Галилей, а не Hepoнp Кр та
Наполеон, Фрейд, а не Шикльгрубер создавали технику, б?-
ролись с эпидемиями, изучали душевный мир, то есть обес-
печивали наше бытие. Другое всегда злоупотребляли успехами
великих для уничтожения жизни. Корни естественной нки
какая" I6T4"0 лубже ora3bffiкакая бы то ни было фашистская идеология сегодняшнего
дня и порождаемая ею шумиха, /лллшнсш
Нью-Йорк, ноябрь 1940 г.
В.Р.
II.
БИОЛОГИЧЕСКОЕ
И СЕКСУАЛЬНАЯ НАУКА ФРЕЙДА
Моя только что охарактеризованная научная позиция фор-
мировалась в 1919-1921 гг. на Венском студенческом семинаре
по проблемам сексуальной науки. Никакая схема, ничье мнение
не управляло развитием моих взглядов. Следует исключить и ар-
гумент, согласно которому человек со странной биографией,
насыщенной комплексами, оказавшийся вне приличного об-
щества, намеревается навязать другим людям свои фантазии
о жизни. Верно, что моя предыдущая жизнь, бурная и богатая
опытом, дала мне возможность по-новому воспринимать факты,
своеобразие исследуемого материала и результаты, которые ос-
тавались закрытыми для других.
До вступления в октябре 1920 г. в Венское психоанали-
тическое объединение я приобрел многосторонние знания в
сексологии и психологии, а также в естественных науках и
натурфилософии. Это звучит нескромно, но скромность там,
где она не к месту, - не добродетель. Нет здесь и никакого
колдовства или особой <ловкости рук>. Изголодавшись от ни-
чегонеделания за четыре года первой мировой войны и будучи
одарен способностью учиться быстро, глубоко и систематически,
я бросался на все достойное изучения, что мне только по-
падалось. Я не особенно часто засиживался в кафе и разных
компаниях, уделял также мало внимания прогулкам или по-
тасовкам - обычному времяпрепровождению студентов.
С психоанализом я познакомился случайно. В 1919 г. во
время лекции по анатомии по аудитории передавали листок
с призывом создать кружок, цель которого - изучение сексо-
логических проблем. Я пришел на его заседание, где присут-
ствовали человек восемь молодых медиков, и услышал, что
сексологический семинар необходим, так как Венский уни-
верситет пренебрегает этим важным вопросом. Я регулярно по-
23
сещал занятия, ло не участвовал в дискуссиях. Способ об-
суждения показался мне уже на первых заседаниях кружка
странным и неестественным. Почувствовав внутреннее непри-
ятие, я тем не менее записал в дневнике 1 марта 1919 г.:
<Может быть, мораль и против этого, но я на собственном
опыте, в результате наблюдений над собой и другими людьми
пришел к убеждению, что сексуальность - та центральная точка,
вокруг которой развивается как вся социальная жизнь, так и
духовный мир индивида...>
Откуда взялось несогласие с тем, что говорили на семинаре?
Это стало понятно только лет через десять. Я пережил свои
первые сексуальные впечатления по-иному, нежели слышал
о сексуальности на лекциях. В соответствии с этими выступ-
лениями сексуальное начало несло в себе нечто странное, чу-
жеродное. Казалось, что естественной сексуальности вовсе не
существовало. Бессознательное было наполнено одними лишь
извращенными влечениями. Психоаналитическое учение отвер-
гало, к примеру, существование первичной вагинальной эротики
у маленькой девочки и допускало появление женской сексу-
альности из сложной взаимосвязи других влечений.
Члены кружка предложили пригласить некоего старого пси-
хоаналитика, чтобы он выступил с серией лекций о сексу-
альности. Он говорил хорошо и интересно, но мне интуитивно
не понравилось, как лектор излагал проблемы сексуальности.
Хотя я услышал много нового и был очень заинтересован,
но то, что говорил лектор, в какой-то мере не соответствовало
теме, и я не мог бы обосновать свое впечатление.
