Федоров п
латком протирал пенсне.
Ц Странно, Ц глядя в пол, медленно произнес Каляев, Ц может Ц быть мы с
вами были в одном университете.
Ц Я окончил в Москве, Ц проговорил Федоров, надевая пенснэ.
Ц Я там начал, Ц сказал Каляев, но вдруг нервно вскочил и заходил по каме
ре. Ц Если б вы знали, если б знали, как я волнуюсь. Поймите, я хочу, чтоб това
рищи знали, что я иду на смерть совершенно спокойно и ни о каком помилован
ии не прошу.
Помолчав, Федоров сказал:
Ц Может быть вы хотите написать об этом? Я приглашу ротмистра, он засвиде
тельствует и это будет документ. Я передам его в палату.
Ц Но разве это можно? Да, да, пусть все знают, что я умираю спокойно. Ведь эт
о необходимо, поймите, в интересах дела. Спокойная смерть это сильный акт
революционной пропаганды. Это больше чем убийство.
Федоров подумал: «Боже мой, неужели у них таких много?»
Федоров встал. Ц Подождите, я принесу бумагу Ц проговорил он, и распахну
в дверь, сильно ударил приложившегося к скважине жандарма. «Что за гадос
ть!» Ц бормотнул Федоров. Ц «Виноват, вашбродь», Ц проговорил жандарм.
18
Меж крепостной стеной и сараем строили виселицу. В темноте мелькали силу
эты людей. Федоров отвернулся.
В доме коменданта его поразили собравшиеся люди. Стояли представители с
ословий, три обывателя из мелких торговцев. Прислонясь задом к подоконни
ку, поглаживая бороду, стоял священник. Шумно обступили офицеры гарнизон
а генерала барона Медема, командированного присутствовать при казни Ка
ляева министерством внутренних дел.
Перед генералом, на столе лежали ножи, молотки, ножницы.
Ц Прекрасные изделия делают, ваше превосходительство, не подумаешь, чт
о способны, Ц говорил, показывая их, комендант.
Ц Прелестно, Ц сказал генерал, держа молоток. От блеска пуговиц, мундир
ов, от разговоров у Федорова комком подступила тошнота. Он выбежал на кры
льцо в темноту: Ц его вырвало. Проводя рукой по вспотевшему от напряжени
я лбу, Федоров пошел к манежу.
Каляев, улыбаясь, проговорил:
Ц Вот, хорошо что пришли, а мне уж объявили. Федоров прислонился к стене. К
аляев писал. Но вдруг обернулся, вскочил. Ц «Где же шляпа? Ц проговорил о
н, Ц где моя шляпа? она была тут, Ц он шарил по постели, Ц ах, вот она», Ц и
схватив шляпу сделал шаг к Федорову.
Ц Я написал. Чего ж мы ждем? Пойдемте, чем скорее, тем лучше. Ц Каляев в лок
те сжал руку Федорова, но смотрел мимо него, на огонь лампы.
Ц Может быть вам что-нибудь передать?
Ц Передать? Ц сказал Каляев, как в забытьи. Ц Не знаю, что передать? Я ник
ому зла не сделал, любил людей, за них умираю, что же передать? Главное не за
будьте, что я не унизился просьбой о помиловании. А нет, впрочем это недели
катно, лучше: Ц остался силен и не просил помилования, Ц улыбнулся блест
ящими глазами Каляев.
Ц Но у вас же есть мать? Я передам.
Ц Передадите? Ц забормотал Каляев, Ц сейчас. Он писал, рвал, бросал. Зак
рыл лицо руками, просидев так несколько секунд, потом оторвавшись, стал с
нова писать:
«Дорогая незабвенная моя мать! Итак я умираю! Я счастлив за себя, что с пол
ным самообладанием могу отнестись к своему концу. Пусть же ваше горе, дор
огие мои, все: Ц мать, братья, сестры потонет в лучах того сияния, которым с
ветит торжество моего духа. Прощайте, привет всем от меня кто знал и помни
т. Завещаю вам: храните в чистоте имя моего отца. Не горюйте, не плачьте. Еще
раз прощайте, я всегда с вами.
Иван Каляев»
Промокнув грязной промокашкой несколько раз, Каляев передал письмо.
Ц Теперь я спокоен, пойдемте, пойдемте скорее. Дверь навстречу ему отвор
илась. Вошел худой ротмистр с двумя солдатами.
Ц Приготовьтесь, Ц сказал худой ротмистр. Странно улыбаясь, Каляев пос
мотрел на ротмистра. И, повернувшись, сказал Федорову:
Ц Прощайте, спасибо.
19
В столовой коменданта, освещенной лампами и канделябрами, шумели.
В темноте двора Федоров сел на скамью под липами. Прямо, в отдалении темне
ла готовая виселица. Федоров смутно помнил, как из дома вышел генерал Мед
ем, полукругом шли офицеры, священник и представители сословий. Открылас
ь дверь манежа. Под сильным конвоем с саблями наголо, в квадрате жандармо
в, с непокрытой головой шел маленький человек в обтрепанном сюртуке. Шея
была голая.
