ГЛАВА ПЯТАЯ
ДЕВЯТЬ ЛЕТ НАЗАД

Вот и пришел черед этой печальной истории. Пора вернуться в юность.
Моя мать была женщина красивая, но не обеспеченная. Приданого у нее не был
о, и, разумеется, брак ей не светил.
Она была просто содержанкой крупного королевского чиновника, человека
довольно знатного происхождения. Поэтому внешняя сторона ее жизни была
великолепна, но основывалась на чрезвычайно шатком фундаменте. К несчас
тью, душа у нее была пылкая, и она совершила страшную ошибку, непроститель
ную для содержанки: влюбилась в своего господина. От этой любви родились
два моих старших брата и я, самая младшая в семье.
Пока был жив отец, все кругом, конечно же, считали маму госпожой и мы жили и
воспитывались, как подобает детям из хорошей семьи. Это, кстати, и объясня
ет, почему я не терялась ни в графском замке, ни в королевском дворце.
Связь их была целиком незаконной, вот почему ей придавался подчеркнуто п
ристойный вид. И, видимо, отец и мать, увлеченные созданием этой красивой к
артинки, совершенно забыли о том, что писана она на негодном холсте.
Братья были уже подростками, когда отец был убит. И все, разумеется, сразу
закончилось. Как сказали заплаканной маме, будь ты хоть трижды матерью е
го детей, но если ты всего лишь содержанка, то и место твое и твоих ублюдко
в на помойке. Семья отца весьма недвусмысленно показала ей на дверь, попу
тно отобрав все, что, по их мнению, ей совершенно не принадлежало.
Тут-то и выяснилось, что жить нам не на что.
Первенцу, моему старшему брату Жерару, отец, правда, успел выправить двор
янство и для фамилии отписать крохотный клочок земли, дающий право на пр
иставку «де». Но четверым жить на доходы, что давала та земля, было соверше
нно невозможно.
Мама, продав уцелевшие драгоценности, отдала меня и Робера в монастырь с
условием, что брата выучат на священника, а со мной разберутся позже, когд
а я подрасту. Оставшиеся деньги она отдала Жерару, а сама надела лучшее пл
атье, прошлась павой по городу, как в былые времена, и, дойдя до реки, утопил
ась.
Она была не права с самого начала. Маму сгубила порядочность, совершенно
неуместная в ее положении. Она думала, что ее кроткий нрав, искреннюю любо
вь и благородный характер люди оценят по достоинству и простят ей то, что
отец провел ее мимо алтаря. Бедная глупая мама… Скольких таких растоптал
и и тихо, и прилюдно. Никого не интересуют чувства, важно их документально
е засвидетельствование. Обеспечь ей отец поместье и хороший доход, люди,
конечно бы, шептались за спиной о ее подлости и продажности, но зато в лицо
ни одна собака, ни одна титулованная шлюха не посмела бы оказать ей неува
жение. Но матушка была слишком горда, чтобы просить отца об этом. «Она все
понимала…» Результат был печален. Видимо, бабушку сожгли слишком рано, и
она не смогла научить дочку, как правильно жить.
В прощальной записке мама просила нас лишь похоронить ее рядом с отцом. И
нтересно, кто бы нам это позволил?
Она была похоронена на кладбище для самоубийц, в неосвященной земле, без
всего, что положено католичке в последний час.
Жерар сказал: «Мама подождет, они с отцом теперь мертвы, и для них время те
чет по-другому. Мы исполним ее просьбу чуть позже».
Это был первый урок для меня.
Быть красивой, конечно, очень приятно, но если ты о себе не позаботишься, н
икто о тебе не позаботится. Люди могут предать, умереть, отвернуться. Зато
вещи, которые принадлежат тебе и собственность которых за тобой официал
ьно признана, останутся с тобой. Они надежней людей.
И именно в то время я поняла, что мужчины менее стойки, чем женщины.
Братья не выдержали и сломались. Собственная дальнейшая жизнь перестал
а их интересовать. Они не хотели бороться. Жерар был слишком беден, чтобы б
ыть дворянином, и слишком благороден, чтобы стать мещанином. Он избрал ст
ранное, на мой взгляд, занятие, которое, по его мнению, отвечало его положе
нию, и стал палачом.
Теперь, никто не смог бы его упрекнуть в том, что он, дворянин, опустился до
зарабатывания денег на жизнь ремеслом.
Нет, он по-прежнему занимался тем, для чего его готовили: убивал людей.
Пусть не на войне или на дуэли, а на городской площади, и не шпагой или мушк
етом, а топором, но какая, в сущности, разница?
Люди его сторонились, как прокаженного, и Жерара это полностью устраивал
о.
Робер послушно стал священником, не чувствуя в груди ни малейшей божьей
искры, призывающей его к этой стезе. Сколько подобных ему… Он был тих и зам
кнут, но все знают, что священнику и полагается быть таким. Я думаю, со дня с
мерти мамы душа у него кровоточила день за днем, он был самым добрым из нас
.

