И на втор
ое воскресенье упало дежурство Марины. Сестра отсутствовала. Нам предст
ояло терпеть Марину до утра понедельника, это означало, что меня не вывез
ут на кресле в соседнюю палату, а про прогулку на улице можно было вообще з
абыть. И про телевизор. Это означало,что ребят не пустят внимать моей очер
едной вечерней дребедени, в которой я нуждался, возможно, больше, чем благ
одарные слушатели. Потому что я хотя бы на время чувствовал себя востреб
ованным. Если дежурство Марины падало на выходные, вольности не позволял
ись. Все сидели, как мыши. А если Марина надумает смотреть маленький телев
изор в сестринской комнате, то возникнут постыдные сложности с уборной.
С судном. С уткой. А еще хуже, если придется терпеть без утки.
Арик позавтракал. Его мать все не появлялась. Он начал плакать, сначала ти
хонько, затем во весь голос. Марина мыла пол, я читал книжку. Марина сказал
а Арику:
Ч Заткнись, пожалуйста, и без тебя тошно!
Ничего страшного, подумал я, ее обычное раздраженное состояние. Потом он
а потопала, оставив нас задвинутыми в угол. Арик ревел все сильнее и дорев
елся до спазмов. Дело кончилось тем, что его начало тошнить, и весь завтрак
оказался на одеяле и только что вымытом, чистом полу. Весьма неприятно, но
я, в свои девять лет, насмотрелся картинок и похлеще.
Тут вернулась жующая Марина, чтобы закрыть окно и вернуть кровати на мес
та. Она мрачно огляделась и с чувством выругалась. Я продолжал читать, ста
раясь дышать ртом. От блевотины Арика здорово воняло.
Ч Жрете, что не попадя! Ч сказала Марина. Ч Носят вам всякое дерьмо, буд
то столовой мало. Ты нарочно все загадил?! Не видел, что я убралась? Я тебе чт
о, железная?
Ч К нему мама не приехала, Ч попытался я смягчить обстановку, уже чувст
вуя, что сегодня с Мариной лучше не связываться. Возможно, ее пропесочило
начальство, или позавтракала несвежими консервами.
В тот день она словно сорвалась с катушек. Словно прогоркшая желчь, что ее
переполняла, сорвала крышку и ринулась наружу.
Ч А мне плевать! Ч выдохнула санитарка. Ч Теперь что, каждый будет мне н
а голову срать, к кому предки не приехали?!
Арик продолжал дергаться и рыдать. Но я, как самый опытный, видел, что судо
рог уже не будет и приступ скоро закончится. Марина, бурча себе под нос, за
мыла пол вторично. И все бы, действительно, закончилось ничем, если бы Арик
а не вырвало вторично. От этого он сам еще больше напугался, стал всхлипыв
ать еще громче и звать маму. Кроме «да» и «нет», это было третье слово, что о
н произносил.
Ч Да не придет твоя мама! Ч закричала Марина и в сердцах шлепнула мокро
й тряпкой по спинке кровати, отчего Арик залился пуще прежнего.
В Марину словно вселился демон. Она принялась орать на мальчика, а он от эт
ого плакал все активнее. У меня чесался язык крикнуть ей, чтобы заткнулас
ь и ушла, если нервы не в порядке. Но я промолчал, я ведь тоже не хотел портит
ь отношения с человеком, от которого всецело зависел. Тут Марина дошла до
точки.
Ч Да померла твоя мать! Ч выплюнула эта змея. Ч Померла, и не придет бол
ьше!
Мне показалось, что я вижу, как из ее рта вырвал сгусток зеленого яда и уст
ремился к забившемуся в истерике Арику. Мне показалось, что под лоснящей
ся жирной мордой я увидел ее истинную личину.
Желтозубый оскал, но не волчий. Оскал гиены, трусливой пожирательницы сл
абых, которая нападает исподтишка и лишь на тех, кто беспомощен.
После этого у Арика начался припадок, и гиена была вынуждена бежать за де
журным врачом. Мальчик прикусил язык. Успокоить его сумели только посред
ством укола. Марина бестолково металась вокруг и поглядывала на меня, не
донесу ли я врачу. Я покосился на нашего третьего соседа. Он был отсталым,
в свои семь лет с трудом понимал мои сказки. Двое врачей суетились вокруг
Арика. Я поманил Марину пальцем и тихо, но внятно ей сказал:
Ч Смерть жива! Безнадежный случай. Живой браслет вгрызается в запястье.