Рассветало. Пахло липами. Федоров с трудом шел к виселице, и ему казалось,
что именно потому, что слишком сильно пахнет липами. Он слышал, как читали
приговор. Подошел священник. Каляев отстранил крест.
Ц Уйдите, батюшка, счеты с жизнью покончены. Я умираю спокойно.
И тут же подошел палач Филипьев, надевший на Каляева саван.
Ц Взойдите на ступеньку, Ц сказал хрипло Филипьев. Из мешка чуть придуш
енный, но спокойный раздался голос:
Ц Да как же я взойду? У меня мешок на голове, я ничего не вижу.
Федоров отвернулся, закрыв лицо руками, сделал три шага.
Удивился, почти тут же услышав шаги. Шли генерал барон Медем, офицеры, пред
ставители сословий, священник.
От ворот Федоров обернулся. На виселице качалась, казавшаяся очень мален
ькой, фигурка в саване.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
1
В кресле, как всегда, бледным, закутанный во что-то шерстяное, сидел Гоц. Ря
дом сидел, куря папиросу Азеф. Видно было, что они долго разговаривали. Вош
ел Чернов.
Гоц сразу же протянул ему «Журналь де Женев».
Ц Прежде всего читай, Ц сказал он.
Ц Ну, что скажешь? Ц спросил, следя за лицом Чернова, Гоц.
Ц То есть, как что? Ц отходя, беря стул, садясь ближе, сказал Чернов. Ц Нов
ый шаг, довольно крупная уступка. Маневрируют.
Ц Ловушка?
Ц Приходится бабе вертеться, коль некуда деться.
Ц Ну, от тебя-то, Виктор, я этого не ожидал, Ц процедил, попыхивая папирос
кой, Азеф. Ц Сейчас Минор был, всё кричал, мы де наивные люди, манифест 17 окт
ября это, мол, чтобы нас эмигрантов в Россию заманить. Видите ли, расконспи
рируемся, они нас сгребут и крышка. И ты думаешь для нашей милости Россию в
верх ногами поставили? Переменили самодержавие на конституционный стр
ой! Высоко ценишь, Виктор!
Ц Да двойственный характер манифеста в глаза бьет! Конечно, маневр
! Divide et impera! Вот что! Успокой оппозицию, раздави революцию!
Ц Ты не прав, Виктор, Ц сказал Гоц, Ц первым словам манифеста я не прида
ю значения. Это фасад, стремление уберечь «престиж власти». Конечно, прав
ительство долго будет барахтаться, предлагать обществу услуги для пода
вления крайностей. Но ясно: Ц со старым режимом кончено. Это конец абсолю
тизма, конституция, новая эра. И нечего говорить о ловушках. Как после крым
ской кампании был предрешен вопрос освобождения крестьян, так после япо
нской Ц конституция. Нашу тактику борьбы это разумеется сильно меняет.
Вошел Савинков, здоровался, а Гоц говорил.
Ц Вот возьми, например, хотя бы Ивана Николаевича с Павлом Ивановичем, им
остается сказать «ныне отпущаеши». С террором кончено. Может ты другого
мнения?
Ц Да, да, Ц повышенно быстро, даже неразборчиво, заговорил Чернов, Ц в э
том ты прав, с террором надо повоздержаться, это верно, то есть не то, чтобы
кончено совсем, Ц заметил он пренебрежительную улыбку Савинкова, Ц а н
адо держать под ружьем, чтобы в любой момент снова двинуть.
Ц Засолить, так сказать, впрок, Ц сказал Савинков.
Ц Уж там понимайте, с укропцем иль без укропца, а, конечно, подсолить прид
ется.
Вошли Шишко, Авксентьев, Сухомлин, Фундаминский, Ракитников, Тютчев, Ната
нсон, группа боевиков. Возбужденные, видимо только что спорившие. Войдя, с
разу заговорили. Савинков сел в дальний угол комнаты. Говорил первым из н
их Шишко, страстно, как юноша, слегка пришепетывая. Кричал, что надо сейчас
бросить партию к массам, широким фронтом вести наступление.
Ц Постой, Леонид, а террор?
Ц Террор? Ц остановился Шишко. Ц Что же террор? Террор пока конечно нев
озможен.
Ц Правильно! Держать под ружьем, но не приступать к действиям.
Ц Разрешите! Ц крикнул Савинков.
К нему обернулись. Одну руку Савинков заложил за широкий борт пиджака. Др
угая была в кармане. Вид был вызывающий. В фигуре пренебрежение. Не меняя п
озы, говорил, что надо бить правительство на улицах, в зданиях, на площадях
, во дворцах и тогда вспыхнет настоящая Македония, о которой мечтал повеш
енный Каляев. Он был страстен и красив в своей речи.
