Я успокаивал
больного, прося только последовательно поддаваться каждому
импульсу и рассказывать мне о торможении импульса, если
он ощущал таковое.
На следующих сеансах все отчетливее становились разные
проявления на лице, постепенно будившие интерес больного.
Он полагал, что этот процесс должен означать что-то необыч-
ное. При этом казалось очень странным, что его психическая
сфера оставалась незатронутой, более того, после такого кло- <ь
нического или тонического возбуждения лица он мог спокойно
разговаривать со мной. Во время одного из следующих сеансов
сокращение рта усилилось до сдерживаемого плача. При этом
он издавал звуки, похожие на долго подавлявшееся и наконец
прорвавшееся всхлипывание. Мой постоянный призыв подда-
ваться каждому мышечному движению возымел успех. Опи-
санная активность лица усложнялась. Правда, рот искажался
в судорожном плаче, но это выражение не пропало со слезами,
237
перейдя, к нашему изумлению, в выражение ярости, исказившее
лицо. При этом пациент, как ни странно, не ощутил никакой
ярости, хотя и знал, что испытывал именно ее.
Если эти мышечные действия особенно усиливались, так
что лицо синело, то больной становился боязлив и беспокоен.
Он вновь и вновь хотел знать, куда все это приведет и что
же с ним происходит. Я начал обращать его внимание на то,
что страх перед неожиданным событием вполне соответствовал
общей характерологической позиции пациента, что над ним
господствовал неопределенный страх перед чем-то неожидан-
ным, что внезапно могло обрушиться на него.
Так как я не хотел отказываться от начатой последовательной
разработки одного стереотипа физического поведения, надо бы-
ло обрести ясность насчет отношения действий его лицевых
мышц к общей оборонительной позиции характера. Если бы
мышечная судорога не была выражена так четко, то я сначала
воздействовал бы на характерологическую защиту, представшую
передо мной в форме замкнутости. Напрашивалось соображение
о том, что владевший больным психический конфликт был,
очевидно, разделен. Защитная функция в этот момент осу-
ществлялась благодаря его общей психической замкнутости, тог-
да как то, против чего он оборонялся, то есть вегетативное
возбуждение, раскрывалось в действиях лицевых мышц. До-
статочно своевременно меня посетила мысль о том, что в по-
зиции мышц был представлен не только аффект, от которого
оборонялся больной, но и сама эта оборона. То, что рот ока-
зывался маленьким и судорожно сжатым, не могло быть ничем
иным, кроме выражения прямой противоположности - вытяну-
того, подергивающегося, плачущего рта. Теперь дело было за
тем, чтобы последовательно провести эксперимент по разру-
шению защитных сил не с психической, а с мышечной стороны.
Поэтому я последовательно обработал все мышечные по-
зиции лица, относительно которых можно было предположить,
что они представляют собой судороги, то есть гипертонический
отпор соответствующим мышечным действиям. Прошло не-
сколько недель, прежде чем действия лицевой и шейной мус-
кулатуры дали следующую картину. Судорожное сокращение
рта сначала уступило место клоническому подергиванию и пере-
шло затем в складывание губ трубочкой, которое разрешилось
плачем, хотя и не проявившимся в полную силу. В свою оче-
редь, плач уступил место реакции ярости, проявившейся на
лице с невиданной резкостью. При этом рот искривился, мус-
кулатура нижней челюсти стала жесткой, как доска, зубы за-
скрежетали. К сказанному добавились другие выразительные
движения. Пациент наполовину выпрямился на кушетке, со-
дрогаясь от ярости, поднял кулак одеревеневшей правой руки
238
как бы собираясь нанести удар, но не сделал этого. Затем,
измученный, он откинулся на кушетку, так как его дыхание
прервалось. Все разрешилось в жалобных рыданиях. Эти дей-
ствия выражали <бессильную ярость>, которую дети часто ис-
пытывают по отношению к взрослым.