Прошло несколько лет, и все забылось. Другие события заслонили в памяти л
юдей все, что произошло с нашей семьей. Осталось лишь стойкое насторожен
ное отношение к нам, хотя мало кто помнил, почему это.
Той осенью, в день празднования пресвятой Марии Сентябрьской, когда нас
с Робером отпустили на праздник к брату, Жерар сказал: «Вот теперь пора».

Мы дождались ночи, взяли заступы и пошли к часовне, туда, где за оградой бы
ли могилы самоубийц. Было тихо и темно.
Жерар, теперь весьма опытный во всем, что касается переправки человека в
мир иной, с помощью Робера откопал останки. Платье лучше сохранилось, чем
мама, я же говорила, вещи прочнее людей. Робер по всем правилам отпел ее, и м
ы отнесли маму в склеп к отцу.
Вот теперь им действительно было наплевать на людей, на их глупые правил
а и обряды. Прав был Жерар, у живых другое время. Никто ничего и не узнал.
Я росла в монастыре, и все ясней мне становилось, что там я не останусь. Доб
родетель почему-то стойко охраняет лишь дурнушек. Наверное, у нее дурной
вкус.
И именно в пятнадцать лет на моем плече появилось клеймо. Этот загадочны
й момент я обойду молчанием. И не потому, что стыд закрывает мне уста. Прос
то за все эти годы я убедилась, что правда не интересует никого. В наше вре
мя басням верят охотнее, любая, даже самая дикая ложь принимается тем бла
госклоннее, чем точнее она отвечает запросам слушающего. А проверить ска
занное никто почему-то не хочет. Ведь для этого надо думать, делать, шевел
иться. Гораздо удобнее принять все, как оно есть. Хотя можно и рассказать,
почему бы нет…
Я любила, когда из монастыря меня отпускали к брату. В его доме, полном стр
анных вещей и загадочных трав, я чувствовала себя куда лучше, чем в нашем м
онастыре, где под внешним благочестием таились те же грехи, что и в миру. С
ловно я не видела, каким взглядом провожают меня святые отцы, допущенные
в этот сестринский рай! Благочестия в их взглядах было ровно столько же, с
колько во взоре томящегося на цепи бугая, когда мимо него ведут стадо кор
ов.
В городе тоже отбоя не было от желающих скрасить тяжелую жизнь молодой с
иротке. Причем то, что называется общественным мнением, было просто в яро
сти от моей неприступности, воспринимая это как дьявольскую гордыню и вы
зов почтенному обществу.
Поведи я себя, как тысячи девиц, сломленных обстоятельствами, все бы с обл
егчением вздохнули, осудили меня, а потом пожалели Ц бедная, рожденная в
грехе малютка, яблоко от яблони недалеко падает.
Но у меня были собственные планы на то, как сложится моя жизнь, и падать ту
да, куда пытались спихнуть мою мать, я не собиралась. Местным кавалерам эт
о очень не нравилось.
И однажды погожим днем, когда брат отсутствовал, выполняя свою работу, в е
го дом заявился влиятельный в городе господин в очень красивой бархатно
й маской на лице и, подкреплением в виде нескольких лакеев.
Господин был почему-то очень обижен моим отказом принять его покровител
ьство.
Его люди связали меня, отыскали в инструментах Жерара подходящее клеймо
, раскалили и впечатали лилию мне в плечо. Обуглилась кожа, шипела, превращ
аясь в сгустки крови. На глазах чернело под раскаленным железом мясо. Так
ой боли нет, наверное, и в аду. Зубы мои так сжали засунутый в рот кляп, что е
го только к вечеру удалось удалить изо рта.
Заклеймив несговорчивую дурочку, господин, довольный шуткой, потрепал м
еня по щеке и поспешно удалился. Стоящий на страже лакей предупредил, что
возвращается домой Жерар.
Брат первый, как профессионал, оценил проделанную надо мной работу. С точ
ки зрения палача, клеймо вышло безупречно.
Чтобы достать увязший в зубах кляп, Жерару пришлось разжимать мне челюст
и какими-то железяками. В результате хрустнул и сломался с левой стороны
зуб, рядом с глазным, пришлось его удалить.
Это и был заключительный итог такого полного на события дня.