Ц Надо понимать что такое террорист, надо знать, что престиж партии подн
ят террором, надо уметь не бояться славы террора, славы смерти наших това
рищей. Только нанося удары ножом, револьвером и бомбой мы завоюем подлин
ный контакт с массами и подымем всероссийскую революцию. Я слышу речи, чт
об держать боевую под ружьем, «засолить». Как боевик, я протестую против т
акой оскорбительной постановки вопроса. Нас нельзя засаливать впрок! Мы
не огурцы, мы революционеры, для нас психологически невозможна такая пос
тановка вопроса! Мы дали партии славу, мы дали партии средства, так нечего
ж, ослепившись какими-то конституциями, откидывать нас, как ненужный пар
тии хлам! Мы отдали жизнь террору и, если я не ошибаюсь, мы террористическа
я партия! Мы не смеем склонять свое знамя в момент, когда его надо широко р
азвернуть над Россией красным полотнищем и поднять ветер революции! Мы т
еррористы-боевики мыслим так! Мы не дадим выбросить нас в самый острый мо
мент за борт и тем погубить приобретенную славу партии освященную имена
ми Сазонова, Каляева и других товарищей. Нет, я не верю, что свертывается з
намя террора. Напротив мы должны дать, в гимне начавшейся музыки революц
ии, могучее кресчендо! Пусть дадут задание совершить самый смелый, самый
отчаянный акт! Мы возьмем его. Пусть скажут ворваться в Зимний с поясами, н
аполненными динамитом! Мы это сделаем. Во имя революции, во имя славы терр
ора! И это произведет больший взрыв в стране, чем газетное объединение с м
ассами. С массами объединяет кровь, а не типографская краска! Я не знаю, ка
к решит ЦК, но думаю, что выражаю мнение всех боевиков и говорю от их имени:
Ц мы не опустим знамя террора, которое вымочили в крови товарищей, котор
ое нам свято! Мы хотим жертв и пойдем на них во имя всероссийской революци
и!!
Савинков чувствовал возбуждение от охватившего его подъема. Речь была у
дачна. На лицах боевиков он читал восторг. Не видел только лица Азефа. Азеф
сидел спиной.
Ц Нечего мудрить над революцией, молодые люди, уж позвольте обратиться
так, Ц встал старый Минор, потряхивая бородкой, Ц революции, батюшка, со
стороны ничего не навяжешь, не прикажешь, спасительных рецептов ей пропи
сывать нечего, она идет, она налицо и патетические речи Павла Ивановича х
удожественно хороши, но не к лицу в данный момент. К чему тут револьверные
выстрелы?
Савинков стоял бледный. Он ждал выступления Азефа. Встал Фундаминский, с
нял пенсне, заговорил гладко.
Ц Насущной задачей партии в данный момент является аграрный вопрос, ра
зрешение которого будет исторической миссией партии. Террористическая
борьба отжила свое, отнимая людей и средства, она ослабляет партию, и буде
т мешать разрешить главную экономическую задачу.
Савинков ждал речи Азефа. Заговорил Гоц, соглашаясь с Фундаминским, Сухо
млин, соглашаясь с Гоцем, Натансон, соглашаясь с Сухомлиным, Авксентьев, с
оглашаясь с Натансоном. Последним встал Азеф. Его внимательно слушали вс
е.
Он стоял, искривись толстым телом, не отрывая руки от кресла.
Ц Я буду краток, Ц рокотал он уверенно и твердо, Ц вмешательство в ход с
тихии социальных масс считаю гибелью. Мы помогали революции выйти из глу
хих берегов, она разливается. Мы должны заботиться, чтоб не быть оттертым
и ею. Я шел с партией, отдавая свою жизнь. Теперь пора многое пересмотреть
из программного и тактического багажа. Говорю, как будет достигнута конс
титуция, стану последовательным легалистом. Что ж касается, чтоб держать
под ружьем Б. О. Ц это слова. Держать под ружьем Б. О. нельзя. Я выслушал член
ов ЦК, и беру на свою ответственность: Ц боевая организация распущена!
Азеф грузно сел и взял с пепельницы недокуренную папиросу.
2
Когда кончилось собрание, крайне взволнованный Савинков подошел к Азеф
у.
Ц Что это значит, ты распустил Б. О.?
Ц А ты не слыхал все эти разговоры? Как же можно вести дальше дело? Ц Азеф
ласково улыбнулся, похлопывая Савинкова по плечу:
Ц Не кручинься, барин, найдем работу.
К ним подошел Чернов.
Ц Иван, пойдемте закусим в «Либерте».
Ц Пойдем, Павел Иванович, выпьем за упокой Б. О. Ц гнусаво проговорил Азе
ф.