Я раздобыл несколько книг по сексологии - < Сексуальную
жизнь нашего времени> Блоха, <Половой вопрос> Фореля, <Сек-
суальные заблуждения> Бака, <Гермафродитизм и <Способность
к оплодотворению> Таруффи. Потом я прочитал <Либидо> Юнга
и, наконец, Фрейда. Я читал много, быстро и внимательно,
кое-что по два-три раза. Мой выбор профессии определился
под воздействием <Трех очерков по теории сексуальности> и
<Введения в психоанализ> Фрейда. В моем восприятии сексо-
логическая литература сразу же распалась на две группы -
серьезных и <морализаторски-сладострастных> работ. Блох, Фо-
рель и Фрейд воодушевили меня. Знакомство с трудами Фрейда
стало большим переживанием.
Я не превратился сразу же в безусловного фрейдиста, ос-
мысливая его открытия, а также открывая для себя труды
других великих ученых. Прежде чем окончательно встать на
точку зрения психоанализа и выступить в его поддержку, я
приобрел общие естественнонаучные и натурфилософские зна-
ния. В этом направлении меня толкала основная тема моих
занятий - сексуальность. Я основательно изучал <Справочник
24
по сексуальной науке> Молля, делая обстоятельные выписки
из него. Я хотел знать, что говорили о влечении другие.
Это привело к знакомству с работами Земона. Его учение
о <мнемических ощущениях> дало мне материал для размыш-
ления о памяти и о проблеме инстинкта. Земон утверждал,
что все непроизвольные действия живых существ сохраняются
в форме <энграмм>, то есть исторических впечатлений, ос-
тавшихся от пережитого. Непрерывно размножающаяся заро-
дышевая плазма постоянно воспринимает впечатления, вы-
званные соответствующими раздражителями. Это биологичес-
кое учение хорошо согласовывалось с воззрением Фрейда о
подсознательных воспоминаниях, <следах в памяти>. За вновь
и вновь приобретаемым знанием стоял вопрос: что такое
жизнь? Жизнь характеризовалась странной разумностью и це-
лесообразностью инстинктивного, непроизвольного действия.
Исследования Фореля о разумной организации жизни му-
равьев обратили мое внимание на проблему витализма.
В 1919-1923 гг. я познакомился с работами Дриша <Фило-
софия органического> и <Учение о порядке>. Первую я понял,
вторую - нет. Было очевидно, что механистическое понима-
ние жизни, под преобладающим воздействием которого на-
ходились и наши занятия медициной, не могло меня удов-
летворить. Утверждение этого автора о том, что в живом
организме из части образуется целое, казалось мне неопро-
вержимым. Наоборот, его объяснение функционирования жи-
вого организма с помощью понятия <энтелехии> не произвело
на меня впечатления. Я чувствовал, что в данном случае,
используя слово, обходят громадную проблему. Так я весьма
простым образом научился отличать факты от теорий, изла-
гающих эти факты. Я немало размышлял о трех доказатель-
ствах специфичности живого, полностью отличавшегося от
неорганической природы. Эти размышления имели под собой
прочную основу, но потусторонность принципа жизни никак
не хотела согласовываться с моими ощущениями. Семнадцать
лет спустя мне удалось разрешить противоречие на основе
функционально-энергетической формулы. Всегда, когда я раз-
мышлял о витализме, мне мерещилось учение Дриша. Мое
слабое предчувствие иррациональности его предположений
оказалось верным - позже он закончил свой путь среди ду-
ховидцев.
Лучше обстояло дело с Бергсоном. Я очень тщательно про-
штудировал его работы <Материя и память>, <Время и свобода>
и <Творческое развитие> и инстинктивно почувствовал правиль-
ность стремления ученого отвергать как механистический ма-
териализм, так и феноменализм. Данные Бергсоном толкования
ощущения длительности в процессе душевного переживания
и целостности <Я> подтвердили мои внутренние ощущения нс-
механической природы организма. И все же все это было очень
темно и неточно, оставаясь более на уровне чувства, чем знания.
