Мицухидэ молча кивнул. Потом, выпив чашку воды, осведомился у своего вожатого:— Как мне пройти к главному алтарю божества? Мне хотелось бы начать там, а потом, пока не стемнело, посетить храм Атаго.Жрец повел его по идеально расчищенной тропинке. Они вошли во внешние приделы храма, жрец зажег священные свечи. Мицухидэ низко поклонился и какое-то время стоял, молча творя молитву. Трижды жрец помахал веткой священного дерева над головой Мицухидэ и каждый раз после этого подавал ему глиняную чашу со священным сакэ.— Мне доводилось слышать, что этот храм посвящен Богу Огня. Так ли это? — осведомился Мицухидэ.— Точно так, мой господин, — отозвался жрец.— И еще мне доводилось слышать, что если, помолившись этому богу, ты воздержишься от употребления огня, то твои молитвы будут услышаны.— Так утверждают с незапамятных времен. — Жрец ответил уклончиво и в свою очередь задал вопрос Мицухидэ: — Интересно, откуда это пошло? — но тут же, сменив тему разговора, стал излагать историю храма.Рассказ жреца вскоре наскучил Мицухидэ, и он принялся разглядывать священные фонари во внешнем приделе. В конце концов он молча поднялся с места и пошел вниз по лестнице. Уже совсем стемнело, когда он дошел до храма Атаго. Оставив монахов, Мицухидэ в одиночестве прошел в храм, посвященный сёгуну Дзидзо. Здесь он решил попытать счастья, но первый же вытянутый им жребий сулил ему неудачу. Он вытянул второй жребий — и в нем значилась неудача. На мгновение Мицухидэ оцепенел, словно превратившись в камень. Подняв коробку, в которой лежали жребии, он благоговейно поднес ее ко лбу, закрыл глаза и вслепую вытянул третий жребий. На этот раз ему была обещана «Великая удача».Мицухидэ повернулся и пошел к поджидавшим его снаружи приверженцам. Издали они наблюдали за тем, как их господин тянул жребий, но расценили это как всего лишь пустую забаву. Как-никак Мицухидэ был не только просто умным, но и предельно рассудительным человеком. Трудно было предположить, что он примет важное решение, основываясь на подобном предсказании.
В свежей листве светили яркие фонарики, озаряя гостевые покои храма. Сёхе и другим стихотворцам предстояло нынешней ночью писать, нанося на бумагу слагаемые ими стихи.Ночное торжество началось пиром, на котором Мицухидэ была отведена роль почетного гостя. Гости веселились, смеялись и выпили такое количество сакэ, что, казалось, за праздной беседой напрочь забыли о поэзии.— Летние ночи коротки, — провозгласил устроитель пира, которым конечно же был настоятель храма. — Уже поздно, и я боюсь, мы не успеем написать до рассвета ста связанных между собою стихотворений.В соседней комнате для поэтов уже были разложены нарядные подушки для сидения и приготовлены тушечницы, палочки туши, кисточки и бумага, дабы вдохновить стихотворцев на сочинение изысканных строк.И Сёха, и Сёсицу были известными поэтами. Сёху высоко почитал сам Нобунага, он водил знакомство с Хидэёси и с самыми знаменитыми мастерами чайной церемонии. С ним дружили и его любили многие.— Что ж, мой господин, мы ждем. Ваше стихотворение должно быть первым, — сказал Сёха.Мицухидэ меж тем еще не брался за кисточку. Он сидел неподвижно и, казалось, вглядывался во тьму ночного сада, где шелестели листья.— Кажется, вы уже что-то сочиняете, — подзадорил его Сёха.Мицухидэ взялся за кисточку и написал:
Известно всей стране, Какое время ныне У нас в пятом месяце.
На поэтических вечерах, подобных этому, все участники по очереди добавляют к первому стиху из трех строк свои строки, сходные по смыслу, пока общее число их не достигнет пятидесяти или ста. Нынешний вечер начался стихотворением Мицухидэ. И заключительное двустишие, связующее всю сотню строк воедино, было также сочинено Мицухидэ:
Пора для провинций Покоя и мира.