Чернов, Савинков и Азеф сидели в красноватом ресторанчике «Либерте». Кра
сноват он был от красных лампионов, от пола, затянутого красным сукном. Ст
ол был дальний. Народу в ресторане не было. Если не считать женщину и мужчи
ну, целовавшихся в полутемной кабине.
Ц Ну и манифестик! Весь день проболтались, не заметили даже, что не ели. Эт
о вам скажу манифестик! Настоященский! Ц говорил Виктор Михайлович.
Азеф ел, не слушая.
Ц Да, интересное времячко. Сам в Россию поеду, своими глазами прикину, ка
к это выходит. Вести то хороши, да свой глаз ватерпас.
Ц Если будет настоящая конституция, нам работать не придется, Ц прохри
пел Азеф, выплевывая жилы на тарелку.
Ц Что ты, Ваня, в таком пессимизме, кто же работать-то будет, а?
Ц Кадеты. Нас ототрут.
Ц Чудишь, толстый, чудишь, Ц проговорил Чернов. Ц Хотя знаешь, тебя кой
кто из товарищей уже назвал: «кадет с бомбой».
Ц Вот увидишь.
Ц Нет, какую чудовищную ошибку совершает ЦК! Вы поймете это через полгод
а, через год, уверяю вас. Но тогда будет уже поздно, Ц говорил бледный, взви
нченный Савинков.
Ц А вы всё о своем? Кто про что, кузнец про угли. Преувеличиваете, Павел Ива
нович, преувеличиваете, голубок. Ошибки не сделано. Правильно поступлено
. Разумно, хладнокровно, хотя конечно… без эстетики… Ц улыбнулся Чернов.
Ц Дело тут не в эстетике, Виктор Михайлович, а в здравой политике. Бросае
те террор, когда он нужнее всего. А если хотите насчет «эстетики», то скажу
вам, что боевое дело надо понимать. Сейчас создалась боевая, а через год м
ожет ее и не создадите. Люди сжились, сработались, верят друг другу. Да нак
онец, люди отдали себя террору, а теперь что же? Писарями сделаете? У нас к т
еррористу такое отношение Ц болезненно засмеялся Савинков, Ц нужен, и
ди, бей, взрывай, подставляй лоб, нужда кончилась Ц ко всем чертям, с тобой
не считаются, а то, что может с бомбами свою душу выкинул, не в счет, сдачи не
дается.
Ц Ах душа-душа, душа-то может она и хороша, да когда живет не спеша, кормил
ец, Борис Викторович. Дело тут у вас вижу не столько революционное, партий
ное, сколько личное, голубчик. Ну что же, личные драмы конечно, всякие быва
ют, ну влюбились в бомбошку и расставаться жалко, Ц смеялся Чернов, Ц а р
асстаться, хоть может и временно, а нужно, ничего тут не поделаешь. Дело то
уж слишком ясное: Ц самодержавие, борьба, поэзия, романтизм жертвы, будит
ь героизмом массы, это всё, батюшка, понимаем, дело неплохое к тому же крас
ивое, прямо говорю красивое дело, за то и ореол носите «герой, мол», даром о
н ореол-то тоже не дается. Но вот открылись новые горизонты, вы и пасуете, б
омбошку-то бросить жаль, жаль расстаться то с ней и с ореолом. Вы меня уж по
дружбе то простите, ореол то вещь тоже притягательная, чего уж там говори
ть Ц все мы люди, все человек, рисовали поди красивую смерть, смерть за Ро
ссию, как Егор, как Иван, да… нет уж ничего тут не поделаешь. А насчет того чт
обы в Зимний то вторгаться, взрываться с динамитными поясами, так это же т
акая отчаянная романтика, что ужас! Понимаю, конечно, хочется вам эдакое д
инамитное кресчендо произнести, без него, чудится, клякса выйдет, но это в
сё ни к чему, пустенькое предложение, личная драма, личная…
После плотной еды Азеф ковырял в зубах зубочисткой. Трудно было понять, с
лушает он или нет. Азеф смотрел в одну точку на сиденье пустого стула.
Ц Ну, хотя бы и личная Ц говорил Савинков, Ц понимаю, что ЦК всех личных
драм на учет взять не может. Но дело то в том, что личная драма, как вы говори
те, Ц драма всех боевиков, а их человек 50 в наличии, людей довольно надо по
лагать решительных, людей террор бросать не желающих. Скажите вы вот мне,
что же я и товарищи должны теперь делать? Убить Дурново? Запрещаете. Убить
Витте? Запрещаете. Убить Николая? Тоже, оказывается не ко времени. Так что
же? Ц развел руками Савинков. Ц Может одного вы мне всё-таки не запретит
е? Подойти на улице к какому-нибудь жандарму Тутушкину и всадить в него по
следнюю пулю! Это ведь карт вашей игры, надеюсь, не смешает? А на мельницу р
еволюции всё же вода! Тутушкин не Дурново, не Витте, не царь всероссийский
, пройдет незаметно, для меня же по крайней мере не будет изменой всему про
шлому.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
латком протирал пенсне.
