Поэтому даже в саду, окружающем чайный домик, несли постоянную стражу самураи. Сейчас один из них вошел в домик и почтительно склонился у порога. Он передал Мицухару какое-то послание и тут же удалился. Отойдя на приличествующее в подобных случаях расстояние, он застыл на месте подобно изваянию.Мицухару быстро пробежал письмо глазами и крикнул самураю:— На это письмо требуется ответ, я напишу его позже. Пусть монах подождет.Страж еще раз почтительно поклонился и удалился на свой пост. Шаги его ног, обутых в соломенные сандалии, были почти не слышны, словно он не шагал, а крался.Какое-то время Мицухару и трое его гостей пребывали в напряженном молчании. Время от времени с ветки в саду срывалась перезрелая слива и падала с таким звуком, словно по земле ударяли деревянным молоточком. В наступившей тишине этот стук казался особенно резким. И вдруг по раздвижной бумажной двери скользнул яркий солнечный луч.— Что ж, нам, пожалуй, пора. Да и вас ждут срочные дела, — произнес Масатака, решив под этим благовидным предлогом удалиться вместе со своими спутниками, но Мицухару удержал их.— Почему бы вам не побыть у меня немного? — с улыбкой сказал он.— Нет, мы пойдем. Мы не хотим быть навязчивыми.Трое приверженцев Мицухидэ вышли из чайного домика и плотно прикрыли за собою дверь. Звук их шагов, затихая, удалился в сторону крытой галереи.Через несколько минут вышел из чайного домика и сам Мицухару. Проходя по галерее, он заглянул в помещение, в котором размещались самураи. Он взял у них бумагу, тушь и кисточку и сразу же сел писать ответное письмо. Он писал быстро, не останавливаясь. Казалось, что он заранее продумал текст ответа.— Передай это гонцу настоятеля Ёкавы и отошли его.Он вручил ответное письмо одному из оруженосцев и, словно бы потеряв ко всей этой истории всякий интерес, осведомился у мальчика:— А что, князь Мицухидэ еще почивает?— Я подходил к его комнате, там все было тихо, — ответил мальчик.Мицухару вздохнул с облегчением, словно впервые за весь этот трудный день услышал нечто приятное.
Дни шли за днями. Мицухидэ оставался в крепости Сакамото, ничего не предпринимая. Получив приказ о выступлении в западные провинции, он должен был как можно скорее вернуться в свою крепость и собрать войско. И Мицухару хотел, но все никак не решался напомнить брату о том, что такая затянувшаяся праздность едва ли способна улучшить отношение к нему со стороны Нобунаги, и без того неблагоприятное. Но Мицухару понимал чувства, владевшие сейчас его двоюродным братом, и не мог лишний раз бередить ему душу. Отчаяние и ненависть, столь яростно выказанные приверженцами, наверняка отвечали и настроениям самого Мицухидэ.А если это так, размышлял Мицухару, то несколько дней, проведенные в покое и в мире, окажутся лучшей подготовкой к затяжной и трудной кампании. Мицухару испытывал чрезвычайное почтение к уму и здравому смыслу, присущим старшему брату. Любопытствуя, как тот проводит время, Мицухару зашел в комнату к брату и застал Мицухидэ за рисованием. Он перерисовывал что-то из раскрытой книги.— Ага, так вот чем ты занимаешься!Мицухару встал за спиной у брата и принялся наблюдать за его работой, откровенно радуясь тому, что Мицухидэ сохраняет самообладание, и тому, что они с братом по-прежнему близки.— Мицухару? Не смотри. Я не могу рисовать в чьем-либо присутствии.Мицухидэ отложил кисточку, залившись при этом румянцем, что не так-то часто случается с людьми, которым за пятьдесят. Мало того, он и наброски свои поспешно спрятал.— Я тебе помешал? — Мицухару расхохотался. — А чья это книга, с которой ты перерисовываешь?— Это книга Юсё.— Юсё? Интересно, где его носит в эти дни? Мы тут о нем уже давно ничего не слышали.— Он нежданно-негаданно разыскал меня в лагере во время похода на Каи. А на следующее утро ушел еще до рассвета.— Он странный человек.— Да нет, дело, думаю, не только в его странности. Он человек преданный, и душа у него — прямая и твердая, как бамбук. И пусть он оставил самурайскую службу, я по-прежнему считаю его воином.