Ты лежала на животе. Смерть жива. Запах бобового пюре с приправой из красн
ого перца. Глаза твои выклюют черные хищные птицы. Синий циферблат на все
х улицах. Поднимите мне веки. Смерть жива…
Возможно, я произнес не это, а нечто совсем другое. Сложно сказать.
Марина ничего не ответила, а один из докторов с соседнего отделения, что п
рибежал помочь, порывисто оглянулся. Молодой опрятный мужчина, с усиками
. Стоит смежить веки, я и поныне различаю его удивленное лицо. Доктору что-
то послышалось, он провел ладонью по волосам, несколько раз сморгнул и ве
рнулся к пациенту. Один я заметил, что короткие волосики у него на затылке
поднялись. Он что-то услышал, но невнятно.
С ним все будет хорошо.
Марина отошла, стуча зубами. Я откинулся на подушке в полном бессилии. Пот
лил с меня ручьями, хотя окно так и не закрыли и в палате стоял собачий хол
од.
Я уже забыл, что я только что сказал. Помнил, что на сей раз не вся фраза сост
ояла из чужих цитат. Оно выскочило из меня, как и детские сказки. Непроизво
льно. Я успел подумать, что, возможно, если смогу произнести нечто подобно
е, целиком состоящее из собственных мыслей, то тогда сумею запомнить. Или
записать.
Одно я знал наверняка. В этот раз оно стало сильнее.
Через три дня Марина заступила на смену. К великому счастью, мама Арика на
вестила сына в понедельник и он сумел забыть воскресный эпизод. Но я не за
был. Я пришел к выводу, что с гиеной надо покончить. Пусть убирается из наш
его отделения. Пусть надолго заболеет.
Или сдохнет.
Марина всячески меня избегала, но никуда не могла деться от своих профес
сиональных обязанностей. За день я четырежды успел передать ей, что прих
одило ко мне в голову. Странное дело! Она слушала и точно не слышала моих с
лов. Точнее сказать, слушала их не внешними ушами, а каким-то другим орган
ом, спрятанным внутри головы. И этот орган вибрировал, все сильнее и сильн
ее. Как канат, удерживающий мачту парусника, в ночной шторм.
Спустя три недели Марина стояла на переходе посередине Московского про
спекта. Стояла в толпе, а потом сделала шаг вперед. Машины там несутся под
восемьдесят, когда нет пробок.
В больнице новости разносятся быстро. Я думаю, что многие тогда расстрои
лись, хотя близких подруг у Марины не водилось. Расстроились многие но ис
пугался один я.
Всего лишь три недели. Рациональная часть моего сознания упиралась: «Ты
здесь ни при чем! Ты не имеешь никакого отношения!..»
Всего лишь три недели.
Затем произошли три значительных события. Меня перевели из третьего сра
зу в шестой класс. Учительницы намеревались бороться за то, чтобы я сразу
перешел в седьмой или восьмой, но у них не получилось отстоять мою ученос
ть. Хотя я решал задачи за восьмой класс. В учебники девятого я не залезал,
и не потому, что там ожидалось нечто невероятно сложное. Просто у меня хва
тало дел и помимо школьной программы.
Одиночество понемногу отпускало меня. Я отвык от дома.
После того, как маму вторично упекли, и на сей раз в психиатрическую лечеб
ницу, меня навещала только тетка, и то все реже. Зато не кто иной, как тетя Ли
да, сумел добиться моего перевода в Москву. Фантастическое совпадение. У
верен, что в столице и без меня хватало своих увечных, но тетю неожиданно р
азыскал соратник нашего дедушки, тоже крупный медик. Очень старенький и
почетный академик из столицы. На самом деле, разыскивали бабушку, потому
что переиздавались какие-то дедушкины труды, и его друг решил отстоять п
роценты от публикаций.
Но бабушка уже не нуждалась в процентах. Старичок-академик жутко огорчи
лся и спросил, чем может помочь. Тетка заплакала и поведала о моих мучения
х с корсетом, о постоянных болях и все ухудшающейся ситуации с левой руко
й. Академик выяснил насчет государственной опеки, и меня увезли в Москву.
Но не за счет государства, а на деньги Фонда.
Появление Фонда и можно назвать третьим значительным событием. У них был
и свои врачи. Писали диссертации про таких, как я. Они посмотрели меня и ра
зволновались.
Ч Кто придумал заковать ребенка в броню? Ч спросил важный дяденька по-
английски. Ч Вы посмотрите, что они сделали с его грудной клеткой!