После того, как приступ миновал, он заговорил о проис-
шедшем, полный душевного покоя, будто ничего и не про-
изошло. Было ясно, что где-то следовало искать нарушение
связи вегетативного мышечного возбуждения с психическим
ощущением. Конечно, я постоянно обсуждал с пациентом не
только последствия и содержание мышечных действий, но и
его странную психическую замкнутость по отношению к ним.
Нам обоим бросалось в глаза, что он, несмотря на свою не-
уязвимость, непосредственно понимал функцию и смысл при-
ступов. Мне не было необходимости истолковывать их. На-
против, больной поражал меня разъяснениями относительно
приступов, которые были ему непосредственно очевидны. Этот
факт был очень отраден. Я вспоминал о многих годах трудной
работы по толкованию симптомов, в ходе которой из внезапно
приходивших в голову больного идей или симптомов делались
выводы о ярости или страхе. За этим следовали длившиеся
месяцами и даже годами попытки разъяснить их пациенту.
Как же редки были удачные результаты, и как мало удавалось
тогда выйти за пределы чисто интеллектуального понимания
проблемы! Поэтому у меня были основания радоваться, когда
больной без какого-либо объяснения с моей стороны непо-
средственно почувствовал смысл своих действий. Он понял,
что проявил чудовищную ярость, которую десятилетиями держал
в себе под спудом. Психический эмоциональный барьер пал,
когда приступ вызвал воспоминание о старшем брате, который
в детстве командовал и помыкал им.
Теперь пациент понял, что в прошлом он подавлял ярость
против брата, которого особенно любила мать. Для защиты
он сформировал в себе любезность и любовь к брату - качества,
самым резким образом противоречившие его подлинным чув-
ствам. Он не хотел портить отношения с матерью. Ярость же,
не находившая тогда выхода, выражалась теперь в действиях,
будто десятилетия не могли ничего с ней сделать.
Здесь надо на миг задержаться и прояснить психическую
ситуацию, с которой мы имеем дело. Аналитики, прибегающие
к старой технике толкования симптомов, знают, что им при-
ходится браться за психические воспоминания и более или
менее предоставлять случаю решение вопросов о том,
1) всплывут ли соответствующие воспоминания о прежних
переживаниях, и о том,
239
2) являются ли возникшие воспоминания действительно те-
ми, из-за которых порождаются самые сильные и наиболее
существенные для будущей жизни возбуждения.
Напротив, в вегетотерапии вегетативное поведение неизбеж-
но вызывает воспоминания, имеющие решающее значение для
развития невротических черт характера.
Известно, что подход со стороны одних только психических
воспоминаний решает эту задачу в чрезвычайно неполной сте-
пени. При рассмотрении изменений, наступивших у пациента
после многих лет лечения, можно понять, что такой подход
не стоит затраченных времени и энергии. В случаях, когда
удается подойти непосредственно к проблеме связанности ве-
гетативной сексуальной энергии, аффект порождается прежде,
чем наступает понимание того, о каком, собственно, аффекте
идет речь. К этому добавляется и дополнительное, автомати-
ческое, без каких-либо усилий появление вспоминания, сначала
породившего аффект (как, например, в нашем случае было
с воспоминанием о брате, которого предпочитала мать). Любое
указание на этот факт не будет достаточно настойчивым. Он
столь важен, сколь же и типичен. Не воспоминание при оп-
ределенных условиях влечет за собой аффект, а концентрация
вегетативного возбуждения и его прорыв воспроизводят вос-
поминание. Фрейд постоянно подчеркивал, что при анализе
приходится иметь дело только с <производными подсознатель-
ного>, что подсознательное ведет себя как <вещь в себе>, то
есть является на деле непостижимым.
Это утверждение было правильным, но не абсолютным. Мы
должны прибавить к нему, что с помощью практиковавшихся
тогда методов подсознательное можно было исследовать только
в его производных, а не постигать в его собственном образе.
