Уже тот, не раз отмеченный нами
факт, что в лице переживания мы вообще есмы, т. е. что душевная
жизнь есть бытие вообще, содержит указание на сверхиндивиду-
ально-объективную сторону переживания. Ибо, хотя бы все содер-
жание нашей душевной жизни было сплошь субъективным
и индивидуальным, само бытие ее есть нечто сверхиндивидуально-
объективное, означает укорененность ее во всеобъемлющем
единстве абсолютного бытия. Но это различие между бытием и со-
держанием душевной жизни само по себе еще слишком грубо, неа-
декватно выражает органическое единство этой сферы: ибо содер-
жание душевной жизни, как чистого переживания- поскольку мы
строго будем воздерживаться от смысла, в котором мы употребляем
слово <содержание> в отношении предметного сознания или бытия
- и есть не что иное, как определенное состояние, т. е. определен-
ный характер внутреннего бытия. Поэтому <субъективность> и
<объективность> переживания не следует размещать как бы по двум
раздельным <частям> переживания - его содержанию и бытию;
напротив, в них надо усмотреть две абстрактно-соотносительные
стороны переживания как некого неразложимо-первичного
единства. Душевная жизнь <субъективна> в том смысле, что она не
тождественна самому абсолютному бытию в его абсолютной акту-
альности, в его в себе сущей бесконечной полноте и самодовлении,
а есть лишь низшая форма бытия, отмеченная изображенными нами
чертами стихийности и потенциальности; но она же объективна,
поскольку она вся целиком есть все же форма того же абсолютного
бытия и, в качестве таковой, изнутри, в своем собственном суще-
стве объединена со всем бесконечным богатством объективного
бытия, вырастающем на почве абсолютного всеединства. <Пе-
реживать>, <чувствовать> значит не только <быть в себе>, как бы
жариться в собственном соку отрешенной субъективности; это
значит вместе с тем быть во всем, быть изнутри погруженным
в бесконечный океан самого бытия, т. е. это значит переживать и
все остальное на свете. Эту своеобразную сторону переживания,
в силу которой можно вообще переживать что-либо т. е. в силу
которой переживание может иметь объект (а не только быть
переживанием самого себя), надо просто констатировать как
первичный факт, а не игнорировать или отрицать за ее несоот-
ветствие нашим теориям и понятиям. В силу этой своей <объектной>
или познавательной стороны переживание есть, по существу, нечто
большее, чем субъективное душевное> состояние: оно есть именно
духовноесостояние как единство жизни и знания. <Пережить>, <про-
чувствовать> что-либо значит знать объект изнутри, в силу своей
объединенности с ним в общей жизни, это значит внутренне пребы-
вать в том надындивидуальном единстве бытия, которое объединя-
ет <меня> с <объектом>, изживать само объективное бытие.
Понятие этого живого знания как знания-жизни, как транссубъ-
ективного исконно-познавательного надындивидуального пе-
реживания столь же важно в гносеологии , как и в психологии. При
свете этого понятия мнение об исключительной субъективности и
замкнутости душевной жизни обнаруживается как слепой предрас-
судок. Внутренний, как бы подземный мир наших переживаний не
есть подземная тюрьма, в которой мы отрезаны от внешнего мира.
Именно потому, что этот подземный мир есть не какой-то
ограниченный, замкнутый снизу колодезь, а имеет бесконечную
глубину, в нем как бы открываются ходы, соединяющие его изнутри
с другими подземными кельями, и эти коридоры сходятся на неко-
Н !,шц оо<р?а - говорит Плотин.
0 гносеологическом его значении см.: <Предмет знания>, гл. .XII.