Никто же не догадывался, что я понимаю. А я к тому времени понимал и читал н
а французском и немецком. И потихоньку учил испанский. Но в Москве об этом
понятия не имели, в историях болезни такие мелочи не упоминаются.
Иностранная ватага довольно долго кудахтала вокруг меня, и я уразумел кр
айне неприятную вещь. Меня чуть не залечили до смерти, но не со зла, а ввиду
разных методик. Просто на Западе уже лечили иначе, потому что у них были де
ньги. Но в Москве для меня лишних денег не было. Фонд занимался преимущест
венно консультациями по организации здравоохранения и внедрением прог
раммного обеспечения.
Мне было одиннадцать лет. В этом возрасте девяносто девять процентов дет
ей всерьез озабочены судьбами Гарри Поттера, Фродо и прочих невероятно в
ажных для человечества персон. А собственные судьбы детей не занимают, в
едь время катится так медленно! Я же, к одиннадцати годам, давно перестал о
щущать себя ребенком, и меня всерьез волновало, как долго я сумею протяну
ть.
Потому что такие, как я, обычно не живут долго. Я не вырос маленьким подлым
эгоистом. Но я мучительно хотел жить, а не превращаться в говорящий прида
ток кровати. В столице чуть лучше кормили, и палата была посветлее. Прошел
недолгий период, и ко мне вновь прикрепили учителей. Те же учителя приход
или и к моим новым соседям, только я был единственным, кто прошел школьную
программу за три года. Но это ничего не меняло. Потому что я подслушал разг
овор иностранных врачей и не находил себе места.
Мне, как и раньше, приносили книги, и, кажется, впервые заинтересовались мо
ими скромными способностями. Приходили врачи и студенты. Я попал не прос
то в больницу, а на кафедру, плотно подсевшую на соответствующей тематик
е. У меня появилось множество приятелей и ни одного нового врага. Я просил
книги, и мне их с удовольствием приносили, в том числе медицинские. Спустя
какое-то время я без помощи лечащего врача мог прочесть студентам и аспи
рантам лекцию о своей болезни и состоянии современной науки в целом. Я пр
оглатывал все, что издавалось в России по насущной теме. Студенты слушал
и меня, открыв рот. По вечерам я, как и прежде, в Питере, устраивал художеств
енные чтения. Ореол моей славы вышел за пределы кафедры и захватил инсти
тут.
Но принципиально это ничего не меняло. Болезнь прогрессировала.
Наступил великий день, когда в палату вкатили тележку с компьютером. Ком
пьютер предназначался мне и был куплен благотворительной организацией
. Старенькая маломощная модель, но вечерами, после ухода сотрудников, мне
разрешали подключаться к Интернету. В палате нас лежало трое, и днем я не м
ог отказать товарищам по несчастью. Хотя со скрюченными конечностями не
особо поиграешь во всякие там «Квейки».
Что ни говори, а подарок снова походил на бинокль для слепого.
Но вечером… По личному распоряжению главного врача в палату протянули т
елефонную линию из ординаторской, а молодые медики покупали мне карточк
и ночного Интернета. Конечно, мне, как и всем прочим, полагался своевремен
ный отбой. Но ведь я отличался от прочих. Я помогал студентам с курсовыми р
аботами, и не потому, что в одиннадцать лет глубоко разбирался в медицине.
Просто моя память удерживала колоссальные объемы непонятных текстов. Л
ишь не так давно, буквально в прошлом году, я научился избавляться от лишн
ей информации. Все эти годы через мой мозг катилась лавина и порядочно за
соряла серые клетки.
Теперь-то я умею фильтровать…
Зато благодаря паутине я прочитал то, что мне не могли достать в библиоте
ках. Я прочитал достаточно, чтобы понять: невзирая на всеобщее плаксивое
умиленье я навсегда останусь лишь забавным экспонатом.
А я хотел работать. Да, да, не только жить, но и работать. В сети я отыскал мно
жество возможностей для заработка, но проблема лежала в другой плоскост
и. Официально, по документам, я еще ребенок. Я не правоспособен. У меня нет и
еще долго не будет стоящей профессии. Программирование? На это уйдут год
ы, и окончательно сядет зрение, и без того слабое. Я просто могу не дожить д
о момента, когда мной заинтересуется солидная фирма. Но лишь в солидной ф
ирме я мог рассчитывать заработать денег на лечение за рубежом.