Сегодня нам удается с помощью прямого доступа к тому, что
связывает вегетативную энергию, постичь подсознательное не
в его производных, а в его реальности. Наш пациент черпал
ненависть к брату не из расплывчатых, мало отягощенных аф-
фектами представлений о ненависти к своему брату, но вел
себя так, как должен был бы вести себя в тогдашней ситуации,
если бы ненависти к брату не противостоял страх перед потерей
материнской любви. Более того, мы знаем, что существуют
детские переживания, которые так никогда и не стали осо-
знанными. Из последующего анализа нашего пациента следует,
что хотя он и осознавал зависть к брату на интеллектуальном
уровне, но никогда не осознавал степени и интенсивности мо-
билизованной им ярости. Теперь мы знаем, что действие пси-
хического переживания определяется не содержанием пережи-
вания, а степенью вегетативной энергии, мобилизуемой этим
переживанием. Например, при неврозе навязчивых состояний
240
осознаются даже кровосмесительные желания, но если они по-
теряли аффективное содержание, то есть они фактически не-
осознанны, так как их осознание удается лишь на интеллек-
туальном уровне. На деле это означает, что ликвидация вы-
теснения не удалась. Чтобы проиллюстрировать сказанное, об-
ратимся к дальнейшим событиям в процессе лечения, о котором
идет речь.
Чем интенсивнее становились действия лицевых мышц, тем
шире распространялось телесное возбуждение, исходившее от
груди и живота, все еще в условиях полной блокады психи-
ческого осмысления. По прошествии нескольких недель пациент
сообщил, что он во время конвульсий груди, особенно же
при их прекращении, чувствовал <течение> в направлении под-
чревной области. В эти дни он уходил от своей жены с на-
мерением встретиться с другой женщиной, но союз, к которому
он стремился, не складывался, причем больной вовсе не замечал
этого. Только когда я обратил его внимание на данное об-
стоятельство, он попытался заинтересоваться им после несколь-
ких безобидно звучавших объяснений. Можно было ясно видеть,
что он подчинен внутренней блокаде, которая не позволяла
действительно аффективно подойти и к устройству личной жиз-
ни. Так как для анализа характера непривычно обсуждать сколь
угодно актуальные темы, если больной сам с полной аффек-
тивностью не приходит к их обсуждению, я отложил дело и
продолжал следовать линии, которую предписывало мне рас-
пространение действия лицевых мышц.
Итак, тоническая судорога мускулатуры, ставшей жесткой,
как доска, распространялась на грудь и надчревную область.
Дело обстояло так, будто при приступах пациента против его
воли поднимала с опоры некая внутренняя сила и держала
в таком положении. Наблюдалось невероятное напряжение
брюшной стенки и грудной мускулатуры. Прошло довольно
много времени, пока я понял, почему не было дальнейшего
распространения вниз. Я ожидал, что теперь вегетативное воз-
буждение перейдет с живота на таз, но этого не произошло.
Наступили бурные клонические судороги ножной мускулатуры
и очень сильно возрос коленный рефлекс. К моему крайнему
удивлению, пациент сообщил, что он воспринимает судороги
ножной мускулатуры как нечто чрезвычайно приятное. При
этом я непроизвольно подумал о клонических спазмах у эпи-
лептиков и увидел, что подтверждается моя точка зрения, в
соответствии с которой при эпилептических и эпилептиформ-
ных мышечных сокращениях речь идет об освобождении от
страха, а оно может восприниматься только как нечто приятное
(восприниматься с удовольствием).