Моя нынешняя теория психофизической идентичности и целост-
ности, восходящая к идеям Бергсона, стала новой функцио-
нальной теорией тела и души. Некоторое время меня считали
<сумасшедшим бергсонианцем>, так как я, в принципе, со-
глашался с Бергсоном, не будучи в состоянии понять, где в
его учении обнаруживался пробел. Его <жизненное вдохновение>
очень напоминало <энтелехию> Дриша. Нельзя было отвергнуть
принцип созидательной силы, управляющей жизнью, но его
одного было мало, тем более что этот принцип было невоз-
можно постичь, описать и управлять им. Практическое при-
менение этого принципа можно было с полньм основанием
рассматривать как высшую цель естественной науки. Мне ка-
залось, что виталисты подошли ближе к пониманию принципа
жизни, чем механисты, расчленявшие жизнь прежде, чем они
ее понимали. Ведь представление о том, что организм работает,
как машина, было более доступным для понимания, и при
этом можно было опереться на известные данные физики.
В своей медицинской работе я был механистом, а мои идеи
тяготели к принципу систематичности. Из числа доклинических
дисциплин меня больше всего интересовали топографическая
анатомия и анатомия систем организма. В мозге и нервной
системе я разобрался в совершенстве. Сложность нервных путей
и остроумное расположение <переключателей> заворожили меня.
Вскоре я накопил гораздо больше знаний, чем требовалось
для сдачи экзамена на степень доктора, но одновременно меня
захватила и метафизика. Мне понравилась <История матери-
ализма> Ланге, и я ясно осознал, что невозможно обойтись
также без идеалистической философии. Некоторые коллеги не
разделяли <скачкообразность> и <непоследовательность> моего
мышления. Я сам понял эту позицию, казавшуюся запутанной,
только 17 лет спустя, когда мне удалось экспериментальным
путем разрешить противоречие между механицизмом и вита-
лизмом. Правильно, то есть логично, мыслить в известных
областях - дело нетрудное. Трудно не испугаться запутанности
понятий, начиная вникать в незнакомое. К счастью, я рано
понял свою способность углубляться в запутанные умозритель-
ные эксперименты и достигать в результате этого практических
результатов. Именно этому свойству я обязан оргоноскопом
в моей лаборатории, позволяющим увидеть проявление био-
логической энергии, подобное молнии.
Из многосторонности моих симпатий позже развился прин-
цип <Каждый в чем-то прав>. Надо только понять, в чем.
Проштудировав две-три книги по истории философии, я со-
26
ставил представление о старом как мир споре по поводу пер-
вичности тела или души. Эти предварительные стадии моего
научного развития важны потому, что они подготовили меня
к правильному восприятию учения Фрейда. В учебниках по
биологии, за которые я взялся только после сдачи весьма со-
мнительного, с точки зрения его ценности, экзамена на степень
доктора биологических наук, открылись богатый мир и бездна
материала. Они позволяли как обрести знания, дававшие воз-
можность приводить точные доказательства, так и пригодились
для идеалистических грез. Позже собственные проблемы за-
ставили меня аккуратно отделить гипотезу от факта. Труды
Хергвига <Общая биология> и <Становление организмов> давали
обстоятельные знания, но оставляли без внимания всеобщую
связь между различными отраслями исследования живого. Тогда
я не мог сформулировать свою позицию так, как делаю это
теперь, но от знакомства с ними оставалось чуство неудов-
летворенности.
Применение <принципа цели> в биологии воспринималось
как помеха. У клетки была мембрана, для того чтобы лучше
защищаться от внешних раздражителей. Сперматозоиды были
созданы такими быстрыми, для того чтобы быть в состоянии
лучше находить яйцеклетку. Самцы были часто ярче раскра-
шены, часто крупнее и сильнее самок, для того чтобы легче
понравиться или преодолеть их сопротивление, а также имели
рога, для того чтобы одолеть соперника. И даже работшщы-
муравьихи были беспольши, для того чтобы лучше делать свою
работу. Ласточки строили свои гнезда, для того чтобы обо-
гревать детей, и природа вообще устроила то или это так
или иначе, для того чтобы реализовать ту или иную цель.
Следовательно, и в биологии господствовало смешение вита-
листического идеализма и каузального материализма. Я посе-
щал очень интересные лекции Каммерера, на которых он из-
лагал свое учение о наследовании приобретенных свойств.
