Голова Бурцева наполнилась роем подозрений. Никакой уж флюиды уловить о
н не мог.
Ц Позвольте, зачем же вы пришли?
Ц Я был революционером. Случайно попал в охранное. Теперь пришел снова б
ыть полезным революционному движению. Вы занимаетесь вопросами, так ска
зать, гигиенического характера, выяснением провокации? Так? Вопрос это т
рудный, я его понимаю гораздо лучше, чем вы и хочу быть вам полезен.
Четыре глаза скрестились.
Ц Тут есть неувязка, Ц сказал Бурцев. Ц Вы становитесь революционером
, оставаясь на службе в охранном или уходите оттуда, становясь революцио
нером?
Ц Я именно остаюсь в охранном.
Бурцев сидел распаленный тысячью возможностей, если гость честен и тыся
чью скверных мыслей, если гость провокатор. Он решил пробовать.
Ц Ваше имя отчество?
Ц Михаил Ефимович.
Ц Прекрасно, Михаил Ефимович, Ц произнес Бурцев, смотря в сторону, Ц та
к что же, может быть, начнем немедленно?
Ц Извольте-с.
Бурцев подвинулся пискнувшим стулом к столу.
Ц Меня интересует, Ц проговорил, снимая очки и протирая глаза малокров
ными, старческими пальцами Бурцев, Ц вопрос провокации у эс-эров. Она су
ществует.
Собеседник кивнул курчавой головой.
Ц Вы разрешите закурить? Бурцев чиркнул спичку.
Ц Покорнейше благодарю.
Ц Но где она, вот как вы думаете? Желая оказать революционному движению у
слугу начнем именно с этого. Как чиновник охранного вы, конечно, знаете, чт
о боевая организация в параличе.
Ц Знаю, да. Но тут, Ц дымчатые очки задумались. «Провокатор», Ц подумал
Бурцев, Ц «пришел поймать, завлечь, предать».
Ц Видите ли, провокация там есть, как везде, но боюсь, позвольте, позвольт
е, агентуру ведет лично генерал…
Ц Не скажете ли какой?
Ц Скажу, конечно: Ц Герасимов. Позвольте, вспоминаю даже псевдоним аген
туры, кличку, по моему она Ц «Раскин». Да, да Ц «Раскин».
В дверь раздался стук. В светлом пальто, в панаме, на тулье с светло-красно
й лентой, вошел В. М. Чернов.
Ц Одну минуту, Виктор Михайлович, Ц недовольно проговорил Бурцев. Ц Я
занят, подождите, пожалуйста, в соседней комнате.
Обернувшись к собеседнику, Бурцев тихо сказал:
Ц На сегодня давайте кончим. Дайте адрес.
Ц Главный почтамт. Михайловскому.
Ц Прекрасно.
И Бурцев проводил чиновника особых поручений департамента полиции Бак
ая до выхода.

6

У Владимира Львовича Бурцева вся жизнь с некоторых пор превратилась в ню
х. Поэтому он ходил нервно, словно что-то ища. На следующий день после посе
щения его Бакаем, идя по Английской набережной среди оживленных маем люд
ей, Бурцев был необычайно взволнован. «Раскин», Ц повторял он. Ц Центра
льная провокатура. Раскин. Натансон? Савинков? Тютчев? Гоц? Ракитников? Чер
нов? Раскин. Но кто же он?
На углу набережной в беспорядке скопились экипажи. На лаке крыльев проле
ток горело весеннее солнце. Людям было весело. Рослый городовой, маша рук
ой, казалось, весело ругал ломового, запрудившего движение. Бурцев стоял,
запахивая пальто.
«Кто это кланяется?», подумал он вдруг, глядя на подъехавшую к скоплению п
ролетку. Господин в темном пальто, цилиндре. Дама в пролетке выше его плеч
ами, очевидно несколько коротконога. Шляпа в белых страусах, голубоватый
костюм. Господин поднял блестящий цилиндр.
«Азеф». Бурцев обмер. Не ответив, а только кивнув ему, Бурцев двинулся. Пот
ок карет, колясок, пролеток прорвался и разносился с набережной. Бурцев в
идел еще голубоватый костюм, обвившую его черную руку, черную спину, черн
ый цилиндр.
«Среди бела дня? Глава боевой? По Петербургу? Раскланивается с бегающим о
т шпиков редактором революционного журнала? Раскин? Азеф? Азеф? Раскин?»
Ц Волнение перешло все границы. Бурцев почти побежал по набережной, бор
моча, Ц «Боже мой, Боже мой, глава террора, агент полиции, какой ужас, какой
ужас, но и… какккая сенннсацияяя!!!…»


ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

1

По сложении с себя полномочий руководителей Б. О. Азеф и Савинков выехали
во Францию. Савинков с Верой и детьми снял квартиру на рю де ля Фонтен. Это
была первая проба жизни семьей. И Савинков чувствовал много нового, нико
гда ранее не входившего в его жизнь. Вместе с Верой выбирал мебель, говори
л о распределении дня детей, вовремя обедал и ложился. После долгого горя,
Вера почувствовала, что наконец пришло счастье.
Может быть первый раз в жизни ей захотелось покупать пестрые материи, но
сить красивые платья, нравиться окружающим и прежде всего нравиться ему
, Борису. Это было потому, что началось счастье. Оно было. Иначе б бледная Ве
ра, с глазами похожими на испуганно улетающих птиц, не была б так оживлена.

И Савинкову хотелось поддержать это счастье. Но чем тише шла жизнь, тем то
мительней она становилась для Савинкова. Рю де ля Фонтен одна из спокойн
ых улиц Парижа. Но живя спокойно, Савинков ощущал все большее беспокойст
во. Росла скука. И неизвестно, что б из этого вышло, если б не родилось желан
ие изложить эту скуку литературно, в форме романа.
Правда, он думал, что тема убийства, уже сильно использована Достоевским,
но разница была в том, что Достоевский никогда сам никого не убивал, а Сави
нков убивал и Савинкову казалось, что Достоевский не знал многого, что та
к хорошо знал Савинков. Он знал настоящую тоску, рождающуюся у убивающег
о людей человека.
На тему этой тоски, на тему этой скуки он хотел написать роман. Но и это был
а не вся тема. Савинков хотел обострить тему, и героя романа противопоста
вить, Ц всему миру. Герой, по его замыслу, должен «плюнуть в лицо» человеч
еству.
В размеренной жизни на рю де ля Фонтен тема захватила с такой остротой, чт
о Савинков чувствовал в себе не перестававший трепет, как бы озноб. Вечер
ами, в толпе, гуляя по потемневшим Елисейским полям, был уверен, что с слав
ой террориста придет и слава художника.
Вести роман он решил от лица героя, сделав его революционером, начавшим у
бивать и узнавшим, что в сущности, убивать интересный спорт. И вот герой, с
тав усталым спортсменом убийства, «плюнет в лицо» всему человечеству.
Савинков не задумывался, почему в мыслях о работе помогали Тютчев и Апок
алипсис. Ходил по бесконечным кольцам парижских бульваров, переполненн
ый музыкой своей темы, повторяя лишь: «О чем ты воешь ветр ночной, о чем так
сетуешь безумно?!»
Иногда перед тем, как сесть писать, зачитывался Апокалипсисом, находя и з
десь музыку подкрепляющую тему. Особенно волновала глава 6-я.
«И вышел конь рыжий и сидящему на нем дано взять мир с земли и чтоб убивали
друг друга… Я взглянул и вот конь вороной и на нем всадник имеющий меру в
руке своей… Я взглянул и вот конь бледный и на нем всадник, которому имя см
ерть и ад следовал за ним…»
Вспоминая свои ощущения после убийств Савинков решил назвать роман «Ко
нь бледный» или «Конь блед», а герою дать нарочито пошлое имя «Жорж».