— Я слышал, что он был когда-то приверженцем Сайто Тацуоки. Ты хвалишь его за то, что он до сих пор сохраняет верность своему бывшему господину?— Когда возводили Адзути, он оказался единственным, кто не пожелал принимать участия в работах, хотя князь Нобунага лично пригласил его. Его не прельстили ни власть, ни слава. Видимо, чувство собственного достоинства не позволило ему расписывать ширмы в доме у врага своего бывшего господина.В это мгновение в комнату вошел один из прислужников Мицухару, и братья сразу же прервали беседу. Мицухару спросил у прислужника, что должно означать его внезапное появление.Вид у прислужника был крайне обескураженный. В руке он держал письмо и нечто вроде воззвания, написанного на плотной бумаге. Опасливо поглядывая на Мицухару, он сообщил следующее:— Еще один гонец от настоятеля Ёкавы прибыл к крепостным воротам и заставил меня передать это письмо моему господину. Я хотел отказаться, но он заявил, что ему приказали доставить это письмо и что без этого он не уйдет. Что мне оставалось делать?— Как? Опять? — Мицухару щелкнул языком. — Я отправил ответ настоятелю Ёкаве некоторое время назад и обстоятельно объяснил ему, почему я не могу принять его предложение, поэтому и дальнейшие обращения с его стороны окажутся тщетными. А он все продолжает упорствовать. Просто верни ему письмо, и все.— Слушаюсь, мой господин.Прислужник поспешно удалился, и вид у него при этом был такой, словно прочь прогнали его самого.— Это настоятель Ёкава с горы Хиэй? — спросил Мицухидэ.— Совершенно верно.— Давным-давно мне было приказано принять участие в сожжении горы Хиэй. Мы истребили тогда не только монахов-воинов, но и истинно святых людей, и детей, и женщин — всех без разбора. Мы убивали их и швыряли тела в бушующее пламя. Мы так жестоко обошлись с этой горой, что там больше никогда не приживутся деревья, не говоря уж о людях. А сейчас, судя по многим данным, кое-кто из монахов, переживших тогдашнюю бойню, вернулся на гору и пытается заново обжить это некогда священное место.— Верно. Насколько мне известно, гора все в том же плачевном состоянии, но, несмотря на это, люди высоко просвещенные созывают туда рассеянные ныне по свету остатки верующих и делают все возможное, чтобы возродить там жизнь.— Пока жив князь Нобунага, это будет не так-то просто.— И они прекрасно понимают это. Они прилагают великие усилия к тому, чтобы император издал указ, способный обуздать князя Нобунагу, но надежда на это невелика, поэтому они сейчас больше рассчитывают на поддержку простых людей. Они ездят по всем провинциям, собирают пожертвования, стучатся в каждую дверь. И я слышал, что на пепелищах они уже возводят временные храмы и пагоды.— Выходит, настоятель Ёкава уже не раз обращался к тебе именно в связи с этими намерениями былых обитателей горы?— Нет. — Мицухару опять посмотрел на брата и безмятежным тоном продолжал: — Я не хотел тебя беспокоить и поэтому предпочел уладить все лично. Но раз уж все это выплыло наружу, наверное, мне стоит ввести тебя в курс дела. Настоятелю Ёкаве стало известно, что ты сейчас гостишь у меня, и он самым настоятельным образом принялся искать встречи с тобой. Хотя бы одной-единственной.— Настоятель сказал, что хочет повидаться со мной?— Да! И вдобавок он выразил пожелание, чтобы достопочтенное имя князя Мицухидэ значилось на воззвании о восстановлении горы Хиэй. Я ответил ему, что ни о том, ни о другом не может идти и речи.— И хотя ты сказал ему об этом, а потом повторил — и повторил не раз и не два, — он продолжает слать к тебе гонцов? Мицухару, я, конечно, не поставлю своей подписи под воззванием, противоречащим интересам князя Нобунаги, но почему я должен уклоняться от встречи с ним? Во всяком случае, об этом стоило бы подумать.— Мне кажется, тебе совершенно ни к чему встречаться с ним. Какой смысл тебе — одному из военачальников, участвовавших в сожжении горы, — встречаться с одним из монахов, чудом уцелевших в этом аду?