Ну и что было делать бедной, незаконнорожденной сиротке? Подать в суд? На к
ого, на человека в черной маске? И его бы нашли? Правда?
Как сейчас вижу, суд объявил бы меня невиновной, судья дунул бы на клеймо и
оно упорхнуло с плеча. Все кругом признали бы меня честной девушкой и, ути
рая слезы, доверили бы роль Пресвятой Марии в пасхальной процессии.
Королевскую лилию нельзя удалить, не срезав полплеча. Клейма для того и с
тавят, чтобы они сопровождали своих владельцев всю оставшуюся жизнь. И о
тсутствие куска плеча является точно таким же клеймом, как и лилия, что ук
рашала его до операции. Только скрыть его куда труднее, чем небольшой цве
ток.
Брат лучше меня знал жизнь.
Ц С таким украшением долго не живут… Ц заметил он.
Ц Посмотрим! Ц крикнула я, выплевывая остатки кляпа. Ц Ведь я не винова
та!
Ц Ты невиновна перед Богом, перед людьми с лилией на плече ты будешь вино
вной всегда.
Наверное, палачами становятся очень умные люди.
А теперь заметьте, я не сказала, что это история правдива. Может быть, я и лг
у. В конечном итоге я не собираюсь выворачивать свою душу наизнанку! Я про
сто вспоминаю… А к истории с лилией мы вернемся позже.
Ц Ты должна уехать из города, Ц сказал тогда Жерар, прикладывая на клей
мо примочку. Ц Робер получает где-то в Берри приход, ты поедешь с ним. Я бу
ду скучать по тебе, сестренка!
Ц Со мной не соскучишься! Ц надув губы, заявила я.
А что я могла ему еще сказать? Он и так все понимал.

Мы с Робером перебрались в Берри.
Он стал священником в маленьком приходе, я сидела затворницей дома, ведя
скромное хозяйство, наслаждаясь тишиной и спокойствием. Потихоньку руб
цевались раны на сердце.
Хотела ли я большего? Ну если в детстве вас учат правильно держать спину в
красивом платье и грациозно танцевать, то в юности трудно согласиться с
тем, что ваш удел Ц кухня и кладовая.
Граф де Ла Фер вспоминает, что мы с братом были в Берри пришельцами и никто
не знал, откуда мы явились. Конечно, он, как всегда, прав. Священнослужител
и у нас, во Франции, что цыгане Ц шастают себе по стране, не оставляя никак
их следов.
Другое дело, что ни Робер, ни я старались ни с кем не общаться. Этот образ жи
зни был для нас наиболее привычен.
Брат с головой ушел в дела своего прихода, надо было бы радоваться, но я ви
дела, что делает он это, истязая себя, словно стараясь непосильной, отнима
ющей все время работой заставить себя ни думать, ни чувствовать, ни жить.