2

Сколько счастья, Боже мой, сколько счастья было в хрупких руках Веры! Иног
да даже не верилось. Полно, неужели она живет вместе с ним, Борисом, с детьм
и? Это было всегдашней мечтой. Только еще немного любви, немного ласки, уча
стия к Вере и разрешения войти в его внутренний, прекрасный духовный мир.

Войдя тихо в кабинет, Вера подошла сзади, обняла лысеющую голову Бориса и
сказала:
Ц О чем ты пишешь?
Савинков отбросил перо, улыбнулся, проговорил, потягиваясь:
Ц Ты не поймешь.
Ц Если не скажешь, не пойму. Скажи.
Ц Ладно. Ц Савинков нехорошо улыбается. Ц Я пишу, Вера, о человеке, убив
ающем людей из чувства спорта и скуки, о человеке, которому очень тосклив
о, у которого нет ничего, ни привязанности, ни любви, для которого жизнь гл
упый, а может быть гениальный, но ползущий в пустоту глетчер. Ты понимаешь?

«Зачем он так смеется. Ведь это жестоко».
Ц Я понимаю. Но ты прав, эта тема мне чужда. Я больше люблю твои стихи.
Ц Но в стихах я пишу о том же? О том, что человек потерял обоняние и запах г
нилых яблок принимает за лТ ориган? Не различает запахов, Ц нехорошо см
еется Савинков.
«Это он смеется над ней, над Верой. Он знает ее. Знает, что она сейчас скажет
, что думает».
Ц Что ж твой роман будет автобиографичен?
Ц Пожалуй. Это тонкое замечание.
Ц Очень грустно. И в нем не будет ни к кому любви?
Ц В конечном счете Ц нет. Хочешь, я прочту тебе единственное место о нас
тоящей любви моего героя? Слушай: Ц «Когда я думаю о ней, мне почему-то всп
оминается странный южный цветок. Растение тропиков, палящего солнца и вы
жженных скал. Я вижу твердый лист кактуса, лапчатые зигзаги его стеблей. П
осреди заостренных игл, багрово-красный, махровый цвет. Будто капля горя
чей крови брызнула и как пурпур застыла. Я видел этот цветок на юге, в стра
нном и пышном саду между пальм и апельсиновых рощ. Я гладил его листы, я рв
ал себе руки об иглы, я лицом прижимался к нему, я вдыхал пряный и острый, оп
ьяняющий аромат. Сверкало море, сияло в зените солнце, совершалось тайно
е колдовство. Красный цветок околдовал меня и измучил».
«Почему он не чувствует, что это больно? Зачем говорит, что любит? Зачем вс
егда хочет делать боль, убивать этими ужасными мелочами. Он читает тольк
о для того, чтобы доставить мне неприятность».
Держа исписанный лист, смотря на Веру, Савинков видел, что она не выдержив
ает игры.
Ц Иногда мне кажется, что я напрасно с детьми приехала к тебе, Ц говорит
Вера. И тихо вышла из кабинета.

3

Ц А разве мы не вместе? Ц вечером говорил Савинков, сидя с Верой.
Ц Мы под одной крышей. Если это вместе, то мы вместе. Ведь казалось бы пуст
ое: Ц расскажи, о чем ты думаешь, что пишешь, ведь ты же ходишь по вечерам од
ин и думаешь над работой? Разве многого я хочу, после стольких лет горя? Я х
очу части твоей души, твоего внутреннего мира, впусти меня, мне нужно чело
веческое участие. Ты замыкаешься в себе. Разве это любовь? Если ты называе
шь любовью нашу жизнь, то мне такая любовь без слов, без внутреннего чувст
ва ужасна.
Савинкова сердил тон Веры. Не хотелось слушать, но не хотелось и уходить.