— В то время мы с ним были врагами, — ответил Мицухидэ. — Но сейчас гора Хиэй утратила свое былое значение, и ее тогдашние обитатели смиренно пали ниц перед властелином Адзути и принесли ему клятву верности.— На словах, разумеется, — возразил Мицухару. — Но разве могут все эти священники и монахи, чьи древние храмы и монастыри были разрушены, и люди, чудом выжившие, но потерявшие родных и близких, усмирить чувства, обуревающие их души на протяжении долгих лет? Число убитых там насчитывает десять тысяч человек, а некоторые из уничтоженных храмов высились на горе еще со времен святого Дэнгё.Мицухидэ глубоко вздохнул:— У меня тогда не было никакой возможности ослушаться приказа Нобунаги, и таким образом я стал одним из тех, кто безумствовал на горе Хиэй. И я собственноручно убивал и монахов-воинов, и монахов вполне мирных, и людей светского звания, молодых и старых. Моим личным жертвам нет числа. Когда я сегодня вспоминаю об этом, я испытываю такую боль, словно гора Хиэй пылает у меня в груди!— Но ты ведь всегда говорил, что нам необходимо смотреть на вещи широко, а сейчас ты как будто противоречишь себе. Ты уничтожал одних ради спасения других, и число спасенных оказалось во много раз больше. Если мы сожгли одну зловредную гору, но зато зажгли светоч истинной буддийской веры на пяти других высоких и на сотне малых вершин, — а ведь оно так и есть, — то разве можно назвать нашу вынужденную жестокость убийством? Вернее, тысячами убийств?— Ну, конечно, ты прав. Но все же стоит мне подумать о горе Хиэй, и я лью слезы жалости. Послушай, Мицухару! На людях я вынужден сдерживаться, но в душе я уверен, что если помолюсь разок за гору Хиэй, то это никому не причинит вреда. Верно? Я хочу завтра же отправиться на гору. Разумеется, инкогнито. И вернусь, как только поговорю с настоятелем.Той ночью Мицухару тревожно ворочался в постели и не мог уснуть. Почему это Мицухидэ загорелся желанием отправиться на гору Хиэй? Следует ли ему попытаться воспрепятствовать этому или же лучше предоставить Мицухидэ поступать по собственному разумению? Учитывая немилость, в которую сейчас явно впал Мицухидэ, ему следовало бы подальше держаться от горы Хиэй и от всяких хлопот по ее возрождению. Да и встреча с настоятелем не прибавит ему доброжелательства со стороны князя Нобунаги.Собственные рассуждения казались Мицухару вполне логичными до той поры, пока они касались прошлого. Но эта история с настоятелем Ёкавой… Мицухидэ проявил столь откровенное неудовольствие, узнав о том, что он, Мицухару, решил за брата и отказал настоятелю во встрече с ним. Нет, ему совершенно явно не понравилось то, как Мицухару все это дело обставил!Чем руководствуется Мицухидэ, почему он решил отправиться на гору Хиэй? Ведь это будет всеми расценено однозначно — как еще одно доказательство злоумышления Мицухидэ против Нобунаги. А в предвидении длительной военной кампании на западе это просто пустая трата времени.— Надо остановить его. Надо остановить его во что бы то ни стало!Приняв такое решение, Мицухару наконец-то закрыл глаза. Конечно, ему еще предстояло выдержать крайне неприятный спор с братом или даже навлечь на себя его гнев, но он решил сделать все возможное, чтобы удержать Мицухидэ от поездки на гору Хиэй. С тем он и заснул.На следующее утро он встал раньше обычного. Когда он мылся, его слух уловил шум чьих-то шагов, удалявшихся к выходу. Такая поспешность возникает только в связи с чьим-то отъездом.Мицухару выглянул из банной комнаты и осведомился у оказавшегося поблизости прислужника:— Кто уезжает?— Князь Мицухидэ.— Как!— Истинно так, мой господин. Он оделся в платье, удобное для путешествия в горы, и взял с собой только Амано Гэнъэмона. До Хёси они намерены добираться верхом. Во всяком случае, князь Мицухидэ сказал нечто в этом роде, обуваясь у входа. Это произошло какую-то минуту назад.