Благодаря Интернету я отбросил всяческие сомнения. Мне отчаянно необхо
димо было заявить о себе, сделать так, чтобы меня забрали в заграничный ме
дицинский центр. Вероятно, в Москве работали врачи не хуже заграничных, н
о они не владели и десятой долей средств, необходимых для реабилитации т
аких уродов, как я. Я уже знал, сколько стоит импортное кресло с аккумулято
рами и телескопическим управлением. Я догадывался, что никакой фонд не в
ыделит мне в столице квартиру на первом этаже со специально оборудованн
ым туалетом и выездом.
Но я ведь, черт подери, был гораздо умнее прочих пациентов. И я хотел вырва
ться. Ходить мне не суждено, это очевидно. Но чего-то я в жизни сумею добить
ся, если пойду на качественный прорыв.
Я помню, как лежал глубокой ночью и пялился в потолок. Я спрашивал себя, чт
о я, на самом деле, собой представляю. Хорошая память? Приятно, но никому не
нужно. Пять языков? И без меня достаточно переводчиков, а карьера репетит
ора меня не вдохновляла. Читаю детишкам сказки собственного сочинения?
Чушь. Строго говоря, я походил на процессор без монитора и клавиатуры. Кол
оссальная мощность с нулевым КПД. Я двигался в неверном направлении, а ес
ли взглянуть правде в глаза, то кружил на месте.
Я честно спросил себя, что я, на самом деле, умею такого, что могло бы принес
ти мне независимость, деньги и превосходное медицинское обслуживание. И
не осмелился себе признаться.
В то время я не знал, что мной уже интересуются. Люди из Фонда прокручивали
пленки с записями моей болтовни. О гномах и драконах. О вирусах с упавшей
кометы и плотоядных деревьях с Венеры.
Эти парни кое-что засекли. Они держали след не хуже натасканных гончих.
Они решили познакомиться со мной поближе.
5. РУДИМЕНТ
Питер, знаешь, какое мое самое первое воспоминание?
Игла.
Что помнят нормальные дети? Улыбку матери, наверное. Или как они играли в м
анеже. Сложно сказать, я не помню, чтобы начинала с обыкновенных игрушек. М
оими первыми игрушками были всевозможные предметы совсем из другой обл
асти.
Я помню иглу, потому что с нее началась боль. Не так давно я спросила мамоч
ку: какое право вы имели так мучить ребенка? Может, у меня из-за вас теперь н
еизлечимый невроз? Вот ты, Питер, прочитал мне столько захватывающего пр
о неврозы и другие отклонения, что я поверила. У меня невроз, связанный с д
етскими комплексами. Но что мне не грозит, так это комплекс про того древн
его парня, который убил отца. Ты так здорово рассказывал, а я опять позабыл
а…
Они тыкали мне в руку иголкой, чтобы определить скорость отторжения инор
одного тела и скорость регенерации сосудов. Очень красиво, не правда ли? С
ловно речь идет о крысе…
Мне, наверное, годика три или три с половиной. Мама отвлекает меня какой-т
о яркой игрушкой, говорит что-то вымученно-веселое, в то время как двое, за
занавеской, занимаются моей онемевшей рукой. Страх номер один в моей жиз
ни Ч люди в марлевых масках. Их глаза Ч словно пара донных рыб, что обита
ют на страшной глубине. Они плавают в сумрачном, сдавленном пространстве
, они живут отдельной, равнодушной жизнью между надвинутыми на лоб шапоч
ками и повязкой, закрывающей рот и нос. Они еще не начали ничего делать, а я
уже стонала или подвывала. Каким-то образом я ухитрялась не разреветься.
Ты представляешь, Питер, я не хотела, чтобы мама почувствовала себя нелов
ко из-за того, что я такая плакса!..
Я же не знала тогда, что мамочка с ними заодно.
Они мне не делали больно. Я бы запомнила, если бы было очень болезненно. И в
последствии процедуры, подобные этой, происходили неоднократно. В после
дние годы я уже перестала обращать внимание…
Мама крутила у меня перед носом каким-то идиотским котенком, или слоненк
ом. Я отлично его запомнила: у зверя были выпученные глаза, словно ему врез
али между ног, или он подавился рыбной костью. Ума не приложу, кто придумыв
ает такие игрушки, что ребенок может испугаться в темноте!