После того как монахи погасили фонарики и удалились, Мицухидэ почти сразу же уснул. Едва он коснулся головой подушки, горный ветер за окном разбушевался с такой силой, сотрясая деревья и крышу, словно взъярилось мифическое длинноносое чудовище Тэнгу. И тут Мицухидэ вспомнил, что рассказал ему жрец в храме Бога Огня. И мысленно представил себе, как ярится в черном, кромешно-черном небе чудовище Тэнгу.Тэнгу глотает огонь и взмывает в небеса. Великий Тэнгу и неисчислимое множество малых Тэнгу превратились в пламя и оседлали черный ветер. Когда пламя упало на землю, храм Бога Огня воспылал неугасимым костром.Ему хотелось спать. Ему страшно хотелось спать. Но все-таки Мицухидэ повернулся на другой бок и принялся размышлять о том, что будет завтра. Он знал, что завтра Нобунага отправится из Адзути в Киото.И вот смутная грань между явью и сном начала стушевываться. И Мицухидэ ощутил себя огненным чудовищем Тэнгу. Тэнгу выспался на небесах и окидывал огненным взглядом всю страну. И то, что он увидел, сулило полный успех. На западе Хидэёси безуспешно пытался овладеть крепостью Такамацу, сражаясь с войском Мори. Если Мицухидэ удастся заключить союз с Мори, войско Хидэёси, изнуренное многолетними походами, будет уничтожено на западе и никогда не сможет вернуться в столицу.Токугава Иэясу, находящийся сейчас в Осаке, не раз уже доказал свое умение выкручиваться при любых обстоятельствах. Узнав о гибели Нобунаги, он поведет себя в зависимости от того, что именно сумеет предложить ему Мицухидэ. Хосокава Фудзитака, конечно, поначалу разгневается, но он женат на дочери Мицухидэ и дружит с ним уже долгие годы. Значит, и на его помощь тоже можно будет рассчитывать.У Мицухидэ отчаянно билось сердце. Кровь стучала в висках, горели уши. Ему казалось, будто вернулась молодость. «Тэнгу» перевернулся на другой бок. Мицухидэ застонал.— Мой господин? — Проснувшийся в соседней комнате Сёха встревоженно окликнул его. — В чем дело, мой господин?Мицухидэ расслышал его вопрос, но намеренно ничего не ответил. Сёха сразу же вновь уснул.Короткая ночь вскоре миновала. Рано встав, Мицухидэ попрощался со всеми и отправился в путь, не дожидаясь, пока рассеется утренний туман.Тридцатого числа Мицухару со своим полком прибыл в Камэяму и присоединился к Мицухидэ. Приверженцы клана Акэти съехались сюда изо всей провинции, пополняя и без того уже внушительную армию из Сакамото. Крепостной город был переполнен людьми, лошади и воловьи упряжки мешали передвигаться по улицам, военное снаряжение штабелями лежало на обочинах. Солнце светило ярко, казалось, внезапно настал самый разгар лета. Все пили и ели вволю, пешие воины с трудом протискивались между повозками, над бесчисленными кучами навоза жужжали тучи мух.— Ты полностью поправился? — спросил Мицухару у Мицухидэ.— Как видишь, — улыбнулся тот.Он пребывал сейчас в прекрасном настроении, и на щеках у него играл румянец.— Когда планируешь выступить?— Решил еще немного повременить. Выступлю в первый день шестого месяца.— А как к этому отнесутся в Адзути?— Я послал туда депешу, но князь Нобунага, мне кажется, уже в Киото.— Докладывают, что он благополучно прибыл туда вчера вечером. Князь Нобутада остановился в храме Мёкаку, а князь Нобунага — в храме Хонно.— Да, я слышал. — И Мицухидэ многозначительно замолчал.Мицухару внезапно поднялся с места:— Я давным-давно не видел твоих жену и детей. Пойду засвидетельствую им свое почтение.Мицухидэ проводил его взглядом. Он выглядел так, будто у него перехватило дыхание — ни сглотнуть, ни сплюнуть.Через две комнаты от него один из его приверженцев Сайто Тосимицу обсуждал с другими военачальниками план предстоящей кампании. Склонившись над картой, они о чем-то заспорили. Тосимицу вышел из комнаты, чтобы поговорить с Мицухидэ.— Вы собираетесь отправить обоз в Санъин до выступления войска?— Обоз?.. Да нет… Нам не понадобится высылать его вперед.Тут в комнату заглянул Тёкансай, дядя Мицухидэ, только что прибывший в Камэяму вместе с Мицухару.