Ц Странно, Ц глядя в пол, медленно произнес Каляев, Ц может Ц быть мы с
вами были в одном университете.
Ц Я окончил в Москве, Ц проговорил Федоров, надевая пенснэ.
Ц Я там начал, Ц сказал Каляев, но вдруг нервно вскочил и заходил по каме
ре. Ц Если б вы знали, если б знали, как я волнуюсь. Поймите, я хочу, чтоб това
рищи знали, что я иду на смерть совершенно спокойно и ни о каком помилован
ии не прошу.
Помолчав, Федоров сказал:
Ц Может быть вы хотите написать об этом? Я приглашу ротмистра, он засвиде
тельствует и это будет документ. Я передам его в палату.
Ц Но разве это можно? Да, да, пусть все знают, что я умираю спокойно. Ведь эт
о необходимо, поймите, в интересах дела. Спокойная смерть это сильный акт
революционной пропаганды. Это больше чем убийство.
Федоров подумал: «Боже мой, неужели у них таких много?»
Федоров встал. Ц Подождите, я принесу бумагу Ц проговорил он, и распахну
в дверь, сильно ударил приложившегося к скважине жандарма. «Что за гадос
ть!» Ц бормотнул Федоров. Ц «Виноват, вашбродь», Ц проговорил жандарм.
18
Меж крепостной стеной и сараем строили виселицу. В темноте мелькали силу
эты людей. Федоров отвернулся.
В доме коменданта его поразили собравшиеся люди. Стояли представители с
ословий, три обывателя из мелких торговцев. Прислонясь задом к подоконни
ку, поглаживая бороду, стоял священник. Шумно обступили офицеры гарнизон
а генерала барона Медема, командированного присутствовать при казни Ка
ляева министерством внутренних дел.
Перед генералом, на столе лежали ножи, молотки, ножницы.
Ц Прекрасные изделия делают, ваше превосходительство, не подумаешь, чт
о способны, Ц говорил, показывая их, комендант.
Ц Прелестно, Ц сказал генерал, держа молоток. От блеска пуговиц, мундир
ов, от разговоров у Федорова комком подступила тошнота. Он выбежал на кры
льцо в темноту: Ц его вырвало. Проводя рукой по вспотевшему от напряжени
я лбу, Федоров пошел к манежу.
Каляев, улыбаясь, проговорил:
Ц Вот, хорошо что пришли, а мне уж объявили. Федоров прислонился к стене. К
аляев писал. Но вдруг обернулся, вскочил. Ц «Где же шляпа? Ц проговорил о
н, Ц где моя шляпа? она была тут, Ц он шарил по постели, Ц ах, вот она», Ц и
схватив шляпу сделал шаг к Федорову.
Ц Я написал. Чего ж мы ждем? Пойдемте, чем скорее, тем лучше. Ц Каляев в лок
те сжал руку Федорова, но смотрел мимо него, на огонь лампы.
Ц Может быть вам что-нибудь передать?
Ц Передать? Ц сказал Каляев, как в забытьи. Ц Не знаю, что передать? Я ник
ому зла не сделал, любил людей, за них умираю, что же передать? Главное не за
будьте, что я не унизился просьбой о помиловании. А нет, впрочем это недели
катно, лучше: Ц остался силен и не просил помилования, Ц улыбнулся блест
ящими глазами Каляев.
Ц Но у вас же есть мать? Я передам.
Ц Передадите? Ц забормотал Каляев, Ц сейчас. Он писал, рвал, бросал. Зак
рыл лицо руками, просидев так несколько секунд, потом оторвавшись, стал с
нова писать:
«Дорогая незабвенная моя мать! Итак я умираю! Я счастлив за себя, что с пол
ным самообладанием могу отнестись к своему концу. Пусть же ваше горе, дор
огие мои, все: Ц мать, братья, сестры потонет в лучах того сияния, которым с
ветит торжество моего духа. Прощайте, привет всем от меня кто знал и помни
т. Завещаю вам: храните в чистоте имя моего отца. Не горюйте, не плачьте. Еще
раз прощайте, я всегда с вами.
Иван Каляев»
Промокнув грязной промокашкой несколько раз, Каляев передал письмо.
Ц Теперь я спокоен, пойдемте, пойдемте скорее. Дверь навстречу ему отвор
илась. Вошел худой ротмистр с двумя солдатами.
Ц Приготовьтесь, Ц сказал худой ротмистр. Странно улыбаясь, Каляев пос
мотрел на ротмистра. И, повернувшись, сказал Федорову:
Ц Прощайте, спасибо.
19
В столовой коменданта, освещенной лампами и канделябрами, шумели.
В темноте двора Федоров сел на скамью под липами. Прямо, в отдалении темне
ла готовая виселица. Федоров смутно помнил, как из дома вышел генерал Мед
ем, полукругом шли офицеры, священник и представители сословий. Открылас
ь дверь манежа. Под сильным конвоем с саблями наголо, в квадрате жандармо
в, с непокрытой головой шел маленький человек в обтрепанном сюртуке. Шея
была голая.