Он в значительной степени опирался на Штайнаха, который
к тому времени обратил на себя внимание работами о гор-
мональной соединительной ткани генитального аппарата. На
меня произвели большое впечатление эксперименты по влиянию
имплантации на пол и вторичные половые признаки, а также
высказывания Каммерера, ограничивающие сугубо механисти-
ческий подход в теории наследования. Он был убежденным
защитником теории естественной организации жизни из не-
органической материи и существования специфической био-
логической энергии. Эти научные взгляды казались мне сим-
патичными. Они вдохнули жизнь в сухой материал, который
я получил в университете. Против Штайнаха и Каммерера шла
жестокая борьба. Во время визита к Штайнаху я увидел, что
27
ученый устал и измотан. Позже я на себе ощутил, как третируют
тех, кто добивается значительных, но не совпадающих с об-
щепринятыми взглядами научных результатов. А Каммерер
впоследствии покончил с собой.
Биологический принцип <для того чтобы> я встречал снова
в различных учениях о спасении. При чтении труда Гримма
<Будда> меня потрясла внутренняя логика учения об отсутствии
страдания. Это учение отвергало среди прочего и радость как
источник страдания. Учение о странствовании душ показалось
мне смешным, но почему же у него были миллионы при-
верженцев? Дело не могло быть в одном только страхе смерти.
Я читал Рудольфа Штайнера, но среди моих знакомых было
много теософов и антропософов. Все они казались более или
менее странными, но большей частью более искренними, чем
сухие материалисты. Они тоже должны были быть в чем-то
правы.
Во время летнего семестра 1919 г. я выступил в сексоло-
гическом семинаре с рефератом <Понятие либидо от Фореля
до Юнга>. Работа появилась два года спустя в <Цайтшрифт
фюр зексуальвиссеншафт>. Я начал ориентироваться в разли-
чиях взглядов Фореля, Молля, Блоха, Фрейда и Юнга на сек-
суальность. Различия в подходах этих исследователей к проблеме
бросались в глаза. Все, кроме Фрейда, полагали, что сексу-
альность в пубертатном периоде низвергается на человека как
гром с ясного неба. Говорили, что <сексуальность просыпается>.
Никто не осмеливался указать, где она была прежце. Сексу-
альность и способность к продолжению рода считались одним
и тем же. За этим ошибочным представлением скрывалась целая
гора психологических и социологических заблуждений. Молль
говорил о <тумесцснтном> и <детумесцентном>, причем не было
точно известно, в чем они заключались и каковы были их
функции. Сексуальное напряжение и разрядка приписывались
действию различных особых влечений. В тогдашней сексологии
и психиатрической психологии насчитывалось столько же или
почти столько же влечений, сколько и человеческих действий.
Существовали, например, влечение к питанию, влечение к раз-
множению, побуждавшее к продолжению рода, влечение к экс-
гибиционизму, влечение к власти, тщеславие, инстинкт питания,
влечение к материнству, влечение к более высокому уровню
развития человека, стадный инстинкт, разумеется, социальный
инстинкт, эгоистический и альтруистический инстинкты, свои
инстинкты для садизма, мазохизма и трансвестизма. Короче
говоря, с влечениями дело обстояло очень просто и все-таки
ужасно сложно. Во всем этом попросту не разбирались. Хуже
всего было с <моральным влечением>. Сегодня очень немногие
знают, что мораль рассматривалась как филогенетический вид
28
влечения, даже определяемый сверхчеловеческими факторами.
Об этом говорили со всей серьезностью и с большим досто-
инством. Вообще, при такого рода рассуждениях все были в
высшей степени этичны. Половые извращения, как и душевные
заболевания, представлялись чисто дьявольским делом, безнрав-
ственным <вырождением>. Страдавший депрессией или неврас-
тенией имел <отягощенную наследственность> - короче говоря,
был <плохим>. Душевнобольные и преступники считались жи-
выми существами с тяжелыми биологическими наследственными
уродствами, которые были неисправимы и не заслуживали из-
винения. <Генитальный> же человек считался кем-то вроде не-
удачливого преступника, в лучшем случае капризом природы,
а не человеком, который вырвался из псевдокультурной жизни
окружающего мира и сохраняет контакт с природой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
Наполеон, Фрейд, а не Шикльгрубер создавали технику, б?-
ролись с эпидемиями, изучали душевный мир, то есть обес-
печивали наше бытие. Другое всегда злоупотребляли успехами
великих для уничтожения жизни. Корни естественной нки
какая" I6T4"0 лубже ora3bffi
дня и порождаемая ею шумиха, /лллшнсш
Нью-Йорк, ноябрь 1940 г.