Мицухару никогда не пропускал утренней молитвы в крепостном храме и у семейного алтаря, но сегодня он не совершил ни того, ни другого. Он быстро оделся, препоясался и большим, и малым мечом и поспешил к главному входу. Но Мицухидэ с приверженцем уже ускакали, и остались только слуги, подтвердившие известие об их отъезде. Белые облака клубились над Симэйгатакэ.— Кажется, сезон дождей близится к концу и здесь.Утренний туман в сосновой роще за крепостной стеной все еще не рассеялся, и поэтому вся округа выглядела сейчас так, словно она оказалась погруженной на дно озера. Двое всадников мчались во весь опор по лесной просеке. Над головами у них, величественно взмахнув крыльями, пролетела огромная птица.— Отличная погода, не правда ли, Гэнъэмон?— Если она не переменится, то горы очистятся от тумана.— Давно уже я не чувствовал себя так хорошо, — сказал Мицухидэ.— Ради одного этого стоило отправиться в поездку.— Но мне и впрямь больше всего на свете хочется повидаться с настоятелем Ёкавой. Только ради этого я и поехал. Если бы я пригласил его в крепость Сакамото, это вызвало бы ненужные подозрения. Нам надо повидаться тайком. Тебе придется позаботиться об этом, Гэнъэмон.— Да уж! Вас скорее заметят у подножия горы, а не на ее вершине. Будет крайне неприятно, если среди простого люда пойдет молва о том, что князь Мицухидэ предпринял подобную вылазку. Вам следует прикрыть лицо капюшоном, по крайней мере, пока мы не минуем Хёси.Мицухидэ надвинул капюшон как можно ниже, так что остался виден лишь один рот.— Вы одеты, как обычный простолюдин, и седло под вами самое что ни на есть простое. Никому и в голову не придет, что это едет князь Акэти Мицухидэ.— Ну, если ты и впредь будешь обращаться ко мне с такой учтивостью, люди все равно заподозрят неладное.— Да, я об этом не подумал, — весело рассмеялся Гэнъэмон. — Теперь я буду держаться немного иначе, только не наказывайте меня потом за дерзость.У подножия горы Хиэй уже два или три года шло кое-какое строительство, и улицы Сакамото мало-помалу начали обретать прежний вид. Когда двое всадников промчались по улицам селения и свернули на тропу, ведущую к храму Энряку, первые лучи солнца коснулись зеркальной глади озера.— А как мы поступим с лошадьми, когда нам придет пора спешиться? — спросил Гэнъэмон.— Рядом с прежним храмом сейчас воздвигнут новый, временный. Там неподалеку, должны жить крестьяне. А если их не окажется, то оставим лошадей у мастеровых, занятых на строительстве храма.Вдогонку за ними, то и дело нахлестывая коня, мчался одинокий всадник.— Послушайте! Мне кажется, кто-то нагоняет нас сзади! — взволнованно воскликнул Гэнъэмон.Он явно встревожился.— Если кто-нибудь и пустился за нами в погоню, то это, несомненно, Мицухару. Вчера он всячески пытался отговорить меня от поездки.— Он человек великодушный и благородный. Такие в наши дни встречаются нечасто. Он слишком уж даже благороден для настоящего самурая.— Ага, ну конечно же это Мицухару!— И он наверняка попытается остановить вас, мой господин.— Да только я все равно не поверну назад, как бы он меня ни уговаривал. А может быть, он имеет в виду что-то совсем другое. Если бы ему хотелось остановить меня, он мог бы взять под уздцы мою лошадь на выезде из его крепости. Да, погляди-ка, он тоже одет как подобает для поездки в гору!Так оно и было. В последний момент Мицухару опять все передумал. Он решил, что вместо того, чтобы удерживать брата от поездки, лучше ему поехать вместе с ним и проследить, чтобы он не совершил какой-нибудь роковой оплошности.Поравнявшись с братом, Мицухару радушно улыбнулся ему:— Слишком уж вы спешите, мой господин. Я никак не ожидал, что ты отправишься в дорогу в столь ранний час.— Я же не думал, что ты намерен поехать со мной. Если бы ты сказал мне об этом заранее, тебе не пришлось бы мчаться за нами во весь опор.