ДУША ЧЕЛОВЕКА
ЧАСТЬ II. КОНКРЕТНАЯ ДУШЕВНАЯ ЖИЗНЬ
торой глубине в обширном, свободном пространстве, из которого
весь светлый божий мир виден лучше и глубже, чем с поверхности
или из маленького отверстия, соединяющего с ним нашу единичную
подземную келью. Нет надобности ссылаться на переживания
мистического или религиозного порядка в узком смысле слова, что-
бы усмотреть эту незамкнутость, транссубъективность, над-
ындивидуальность душевной жизни. Самые обыденные явления че-
ловеческой жизни, и то, что эти явления могли оставаться необъяс-
ненными и представлять собой неразрешимую загадку, есть
1е51ш1општ раиреПах традиционных философских предпосылок
эмпирическойпсихологии. Таков ужефакт общения между людьми,
на котором построена вся социальная и нравственная жизнь чело-
века и с которой связана вся его духовная жизнь. Факт общения,
знания чужой душевной жизни, непосредственной практически-
жизненной связи между людьми этот загадочный для современной
психологии и гносеологии факт - есть простое выражение транс-
субъективности переживания, наличности в душевной жизни тако-
го пласта, в котором она есть не <моя личная> жизнь, а жизнь
сверхиндивидуальная, через которую моя жизнь соприкасается с
<твоей> или чужой вообще. В силу этого же моя жизнь есть часть
жизни моей страны, нации, государства, человечества, может осу-
ществлять в себе объективные, надындивидуальные содержания
права и нравственности; и в силу этого же мне изнутри доступны
надындивидуальные содержания искусства и религиозной жизни. В
силу этого, наконец, всякое вообще познавательное соприкосно-
вение с объективным бытием в известной мере есть или по крайней
мере может быть и душевным соприкосновением с ним - его внут-
ренним переживанием, т. е. тем, что мы называем духовной жизнью.
Оставляя пока без более подробного рассмотрения соотношение
между обособляюще-единичной и надындивидуально-общей сторо-
ной душевной жизни (мы обратимся к нему тотчас же ниже), уясним
здесь несколько точнее природу этой <периферической>, предмет-
но-духовной жизни и ее связь с изложенной выше внутренней сто-
роной духовной жизни как самосознания. Душевная жизнь и ее
формирующее единство суть, как мы теперь видим, силы, способные
не только ограничивать и субъективно преломлять или искажать
объективное знание, но и положительно содействовать ему и обога-
щать его. То, что мы назвали <предметным мирком> человека, есть
не только ограниченный и субъективно-окрашенный отрезок содер-
жания холодно-интеллектуального предметного знания; в нем
обнаруживается также творческая, в высшем, объективном смысле
формирующая сила нашей души. Что наши страсти и влечения,
симпатии и антипатии <ослепляют> нас, ограничивают наше
знание, делают нас пристрастными - это, конечно, верно, но это
есть только половина истины, которую принимает за полную истину
лишь филистерская ограниченность <трезвого рассудка""; то, что
есть живого в человеке, знает, что страсть, порывы, любовь не толь-
ко ослепляют, но и озаряют нас, раскрывают нам недоступные
<рассудку> (чистому, отрешенному от душевной жизни предметно-
му сознанию) глубины бытия, - что есть такое <безумие> в нас,
которое, как говорил его величайший провозвестник Платон, цен-
нее всякого ума и имеет пророчески-озаряющее значение. И здесь
опять-таки нет надобности ссылаться лишь на высшее по своему
предмету религиозное знание, хотя оно и есть самый яркий пример
познавательной ценности переживания. Но и влюбленный, как бы
часто он ни был <ослеплен>, еще чаще с ему одному присущей
чуткостью знает душевную жизнь любимого существа лучше, глуб-
же и полнее, чем равнодушные. И если нас часто смешит родитель-
ская любовь, превозносящая как гения маленькое существо, в кото-
ром мы можем усмотреть лишь нечто весьма ординарное, то лож-
ность таких оценок лежит лишь в связанных с ними сравнениях: не
интересуясь другими детьми и не замечая их душевных или умст-
венных способностей, любящие родители естественно склонны
ставить высоко над средним уровнем своего ребенка, но те способ-
ности и черты, которые их чуткое проникновение открывает
в ребенке безотносительно обычно действительно ему присущи, и
слепота в этом отношении - на стороне тупого, равнодушного взо-
ра посторонних людей. Известно также, какое большое положи-
тельное значение для научного знания может иметь любовь к пред-
мету - та вдохновенная нежность, с которой ботаник, например,
любуется тонкими формами цветка или анатом рассматривает
отвратительные для нас внутренности животного. Положительная
роль вдохновения, страсти, безумного порыва как для успеха како-
го-либо практического дела, так и для чисто научных открытий есть
также факт, который психологически не может быть отрицаем. Во
всех этих случаях мы имеем примеры расширяющего и обогащаю-
щего влияния <душевной жизни> на познание - примеры, в кото-
рых обнаруживается творческая сила духовной жизни как озаряю-
щего, познающего переживания, как внутреннего единства жизни
и знания. <Предметный мирок> человека имеет, в силу этого, не
только границы, но и углубления, недоступные бесстрастному
и безличному предметному сознанию, а обусловленные силами
личной душевной жизни. И когда мы говорим, что личность есть
монада, которая <с своей точки зрения> созерцает или отражает
вселенную, то это есть не одно лишь ограничение: ее индивидуальная
<точка зрения> не только стесняет ее горизонт, но по крайней мере
часто и освещает его с особенной, ей одной присущей силой.