Ц Вот вчера, Ц говорила Вера, Ц ты после работы лежал на диване и спал, я
вошла и мне показалось, что даже твои закрытые глаза обращены внутрь, в са
мого себя, что в них может быть мука, но скрытая от меня, мне показалось, что
ты совсем чужой и я испытала буквально физическую боль, я чуть не вскрикн
ула.
Ц Какая ерунда, Ц пробормотал Савинков, Ц и какая тяжесть. Так нельзя ж
ить. Ты хочешь того, что я не могу тебе дать и что ты может быть даже сама не
возьмешь.
Савинков, говоря это, глядел на Веру, и думал Ц «как она постарела». Савин
ков боялся слез.
Ц Зачем же тогда ты вывез меня? Ц проговорила Вера. Ц Неужели затем, что
бы я и здесь, в Париже испытала еще раз свое одиночество? И убедилась, что т
ы не только меня не любишь, как я хочу, но что я тебе совсем чужая? Ведь ты же
мучишь меня, ты убиваешь меня.
Ц Чем я убиваю, скажи, ради Бога? Ц раздраженно вставая, проговорил Сави
нков.
Ц Муж и жена, Борис, могут быть счастливы, когда меж ними нет недоговорен
ного. А между мной и тобой Ц глухая стена. И ты убиваешь меня тем, что не хоч
ешь сломать ее, словно тебе это будет мешать. А мне… Ц голос Веры дрогнул,
но она собралась с силами, выговорив:
Ц Зачем же тогда говорить о любви? Ее нет. А может быть никогда и не было. Я
знала, что ты живешь необычной, тяжелой жизнью, я мирилась с этим. Я ждала. Н
о чего же я дождалась? Вот я пришла к тебе, как девочка, опять думала, наконе
ц, будет счастье. Оказалось мы друг другу стали чужды. У тебя для меня нет д
аже слов. При любви такого одиночества, Борис, не испытывают. Ведь я совсем
одна…
Савинков сидел молча. Ему было даже скучно. Он знал, что в романе будет под
обная глава несчастной любви. Он только удивлялся, что Вера тонко и верно
говорит. Не подозревал.
Ц А то, что ты считаешь любовью, это для меня ужас, Борис. Ведь я знаю, что за
порогом моей комнаты всякая связь со мной прекращается. Ты ушел и я вычер
киваюсь из сознания. Я тебе больше ненужна. Это позорно, это ужасно, Борис.
Меж нами нет и не было того духовного заражения, которое у любящего мужчи
ны превращается в благодарное и любовное отношение к женщине. У тебя это
исключено. Ты Ц один. Ты хочешь быть один. Твоя любовь Ц сухая обязанност
ь. Но ведь есть женщины интереснее меня, которым ничего другого и не требу
ется?
Савинков сидел, не меняя позы. Сейчас он взглянул на Веру, внезапное злобн
ое чувство, как к страшной тяжести, охватило его.
Ц Вот этого, самого важного женщине, как я теперь лишь поняла, у нас с тобо
й, Борис, нет и никогда не было. Ты не будешь возражать. Именно поэтому я и бы
ла несчастна, а не потому, что много приходилось страдать. Ведь когда ты об
ращаешься ко мне, делишься мыслями, я знаю, что это ничем не отличается от
разговора с твоими товарищами. Моя мысль ничего тебе не прибавит, ничего
не отнимет. Ты не видишь, не хочешь замечать моей жизни. Даже в мелочах, ког
да мы идем с тобой по улице, здесь в Париже, ты никогда не возьмешь меня под
руку. Ведь я бы не отдернула руки. Может быть, я была бы даже счастлива. В отс
утствии этого жеста я чувствую, как ни в чем твою отчужденность. Ты хочешь
идти один, быть один. Так зачем же тебе я?
Ц Может быть многое из того, что ты говоришь, верно, Ц проговорил Савинк
ов холодно. Ц Но если ты хочешь меня в чем-то обвинять, то вины я не чувств
ую. Я не могу очевидно тебе дать того, что тебе надо. Тебе нужно, собственно
говоря, мещанское счастье покойного житья-бытья Афанасия Ивановича с Пу
льхерией Ивановной!
Ц Неправда! Ц вскрикнула Вера, не сдерживая слез. Ц Я хочу искренности!
Только искренности! А ты ее не даешь… Ц и, не будучи в силах больше сдержи
ваться, Вера зарыдала.
Савинков вышел из кабинета. Накинул пальто, надел котелок и, легко ступая,
спустился по лестнице. Он ехал на скачки в Лонгшан и не любил опаздывать.