— Но я был против этой поездки. Мне казалось, что, даже отправившись в путь переодетым, ты все равно возьмешь с собой, самое меньшее, десяток всадников, да и не станешь нестись с такой скоростью.— Будь это обычная поездка, я бы так именно и поступил, — ответил Мицухидэ. — Но единственной моей целью является желание помолиться за души тех, кто много лет назад принял на этой горе адскую смерть, и совершить хотя бы одну заупокойную молитву. Я ведь не в развлекательную поездку отправился, чтобы прихватить с собой сакэ и изысканные кушанья.— Должно быть, я вчера невзначай каким-то образом задел тебя, но я ведь от рождения трусоват. И всего лишь опасался того, что ты ненароком допустишь какую-нибудь оплошность, которая впоследствии может быть превратно истолкована в Адзути. Учитывая то, как ты одет, и то, что ты намереваешься всего лишь помолиться, князь Нобунага не разгневался бы на тебя, даже прознав про эту поездку. Но ведь даже я, проживая рядом с горою, ни разу там не был. Поэтому я и решил побывать там сегодня с тобой за компанию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146
Дни шли за днями. Мицухидэ оставался в крепости Сакамото, ничего не предпринимая. Получив приказ о выступлении в западные провинции, он должен был как можно скорее вернуться в свою крепость и собрать войско. И Мицухару хотел, но все никак не решался напомнить брату о том, что такая затянувшаяся праздность едва ли способна улучшить отношение к нему со стороны Нобунаги, и без того неблагоприятное. Но Мицухару понимал чувства, владевшие сейчас его двоюродным братом, и не мог лишний раз бередить ему душу. Отчаяние и ненависть, столь яростно выказанные приверженцами, наверняка отвечали и настроениям самого Мицухидэ.А если это так, размышлял Мицухару, то несколько дней, проведенные в покое и в мире, окажутся лучшей подготовкой к затяжной и трудной кампании. Мицухару испытывал чрезвычайное почтение к уму и здравому смыслу, присущим старшему брату. Любопытствуя, как тот проводит время, Мицухару зашел в комнату к брату и застал Мицухидэ за рисованием. Он перерисовывал что-то из раскрытой книги.— Ага, так вот чем ты занимаешься!Мицухару встал за спиной у брата и принялся наблюдать за его работой, откровенно радуясь тому, что Мицухидэ сохраняет самообладание, и тому, что они с братом по-прежнему близки.— Мицухару? Не смотри. Я не могу рисовать в чьем-либо присутствии.Мицухидэ отложил кисточку, залившись при этом румянцем, что не так-то часто случается с людьми, которым за пятьдесят. Мало того, он и наброски свои поспешно спрятал.— Я тебе помешал? — Мицухару расхохотался. — А чья это книга, с которой ты перерисовываешь?— Это книга Юсё.— Юсё? Интересно, где его носит в эти дни? Мы тут о нем уже давно ничего не слышали.— Он нежданно-негаданно разыскал меня в лагере во время похода на Каи. А на следующее утро ушел еще до рассвета.— Он странный человек.— Да нет, дело, думаю, не только в его странности. Он человек преданный, и душа у него — прямая и твердая, как бамбук. И пусть он оставил самурайскую службу, я по-прежнему считаю его воином.— Я слышал, что он был когда-то приверженцем Сайто Тацуоки. Ты хвалишь его за то, что он до сих пор сохраняет верность своему бывшему господину?— Когда возводили Адзути, он оказался единственным, кто не пожелал принимать участия в работах, хотя князь Нобунага лично пригласил его. Его не прельстили ни власть, ни слава. Видимо, чувство собственного достоинства не позволило ему расписывать ширмы в доме у врага своего бывшего господина.В это мгновение в комнату вошел один из прислужников Мицухару, и братья сразу же прервали беседу. Мицухару спросил у прислужника, что должно означать его внезапное появление.Вид у прислужника был крайне обескураженный. В руке он держал письмо и нечто вроде воззвания, написанного на плотной бумаге. Опасливо поглядывая на Мицухару, он сообщил следующее:— Еще один гонец от настоятеля Ёкавы прибыл к крепостным воротам и заставил меня передать это письмо моему господину. Я хотел отказаться, но он заявил, что ему приказали доставить это письмо и что без этого он не уйдет. Что мне оставалось делать?