Сердце болело, но что я могла сделать? Сломанную душу извне не срастишь, а
сам Робер упорно не замечал, что Пресвятая Дева смотрит на него со стены ц
ерквушки мамиными глазами.
Зато вскоре о благочестии молодого падре заговорила вся округа. Слепые л
юди… опять они видели только то, что снаружи, и не могли понять, что челове
к отказался от жизни, что, разрывая себя на части ради остальных, он делает
это не от полноты души, как у настоящих подвижников, а, наоборот, от полной
ее пустоты.
Мое затворничество тоже рождало слухи и сплетни. Когда я выходила в церк
овь, за мной просто тянулся шлейф загадочности куда длинней королевског
о. А мне так хорошо было одной, со своими думами, своими книгами.
Клеймо тоже чувствовало себя превосходно.
Но все чаще на тех же службах, что и я, стал появляться молодой граф де Ла Фе
р, двадцатипятилетний красавец с внешностью бога и манерами принца.
Разумеется, совершенно случайно.
Умный, тактичный, сдержанный, граф очень ловко начал свою осаду молодой б
елокурой красавицы. Он не шел напролом, не обнаруживал своих чувств, а тих
онько приручал меня к себе. Постепенно мы стали друзьями и душа моя начал
а открываться навстречу этому человеку.
Ну и не будем забывать, что для бедной незаконнорожденной девушки стать
графиней, супругой красавца перед Богом и людьми Ц неслыханная честь. К
акой благородный граф!
Не успела я опомниться, как оказалась в глазах влюбленного графа божеств
ом. Он открыл во мне сверкающие высоты и мерцающие загадочным светом глу
бины. Я была волшебницей, пленительной золотоволосой феей с острова Ябло
к.
Вы знаете хоть одну фею с клеймом на плече? Я Ц нет.
Слишком быстро граф вознес меня на пьедестал, я не успела втиснуть в тот к
рохотный промежуток, где еще оставалась просто красивой девушкой, свой р
ассказ о заклеймившей меня лилии.
А быть графиней так хотелось…
И когда де Ла Фер смотрел на меня темными ласковыми глазами, слабость обв
олакивала меня, я мечтала, чтобы именно он, мой любимый, стал моим мужем.
И все было бы правильно, не понарошку, как у отца с мамой, а по-настоящему. Ч
тобы мы всю жизнь прошли вместе рука об руку, чтобы я родила ему дюжину здо
ровых и красивых детей, чтобы умерли мы в один день и лежали вместе под одн
ой плитой до того момента, как пропоют над нами трубы Страшного суда, и мы,
рука об руку, как и при жизни, пойдем с ним к Божьему престолу на суд Его. Без
мозглая дура!
Провинция и ахнуть не успела, а граф уже вел меня к алтарю…
Робер с тихой улыбкой в грустных глазах венчал нас, а когда де Ла Фер одел
новую жену в новое платье и показал все это свету, общество было сражено м
оей красотой и признало нас прекраснейшей парой на земле со времен Адама
.
Граф де Ла Фер упоенно творил рай на земле, не жалея для этого ни средств, н
и людей.
Я стала хозяйкой замка, легко вспомнила все то, чему учила меня матушка, и,
видит Бог, справлялась со своими новыми обязанностями так, словно родила
сь в колыбели, увенчанной короной с девятью жемчужинками
Корона с девятью жемчужин
ками в геральдике обозначала графский титул
.
Мы и правда были неразлучны ни днем, ни ночью. Когда де Ла Фер на короткое в
ремя отлучался, я просто заболевала. Когда же он появлялся, солнце опять з
аливало землю, и иногда я думала, что умру от немыслимого счастья, и только
молилась, чтобы это произошло на руках мужа. Видимо, кто-то услышал мои мо
льбы…
Разумеется, я не пропускала ни одной охоты, несмотря на то, что скакать в д
амском седле по лесам Ц это сплошная пытка. Но граф был глух к моим робким
просьбам разрешить ездить в мужском костюме и мужском седле. Для дамы эт
о неприлично Ц раз и навсегда мягко объяснил он, целуя мне пальцы.
Моя жизнь превратилась в сказку, а вот Робер что-то сдал. Да, он по-прежнему
был деятельным, скромным и благочестивым. Но лицо его поражало своей бле
дностью.
Ц Что с тобой? Ц потребовала я как-то ответа.
Это произошло некоторое время спустя после моей свадьбы, когда свадебны
е хлопоты немного улеглись. Мы сидели около церквушки на нагретой солнце
м скамье. В полумраке церковных помещений Робер еще казался здоровым, но
на свежем воздухе было видно, что в лице у него ни кровинки.
Ц Не знаю, Ц улыбнулся брат. Ц Просто я устал. Ведь столько ночей не спа
л с тех пор, как мы обосновались в Берри, все думал, что же будет с тобой. Вед
ь не могла же ты вечно вести мое нищее хозяйство. Но раскисать было нельзя
, вот я и держался. А когда все так замечательно разрешилось и теперь я не б
оюсь за твою дальнейшую судьбу, усталость вдруг навалилась на меня, как к
аменная плита.
Ц Ты просто перетрудился… Ц я гладила тонкие, словно высохшие руки Роб
ера. Кисти у него были, как у нашего отца. Такие же крупные, но безупречно ро
вные, с длинными сильными пальцами, на которых небольшими выпуклостями в
ыступали суставы. Ногти отливали синевой.
Ц Ну конечно. Ты права, Ц накрыл мою руку своей Робер. Ц Аннет, не сердис
ь на меня, но я покину вас с графом на время. Я испросил отпуск, съезжу домой
, помолюсь. Мама снится мне каждую ночь, плачет.
Ц А мне перед венчанием снилась… Ц вспомнила я. Ц Перекрестила и раста
яла. Жерара от меня поцелуй, я ему подарок приготовлю. Не гости там долго, л
адно?
Робер уехал. Празднества в замке продолжались.
Был сентябрь, как и сейчас. Начинался осенний сезон охоты…

Я не верю в предчувствия.
Сколько раз так бывало Ц на душе тяжело, словно черная туча лежит, места с
ебе не находишь, а ничего дурного не случается.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33