Ч Смотри-ка, Бобби говорит Дженне «Приветик!» Ч отвлекала меня мамочка
. А я все равно постанывала, потому что за белой простынкой шевелились две
тени в масках. Они меня привязали к столу, такой огромный стол, как в Голуб
ой перевязочной, и прямо над головой висела шестиглазая лампа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
ое воскресенье упало дежурство Марины. Сестра отсутствовала. Нам предст
ояло терпеть Марину до утра понедельника, это означало, что меня не вывез
ут на кресле в соседнюю палату, а про прогулку на улице можно было вообще з
абыть. И про телевизор. Это означало,что ребят не пустят внимать моей очер
едной вечерней дребедени, в которой я нуждался, возможно, больше, чем благ
одарные слушатели. Потому что я хотя бы на время чувствовал себя востреб
ованным. Если дежурство Марины падало на выходные, вольности не позволял
ись. Все сидели, как мыши. А если Марина надумает смотреть маленький телев
изор в сестринской комнате, то возникнут постыдные сложности с уборной.
С судном. С уткой. А еще хуже, если придется терпеть без утки.
Арик позавтракал. Его мать все не появлялась. Он начал плакать, сначала ти
хонько, затем во весь голос. Марина мыла пол, я читал книжку. Марина сказал
а Арику:
Ч Заткнись, пожалуйста, и без тебя тошно!
Ничего страшного, подумал я, ее обычное раздраженное состояние. Потом он
а потопала, оставив нас задвинутыми в угол. Арик ревел все сильнее и дорев
елся до спазмов. Дело кончилось тем, что его начало тошнить, и весь завтрак
оказался на одеяле и только что вымытом, чистом полу. Весьма неприятно, но
я, в свои девять лет, насмотрелся картинок и похлеще.
Тут вернулась жующая Марина, чтобы закрыть окно и вернуть кровати на мес
та. Она мрачно огляделась и с чувством выругалась. Я продолжал читать, ста
раясь дышать ртом. От блевотины Арика здорово воняло.
Ч Жрете, что не попадя! Ч сказала Марина. Ч Носят вам всякое дерьмо, буд
то столовой мало. Ты нарочно все загадил?! Не видел, что я убралась? Я тебе чт
о, железная?
Ч К нему мама не приехала, Ч попытался я смягчить обстановку, уже чувст
вуя, что сегодня с Мариной лучше не связываться. Возможно, ее пропесочило
начальство, или позавтракала несвежими консервами.
В тот день она словно сорвалась с катушек. Словно прогоркшая желчь, что ее
переполняла, сорвала крышку и ринулась наружу.
Ч А мне плевать! Ч выдохнула санитарка. Ч Теперь что, каждый будет мне н
а голову срать, к кому предки не приехали?!
Арик продолжал дергаться и рыдать. Но я, как самый опытный, видел, что судо
рог уже не будет и приступ скоро закончится. Марина, бурча себе под нос, за
мыла пол вторично. И все бы, действительно, закончилось ничем, если бы Арик
а не вырвало вторично. От этого он сам еще больше напугался, стал всхлипыв
ать еще громче и звать маму. Кроме «да» и «нет», это было третье слово, что о
н произносил.
Ч Да не придет твоя мама! Ч закричала Марина и в сердцах шлепнула мокро
й тряпкой по спинке кровати, отчего Арик залился пуще прежнего.
В Марину словно вселился демон. Она принялась орать на мальчика, а он от эт
ого плакал все активнее. У меня чесался язык крикнуть ей, чтобы заткнулас
ь и ушла, если нервы не в порядке. Но я промолчал, я ведь тоже не хотел портит
ь отношения с человеком, от которого всецело зависел. Тут Марина дошла до
точки.
Ч Да померла твоя мать! Ч выплюнула эта змея. Ч Померла, и не придет бол
ьше!
Мне показалось, что я вижу, как из ее рта вырвал сгусток зеленого яда и уст
ремился к забившемуся в истерике Арику. Мне показалось, что под лоснящей
ся жирной мордой я увидел ее истинную личину.
Желтозубый оскал, но не волчий. Оскал гиены, трусливой пожирательницы сл
абых, которая нападает исподтишка и лишь на тех, кто беспомощен.
После этого у Арика начался припадок, и гиена была вынуждена бежать за де
журным врачом. Мальчик прикусил язык. Успокоить его сумели только посред
ством укола. Марина бестолково металась вокруг и поглядывала на меня, не
донесу ли я врачу. Я покосился на нашего третьего соседа. Он был отсталым,
в свои семь лет с трудом понимал мои сказки. Двое врачей суетились вокруг
Арика. Я поманил Марину пальцем и тихо, но внятно ей сказал:
Ч Смерть жива! Безнадежный случай. Живой браслет вгрызается в запястье.