— Ах, вот как! Его тут нет! Куда это запропастился князь Сакамото? Кому-нибудь об этом известно?Он огляделся по сторонам, недоуменно тараща глаза. Преклонные лета не мешали ему оставаться жизнерадостным, как дитя, за что над ним исподтишка посмеивались. Даже когда военачальники готовились к трудной кампании, Тёкансай продолжал шутить. Сейчас он повсюду искал Мицухару. Но стоило ему попасть на женскую половину дома, и женщины и дети радостно приветствовали его:— Господин Балагур! К нам приехал господин Балагур!— Господин Балагур! Когда ты сюда приехал?Дети были просто счастливы встрече с ним и тараторили не умолкая.— Ты останешься ночевать, господин Балагур?— Господин Балагур, ты не проголодался?— Возьми меня на руки, господин Балагур!— Спой нам песенку!— Спляши!Они возились с ним, играли, карабкались к нему на колени, висли на нем, даже заглянули ему в уши.— Господин Балагур! А у тебя в ушах волосинки растут!— Одна, две…— Три, четыре волосинки!Девочки хором считали волосинки, а мальчик забрался Тёкансаю на спину, пытаясь пригнуть его голову к полу.— Будем играть в лошадку! Будем играть в лошадку!Тёкансай покорно наклонился, но затем неожиданно отпрянул назад, и малыш повалился на спину. Служанки и слуги хохотали, держась за животы.Даже когда стемнело, возня и забавы не прекратились. На женской половине дома сейчас царило такое веселье, а в покоях у Мицухидэ — такое напряжение и такая тревога, что первая казалась вешним лугом, а вторые — заснеженным болотом.— Дядюшка, ты уже стар, — сказал Мицухару, — и поэтому оставайся-ка лучше здесь, с семьей. Нечего тебе делить с нами превратности похода. Я поговорю об этом с нашим господином.Тёкансай, поглядев на племянника, расхохотался:— Да уж, наверное, вот так я встречу свой смертный час. А здесь ребятишки все равно не дадут мне покоя.Уже совсем стемнело, и от него ждали одну из его знаменитых в кругу семьи страшных сказок.Это был вечер накануне выступления в поход. Мицухару предполагал, что сегодня должен состояться военный совет, но поскольку ничего подобного не замечалось, он удалился в отведенные ему покои и лег спать.На следующий день Мицухару с нетерпением ждал приказа о выступлении, но его так и не последовало. И вновь настала ночь, и вновь дворец, казалось, просто вымер. Мицухару послал приверженца выяснить, что происходит, но тот, вернувшись, сообщил, что князь Мицухидэ уже почивает. Мицухару насторожился, но ему ничего не оставалось, кроме как отправиться спать самому.
Примерно в полночь Мицухару разбудили негромкие голоса, донесшиеся из помещения стражников, находившегося поблизости от его комнаты. Затем он услышал торопливые шаги, которые замерли у его двери.— Кто здесь? — настороженно спросил Мицухару.Стражник шагнул внутрь и, обнаружив бодрствующего Мицухару, на мгновение замешкался, а затем простерся ниц.— Князь Мицухидэ ожидает вас в главном зале.Мицухару встал и поспешно оделся, осведомившись, который час.— Первая половина часа Крысы, — ответил страж.Мицухару вышел в кромешно-темный коридор. Увидев у своей двери коленопреклоненного Сайто Тосимицу, явно ожидавшего его, он не мог понять причины внезапной тревоги среди глубокой ночи.Тосимицу, держа в руке свечу, возглавил шествие. На неблизком пути по извилистому коридору они никого не встретили. Большинство обитателей и гостей крепости, должно быть, спали мирным сном в главной цитадели, но здесь ощущалось какое-то напряженное ожидание. Мицухару показалось, будто большинство мужчин уже собрались в двух или трех просторных комнатах.— А где его светлость?— У себя в опочивальне.Тосимицу осветил свечой дверь, ведущую в анфиладу покоев Мицухидэ, и взглядом предложил Мицухару войти. Он открыл тяжелую дверь, впустил Мицухару и сразу же снова ее закрыл. Лишь в дальнем конце анфилады — в опочивальне Мицухидэ — сейчас горел слабый свет.