И здесь мы непосредственно усматриваем внутреннюю связь ду-
ховной жизни как самосознания с духовной жизнью как живым
ДУША ЧЕЛОВЕКА
ЧАСТЬ II. КОНКРЕТНАЯ ДУШЕВНАЯ ЖИЗНЬ
торой глубине в обширном, свободном пространстве, из которого
весь светлый божий мир виден лучше и глубже, чем с поверхности
или из маленького отверстия, соединяющего с ним нашу единичную
подземную келью. Нет надобности ссылаться на переживания
мистического или религиозного порядка в узком смысле слова, что-
бы усмотреть эту незамкнутость, транссубъективность, над-
ындивидуальность душевной жизни. Самые обыденные явления че-
ловеческой жизни, и то, что эти явления могли оставаться необъяс-
ненными и представлять собой неразрешимую загадку, есть
1е51ш1општ раиреПаНа традиционных философских предпосылок
эмпирической психологии. Таков ужефикт общения между людьми,
на котором построена вся социальная и нравственная жизнь чело-
века и с которой связана вся его духовная жизнь. Факт общения,
знания чужой душевной жизни, непосредственной практически-
жизненной связи между людьми этот загадочный для современной
психологии и гносеологии факт - есть простое выражение транс-
субъективности переживания, наличности в душевной жизни тако-
го пласта, в котором она есть не <моя личная> жизнь, а жизнь
сверхиндивидуальная, через которую моя жизнь соприкасается с
<твоей> или чужой вообще. В силу этого же моя жизнь есть часть
жизни моей страны, нации, государства, человечества, может осу-
ществлять в себе объективные, надындивидуальные содержания
права и нравственности; и в силу этого же мне изнутри доступны
надындивидуальные содержания искусства и религиозной жизни. В
силу этого, наконец, всякое вообще познавательное соприкосно-
вение с объективным бытием в известной мере есть или по крайней
мере может быть и душевным соприкосновением с ним - его внут-
ренним переживанием, т. е. тем, что мы называем духовной жизнью.
V
Оставляя пока без более подробного рассмотрения соотношение
между обособляюще-единичной и надындивидуально-общей сторо-
ной душевной жизни (мы обратимся к нему тотчас же ниже), уясним
здесь несколько точнее природу этой <периферической>, предмет-
но-духовной жизни и ее связь с изложенной выше внутренней сто-
роной духовной жизни как самосознания. Душевная жизнь и ее
формирующее единство суть, как мы теперь видим, силы, способные
не только ограничивать и субъективно преломлять или искажать
объективное знание, но и положительно содействовать ему и обога-
щать его. То, что мы назвали <предметным мирком> человека, есть
не только ограниченный и субъективно-окрашенный отрезок содер-
жания холодно-интеллектуального предметного знания; в нем
обнаруживается также творческая, в высшем, объективном смысле
формирующая сила нашей души. Что наши страсти и влечения,
симпатии и аптипатии <ослепляют> нас, ограничивают наше
знание, делают нас пристрастными - это, конечно, верно, но это
есть только половина истины, которую принимает за полную истину
лишь филистерская ограниченность <трезвого рассудка>; то, что
есть живого в человеке, знает, что страсть, порывы, любовь не толь-