В.Р.
II.
БИОЛОГИЧЕСКОЕ
И СЕКСУАЛЬНАЯ НАУКА ФРЕЙДА
Моя только что охарактеризованная научная позиция фор-
мировалась в 1919-1921 гг. на Венском студенческом семинаре
по проблемам сексуальной науки. Никакая схема, ничье мнение
не управляло развитием моих взглядов. Следует исключить и ар-
гумент, согласно которому человек со странной биографией,
насыщенной комплексами, оказавшийся вне приличного об-
щества, намеревается навязать другим людям свои фантазии
о жизни. Верно, что моя предыдущая жизнь, бурная и богатая
опытом, дала мне возможность по-новому воспринимать факты,
своеобразие исследуемого материала и результаты, которые ос-
тавались закрытыми для других.
До вступления в октябре 1920 г. в Венское психоанали-
тическое объединение я приобрел многосторонние знания в
сексологии и психологии, а также в естественных науках и
натурфилософии. Это звучит нескромно, но скромность там,
где она не к месту, - не добродетель. Нет здесь и никакого
колдовства или особой <ловкости рук>. Изголодавшись от ни-
чегонеделания за четыре года первой мировой войны и будучи
одарен способностью учиться быстро, глубоко и систематически,
я бросался на все достойное изучения, что мне только по-
падалось. Я не особенно часто засиживался в кафе и разных
компаниях, уделял также мало внимания прогулкам или по-
тасовкам - обычному времяпрепровождению студентов.
С психоанализом я познакомился случайно. В 1919 г. во
время лекции по анатомии по аудитории передавали листок
с призывом создать кружок, цель которого - изучение сексо-
логических проблем. Я пришел на его заседание, где присут-
ствовали человек восемь молодых медиков, и услышал, что
сексологический семинар необходим, так как Венский уни-
верситет пренебрегает этим важным вопросом. Я регулярно по-
23
сещал занятия, ло не участвовал в дискуссиях. Способ об-
суждения показался мне уже на первых заседаниях кружка
странным и неестественным. Почувствовав внутреннее непри-
ятие, я тем не менее записал в дневнике 1 марта 1919 г.:
<Может быть, мораль и против этого, но я на собственном
опыте, в результате наблюдений над собой и другими людьми
пришел к убеждению, что сексуальность - та центральная точка,
вокруг которой развивается как вся социальная жизнь, так и
духовный мир индивида...>
Откуда взялось несогласие с тем, что говорили на семинаре?
Это стало понятно только лет через десять. Я пережил свои
первые сексуальные впечатления по-иному, нежели слышал
о сексуальности на лекциях. В соответствии с этими выступ-
лениями сексуальное начало несло в себе нечто странное, чу-
жеродное. Казалось, что естественной сексуальности вовсе не
существовало. Бессознательное было наполнено одними лишь
извращенными влечениями. Психоаналитическое учение отвер-
гало, к примеру, существование первичной вагинальной эротики
у маленькой девочки и допускало появление женской сексу-
альности из сложной взаимосвязи других влечений.
Члены кружка предложили пригласить некоего старого пси-
хоаналитика, чтобы он выступил с серией лекций о сексу-
альности. Он говорил хорошо и интересно, но мне интуитивно
не понравилось, как лектор излагал проблемы сексуальности.
Хотя я услышал много нового и был очень заинтересован,
но то, что говорил лектор, в какой-то мере не соответствовало
теме, и я не мог бы обосновать свое впечатление.