Заглянув в опочивальню, Мицухару не увидел там ни слуг, ни оруженосцев. Мицухидэ пребывал в одиночестве. Одетый в летнее кимоно белого цвета, он сидел, опершись о подушку, положив возле себя свой большой меч.Свет лампы был так слаб, потому что она горела под бледно-зеленой москитной сеткой, защищавшей Мицухидэ от москитов. Когда он спал, сетка была опущена со всех сторон, но сейчас ее полог был откинут и закреплен на бамбуковой палке.— Входи, Мицухару, — сказал он.— Что все это значит? — спросил Мицухару, опускаясь на колени перед двоюродным братом.— Мицухару, ты готов рискнуть ради меня жизнью?Мицухару молча стоял на коленях, как будто его поразила внезапная немота. Глаза Мицухидэ пылали каким-то странным огнем. Его вопрос был прост и прям — но именно этих слов и страшился Мицухару с самого возвращения брата из Адзути в Сакамото. И вот Мицухидэ наконец заговорил, и, хотя Мицухару это, строго говоря, не удивило, кровь застыла у него в жилах.— Или ты, Мицухару, пойдешь против меня?Но Мицухару по-прежнему молчал. А теперь замолчал и Мицухидэ. Он был сейчас очень бледен — и не по причине слабого освещения: бледность выдавала то, что творилось у него в сердце.Мицухару интуитивно понимал, что Мицухидэ призвал его, уже имея в виду нечто вполне определенное. В стене, за противомоскитной сеткой, был потайной шкаф, в котором вполне мог поместиться вооруженный воин. Золотые блестки на дверце шкафа, казалось, лучились жаждой крови прячущегося там убийцы.Справа от Мицухару находилась большая раздвижная дверь. За ней сейчас царила полная тишина, но там вполне могли оказаться Сайто Тосимицу и еще несколько самураев, готовых наброситься на него по первому слову Мицухидэ. Но бессердечие и вероломство, проявленные Мицухидэ, не разгневали Мицухару: единственным чувством, которое он испытывал сейчас, была жалость к этому человеку. Куда подевалась мудрость, которой он отличался с юных пор? Теперь Мицухару казалось, будто перед ним живой мертвец.— Мицухару, я не слышу твоего ответа! — Мицухидэ подался всем корпусом вперед, и Мицухару ощутил на себе горячее, как в лихорадке, дыхание двоюродного брата.— А почему ты хочешь, чтобы я рискнул ради тебя жизнью? — ответил он наконец вопросом на вопрос.Мицухару прекрасно понимал, что именно замышляет Мицухидэ, и нарочно разыгрывал неведение. Он все еще надеялся тем или иным способом удержать брата от безумной затеи.Услышав наконец ответ Мицухару, Мицухидэ пришел в еще большее неистовство. Жилки у него на висках вздулись так сильно, что казалось, вот-вот лопнут. Он заговорил зловещим голосом:— Мицухару, известно ли тебе, что нечто снедает меня с тех пор, как я покинул Адзути?— Это любому понятно.— Но если так, то к чему твой недоуменный вопрос? К чему вообще слова? «Да» или «нет» — вот все, чего я от тебя жду.— Мой господин, почему же вы отказываетесь говорить на эту тему? Ведь от ваших слов зависит не только судьба клана Акэти, но и будущее всей нашей страны.— Что ты несешь, Мицухару?— Просто не могу себе представить, что ты, что именно ты решился на такое. — По щекам у Мицухару потекли слезы, он придвинулся поближе к Мицухидэ и положил обе руки на пол в знак вящего почтения. — Никогда я еще не ошибался в человеческой натуре так сильно, как нынешней ночью. Когда мы оба были молоды и вместе занимались науками в доме моего отца… что мы читали, что мы изучали? Есть ли где-нибудь во всех древних книгах, во всех преданиях хоть одно слово о том, что человек имеет право убить своего господина?— Спокойней, Мицухару, тебя трудно понять.— Да разве ты хочешь меня понять? Ты тут спрятал убийц, только и ждущих твоего знака. Мой господин… я никогда не сомневался в вашей мудрости. Но сейчас, увы, мне кажется, что вы страшно переменились.— Слишком поздно, Мицухару.— Дай же мне сказать!— Это бессмысленно.— Все равно позволь, даже если это бессмысленно.По щекам у Мицухару катились горькие слезы. Они увлажняли его по-прежнему покоящиеся на полу руки.