ко ослепляют, но и озаряют нас, раскрывают нам недоступные
<рассудку> (чистому, отрешенному от душевной жизни предметно-
му сознанию) глубины бытия, - что есть такое <безумие> в нас,
которое, как говорил его величайший провозвестник Платон, цен-
нее всякого ума и имеет пророчески-озаряющее значение. И здесь
опять-таки нет надобности ссылаться лишь на высшее по своему
предмету религиозное знание, хотя оно и есть самый яркий пример
познавательной ценности переживания. Но и влюбленный, как бы
часто он ни был <ослеплен>, еще чаще с ему одному присущей
чуткостью знает душевную жизнь любимого существа лучше, глуб-
же и полнее, чем равнодушные. И если нас часто смешит родитель-
ская любовь, превозносящая как гения маленькое существо, в кото-
ром мы можем усмотреть лишь нечто весьма ординарное, то лож-
ность таких оценок лежит лишь в связанных с ними сравнениях: не
интересуясь другими детьми и не замечая их душевных или умст-
венных способностей, любящие родители естественно склонны
ставить высоко над средним уровнем своего ребенка, но те способ-
ности и черты, которые их чуткое проникновение открывает
в ребенке безотносительно обычно действительно ему присущи, и
слепота в этом отношении - на стороне тупого, равнодушного взо-
ра посторонних людей. Известно также, какое большое положи-
тельное значение для научного знания может иметь любовь к пред-
мету - та вдохновенная нежность, с которой ботаник, например,
любуется тонкими формами цветка или анатом рассматривает
отвратительные для нас внутренности животного. Положительная
роль вдохновения, страсти, безумного порыва как для успеха како-
го-либо практического дела, так и для чисто научных открытий есть
также факт, который психологически не может быть отрицаем. Во
всех этих случаях мы имеем примеры расширяющего и обогащаю-
щего влияния <душевной жизни> на познание - примеры, в кото-
рых обнаруживается творческая сила духовной жизни как озаряю-
щего, познающего переживания, как внутреннего единства жизни
и знания. <Предметный мирок> человека имеет, в силу этого, не
только границы, но и углубления, недоступные бесстрастному
и безличному предметному сознанию, а обусловленные силами
личной душевной жизни. И когда мы говорим, что личность есть
монада, которая <с своей точки зрения> созерцает или отражает
вселенную, то это есть не одно лишь ограничение: ее индивидуальная
<точка зрения> не только стесняет ее горизонт, но по крайней мере
часто и освещает его с особенной, ей одной присущей силой.
И здесь мы непосредственно усматриваем внутреннюю связь ду-
ховной жизни как самосознания с духовной жизнью как живым
ДУША ЧЕЛОВЕКА
ЧАСТЬ II. КОНКРЕТНАЯ ДУШЕВНАЯ ЖИЗНЬ
предметным знанием. Если формирующая сила души вообще выра-
жается в созидании, через посредство управления вниманием, субъ-
ективного единства <предметного мирка>, то, поскольку душа есть
не только эмпирически-субъективная энтелехия, а в глубочайшем
своем корне вместе с тем действенное проявление надындивидуаль-
ной идеи, единство созидаемого ею <предметного мирка> есть тоже
единство объективное и имеет надындивидуальную ценность.