Рассветало. Пахло липами. Федоров с трудом шел к виселице, и ему казалось,
что именно потому, что слишком сильно пахнет липами. Он слышал, как читали
приговор. Подошел священник. Каляев отстранил крест.
Ц Уйдите, батюшка, счеты с жизнью покончены. Я умираю спокойно.
И тут же подошел палач Филипьев, надевший на Каляева саван.
Ц Взойдите на ступеньку, Ц сказал хрипло Филипьев. Из мешка чуть придуш
енный, но спокойный раздался голос:
Ц Да как же я взойду? У меня мешок на голове, я ничего не вижу.
Федоров отвернулся, закрыв лицо руками, сделал три шага.
Удивился, почти тут же услышав шаги. Шли генерал барон Медем, офицеры, пред
ставители сословий, священник.
От ворот Федоров обернулся. На виселице качалась, казавшаяся очень мален
ькой, фигурка в саване.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
1
В кресле, как всегда, бледным, закутанный во что-то шерстяное, сидел Гоц. Ря
дом сидел, куря папиросу Азеф. Видно было, что они долго разговаривали. Вош
ел Чернов.
Гоц сразу же протянул ему «Журналь де Женев».
Ц Прежде всего читай, Ц сказал он.
Ц Ну, что скажешь? Ц спросил, следя за лицом Чернова, Гоц.
Ц То есть, как что? Ц отходя, беря стул, садясь ближе, сказал Чернов. Ц Нов
ый шаг, довольно крупная уступка. Маневрируют.
Ц Ловушка?
Ц Приходится бабе вертеться, коль некуда деться.
Ц Ну, от тебя-то, Виктор, я этого не ожидал, Ц процедил, попыхивая папирос
кой, Азеф. Ц Сейчас Минор был, всё кричал, мы де наивные люди, манифест 17 окт
ября это, мол, чтобы нас эмигрантов в Россию заманить. Видите ли, расконспи
рируемся, они нас сгребут и крышка. И ты думаешь для нашей милости Россию в
верх ногами поставили? Переменили самодержавие на конституционный стр
ой! Высоко ценишь, Виктор!
Ц Да двойственный характер манифеста в глаза бьет! Конечно, маневр
! Divide et impera! Вот что! Успокой оппозицию, раздави революцию!
Ц Ты не прав, Виктор, Ц сказал Гоц, Ц первым словам манифеста я не прида
ю значения. Это фасад, стремление уберечь «престиж власти». Конечно, прав
ительство долго будет барахтаться, предлагать обществу услуги для пода
вления крайностей. Но ясно: Ц со старым режимом кончено. Это конец абсолю
тизма, конституция, новая эра. И нечего говорить о ловушках. Как после крым
ской кампании был предрешен вопрос освобождения крестьян, так после япо
нской Ц конституция. Нашу тактику борьбы это разумеется сильно меняет.
Вошел Савинков, здоровался, а Гоц говорил.
Ц Вот возьми, например, хотя бы Ивана Николаевича с Павлом Ивановичем, им
остается сказать «ныне отпущаеши». С террором кончено. Может ты другого
мнения?
Ц Да, да, Ц повышенно быстро, даже неразборчиво, заговорил Чернов, Ц в э
том ты прав, с террором надо повоздержаться, это верно, то есть не то, чтобы
кончено совсем, Ц заметил он пренебрежительную улыбку Савинкова, Ц а н
адо держать под ружьем, чтобы в любой момент снова двинуть.
Ц Засолить, так сказать, впрок, Ц сказал Савинков.
Ц Уж там понимайте, с укропцем иль без укропца, а, конечно, подсолить прид
ется.
Вошли Шишко, Авксентьев, Сухомлин, Фундаминский, Ракитников, Тютчев, Ната
нсон, группа боевиков. Возбужденные, видимо только что спорившие. Войдя, с
разу заговорили. Савинков сел в дальний угол комнаты. Говорил первым из н
их Шишко, страстно, как юноша, слегка пришепетывая. Кричал, что надо сейчас
бросить партию к массам, широким фронтом вести наступление.
Ц Постой, Леонид, а террор?
Ц Террор? Ц остановился Шишко. Ц Что же террор? Террор пока конечно нев
озможен.
Ц Правильно! Держать под ружьем, но не приступать к действиям.
Ц Разрешите! Ц крикнул Савинков.
К нему обернулись. Одну руку Савинков заложил за широкий борт пиджака. Др
угая была в кармане. Вид был вызывающий. В фигуре пренебрежение. Не меняя п
озы, говорил, что надо бить правительство на улицах, в зданиях, на площадях
, во дворцах и тогда вспыхнет настоящая Македония, о которой мечтал повеш
енный Каляев. Он был страстен и красив в своей речи.