Ты лежала на животе. Смерть жива. Запах бобового пюре с приправой из красн
ого перца. Глаза твои выклюют черные хищные птицы. Синий циферблат на все
х улицах. Поднимите мне веки. Смерть жива…
Возможно, я произнес не это, а нечто совсем другое. Сложно сказать.
Марина ничего не ответила, а один из докторов с соседнего отделения, что п
рибежал помочь, порывисто оглянулся. Молодой опрятный мужчина, с усиками
. Стоит смежить веки, я и поныне различаю его удивленное лицо. Доктору что-
то послышалось, он провел ладонью по волосам, несколько раз сморгнул и ве
рнулся к пациенту. Один я заметил, что короткие волосики у него на затылке
поднялись. Он что-то услышал, но невнятно.
С ним все будет хорошо.
Марина отошла, стуча зубами. Я откинулся на подушке в полном бессилии. Пот
лил с меня ручьями, хотя окно так и не закрыли и в палате стоял собачий хол
од.
Я уже забыл, что я только что сказал. Помнил, что на сей раз не вся фраза сост
ояла из чужих цитат. Оно выскочило из меня, как и детские сказки. Непроизво
льно. Я успел подумать, что, возможно, если смогу произнести нечто подобно
е, целиком состоящее из собственных мыслей, то тогда сумею запомнить. Или
записать.
Одно я знал наверняка. В этот раз оно стало сильнее.
Через три дня Марина заступила на смену. К великому счастью, мама Арика на
вестила сына в понедельник и он сумел забыть воскресный эпизод. Но я не за
был. Я пришел к выводу, что с гиеной надо покончить. Пусть убирается из наш
его отделения. Пусть надолго заболеет.
Или сдохнет.
Марина всячески меня избегала, но никуда не могла деться от своих профес
сиональных обязанностей. За день я четырежды успел передать ей, что прих
одило ко мне в голову. Странное дело! Она слушала и точно не слышала моих с
лов. Точнее сказать, слушала их не внешними ушами, а каким-то другим орган
ом, спрятанным внутри головы. И этот орган вибрировал, все сильнее и сильн
ее. Как канат, удерживающий мачту парусника, в ночной шторм.
Спустя три недели Марина стояла на переходе посередине Московского про
спекта. Стояла в толпе, а потом сделала шаг вперед. Машины там несутся под
восемьдесят, когда нет пробок.
В больнице новости разносятся быстро. Я думаю, что многие тогда расстрои
лись, хотя близких подруг у Марины не водилось. Расстроились многие но ис
пугался один я.
Всего лишь три недели. Рациональная часть моего сознания упиралась: «Ты
здесь ни при чем! Ты не имеешь никакого отношения!..»
Всего лишь три недели.
Затем произошли три значительных события. Меня перевели из третьего сра
зу в шестой класс. Учительницы намеревались бороться за то, чтобы я сразу
перешел в седьмой или восьмой, но у них не получилось отстоять мою ученос
ть. Хотя я решал задачи за восьмой класс. В учебники девятого я не залезал,
и не потому, что там ожидалось нечто невероятно сложное. Просто у меня хва
тало дел и помимо школьной программы.
Одиночество понемногу отпускало меня. Я отвык от дома.
После того, как маму вторично упекли, и на сей раз в психиатрическую лечеб
ницу, меня навещала только тетка, и то все реже. Зато не кто иной, как тетя Ли
да, сумел добиться моего перевода в Москву. Фантастическое совпадение. У
верен, что в столице и без меня хватало своих увечных, но тетю неожиданно р
азыскал соратник нашего дедушки, тоже крупный медик. Очень старенький и
почетный академик из столицы. На самом деле, разыскивали бабушку, потому
что переиздавались какие-то дедушкины труды, и его друг решил отстоять п
роценты от публикаций.
Но бабушка уже не нуждалась в процентах. Старичок-академик жутко огорчи
лся и спросил, чем может помочь. Тетка заплакала и поведала о моих мучения
х с корсетом, о постоянных болях и все ухудшающейся ситуации с левой руко
й. Академик выяснил насчет государственной опеки, и меня увезли в Москву.
Но не за счет государства, а на деньги Фонда.
Появление Фонда и можно назвать третьим значительным событием. У них был
и свои врачи. Писали диссертации про таких, как я. Они посмотрели меня и ра
зволновались.
Ч Кто придумал заковать ребенка в броню? Ч спросил важный дяденька по-
английски. Ч Вы посмотрите, что они сделали с его грудной клеткой!