Лучшим примером здесь может служить всякое духовное творчество
гения. Гений, с одной стороны, есть существо, которому дарована
исключительная сила объективного проникновения в бытие или
объективных практически-творческих достижений: результат его
творчества - выражается ли оно в познании, в искусстве, в рели-
гии, в практических осуществлениях - имеют всегда объективное,
надындивидуальное значение, совершенно независимое от инди-
видуальной личности их творца. С другой стороны, гений есть суще-
ство, вся жизнь и творчество которого есть непросредственное обна-
ружение его глубочайшего личного единства, осуществление
призвания, которое образует как бы само существо его личности] и
все его дела и творения отмечены печатью глубочайшей оригиналь-
ности, неповторимой единственности подлинной индивидуаль-
ности. Объективная- и субъективная, надындивидуальная и инди-
видуальная стороны его внутренней жизни, образуют не внешнее, а
органически-внутреннее единство, в силу которого объективно
и надындивидуально в его жизни и творчестве именно то, что есть
обнаружение его глубочайшей личной индивидуальности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
факт, что в лице переживания мы вообще есмы, т. е. что душевная
жизнь есть бытие вообще, содержит указание на сверхиндивиду-
ально-объективную сторону переживания. Ибо, хотя бы все содер-
жание нашей душевной жизни было сплошь субъективным
и индивидуальным, само бытие ее есть нечто сверхиндивидуально-
объективное, означает укорененность ее во всеобъемлющем
единстве абсолютного бытия. Но это различие между бытием и со-
держанием душевной жизни само по себе еще слишком грубо, неа-
декватно выражает органическое единство этой сферы: ибо содер-
жание душевной жизни, как чистого переживания- поскольку мы
строго будем воздерживаться от смысла, в котором мы употребляем
слово <содержание> в отношении предметного сознания или бытия
- и есть не что иное, как определенное состояние, т. е. определен-
ный характер внутреннего бытия. Поэтому <субъективность> и
<объективность> переживания не следует размещать как бы по двум
раздельным <частям> переживания - его содержанию и бытию;
напротив, в них надо усмотреть две абстрактно-соотносительные
стороны переживания как некого неразложимо-первичного
единства. Душевная жизнь <субъективна> в том смысле, что она не
тождественна самому абсолютному бытию в его абсолютной акту-
альности, в его в себе сущей бесконечной полноте и самодовлении,
а есть лишь низшая форма бытия, отмеченная изображенными нами
чертами стихийности и потенциальности; но она же объективна,
поскольку она вся целиком есть все же форма того же абсолютного
бытия и, в качестве таковой, изнутри, в своем собственном суще-
стве объединена со всем бесконечным богатством объективного
бытия, вырастающем на почве абсолютного всеединства. <Пе-
реживать>, <чувствовать> значит не только <быть в себе>, как бы
жариться в собственном соку отрешенной субъективности; это
значит вместе с тем быть во всем, быть изнутри погруженным
в бесконечный океан самого бытия, т. е. это значит переживать и
все остальное на свете. Эту своеобразную сторону переживания,
в силу которой можно вообще переживать что-либо т. е. в силу
которой переживание может иметь объект (а не только быть
переживанием самого себя), надо просто констатировать как
первичный факт, а не игнорировать или отрицать за ее несоот-
ветствие нашим теориям и понятиям. В силу этой своей <объектной>
или познавательной стороны переживание есть, по существу, нечто
большее, чем субъективное душевное> состояние: оно есть именно
духовноесостояние как единство жизни и знания. <Пережить>, <про-
чувствовать> что-либо значит знать объект изнутри, в силу своей
объединенности с ним в общей жизни, это значит внутренне пребы-
вать в том надындивидуальном единстве бытия, которое объединя-
ет <меня> с <объектом>, изживать само объективное бытие.
Понятие этого живого знания как знания-жизни, как транссубъ-
ективного исконно-познавательного надындивидуального пе-
реживания столь же важно в гносеологии , как и в психологии. При
свете этого понятия мнение об исключительной субъективности и
замкнутости душевной жизни обнаруживается как слепой предрас-
судок. Внутренний, как бы подземный мир наших переживаний не
есть подземная тюрьма, в которой мы отрезаны от внешнего мира.
Именно потому, что этот подземный мир есть не какой-то
ограниченный, замкнутый снизу колодезь, а имеет бесконечную
глубину, в нем как бы открываются ходы, соединяющие его изнутри
с другими подземными кельями, и эти коридоры сходятся на неко-
Н !,шц оо<р?а - говорит Плотин.
0 гносеологическом его значении см.: <Предмет знания>, гл. .XII.