— Как? Опять? — Мицухару щелкнул языком. — Я отправил ответ настоятелю Ёкаве некоторое время назад и обстоятельно объяснил ему, почему я не могу принять его предложение, поэтому и дальнейшие обращения с его стороны окажутся тщетными. А он все продолжает упорствовать. Просто верни ему письмо, и все.— Слушаюсь, мой господин.Прислужник поспешно удалился, и вид у него при этом был такой, словно прочь прогнали его самого.— Это настоятель Ёкава с горы Хиэй? — спросил Мицухидэ.— Совершенно верно.— Давным-давно мне было приказано принять участие в сожжении горы Хиэй. Мы истребили тогда не только монахов-воинов, но и истинно святых людей, и детей, и женщин — всех без разбора. Мы убивали их и швыряли тела в бушующее пламя. Мы так жестоко обошлись с этой горой, что там больше никогда не приживутся деревья, не говоря уж о людях. А сейчас, судя по многим данным, кое-кто из монахов, переживших тогдашнюю бойню, вернулся на гору и пытается заново обжить это некогда священное место.— Верно. Насколько мне известно, гора все в том же плачевном состоянии, но, несмотря на это, люди высоко просвещенные созывают туда рассеянные ныне по свету остатки верующих и делают все возможное, чтобы возродить там жизнь.— Пока жив князь Нобунага, это будет не так-то просто.— И они прекрасно понимают это. Они прилагают великие усилия к тому, чтобы император издал указ, способный обуздать князя Нобунагу, но надежда на это невелика, поэтому они сейчас больше рассчитывают на поддержку простых людей. Они ездят по всем провинциям, собирают пожертвования, стучатся в каждую дверь. И я слышал, что на пепелищах они уже возводят временные храмы и пагоды.— Выходит, настоятель Ёкава уже не раз обращался к тебе именно в связи с этими намерениями былых обитателей горы?— Нет. — Мицухару опять посмотрел на брата и безмятежным тоном продолжал: — Я не хотел тебя беспокоить и поэтому предпочел уладить все лично. Но раз уж все это выплыло наружу, наверное, мне стоит ввести тебя в курс дела. Настоятелю Ёкаве стало известно, что ты сейчас гостишь у меня, и он самым настоятельным образом принялся искать встречи с тобой. Хотя бы одной-единственной.— Настоятель сказал, что хочет повидаться со мной?— Да! И вдобавок он выразил пожелание, чтобы достопочтенное имя князя Мицухидэ значилось на воззвании о восстановлении горы Хиэй. Я ответил ему, что ни о том, ни о другом не может идти и речи.— И хотя ты сказал ему об этом, а потом повторил — и повторил не раз и не два, — он продолжает слать к тебе гонцов? Мицухару, я, конечно, не поставлю своей подписи под воззванием, противоречащим интересам князя Нобунаги, но почему я должен уклоняться от встречи с ним? Во всяком случае, об этом стоило бы подумать.— Мне кажется, тебе совершенно ни к чему встречаться с ним. Какой смысл тебе — одному из военачальников, участвовавших в сожжении горы, — встречаться с одним из монахов, чудом уцелевших в этом аду?— В то время мы с ним были врагами, — ответил Мицухидэ. — Но сейчас гора Хиэй утратила свое былое значение, и ее тогдашние обитатели смиренно пали ниц перед властелином Адзути и принесли ему клятву верности.— На словах, разумеется, — возразил Мицухару. — Но разве могут все эти священники и монахи, чьи древние храмы и монастыри были разрушены, и люди, чудом выжившие, но потерявшие родных и близких, усмирить чувства, обуревающие их души на протяжении долгих лет? Число убитых там насчитывает десять тысяч человек, а некоторые из уничтоженных храмов высились на горе еще со времен святого Дэнгё.Мицухидэ глубоко вздохнул:— У меня тогда не было никакой возможности ослушаться приказа Нобунаги, и таким образом я стал одним из тех, кто безумствовал на горе Хиэй. И я собственноручно убивал и монахов-воинов, и монахов вполне мирных, и людей светского звания, молодых и старых. Моим личным жертвам нет числа. Когда я сегодня вспоминаю об этом, я испытываю такую боль, словно гора Хиэй пылает у меня в груди!