Я раздобыл несколько книг по сексологии - < Сексуальную
жизнь нашего времени> Блоха, <Половой вопрос> Фореля, <Сек-
суальные заблуждения> Бака, <Гермафродитизм и <Способность
к оплодотворению> Таруффи. Потом я прочитал <Либидо> Юнга
и, наконец, Фрейда. Я читал много, быстро и внимательно,
кое-что по два-три раза. Мой выбор профессии определился
под воздействием <Трех очерков по теории сексуальности> и
<Введения в психоанализ> Фрейда. В моем восприятии сексо-
логическая литература сразу же распалась на две группы -
серьезных и <морализаторски-сладострастных> работ. Блох, Фо-
рель и Фрейд воодушевили меня. Знакомство с трудами Фрейда
стало большим переживанием.
Я не превратился сразу же в безусловного фрейдиста, ос-
мысливая его открытия, а также открывая для себя труды
других великих ученых. Прежде чем окончательно встать на
точку зрения психоанализа и выступить в его поддержку, я
приобрел общие естественнонаучные и натурфилософские зна-
ния. В этом направлении меня толкала основная тема моих
занятий - сексуальность. Я основательно изучал <Справочник
24
по сексуальной науке> Молля, делая обстоятельные выписки
из него. Я хотел знать, что говорили о влечении другие.
Это привело к знакомству с работами Земона. Его учение
о <мнемических ощущениях> дало мне материал для размыш-
ления о памяти и о проблеме инстинкта. Земон утверждал,
что все непроизвольные действия живых существ сохраняются
в форме <энграмм>, то есть исторических впечатлений, ос-
тавшихся от пережитого. Непрерывно размножающаяся заро-
дышевая плазма постоянно воспринимает впечатления, вы-
званные соответствующими раздражителями. Это биологичес-
кое учение хорошо согласовывалось с воззрением Фрейда о
подсознательных воспоминаниях, <следах в памяти>. За вновь
и вновь приобретаемым знанием стоял вопрос: что такое
жизнь? Жизнь характеризовалась странной разумностью и це-
лесообразностью инстинктивного, непроизвольного действия.
Исследования Фореля о разумной организации жизни му-
равьев обратили мое внимание на проблему витализма.
В 1919-1923 гг. я познакомился с работами Дриша <Фило-
софия органического> и <Учение о порядке>. Первую я понял,
вторую - нет. Было очевидно, что механистическое понима-
ние жизни, под преобладающим воздействием которого на-
ходились и наши занятия медициной, не могло меня удов-
летворить. Утверждение этого автора о том, что в живом
организме из части образуется целое, казалось мне неопро-
вержимым. Наоборот, его объяснение функционирования жи-
вого организма с помощью понятия <энтелехии> не произвело
на меня впечатления. Я чувствовал, что в данном случае,
используя слово, обходят громадную проблему. Так я весьма
простым образом научился отличать факты от теорий, изла-
гающих эти факты. Я немало размышлял о трех доказатель-
ствах специфичности живого, полностью отличавшегося от
неорганической природы. Эти размышления имели под собой
прочную основу, но потусторонность принципа жизни никак
не хотела согласовываться с моими ощущениями. Семнадцать
лет спустя мне удалось разрешить противоречие на основе
функционально-энергетической формулы. Всегда, когда я раз-
мышлял о витализме, мне мерещилось учение Дриша. Мое
слабое предчувствие иррациональности его предположений
оказалось верным - позже он закончил свой путь среди ду-
ховидцев.
Лучше обстояло дело с Бергсоном. Я очень тщательно про-
штудировал его работы <Материя и память>, <Время и свобода>
и <Творческое развитие> и инстинктивно почувствовал правиль-
ность стремления ученого отвергать как механистический ма-
териализм, так и феноменализм. Данные Бергсоном толкования
ощущения длительности в процессе душевного переживания
и целостности <Я> подтвердили мои внутренние ощущения нс-
механической природы организма. И все же все это было очень
темно и неточно, оставаясь более на уровне чувства, чем знания.