4

Вера сидела в угловой комнате. Был сумрак. В окно виднелся красный край па
давшего за церковь солнца. Очевидно к вечерне в церковь шли люди. Вера смо
трела на них и думала: счастливы ли они, ну вот та дама, что идет под руку с м
ужчиной в кепи? Он ее крепко держит, что-то говорит. Вера старалась скрыть,
как завидует встречным на улице, по виду счастливым людям.
Ей казалось с девичества, что вся она полна каким-то неизжитым, необычайн
ым чувством и настанет момент, она отдаст себя всю этому чувству, будет де
ржать в руках свое счастье и счастье любимого единственного человека. Эт
от момент, казалось, наступил, когда в квартиру к ним вошел Савинков. Вера
шла навстречу любви, но в любовь вплелась странная темнота, в которой не в
ыговаривалось настоящее, темнота ширилась и покрыла все чувство. Пришли
дети, страхи, боязни, горе, одиночество, вся гордость, страсть были растопт
аны. А жизнь стала уходить. И вот Вера, словно вчера отворившая дверь студе
нту Савинкову, выброшена и никому ненужна. Ведь жизнь не начиналась еще, а
уж кончилась и другой нет. Вера чувствовала в этих сумерках безграничное
отчаяние и рыдала.

5

Савинков становился всё молчаливей. По ночам не приезжал. Мало говорил. В
это утро Вера не узнала себя. Она прошла быстро в комнату, еще слыша голоса
Тани и Вити, которых уводила мадемуазель. Вера прошла, словно в комнате за
была что-то важное. Но войдя, остановилась, сжала руки, потом схватилась з
а голову и почувствовала жутко и остро необходимость порвать эту невыно
симую жизнь.
Все словно от пустяка. Оттого что вчера не отвечал на вопросы. А когда Вера
заплакала, встал, уехал и не вернулся на ночь.
«Должна, должна», Ц простонала Вера и почудилось, что ворот душит. Вера р
асстегнула платье. От внезапного узнания, что она действительно уйдет, с
тулья с гнутыми ручками-головами львов, которые вместе выбирали, темно-к
расные портьеры, кресла, зеркала, все показалось сразу чуждым, словно Вер
а вошла в незнакомую квартиру.
«Боже мой. Боже мой», Ц повторяла она, ощущая тяжелую притупленность чув
ств. Словно руки, ноги, вся она была в то же время не она. Вспомнилось: когда
пришла мебель, как распаковывали, развертывали бумагу, как смеялся Борис
. Вера, рыдая, упала на диван Ц «Боже мой, как любим, как любим, о, как ненавиж
у я этот Париж, товарищей, всю эту революцию, разбившую мое счастье».
Вера видела, как сейчас, новенькую студенческую шинель, фуражку, он был ин
ым, сильным юностью. Все ушло, даже выражение лице стало жестоким и надмен
ным. И вот такой, неласковый, он приходил к ней, она отдавала ему тело, а душа
замирала от ужаса, голова была холодна и той любви, которой хотела, не был
о, не было. «Я не виню», Ц шептала Вера, Ц «я сама ошиблась, я ошиблась всей
жизнью».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37