— Но ты ведь всегда говорил, что нам необходимо смотреть на вещи широко, а сейчас ты как будто противоречишь себе. Ты уничтожал одних ради спасения других, и число спасенных оказалось во много раз больше. Если мы сожгли одну зловредную гору, но зато зажгли светоч истинной буддийской веры на пяти других высоких и на сотне малых вершин, — а ведь оно так и есть, — то разве можно назвать нашу вынужденную жестокость убийством? Вернее, тысячами убийств?— Ну, конечно, ты прав. Но все же стоит мне подумать о горе Хиэй, и я лью слезы жалости. Послушай, Мицухару! На людях я вынужден сдерживаться, но в душе я уверен, что если помолюсь разок за гору Хиэй, то это никому не причинит вреда. Верно? Я хочу завтра же отправиться на гору. Разумеется, инкогнито. И вернусь, как только поговорю с настоятелем.Той ночью Мицухару тревожно ворочался в постели и не мог уснуть. Почему это Мицухидэ загорелся желанием отправиться на гору Хиэй? Следует ли ему попытаться воспрепятствовать этому или же лучше предоставить Мицухидэ поступать по собственному разумению? Учитывая немилость, в которую сейчас явно впал Мицухидэ, ему следовало бы подальше держаться от горы Хиэй и от всяких хлопот по ее возрождению. Да и встреча с настоятелем не прибавит ему доброжелательства со стороны князя Нобунаги.Собственные рассуждения казались Мицухару вполне логичными до той поры, пока они касались прошлого. Но эта история с настоятелем Ёкавой… Мицухидэ проявил столь откровенное неудовольствие, узнав о том, что он, Мицухару, решил за брата и отказал настоятелю во встрече с ним. Нет, ему совершенно явно не понравилось то, как Мицухару все это дело обставил!Чем руководствуется Мицухидэ, почему он решил отправиться на гору Хиэй? Ведь это будет всеми расценено однозначно — как еще одно доказательство злоумышления Мицухидэ против Нобунаги. А в предвидении длительной военной кампании на западе это просто пустая трата времени.— Надо остановить его. Надо остановить его во что бы то ни стало!Приняв такое решение, Мицухару наконец-то закрыл глаза. Конечно, ему еще предстояло выдержать крайне неприятный спор с братом или даже навлечь на себя его гнев, но он решил сделать все возможное, чтобы удержать Мицухидэ от поездки на гору Хиэй. С тем он и заснул.На следующее утро он встал раньше обычного. Когда он мылся, его слух уловил шум чьих-то шагов, удалявшихся к выходу. Такая поспешность возникает только в связи с чьим-то отъездом.Мицухару выглянул из банной комнаты и осведомился у оказавшегося поблизости прислужника:— Кто уезжает?— Князь Мицухидэ.— Как!— Истинно так, мой господин. Он оделся в платье, удобное для путешествия в горы, и взял с собой только Амано Гэнъэмона. До Хёси они намерены добираться верхом. Во всяком случае, князь Мицухидэ сказал нечто в этом роде, обуваясь у входа. Это произошло какую-то минуту назад.Мицухару никогда не пропускал утренней молитвы в крепостном храме и у семейного алтаря, но сегодня он не совершил ни того, ни другого. Он быстро оделся, препоясался и большим, и малым мечом и поспешил к главному входу. Но Мицухидэ с приверженцем уже ускакали, и остались только слуги, подтвердившие известие об их отъезде. Белые облака клубились над Симэйгатакэ.— Кажется, сезон дождей близится к концу и здесь.Утренний туман в сосновой роще за крепостной стеной все еще не рассеялся, и поэтому вся округа выглядела сейчас так, словно она оказалась погруженной на дно озера. Двое всадников мчались во весь опор по лесной просеке. Над головами у них, величественно взмахнув крыльями, пролетела огромная птица.— Отличная погода, не правда ли, Гэнъэмон?— Если она не переменится, то горы очистятся от тумана.— Давно уже я не чувствовал себя так хорошо, — сказал Мицухидэ.— Ради одного этого стоило отправиться в поездку.