Никто же не догадывался, что я понимаю. А я к тому времени понимал и читал н
а французском и немецком. И потихоньку учил испанский. Но в Москве об этом
понятия не имели, в историях болезни такие мелочи не упоминаются.
Иностранная ватага довольно долго кудахтала вокруг меня, и я уразумел кр
айне неприятную вещь. Меня чуть не залечили до смерти, но не со зла, а ввиду
разных методик. Просто на Западе уже лечили иначе, потому что у них были де
ньги. Но в Москве для меня лишних денег не было. Фонд занимался преимущест
венно консультациями по организации здравоохранения и внедрением прог
раммного обеспечения.
Мне было одиннадцать лет. В этом возрасте девяносто девять процентов дет
ей всерьез озабочены судьбами Гарри Поттера, Фродо и прочих невероятно в
ажных для человечества персон. А собственные судьбы детей не занимают, в
едь время катится так медленно! Я же, к одиннадцати годам, давно перестал о
щущать себя ребенком, и меня всерьез волновало, как долго я сумею протяну
ть.
Потому что такие, как я, обычно не живут долго. Я не вырос маленьким подлым
эгоистом. Но я мучительно хотел жить, а не превращаться в говорящий прида
ток кровати. В столице чуть лучше кормили, и палата была посветлее. Прошел
недолгий период, и ко мне вновь прикрепили учителей. Те же учителя приход
или и к моим новым соседям, только я был единственным, кто прошел школьную
программу за три года. Но это ничего не меняло. Потому что я подслушал разг
овор иностранных врачей и не находил себе места.
Мне, как и раньше, приносили книги, и, кажется, впервые заинтересовались мо
ими скромными способностями. Приходили врачи и студенты. Я попал не прос
то в больницу, а на кафедру, плотно подсевшую на соответствующей тематик
е. У меня появилось множество приятелей и ни одного нового врага. Я просил
книги, и мне их с удовольствием приносили, в том числе медицинские. Спустя
какое-то время я без помощи лечащего врача мог прочесть студентам и аспи
рантам лекцию о своей болезни и состоянии современной науки в целом. Я пр
оглатывал все, что издавалось в России по насущной теме. Студенты слушал
и меня, открыв рот. По вечерам я, как и прежде, в Питере, устраивал художеств
енные чтения. Ореол моей славы вышел за пределы кафедры и захватил инсти
тут.
Но принципиально это ничего не меняло. Болезнь прогрессировала.
Наступил великий день, когда в палату вкатили тележку с компьютером. Ком
пьютер предназначался мне и был куплен благотворительной организацией
. Старенькая маломощная модель, но вечерами, после ухода сотрудников, мне
разрешали подключаться к Интернету. В палате нас лежало трое, и днем я не м
ог отказать товарищам по несчастью. Хотя со скрюченными конечностями не
особо поиграешь во всякие там «Квейки».
Что ни говори, а подарок снова походил на бинокль для слепого.
Но вечером… По личному распоряжению главного врача в палату протянули т
елефонную линию из ординаторской, а молодые медики покупали мне карточк
и ночного Интернета. Конечно, мне, как и всем прочим, полагался своевремен
ный отбой. Но ведь я отличался от прочих. Я помогал студентам с курсовыми р
аботами, и не потому, что в одиннадцать лет глубоко разбирался в медицине.
Просто моя память удерживала колоссальные объемы непонятных текстов. Л
ишь не так давно, буквально в прошлом году, я научился избавляться от лишн
ей информации. Все эти годы через мой мозг катилась лавина и порядочно за
соряла серые клетки.
Теперь-то я умею фильтровать…
Зато благодаря паутине я прочитал то, что мне не могли достать в библиоте
ках. Я прочитал достаточно, чтобы понять: невзирая на всеобщее плаксивое
умиленье я навсегда останусь лишь забавным экспонатом.
А я хотел работать. Да, да, не только жить, но и работать. В сети я отыскал мно
жество возможностей для заработка, но проблема лежала в другой плоскост
и. Официально, по документам, я еще ребенок. Я не правоспособен. У меня нет и
еще долго не будет стоящей профессии. Программирование? На это уйдут год
ы, и окончательно сядет зрение, и без того слабое. Я просто могу не дожить д
о момента, когда мной заинтересуется солидная фирма. Но лишь в солидной ф
ирме я мог рассчитывать заработать денег на лечение за рубежом.