ДУША ЧЕЛОВЕКА
ЧАСТЬ II. КОНКРЕТНАЯ ДУШЕВНАЯ ЖИЗНЬ
торой глубине в обширном, свободном пространстве, из которого
весь светлый божий мир виден лучше и глубже, чем с поверхности
или из маленького отверстия, соединяющего с ним нашу единичную
подземную келью. Нет надобности ссылаться на переживания
мистического или религиозного порядка в узком смысле слова, что-
бы усмотреть эту незамкнутость, транссубъективность, над-
ындивидуальность душевной жизни. Самые обыденные явления че-
ловеческой жизни, и то, что эти явления могли оставаться необъяс-
ненными и представлять собой неразрешимую загадку, есть
1е51ш1општ раиреПах традиционных философских предпосылок
эмпирическойпсихологии. Таков ужефакт общения между людьми,
на котором построена вся социальная и нравственная жизнь чело-
века и с которой связана вся его духовная жизнь. Факт общения,
знания чужой душевной жизни, непосредственной практически-
жизненной связи между людьми этот загадочный для современной
психологии и гносеологии факт - есть простое выражение транс-
субъективности переживания, наличности в душевной жизни тако-
го пласта, в котором она есть не <моя личная> жизнь, а жизнь
сверхиндивидуальная, через которую моя жизнь соприкасается с
<твоей> или чужой вообще. В силу этого же моя жизнь есть часть
жизни моей страны, нации, государства, человечества, может осу-
ществлять в себе объективные, надындивидуальные содержания
права и нравственности; и в силу этого же мне изнутри доступны
надындивидуальные содержания искусства и религиозной жизни. В
силу этого, наконец, всякое вообще познавательное соприкосно-
вение с объективным бытием в известной мере есть или по крайней
мере может быть и душевным соприкосновением с ним - его внут-
ренним переживанием, т. е. тем, что мы называем духовной жизнью.
Оставляя пока без более подробного рассмотрения соотношение
между обособляюще-единичной и надындивидуально-общей сторо-
ной душевной жизни (мы обратимся к нему тотчас же ниже), уясним
здесь несколько точнее природу этой <периферической>, предмет-
но-духовной жизни и ее связь с изложенной выше внутренней сто-
роной духовной жизни как самосознания. Душевная жизнь и ее
формирующее единство суть, как мы теперь видим, силы, способные
не только ограничивать и субъективно преломлять или искажать
объективное знание, но и положительно содействовать ему и обога-
щать его. То, что мы назвали <предметным мирком> человека, есть
не только ограниченный и субъективно-окрашенный отрезок содер-
жания холодно-интеллектуального предметного знания; в нем
обнаруживается также творческая, в высшем, объективном смысле
формирующая сила нашей души. Что наши страсти и влечения,
симпатии и антипатии <ослепляют> нас, ограничивают наше
знание, делают нас пристрастными - это, конечно, верно, но это
есть только половина истины, которую принимает за полную истину
лишь филистерская ограниченность <трезвого рассудка""; то, что
есть живого в человеке, знает, что страсть, порывы, любовь не толь-
ко ослепляют, но и озаряют нас, раскрывают нам недоступные
<рассудку> (чистому, отрешенному от душевной жизни предметно-
му сознанию) глубины бытия, - что есть такое <безумие> в нас,
которое, как говорил его величайший провозвестник Платон, цен-
нее всякого ума и имеет пророчески-озаряющее значение. И здесь
опять-таки нет надобности ссылаться лишь на высшее по своему
предмету религиозное знание, хотя оно и есть самый яркий пример
познавательной ценности переживания. Но и влюбленный, как бы
часто он ни был <ослеплен>, еще чаще с ему одному присущей
чуткостью знает душевную жизнь любимого существа лучше, глуб-
же и полнее, чем равнодушные. И если нас часто смешит родитель-
ская любовь, превозносящая как гения маленькое существо, в кото-
ром мы можем усмотреть лишь нечто весьма ординарное, то лож-
ность таких оценок лежит лишь в связанных с ними сравнениях: не
интересуясь другими детьми и не замечая их душевных или умст-
венных способностей, любящие родители естественно склонны
ставить высоко над средним уровнем своего ребенка, но те способ-
ности и черты, которые их чуткое проникновение открывает
в ребенке безотносительно обычно действительно ему присущи, и
слепота в этом отношении - на стороне тупого, равнодушного взо-
ра посторонних людей. Известно также, какое большое положи-
тельное значение для научного знания может иметь любовь к пред-
мету - та вдохновенная нежность, с которой ботаник, например,
любуется тонкими формами цветка или анатом рассматривает
отвратительные для нас внутренности животного. Положительная
роль вдохновения, страсти, безумного порыва как для успеха како-
го-либо практического дела, так и для чисто научных открытий есть
также факт, который психологически не может быть отрицаем. Во
всех этих случаях мы имеем примеры расширяющего и обогащаю-
щего влияния <душевной жизни> на познание - примеры, в кото-
рых обнаруживается творческая сила духовной жизни как озаряю-
щего, познающего переживания, как внутреннего единства жизни
и знания. <Предметный мирок> человека имеет, в силу этого, не
только границы, но и углубления, недоступные бесстрастному
и безличному предметному сознанию, а обусловленные силами
личной душевной жизни. И когда мы говорим, что личность есть
монада, которая <с своей точки зрения> созерцает или отражает
вселенную, то это есть не одно лишь ограничение: ее индивидуальная
<точка зрения> не только стесняет ее горизонт, но по крайней мере
часто и освещает его с особенной, ей одной присущей силой.