— Но мне и впрямь больше всего на свете хочется повидаться с настоятелем Ёкавой. Только ради этого я и поехал. Если бы я пригласил его в крепость Сакамото, это вызвало бы ненужные подозрения. Нам надо повидаться тайком. Тебе придется позаботиться об этом, Гэнъэмон.— Да уж! Вас скорее заметят у подножия горы, а не на ее вершине. Будет крайне неприятно, если среди простого люда пойдет молва о том, что князь Мицухидэ предпринял подобную вылазку. Вам следует прикрыть лицо капюшоном, по крайней мере, пока мы не минуем Хёси.Мицухидэ надвинул капюшон как можно ниже, так что остался виден лишь один рот.— Вы одеты, как обычный простолюдин, и седло под вами самое что ни на есть простое. Никому и в голову не придет, что это едет князь Акэти Мицухидэ.— Ну, если ты и впредь будешь обращаться ко мне с такой учтивостью, люди все равно заподозрят неладное.— Да, я об этом не подумал, — весело рассмеялся Гэнъэмон. — Теперь я буду держаться немного иначе, только не наказывайте меня потом за дерзость.У подножия горы Хиэй уже два или три года шло кое-какое строительство, и улицы Сакамото мало-помалу начали обретать прежний вид. Когда двое всадников промчались по улицам селения и свернули на тропу, ведущую к храму Энряку, первые лучи солнца коснулись зеркальной глади озера.— А как мы поступим с лошадьми, когда нам придет пора спешиться? — спросил Гэнъэмон.— Рядом с прежним храмом сейчас воздвигнут новый, временный. Там неподалеку, должны жить крестьяне. А если их не окажется, то оставим лошадей у мастеровых, занятых на строительстве храма.Вдогонку за ними, то и дело нахлестывая коня, мчался одинокий всадник.— Послушайте! Мне кажется, кто-то нагоняет нас сзади! — взволнованно воскликнул Гэнъэмон.Он явно встревожился.— Если кто-нибудь и пустился за нами в погоню, то это, несомненно, Мицухару. Вчера он всячески пытался отговорить меня от поездки.— Он человек великодушный и благородный. Такие в наши дни встречаются нечасто. Он слишком уж даже благороден для настоящего самурая.— Ага, ну конечно же это Мицухару!— И он наверняка попытается остановить вас, мой господин.— Да только я все равно не поверну назад, как бы он меня ни уговаривал. А может быть, он имеет в виду что-то совсем другое. Если бы ему хотелось остановить меня, он мог бы взять под уздцы мою лошадь на выезде из его крепости. Да, погляди-ка, он тоже одет как подобает для поездки в гору!Так оно и было. В последний момент Мицухару опять все передумал. Он решил, что вместо того, чтобы удерживать брата от поездки, лучше ему поехать вместе с ним и проследить, чтобы он не совершил какой-нибудь роковой оплошности.Поравнявшись с братом, Мицухару радушно улыбнулся ему:— Слишком уж вы спешите, мой господин. Я никак не ожидал, что ты отправишься в дорогу в столь ранний час.— Я же не думал, что ты намерен поехать со мной. Если бы ты сказал мне об этом заранее, тебе не пришлось бы мчаться за нами во весь опор.— Но я был против этой поездки. Мне казалось, что, даже отправившись в путь переодетым, ты все равно возьмешь с собой, самое меньшее, десяток всадников, да и не станешь нестись с такой скоростью.— Будь это обычная поездка, я бы так именно и поступил, — ответил Мицухидэ. — Но единственной моей целью является желание помолиться за души тех, кто много лет назад принял на этой горе адскую смерть, и совершить хотя бы одну заупокойную молитву. Я ведь не в развлекательную поездку отправился, чтобы прихватить с собой сакэ и изысканные кушанья.— Должно быть, я вчера невзначай каким-то образом задел тебя, но я ведь от рождения трусоват. И всего лишь опасался того, что ты ненароком допустишь какую-нибудь оплошность, которая впоследствии может быть превратно истолкована в Адзути. Учитывая то, как ты одет, и то, что ты намереваешься всего лишь помолиться, князь Нобунага не разгневался бы на тебя, даже прознав про эту поездку. Но ведь даже я, проживая рядом с горою, ни разу там не был. Поэтому я и решил побывать там сегодня с тобой за компанию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146