Ц Надо понимать что такое террорист, надо знать, что престиж партии подн
ят террором, надо уметь не бояться славы террора, славы смерти наших това
рищей. Только нанося удары ножом, револьвером и бомбой мы завоюем подлин
ный контакт с массами и подымем всероссийскую революцию. Я слышу речи, чт
об держать боевую под ружьем, «засолить». Как боевик, я протестую против т
акой оскорбительной постановки вопроса. Нас нельзя засаливать впрок! Мы
не огурцы, мы революционеры, для нас психологически невозможна такая пос
тановка вопроса! Мы дали партии славу, мы дали партии средства, так нечего
ж, ослепившись какими-то конституциями, откидывать нас, как ненужный пар
тии хлам! Мы отдали жизнь террору и, если я не ошибаюсь, мы террористическа
я партия! Мы не смеем склонять свое знамя в момент, когда его надо широко р
азвернуть над Россией красным полотнищем и поднять ветер революции! Мы т
еррористы-боевики мыслим так! Мы не дадим выбросить нас в самый острый мо
мент за борт и тем погубить приобретенную славу партии освященную имена
ми Сазонова, Каляева и других товарищей. Нет, я не верю, что свертывается з
намя террора. Напротив мы должны дать, в гимне начавшейся музыки революц
ии, могучее кресчендо! Пусть дадут задание совершить самый смелый, самый
отчаянный акт! Мы возьмем его. Пусть скажут ворваться в Зимний с поясами, н
аполненными динамитом! Мы это сделаем. Во имя революции, во имя славы терр
ора! И это произведет больший взрыв в стране, чем газетное объединение с м
ассами. С массами объединяет кровь, а не типографская краска! Я не знаю, ка
к решит ЦК, но думаю, что выражаю мнение всех боевиков и говорю от их имени:
Ц мы не опустим знамя террора, которое вымочили в крови товарищей, котор
ое нам свято! Мы хотим жертв и пойдем на них во имя всероссийской революци
и!!
Савинков чувствовал возбуждение от охватившего его подъема. Речь была у
дачна. На лицах боевиков он читал восторг. Не видел только лица Азефа. Азеф
сидел спиной.
Ц Нечего мудрить над революцией, молодые люди, уж позвольте обратиться
так, Ц встал старый Минор, потряхивая бородкой, Ц революции, батюшка, со
стороны ничего не навяжешь, не прикажешь, спасительных рецептов ей пропи
сывать нечего, она идет, она налицо и патетические речи Павла Ивановича х
удожественно хороши, но не к лицу в данный момент. К чему тут револьверные
выстрелы?
Савинков стоял бледный. Он ждал выступления Азефа. Встал Фундаминский, с
нял пенсне, заговорил гладко.
Ц Насущной задачей партии в данный момент является аграрный вопрос, ра
зрешение которого будет исторической миссией партии. Террористическая
борьба отжила свое, отнимая людей и средства, она ослабляет партию, и буде
т мешать разрешить главную экономическую задачу.
Савинков ждал речи Азефа. Заговорил Гоц, соглашаясь с Фундаминским, Сухо
млин, соглашаясь с Гоцем, Натансон, соглашаясь с Сухомлиным, Авксентьев, с
оглашаясь с Натансоном. Последним встал Азеф. Его внимательно слушали вс
е.
Он стоял, искривись толстым телом, не отрывая руки от кресла.
Ц Я буду краток, Ц рокотал он уверенно и твердо, Ц вмешательство в ход с
тихии социальных масс считаю гибелью. Мы помогали революции выйти из глу
хих берегов, она разливается. Мы должны заботиться, чтоб не быть оттертым
и ею. Я шел с партией, отдавая свою жизнь. Теперь пора многое пересмотреть
из программного и тактического багажа. Говорю, как будет достигнута конс
титуция, стану последовательным легалистом. Что ж касается, чтоб держать
под ружьем Б. О. Ц это слова. Держать под ружьем Б. О. нельзя. Я выслушал член
ов ЦК, и беру на свою ответственность: Ц боевая организация распущена!
Азеф грузно сел и взял с пепельницы недокуренную папиросу.
2
Когда кончилось собрание, крайне взволнованный Савинков подошел к Азеф
у.
Ц Что это значит, ты распустил Б. О.?
Ц А ты не слыхал все эти разговоры? Как же можно вести дальше дело? Ц Азеф
ласково улыбнулся, похлопывая Савинкова по плечу:
Ц Не кручинься, барин, найдем работу.
К ним подошел Чернов.
Ц Иван, пойдемте закусим в «Либерте».
Ц Пойдем, Павел Иванович, выпьем за упокой Б. О. Ц гнусаво проговорил Азе
ф.
Чернов, Савинков и Азеф сидели в красноватом ресторанчике «Либерте». Кра
сноват он был от красных лампионов, от пола, затянутого красным сукном. Ст
ол был дальний. Народу в ресторане не было. Если не считать женщину и мужчи
ну, целовавшихся в полутемной кабине.