Тут послышался какой-то шорох за потайной дверью. Возможно, убийце надоело томиться в праздности и он решил, что пора браться за дело. Но Мицухидэ еще не подал ему знака. Он отвернулся от своего, теперь уже в голос рыдающего, двоюродного брата.— Ты постиг многие науки, ты куда мудрее и опытнее большинства людей, ты вступил в тот возраст, когда от человека ждут истинной мудрости в словах и в мыслях, — продолжал сквозь рыдания Мицухару. — Я человек невежественный, и мне не найти нужных слов. Но даже такому, как я, понятен смысл слова «верность», даже такой, как я, может размышлять над этим словом, пока оно не станет частицей собственной души. И хотя ты прочитал десять тысяч книг, все это пойдет прахом, если ты забудешь смысл этого слова, одного-единственного слова. Мой господин, вы меня слышите? Мы принадлежим к древнему воинскому роду. Неужели вы запятнаете честь наших предков? А вы подумали о ваших собственных детях и об их потомках? Подумайте о позоре, который вы можете навлечь на бесчисленные поколения!— Обо всем этом можно толковать без конца, — возразил Мицухидэ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146
В свежей листве светили яркие фонарики, озаряя гостевые покои храма. Сёхе и другим стихотворцам предстояло нынешней ночью писать, нанося на бумагу слагаемые ими стихи.Ночное торжество началось пиром, на котором Мицухидэ была отведена роль почетного гостя. Гости веселились, смеялись и выпили такое количество сакэ, что, казалось, за праздной беседой напрочь забыли о поэзии.— Летние ночи коротки, — провозгласил устроитель пира, которым конечно же был настоятель храма. — Уже поздно, и я боюсь, мы не успеем написать до рассвета ста связанных между собою стихотворений.В соседней комнате для поэтов уже были разложены нарядные подушки для сидения и приготовлены тушечницы, палочки туши, кисточки и бумага, дабы вдохновить стихотворцев на сочинение изысканных строк.И Сёха, и Сёсицу были известными поэтами. Сёху высоко почитал сам Нобунага, он водил знакомство с Хидэёси и с самыми знаменитыми мастерами чайной церемонии. С ним дружили и его любили многие.— Что ж, мой господин, мы ждем. Ваше стихотворение должно быть первым, — сказал Сёха.Мицухидэ меж тем еще не брался за кисточку. Он сидел неподвижно и, казалось, вглядывался во тьму ночного сада, где шелестели листья.— Кажется, вы уже что-то сочиняете, — подзадорил его Сёха.Мицухидэ взялся за кисточку и написал:
Известно всей стране, Какое время ныне У нас в пятом месяце.
На поэтических вечерах, подобных этому, все участники по очереди добавляют к первому стиху из трех строк свои строки, сходные по смыслу, пока общее число их не достигнет пятидесяти или ста. Нынешний вечер начался стихотворением Мицухидэ. И заключительное двустишие, связующее всю сотню строк воедино, было также сочинено Мицухидэ:
Пора для провинций Покоя и мира.
После того как монахи погасили фонарики и удалились, Мицухидэ почти сразу же уснул. Едва он коснулся головой подушки, горный ветер за окном разбушевался с такой силой, сотрясая деревья и крышу, словно взъярилось мифическое длинноносое чудовище Тэнгу. И тут Мицухидэ вспомнил, что рассказал ему жрец в храме Бога Огня. И мысленно представил себе, как ярится в черном, кромешно-черном небе чудовище Тэнгу.Тэнгу глотает огонь и взмывает в небеса. Великий Тэнгу и неисчислимое множество малых Тэнгу превратились в пламя и оседлали черный ветер. Когда пламя упало на землю, храм Бога Огня воспылал неугасимым костром.Ему хотелось спать. Ему страшно хотелось спать. Но все-таки Мицухидэ повернулся на другой бок и принялся размышлять о том, что будет завтра. Он знал, что завтра Нобунага отправится из Адзути в Киото.И вот смутная грань между явью и сном начала стушевываться. И Мицухидэ ощутил себя огненным чудовищем Тэнгу. Тэнгу выспался на небесах и окидывал огненным взглядом всю страну. И то, что он увидел, сулило полный успех. На западе Хидэёси безуспешно пытался овладеть крепостью Такамацу, сражаясь с войском Мори. Если Мицухидэ удастся заключить союз с Мори, войско Хидэёси, изнуренное многолетними походами, будет уничтожено на западе и никогда не сможет вернуться в столицу.