И здесь мы непосредственно усматриваем внутреннюю связь ду-
ховной жизни как самосознания с духовной жизнью как живым
ДУША ЧЕЛОВЕКА
ЧАСТЬ II. КОНКРЕТНАЯ ДУШЕВНАЯ ЖИЗНЬ
торой глубине в обширном, свободном пространстве, из которого
весь светлый божий мир виден лучше и глубже, чем с поверхности
или из маленького отверстия, соединяющего с ним нашу единичную
подземную келью. Нет надобности ссылаться на переживания
мистического или религиозного порядка в узком смысле слова, что-
бы усмотреть эту незамкнутость, транссубъективность, над-
ындивидуальность душевной жизни. Самые обыденные явления че-
ловеческой жизни, и то, что эти явления могли оставаться необъяс-
ненными и представлять собой неразрешимую загадку, есть
1е51ш1општ раиреПаНа традиционных философских предпосылок
эмпирической психологии. Таков ужефикт общения между людьми,
на котором построена вся социальная и нравственная жизнь чело-
века и с которой связана вся его духовная жизнь. Факт общения,
знания чужой душевной жизни, непосредственной практически-
жизненной связи между людьми этот загадочный для современной
психологии и гносеологии факт - есть простое выражение транс-
субъективности переживания, наличности в душевной жизни тако-
го пласта, в котором она есть не <моя личная> жизнь, а жизнь
сверхиндивидуальная, через которую моя жизнь соприкасается с
<твоей> или чужой вообще. В силу этого же моя жизнь есть часть
жизни моей страны, нации, государства, человечества, может осу-
ществлять в себе объективные, надындивидуальные содержания
права и нравственности; и в силу этого же мне изнутри доступны
надындивидуальные содержания искусства и религиозной жизни. В
силу этого, наконец, всякое вообще познавательное соприкосно-
вение с объективным бытием в известной мере есть или по крайней
мере может быть и душевным соприкосновением с ним - его внут-
ренним переживанием, т. е. тем, что мы называем духовной жизнью.
V
Оставляя пока без более подробного рассмотрения соотношение
между обособляюще-единичной и надындивидуально-общей сторо-
ной душевной жизни (мы обратимся к нему тотчас же ниже), уясним
здесь несколько точнее природу этой <периферической>, предмет-
но-духовной жизни и ее связь с изложенной выше внутренней сто-
роной духовной жизни как самосознания. Душевная жизнь и ее
формирующее единство суть, как мы теперь видим, силы, способные
не только ограничивать и субъективно преломлять или искажать
объективное знание, но и положительно содействовать ему и обога-
щать его. То, что мы назвали <предметным мирком> человека, есть
не только ограниченный и субъективно-окрашенный отрезок содер-
жания холодно-интеллектуального предметного знания; в нем
обнаруживается также творческая, в высшем, объективном смысле
формирующая сила нашей души. Что наши страсти и влечения,
симпатии и аптипатии <ослепляют> нас, ограничивают наше
знание, делают нас пристрастными - это, конечно, верно, но это
есть только половина истины, которую принимает за полную истину
лишь филистерская ограниченность <трезвого рассудка>; то, что
есть живого в человеке, знает, что страсть, порывы, любовь не толь-
ко ослепляют, но и озаряют нас, раскрывают нам недоступные
<рассудку> (чистому, отрешенному от душевной жизни предметно-
му сознанию) глубины бытия, - что есть такое <безумие> в нас,
которое, как говорил его величайший провозвестник Платон, цен-
нее всякого ума и имеет пророчески-озаряющее значение. И здесь
опять-таки нет надобности ссылаться лишь на высшее по своему
предмету религиозное знание, хотя оно и есть самый яркий пример
познавательной ценности переживания. Но и влюбленный, как бы
часто он ни был <ослеплен>, еще чаще с ему одному присущей
чуткостью знает душевную жизнь любимого существа лучше, глуб-