Моя нынешняя теория психофизической идентичности и целост-
ности, восходящая к идеям Бергсона, стала новой функцио-
нальной теорией тела и души. Некоторое время меня считали
<сумасшедшим бергсонианцем>, так как я, в принципе, со-
глашался с Бергсоном, не будучи в состоянии понять, где в
его учении обнаруживался пробел. Его <жизненное вдохновение>
очень напоминало <энтелехию> Дриша. Нельзя было отвергнуть
принцип созидательной силы, управляющей жизнью, но его
одного было мало, тем более что этот принцип было невоз-
можно постичь, описать и управлять им. Практическое при-
менение этого принципа можно было с полньм основанием
рассматривать как высшую цель естественной науки. Мне ка-
залось, что виталисты подошли ближе к пониманию принципа
жизни, чем механисты, расчленявшие жизнь прежде, чем они
ее понимали. Ведь представление о том, что организм работает,
как машина, было более доступным для понимания, и при
этом можно было опереться на известные данные физики.
В своей медицинской работе я был механистом, а мои идеи
тяготели к принципу систематичности. Из числа доклинических
дисциплин меня больше всего интересовали топографическая
анатомия и анатомия систем организма. В мозге и нервной
системе я разобрался в совершенстве. Сложность нервных путей
и остроумное расположение <переключателей> заворожили меня.
Вскоре я накопил гораздо больше знаний, чем требовалось
для сдачи экзамена на степень доктора, но одновременно меня
захватила и метафизика. Мне понравилась <История матери-
ализма> Ланге, и я ясно осознал, что невозможно обойтись
также без идеалистической философии. Некоторые коллеги не
разделяли <скачкообразность> и <непоследовательность> моего
мышления. Я сам понял эту позицию, казавшуюся запутанной,
только 17 лет спустя, когда мне удалось экспериментальным
путем разрешить противоречие между механицизмом и вита-
лизмом. Правильно, то есть логично, мыслить в известных
областях - дело нетрудное. Трудно не испугаться запутанности
понятий, начиная вникать в незнакомое. К счастью, я рано
понял свою способность углубляться в запутанные умозритель-
ные эксперименты и достигать в результате этого практических
результатов. Именно этому свойству я обязан оргоноскопом
в моей лаборатории, позволяющим увидеть проявление био-
логической энергии, подобное молнии.
Из многосторонности моих симпатий позже развился прин-
цип <Каждый в чем-то прав>. Надо только понять, в чем.
Проштудировав две-три книги по истории философии, я со-
26
ставил представление о старом как мир споре по поводу пер-
вичности тела или души. Эти предварительные стадии моего
научного развития важны потому, что они подготовили меня
к правильному восприятию учения Фрейда. В учебниках по
биологии, за которые я взялся только после сдачи весьма со-
мнительного, с точки зрения его ценности, экзамена на степень
доктора биологических наук, открылись богатый мир и бездна
материала. Они позволяли как обрести знания, дававшие воз-
можность приводить точные доказательства, так и пригодились
для идеалистических грез. Позже собственные проблемы за-
ставили меня аккуратно отделить гипотезу от факта. Труды
Хергвига <Общая биология> и <Становление организмов> давали
обстоятельные знания, но оставляли без внимания всеобщую
связь между различными отраслями исследования живого. Тогда
я не мог сформулировать свою позицию так, как делаю это
теперь, но от знакомства с ними оставалось чуство неудов-
летворенности.
Применение <принципа цели> в биологии воспринималось
как помеха. У клетки была мембрана, для того чтобы лучше
защищаться от внешних раздражителей. Сперматозоиды были
созданы такими быстрыми, для того чтобы быть в состоянии
лучше находить яйцеклетку. Самцы были часто ярче раскра-
шены, часто крупнее и сильнее самок, для того чтобы легче
понравиться или преодолеть их сопротивление, а также имели
рога, для того чтобы одолеть соперника. И даже работшщы-
муравьихи были беспольши, для того чтобы лучше делать свою
работу. Ласточки строили свои гнезда, для того чтобы обо-
гревать детей, и природа вообще устроила то или это так
или иначе, для того чтобы реализовать ту или иную цель.
Следовательно, и в биологии господствовало смешение вита-
листического идеализма и каузального материализма. Я посе-
щал очень интересные лекции Каммерера, на которых он из-
лагал свое учение о наследовании приобретенных свойств.