Токугава Иэясу, находящийся сейчас в Осаке, не раз уже доказал свое умение выкручиваться при любых обстоятельствах. Узнав о гибели Нобунаги, он поведет себя в зависимости от того, что именно сумеет предложить ему Мицухидэ. Хосокава Фудзитака, конечно, поначалу разгневается, но он женат на дочери Мицухидэ и дружит с ним уже долгие годы. Значит, и на его помощь тоже можно будет рассчитывать.У Мицухидэ отчаянно билось сердце. Кровь стучала в висках, горели уши. Ему казалось, будто вернулась молодость. «Тэнгу» перевернулся на другой бок. Мицухидэ застонал.— Мой господин? — Проснувшийся в соседней комнате Сёха встревоженно окликнул его. — В чем дело, мой господин?Мицухидэ расслышал его вопрос, но намеренно ничего не ответил. Сёха сразу же вновь уснул.Короткая ночь вскоре миновала. Рано встав, Мицухидэ попрощался со всеми и отправился в путь, не дожидаясь, пока рассеется утренний туман.Тридцатого числа Мицухару со своим полком прибыл в Камэяму и присоединился к Мицухидэ. Приверженцы клана Акэти съехались сюда изо всей провинции, пополняя и без того уже внушительную армию из Сакамото. Крепостной город был переполнен людьми, лошади и воловьи упряжки мешали передвигаться по улицам, военное снаряжение штабелями лежало на обочинах. Солнце светило ярко, казалось, внезапно настал самый разгар лета. Все пили и ели вволю, пешие воины с трудом протискивались между повозками, над бесчисленными кучами навоза жужжали тучи мух.— Ты полностью поправился? — спросил Мицухару у Мицухидэ.— Как видишь, — улыбнулся тот.Он пребывал сейчас в прекрасном настроении, и на щеках у него играл румянец.— Когда планируешь выступить?— Решил еще немного повременить. Выступлю в первый день шестого месяца.— А как к этому отнесутся в Адзути?— Я послал туда депешу, но князь Нобунага, мне кажется, уже в Киото.— Докладывают, что он благополучно прибыл туда вчера вечером. Князь Нобутада остановился в храме Мёкаку, а князь Нобунага — в храме Хонно.— Да, я слышал. — И Мицухидэ многозначительно замолчал.Мицухару внезапно поднялся с места:— Я давным-давно не видел твоих жену и детей. Пойду засвидетельствую им свое почтение.Мицухидэ проводил его взглядом. Он выглядел так, будто у него перехватило дыхание — ни сглотнуть, ни сплюнуть.Через две комнаты от него один из его приверженцев Сайто Тосимицу обсуждал с другими военачальниками план предстоящей кампании. Склонившись над картой, они о чем-то заспорили. Тосимицу вышел из комнаты, чтобы поговорить с Мицухидэ.— Вы собираетесь отправить обоз в Санъин до выступления войска?— Обоз?.. Да нет… Нам не понадобится высылать его вперед.Тут в комнату заглянул Тёкансай, дядя Мицухидэ, только что прибывший в Камэяму вместе с Мицухару.— Ах, вот как! Его тут нет! Куда это запропастился князь Сакамото? Кому-нибудь об этом известно?Он огляделся по сторонам, недоуменно тараща глаза. Преклонные лета не мешали ему оставаться жизнерадостным, как дитя, за что над ним исподтишка посмеивались. Даже когда военачальники готовились к трудной кампании, Тёкансай продолжал шутить. Сейчас он повсюду искал Мицухару. Но стоило ему попасть на женскую половину дома, и женщины и дети радостно приветствовали его:— Господин Балагур! К нам приехал господин Балагур!— Господин Балагур! Когда ты сюда приехал?Дети были просто счастливы встрече с ним и тараторили не умолкая.— Ты останешься ночевать, господин Балагур?— Господин Балагур, ты не проголодался?— Возьми меня на руки, господин Балагур!— Спой нам песенку!— Спляши!Они возились с ним, играли, карабкались к нему на колени, висли на нем, даже заглянули ему в уши.— Господин Балагур! А у тебя в ушах волосинки растут!— Одна, две…— Три, четыре волосинки!Девочки хором считали волосинки, а мальчик забрался Тёкансаю на спину, пытаясь пригнуть его голову к полу.