Ц Ну и манифестик! Весь день проболтались, не заметили даже, что не ели. Эт
о вам скажу манифестик! Настоященский! Ц говорил Виктор Михайлович.
Азеф ел, не слушая.
Ц Да, интересное времячко. Сам в Россию поеду, своими глазами прикину, ка
к это выходит. Вести то хороши, да свой глаз ватерпас.
Ц Если будет настоящая конституция, нам работать не придется, Ц прохри
пел Азеф, выплевывая жилы на тарелку.
Ц Что ты, Ваня, в таком пессимизме, кто же работать-то будет, а?
Ц Кадеты. Нас ототрут.
Ц Чудишь, толстый, чудишь, Ц проговорил Чернов. Ц Хотя знаешь, тебя кой
кто из товарищей уже назвал: «кадет с бомбой».
Ц Вот увидишь.
Ц Нет, какую чудовищную ошибку совершает ЦК! Вы поймете это через полгод
а, через год, уверяю вас. Но тогда будет уже поздно, Ц говорил бледный, взви
нченный Савинков.
Ц А вы всё о своем? Кто про что, кузнец про угли. Преувеличиваете, Павел Ива
нович, преувеличиваете, голубок. Ошибки не сделано. Правильно поступлено
. Разумно, хладнокровно, хотя конечно… без эстетики… Ц улыбнулся Чернов.
Ц Дело тут не в эстетике, Виктор Михайлович, а в здравой политике. Бросае
те террор, когда он нужнее всего. А если хотите насчет «эстетики», то скажу
вам, что боевое дело надо понимать. Сейчас создалась боевая, а через год м
ожет ее и не создадите. Люди сжились, сработались, верят друг другу. Да нак
онец, люди отдали себя террору, а теперь что же? Писарями сделаете? У нас к т
еррористу такое отношение Ц болезненно засмеялся Савинков, Ц нужен, и
ди, бей, взрывай, подставляй лоб, нужда кончилась Ц ко всем чертям, с тобой
не считаются, а то, что может с бомбами свою душу выкинул, не в счет, сдачи не
дается.
Ц Ах душа-душа, душа-то может она и хороша, да когда живет не спеша, кормил
ец, Борис Викторович. Дело тут у вас вижу не столько революционное, партий
ное, сколько личное, голубчик. Ну что же, личные драмы конечно, всякие быва
ют, ну влюбились в бомбошку и расставаться жалко, Ц смеялся Чернов, Ц а р
асстаться, хоть может и временно, а нужно, ничего тут не поделаешь. Дело то
уж слишком ясное: Ц самодержавие, борьба, поэзия, романтизм жертвы, будит
ь героизмом массы, это всё, батюшка, понимаем, дело неплохое к тому же крас
ивое, прямо говорю красивое дело, за то и ореол носите «герой, мол», даром о
н ореол-то тоже не дается. Но вот открылись новые горизонты, вы и пасуете, б
омбошку-то бросить жаль, жаль расстаться то с ней и с ореолом. Вы меня уж по
дружбе то простите, ореол то вещь тоже притягательная, чего уж там говори
ть Ц все мы люди, все человек, рисовали поди красивую смерть, смерть за Ро
ссию, как Егор, как Иван, да… нет уж ничего тут не поделаешь. А насчет того чт
обы в Зимний то вторгаться, взрываться с динамитными поясами, так это же т
акая отчаянная романтика, что ужас! Понимаю, конечно, хочется вам эдакое д
инамитное кресчендо произнести, без него, чудится, клякса выйдет, но это в
сё ни к чему, пустенькое предложение, личная драма, личная…
После плотной еды Азеф ковырял в зубах зубочисткой. Трудно было понять, с
лушает он или нет. Азеф смотрел в одну точку на сиденье пустого стула.
Ц Ну, хотя бы и личная Ц говорил Савинков, Ц понимаю, что ЦК всех личных
драм на учет взять не может. Но дело то в том, что личная драма, как вы говори
те, Ц драма всех боевиков, а их человек 50 в наличии, людей довольно надо по
лагать решительных, людей террор бросать не желающих. Скажите вы вот мне,
что же я и товарищи должны теперь делать? Убить Дурново? Запрещаете. Убить
Витте? Запрещаете. Убить Николая? Тоже, оказывается не ко времени. Так что
же? Ц развел руками Савинков. Ц Может одного вы мне всё-таки не запретит
е? Подойти на улице к какому-нибудь жандарму Тутушкину и всадить в него по
следнюю пулю! Это ведь карт вашей игры, надеюсь, не смешает? А на мельницу р
еволюции всё же вода! Тутушкин не Дурново, не Витте, не царь всероссийский
, пройдет незаметно, для меня же по крайней мере не будет изменой всему про
шлому.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37