Он в значительной степени опирался на Штайнаха, который
к тому времени обратил на себя внимание работами о гор-
мональной соединительной ткани генитального аппарата. На
меня произвели большое впечатление эксперименты по влиянию
имплантации на пол и вторичные половые признаки, а также
высказывания Каммерера, ограничивающие сугубо механисти-
ческий подход в теории наследования. Он был убежденным
защитником теории естественной организации жизни из не-
органической материи и существования специфической био-
логической энергии. Эти научные взгляды казались мне сим-
патичными. Они вдохнули жизнь в сухой материал, который
я получил в университете. Против Штайнаха и Каммерера шла
жестокая борьба. Во время визита к Штайнаху я увидел, что
27
ученый устал и измотан. Позже я на себе ощутил, как третируют
тех, кто добивается значительных, но не совпадающих с об-
щепринятыми взглядами научных результатов. А Каммерер
впоследствии покончил с собой.
Биологический принцип <для того чтобы> я встречал снова
в различных учениях о спасении. При чтении труда Гримма
<Будда> меня потрясла внутренняя логика учения об отсутствии
страдания. Это учение отвергало среди прочего и радость как
источник страдания. Учение о странствовании душ показалось
мне смешным, но почему же у него были миллионы при-
верженцев? Дело не могло быть в одном только страхе смерти.
Я читал Рудольфа Штайнера, но среди моих знакомых было
много теософов и антропософов. Все они казались более или
менее странными, но большей частью более искренними, чем
сухие материалисты. Они тоже должны были быть в чем-то
правы.
Во время летнего семестра 1919 г. я выступил в сексоло-
гическом семинаре с рефератом <Понятие либидо от Фореля
до Юнга>. Работа появилась два года спустя в <Цайтшрифт
фюр зексуальвиссеншафт>. Я начал ориентироваться в разли-
чиях взглядов Фореля, Молля, Блоха, Фрейда и Юнга на сек-
суальность. Различия в подходах этих исследователей к проблеме
бросались в глаза. Все, кроме Фрейда, полагали, что сексу-
альность в пубертатном периоде низвергается на человека как
гром с ясного неба. Говорили, что <сексуальность просыпается>.
Никто не осмеливался указать, где она была прежце. Сексу-
альность и способность к продолжению рода считались одним
и тем же. За этим ошибочным представлением скрывалась целая
гора психологических и социологических заблуждений. Молль
говорил о <тумесцснтном> и <детумесцентном>, причем не было
точно известно, в чем они заключались и каковы были их
функции. Сексуальное напряжение и разрядка приписывались
действию различных особых влечений. В тогдашней сексологии
и психиатрической психологии насчитывалось столько же или
почти столько же влечений, сколько и человеческих действий.
Существовали, например, влечение к питанию, влечение к раз-
множению, побуждавшее к продолжению рода, влечение к экс-
гибиционизму, влечение к власти, тщеславие, инстинкт питания,
влечение к материнству, влечение к более высокому уровню
развития человека, стадный инстинкт, разумеется, социальный
инстинкт, эгоистический и альтруистический инстинкты, свои
инстинкты для садизма, мазохизма и трансвестизма. Короче
говоря, с влечениями дело обстояло очень просто и все-таки
ужасно сложно. Во всем этом попросту не разбирались. Хуже
всего было с <моральным влечением>. Сегодня очень немногие
знают, что мораль рассматривалась как филогенетический вид
28
влечения, даже определяемый сверхчеловеческими факторами.
Об этом говорили со всей серьезностью и с большим досто-
инством. Вообще, при такого рода рассуждениях все были в
высшей степени этичны. Половые извращения, как и душевные
заболевания, представлялись чисто дьявольским делом, безнрав-
ственным <вырождением>. Страдавший депрессией или неврас-
тенией имел <отягощенную наследственность> - короче говоря,
был <плохим>. Душевнобольные и преступники считались жи-
выми существами с тяжелыми биологическими наследственными
уродствами, которые были неисправимы и не заслуживали из-
винения. <Генитальный> же человек считался кем-то вроде не-
удачливого преступника, в лучшем случае капризом природы,
а не человеком, который вырвался из псевдокультурной жизни
окружающего мира и сохраняет контакт с природой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44