— Будем играть в лошадку! Будем играть в лошадку!Тёкансай покорно наклонился, но затем неожиданно отпрянул назад, и малыш повалился на спину. Служанки и слуги хохотали, держась за животы.Даже когда стемнело, возня и забавы не прекратились. На женской половине дома сейчас царило такое веселье, а в покоях у Мицухидэ — такое напряжение и такая тревога, что первая казалась вешним лугом, а вторые — заснеженным болотом.— Дядюшка, ты уже стар, — сказал Мицухару, — и поэтому оставайся-ка лучше здесь, с семьей. Нечего тебе делить с нами превратности похода. Я поговорю об этом с нашим господином.Тёкансай, поглядев на племянника, расхохотался:— Да уж, наверное, вот так я встречу свой смертный час. А здесь ребятишки все равно не дадут мне покоя.Уже совсем стемнело, и от него ждали одну из его знаменитых в кругу семьи страшных сказок.Это был вечер накануне выступления в поход. Мицухару предполагал, что сегодня должен состояться военный совет, но поскольку ничего подобного не замечалось, он удалился в отведенные ему покои и лег спать.На следующий день Мицухару с нетерпением ждал приказа о выступлении, но его так и не последовало. И вновь настала ночь, и вновь дворец, казалось, просто вымер. Мицухару послал приверженца выяснить, что происходит, но тот, вернувшись, сообщил, что князь Мицухидэ уже почивает. Мицухару насторожился, но ему ничего не оставалось, кроме как отправиться спать самому.
Примерно в полночь Мицухару разбудили негромкие голоса, донесшиеся из помещения стражников, находившегося поблизости от его комнаты. Затем он услышал торопливые шаги, которые замерли у его двери.— Кто здесь? — настороженно спросил Мицухару.Стражник шагнул внутрь и, обнаружив бодрствующего Мицухару, на мгновение замешкался, а затем простерся ниц.— Князь Мицухидэ ожидает вас в главном зале.Мицухару встал и поспешно оделся, осведомившись, который час.— Первая половина часа Крысы, — ответил страж.Мицухару вышел в кромешно-темный коридор. Увидев у своей двери коленопреклоненного Сайто Тосимицу, явно ожидавшего его, он не мог понять причины внезапной тревоги среди глубокой ночи.Тосимицу, держа в руке свечу, возглавил шествие. На неблизком пути по извилистому коридору они никого не встретили. Большинство обитателей и гостей крепости, должно быть, спали мирным сном в главной цитадели, но здесь ощущалось какое-то напряженное ожидание. Мицухару показалось, будто большинство мужчин уже собрались в двух или трех просторных комнатах.— А где его светлость?— У себя в опочивальне.Тосимицу осветил свечой дверь, ведущую в анфиладу покоев Мицухидэ, и взглядом предложил Мицухару войти. Он открыл тяжелую дверь, впустил Мицухару и сразу же снова ее закрыл. Лишь в дальнем конце анфилады — в опочивальне Мицухидэ — сейчас горел слабый свет.Заглянув в опочивальню, Мицухару не увидел там ни слуг, ни оруженосцев. Мицухидэ пребывал в одиночестве. Одетый в летнее кимоно белого цвета, он сидел, опершись о подушку, положив возле себя свой большой меч.Свет лампы был так слаб, потому что она горела под бледно-зеленой москитной сеткой, защищавшей Мицухидэ от москитов. Когда он спал, сетка была опущена со всех сторон, но сейчас ее полог был откинут и закреплен на бамбуковой палке.— Входи, Мицухару, — сказал он.— Что все это значит? — спросил Мицухару, опускаясь на колени перед двоюродным братом.— Мицухару, ты готов рискнуть ради меня жизнью?Мицухару молча стоял на коленях, как будто его поразила внезапная немота. Глаза Мицухидэ пылали каким-то странным огнем. Его вопрос был прост и прям — но именно этих слов и страшился Мицухару с самого возвращения брата из Адзути в Сакамото. И вот Мицухидэ наконец заговорил, и, хотя Мицухару это, строго говоря, не удивило, кровь застыла у него в жилах.— Или ты, Мицухару, пойдешь против меня?Но Мицухару по-прежнему молчал. А теперь замолчал и Мицухидэ. Он был сейчас очень бледен — и не по причине слабого освещения: бледность выдавала то, что творилось у него в сердце.