Благодаря Интернету я отбросил всяческие сомнения. Мне отчаянно необхо
димо было заявить о себе, сделать так, чтобы меня забрали в заграничный ме
дицинский центр. Вероятно, в Москве работали врачи не хуже заграничных, н
о они не владели и десятой долей средств, необходимых для реабилитации т
аких уродов, как я. Я уже знал, сколько стоит импортное кресло с аккумулято
рами и телескопическим управлением. Я догадывался, что никакой фонд не в
ыделит мне в столице квартиру на первом этаже со специально оборудованн
ым туалетом и выездом.
Но я ведь, черт подери, был гораздо умнее прочих пациентов. И я хотел вырва
ться. Ходить мне не суждено, это очевидно. Но чего-то я в жизни сумею добить
ся, если пойду на качественный прорыв.
Я помню, как лежал глубокой ночью и пялился в потолок. Я спрашивал себя, чт
о я, на самом деле, собой представляю. Хорошая память? Приятно, но никому не
нужно. Пять языков? И без меня достаточно переводчиков, а карьера репетит
ора меня не вдохновляла. Читаю детишкам сказки собственного сочинения?
Чушь. Строго говоря, я походил на процессор без монитора и клавиатуры. Кол
оссальная мощность с нулевым КПД. Я двигался в неверном направлении, а ес
ли взглянуть правде в глаза, то кружил на месте.
Я честно спросил себя, что я, на самом деле, умею такого, что могло бы принес
ти мне независимость, деньги и превосходное медицинское обслуживание. И
не осмелился себе признаться.
В то время я не знал, что мной уже интересуются. Люди из Фонда прокручивали
пленки с записями моей болтовни. О гномах и драконах. О вирусах с упавшей
кометы и плотоядных деревьях с Венеры.
Эти парни кое-что засекли. Они держали след не хуже натасканных гончих.
Они решили познакомиться со мной поближе.
5. РУДИМЕНТ
Питер, знаешь, какое мое самое первое воспоминание?
Игла.
Что помнят нормальные дети? Улыбку матери, наверное. Или как они играли в м
анеже. Сложно сказать, я не помню, чтобы начинала с обыкновенных игрушек. М
оими первыми игрушками были всевозможные предметы совсем из другой обл
асти.
Я помню иглу, потому что с нее началась боль. Не так давно я спросила мамоч
ку: какое право вы имели так мучить ребенка? Может, у меня из-за вас теперь н
еизлечимый невроз? Вот ты, Питер, прочитал мне столько захватывающего пр
о неврозы и другие отклонения, что я поверила. У меня невроз, связанный с д
етскими комплексами. Но что мне не грозит, так это комплекс про того древн
его парня, который убил отца. Ты так здорово рассказывал, а я опять позабыл
а…
Они тыкали мне в руку иголкой, чтобы определить скорость отторжения инор
одного тела и скорость регенерации сосудов. Очень красиво, не правда ли? С
ловно речь идет о крысе…
Мне, наверное, годика три или три с половиной. Мама отвлекает меня какой-т
о яркой игрушкой, говорит что-то вымученно-веселое, в то время как двое, за
занавеской, занимаются моей онемевшей рукой. Страх номер один в моей жиз
ни Ч люди в марлевых масках. Их глаза Ч словно пара донных рыб, что обита
ют на страшной глубине. Они плавают в сумрачном, сдавленном пространстве
, они живут отдельной, равнодушной жизнью между надвинутыми на лоб шапоч
ками и повязкой, закрывающей рот и нос. Они еще не начали ничего делать, а я
уже стонала или подвывала. Каким-то образом я ухитрялась не разреветься.
Ты представляешь, Питер, я не хотела, чтобы мама почувствовала себя нелов
ко из-за того, что я такая плакса!..
Я же не знала тогда, что мамочка с ними заодно.
Они мне не делали больно. Я бы запомнила, если бы было очень болезненно. И в
последствии процедуры, подобные этой, происходили неоднократно. В после
дние годы я уже перестала обращать внимание…
Мама крутила у меня перед носом каким-то идиотским котенком, или слоненк
ом. Я отлично его запомнила: у зверя были выпученные глаза, словно ему врез
али между ног, или он подавился рыбной костью. Ума не приложу, кто придумыв
ает такие игрушки, что ребенок может испугаться в темноте!
Ч Смотри-ка, Бобби говорит Дженне «Приветик!» Ч отвлекала меня мамочка
. А я все равно постанывала, потому что за белой простынкой шевелились две
тени в масках. Они меня привязали к столу, такой огромный стол, как в Голуб
ой перевязочной, и прямо над головой висела шестиглазая лампа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38