9 Зак. № 474
241
На протяжении лечения моего больного бывали периоды,
когда я не был вполне уверен, не имею ли дело с настоящей
эпилепсией. По меньшей мере внешне приступы, начинавшиеся
тонически и иногда разрешавшиеся клоническими явлениями,
имели очень мало отличий от эпилептических припадков. Я под-
черкиваю, что на этой стадии после примерно трех месяцев
лечения были мобилизованы мускулатура головы, груди и над-
чревной области, равно как и ножная мускулатура, в особен-
ности коленная и бедренная. Подчревная область и таз были
и оставались неподвижными. Неизменным сохранялось расщеп-
ление между мышечными действиями и их восприятием со
стороны <Я>. Пациент знал о приступе. Он мог понять его
значение, но не чувствовал аффекта во время приступа. Главный
вопрос, как и раньше, гласил: что же происходит между при-
ступом и аффектом? Становилось все яснее, что пациент за-
щищался от восприятия целого во всех его деталях. Мы оба
знали, что его <Я> было очень осторожным. Осторожность вы-
ражалась не только в его психической позиции. Она выражалась
не только в том, что он в своей любезности и приспособлении
к требованиям, выдвигавшимся в процессе труда, всегда доходил
лишь до определенной границы и отвергал те или иные тре-
бования, если они переходили определенный предел. Эта <ос-
торожность> содержалась и в его мышечной активности, будучи,
так сказать, дважды закрепленной. Сам пациент описывал и
понимал свое состояние, представляя себя мальчиком, которого
преследует мужчина, желая его избить. При этом он пытался
увернуться, испуганно смотрел назад и втягивал ягодицы, чтобы
преследователь не добрался до них. На обычном аналитическом
языке после такого описания сказали бы: за избиением, ко-
нечно, скрывается страх перед гомосексуальным покушением.
И действительно, пациент на протяжении года подвергался ана-
лизу с помощью толкования симптомов, в ходе которого по-
стоянно делался вывод о его пассивном гомосексуализме. <Само
по себе> это было правильно, но с точки зрения сегодняшних
знаний аналитику следовало сказать себе, что такое толкование
не имело смысла. Ведь мы видим, что в пациенте до сих пор
действительно противоречило аффективному постижению этого
факта - его осторожность и мышечная связанность энергии,
далеко еще не ослабленная.
Я начал воздействовать на осторожность больного не с пси-
хической стороны, как поступал обычно в процессе анализа
характера, а с телесной. Например, я вновь и вновь демон-
стрировал ему, что хотя он и выражал свою ярость в мышечных
действиях, но никогда не продолжал их, никогда не дал на
деле со всей силой опуститься сжатому и поднятому кулаку.
Несколько раз оказывалось, что в тот момент, когда он хотел
242
грохнуть кулаком по кушетке, ярость исчезала. Теперь я скон-
центрировал работу на том, что тормозило осуществление мы-
шечного действия, все время руководствуясь сознанием того,
что именно в осторожности и выражалось торможение. После
нескольких часов интенсивной работы над ситуацией отпора
мышечным действиям пациенту внезапно вспомнился эпизод,
произошедший с ним на 5-м году жизни. Маленьким мальчиком
он жил на скалистом берегу, круто обрывавшемся в море.
Он был очень живым ребенком и раскладывал на берегу костер,
с которым играл так самозабвенно, что рисковал свалиться
в воду. Мать появилась в дверях дома, находившегося на рас-
стоянии нескольких метров, увидела, что делал сын, испугалась
и попыталась увести его со скал. Она знала о двигательной
активности сына, и это ее пугало. Мать приманивала сына
к себе дружескими словами и обещаниями сладостей, а когда
он последовал за ней, то был жестоко избит. Это переживание
произвело на него большое впечатление, но теперь он понял
его связь со своей оборонительной позицией по отношению
к женщинам и осторожностью, которую проявлял в процессе
лечения. Но тем самым проблема еще не была решена. Ос-
торожность сохранилась.
Однажды в промежутке между двумя приступами пациент,
страстный любитель ловли форелей, с юмором и очень вы-
разительно описывал удовольствие, которое доставляло это за-
нятие. Он воспроизводил соответствующие движения, описывал,
как видят форель, как забрасывают удочку, и при этом его
лицо приобрело невероятно жадное, почти садистское выра-
жение. Я заметил, что, хотя больной очень точно описывал
весь процесс, он опустил одну деталь - момент, когда рыба
заглатывает наживку. Я понял связь, о которой шла речь, но
увидел, что рассказчик не обратил внимания на этот момент.
При использовании обычной аналитической техники ему ска-
зали бы об этой связи или поощрили бы на ее самостоятельное
постижение. Но я был заинтересован в том, чтобы понять
причину отсутствия описания последнего этапа рыбной ловли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44