Мицухару интуитивно понимал, что Мицухидэ призвал его, уже имея в виду нечто вполне определенное. В стене, за противомоскитной сеткой, был потайной шкаф, в котором вполне мог поместиться вооруженный воин. Золотые блестки на дверце шкафа, казалось, лучились жаждой крови прячущегося там убийцы.Справа от Мицухару находилась большая раздвижная дверь. За ней сейчас царила полная тишина, но там вполне могли оказаться Сайто Тосимицу и еще несколько самураев, готовых наброситься на него по первому слову Мицухидэ. Но бессердечие и вероломство, проявленные Мицухидэ, не разгневали Мицухару: единственным чувством, которое он испытывал сейчас, была жалость к этому человеку. Куда подевалась мудрость, которой он отличался с юных пор? Теперь Мицухару казалось, будто перед ним живой мертвец.— Мицухару, я не слышу твоего ответа! — Мицухидэ подался всем корпусом вперед, и Мицухару ощутил на себе горячее, как в лихорадке, дыхание двоюродного брата.— А почему ты хочешь, чтобы я рискнул ради тебя жизнью? — ответил он наконец вопросом на вопрос.Мицухару прекрасно понимал, что именно замышляет Мицухидэ, и нарочно разыгрывал неведение. Он все еще надеялся тем или иным способом удержать брата от безумной затеи.Услышав наконец ответ Мицухару, Мицухидэ пришел в еще большее неистовство. Жилки у него на висках вздулись так сильно, что казалось, вот-вот лопнут. Он заговорил зловещим голосом:— Мицухару, известно ли тебе, что нечто снедает меня с тех пор, как я покинул Адзути?— Это любому понятно.— Но если так, то к чему твой недоуменный вопрос? К чему вообще слова? «Да» или «нет» — вот все, чего я от тебя жду.— Мой господин, почему же вы отказываетесь говорить на эту тему? Ведь от ваших слов зависит не только судьба клана Акэти, но и будущее всей нашей страны.— Что ты несешь, Мицухару?— Просто не могу себе представить, что ты, что именно ты решился на такое. — По щекам у Мицухару потекли слезы, он придвинулся поближе к Мицухидэ и положил обе руки на пол в знак вящего почтения. — Никогда я еще не ошибался в человеческой натуре так сильно, как нынешней ночью. Когда мы оба были молоды и вместе занимались науками в доме моего отца… что мы читали, что мы изучали? Есть ли где-нибудь во всех древних книгах, во всех преданиях хоть одно слово о том, что человек имеет право убить своего господина?— Спокойней, Мицухару, тебя трудно понять.— Да разве ты хочешь меня понять? Ты тут спрятал убийц, только и ждущих твоего знака. Мой господин… я никогда не сомневался в вашей мудрости. Но сейчас, увы, мне кажется, что вы страшно переменились.— Слишком поздно, Мицухару.— Дай же мне сказать!— Это бессмысленно.— Все равно позволь, даже если это бессмысленно.По щекам у Мицухару катились горькие слезы. Они увлажняли его по-прежнему покоящиеся на полу руки.Тут послышался какой-то шорох за потайной дверью. Возможно, убийце надоело томиться в праздности и он решил, что пора браться за дело. Но Мицухидэ еще не подал ему знака. Он отвернулся от своего, теперь уже в голос рыдающего, двоюродного брата.— Ты постиг многие науки, ты куда мудрее и опытнее большинства людей, ты вступил в тот возраст, когда от человека ждут истинной мудрости в словах и в мыслях, — продолжал сквозь рыдания Мицухару. — Я человек невежественный, и мне не найти нужных слов. Но даже такому, как я, понятен смысл слова «верность», даже такой, как я, может размышлять над этим словом, пока оно не станет частицей собственной души. И хотя ты прочитал десять тысяч книг, все это пойдет прахом, если ты забудешь смысл этого слова, одного-единственного слова. Мой господин, вы меня слышите? Мы принадлежим к древнему воинскому роду. Неужели вы запятнаете честь наших предков? А вы подумали о ваших собственных детях и об их потомках? Подумайте о позоре, который вы можете навлечь на бесчисленные поколения!— Обо всем этом можно толковать без конца, — возразил Мицухидэ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146