же и полнее, чем равнодушные. И если нас часто смешит родитель-
ская любовь, превозносящая как гения маленькое существо, в кото-
ром мы можем усмотреть лишь нечто весьма ординарное, то лож-
ность таких оценок лежит лишь в связанных с ними сравнениях: не
интересуясь другими детьми и не замечая их душевных или умст-
венных способностей, любящие родители естественно склонны
ставить высоко над средним уровнем своего ребенка, но те способ-
ности и черты, которые их чуткое проникновение открывает
в ребенке безотносительно обычно действительно ему присущи, и
слепота в этом отношении - на стороне тупого, равнодушного взо-
ра посторонних людей. Известно также, какое большое положи-
тельное значение для научного знания может иметь любовь к пред-
мету - та вдохновенная нежность, с которой ботаник, например,
любуется тонкими формами цветка или анатом рассматривает
отвратительные для нас внутренности животного. Положительная
роль вдохновения, страсти, безумного порыва как для успеха како-
го-либо практического дела, так и для чисто научных открытий есть
также факт, который психологически не может быть отрицаем. Во
всех этих случаях мы имеем примеры расширяющего и обогащаю-
щего влияния <душевной жизни> на познание - примеры, в кото-
рых обнаруживается творческая сила духовной жизни как озаряю-
щего, познающего переживания, как внутреннего единства жизни
и знания. <Предметный мирок> человека имеет, в силу этого, не
только границы, но и углубления, недоступные бесстрастному
и безличному предметному сознанию, а обусловленные силами
личной душевной жизни. И когда мы говорим, что личность есть
монада, которая <с своей точки зрения> созерцает или отражает
вселенную, то это есть не одно лишь ограничение: ее индивидуальная
<точка зрения> не только стесняет ее горизонт, но по крайней мере
часто и освещает его с особенной, ей одной присущей силой.
И здесь мы непосредственно усматриваем внутреннюю связь ду-
ховной жизни как самосознания с духовной жизнью как живым
ДУША ЧЕЛОВЕКА
ЧАСТЬ II. КОНКРЕТНАЯ ДУШЕВНАЯ ЖИЗНЬ
предметным знанием. Если формирующая сила души вообще выра-
жается в созидании, через посредство управления вниманием, субъ-
ективного единства <предметного мирка>, то, поскольку душа есть
не только эмпирически-субъективная энтелехия, а в глубочайшем
своем корне вместе с тем действенное проявление надындивидуаль-
ной идеи, единство созидаемого ею <предметного мирка> есть тоже
единство объективное и имеет надындивидуальную ценность.
Лучшим примером здесь может служить всякое духовное творчество
гения. Гений, с одной стороны, есть существо, которому дарована
исключительная сила объективного проникновения в бытие или
объективных практически-творческих достижений: результат его
творчества - выражается ли оно в познании, в искусстве, в рели-
гии, в практических осуществлениях - имеют всегда объективное,
надындивидуальное значение, совершенно независимое от инди-
видуальной личности их творца. С другой стороны, гений есть суще-
ство, вся жизнь и творчество которого есть непросредственное обна-
ружение его глубочайшего личного единства, осуществление
призвания, которое образует как бы само существо его личности] и
все его дела и творения отмечены печатью глубочайшей оригиналь-
ности, неповторимой единственности подлинной индивидуаль-
ности. Объективная- и субъективная, надындивидуальная и инди-
видуальная стороны его внутренней жизни, образуют не внешнее, а
органически-внутреннее единство, в силу которого объективно
и надындивидуально в его жизни и творчестве именно то, что есть
обнаружение его глубочайшей личной индивидуальности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35