Александрович дал команду продолжать путешествие.
Не доезжая до Симферополя, остановились у выселок деревни Саблы. Здесь бывшие общинники-крестьяне выделились на хутора сразу после Столыпинской реформы. Теперь их хозяйства, по сравнению с жалкими хатами и посевами оставшихся в общине крестьян, выглядели островками процветания и богатства: на каждом хуторе было полно скота, крепкие лошади тащили за собой не сохи, а металлические плуги и бороны, риги и закрома были полны прошлогоднего урожая.
«Правильно я сделал, что крепко тогда поддержал Петра Аркадьевича с его реформой, защитил от всех левых и правых, в том числе и великих князей, кто хотел сохранить в деревне общинный уклад… Воистину частная собственность в деревне производит из людей чудо – они становятся заботливыми хозяевами своего добра… – радовался Государь увиденному. – Ну что ж! Мне надо и дальше укреплять собственников-крестьян, содействовать Крестьянскому банку, отдавать ему казённые и удельные земли для распределения за минимальную плату среди крепких крестьян! И пусть себе великие князья жадничают и сердятся, что я раздаю земли крестьянам из уделов… Бог даст, разовьём Россию ещё больше!..»
В Симферополе Государь задержался, чтобы принять депутации дворянства и земства Таврической губернии, позавтракал в раскинутой на земле имения Супруненко палатке.
От Симферополя колонна моторов взяла прямо на север, к Перекопску. Мягкая грунтовая дорога шла с лёгким понижением и совершенно прямо. Кегрес развил рекордную скорость почти сто вёрст в час.
Насколько хватало глаз, расстилалась весенняя степь. Серебристые пирамидальные тополя и купы фруктовых дерев, разбросанные там и сям до самого горизонта, обозначали места, где среди буйства трав, озимых полей, бахчей и виноградников прятались в слабую тень хутора и посёлки.
Там, где на лугах стояла ещё не выжженная южным солнцем трава, были разостланы самой природой яркие пёстрые ковры – это цвели миллионы диких тюльпанов, преимущественно жёлтого и алого цветов.
В селениях, через которые буквально пролетала колонна, жители были, видимо, предупреждены заранее об Августейшем проезде. Небольшие группы свободных от сельскохозяйственных работ людей в праздничных нарядах стояли на улицах посёлков и приветствовали Государя.
Белые малороссийские мазанки были покрыты соломой, но по мере приближения к Перекопску на них всё чаще можно было видеть добротный крепкий камыш. Горько-солёные озёра манили искупаться своей голубизной. Кое-где их берега белели, словно выпал снег, – это была высохшая соль. Затем справа показались языки воды и белые от соли отмели Сиваша, или Гнилого моря.
В заштатных городишках Юшуни и Армянске на улицах Кегресу пришлось заметно снизить скорость. Здесь вышли встречать царя сотни местных жителей. В уездном Перекопске вдоль главного проспекта были выстроены воспитанники учебных заведений. За их спинами толпились купцы, мещане, работный люд. Около казённого здания, очевидно уездных присутственных мест, собрались чиновники и их жёны.
Кегрес остановил авто перед строем лучших людей городка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100