Когда Елена въехала в лес, стало теплее, чем в открытом поле. По сторонам дороги выстроились, словно одетые в белые шапки, большие сосны. Это была та самая Корабельная роща, о которой говорил Шагилин. В детстве Елена когда-то с подружками любила здесь лежать на мягкой хвое и смотреть в небо, слушать, как звенят под ветром столетние сосны. На минуту ей стало жаль их.
Рудостойка встретил ее шумно, оглушая своим громким басом. Он угощал ее с дороги чаем, рассказывал смешные истории про лесорубов, но за всем тем Елена почувствовала, что он чем-то расстроен.
— Вывозку проваливаем, товарищ Русанова, — сразу признался он. — Хорошо бы вы еще тяглом подмогли.
— А ваши мотовозы?
— Глохнут в заносах.
«Глохнут? Как же так, на фронте столько техники теперь, и вся приведена в движение. А нам дали мотовозы, и те не можем использовать. Все на людей да на лошадку рассчитываем», — с упреком подумала Елена и решила сама съездить на делянку. Как раз туда по узкоколейке направлялся порожняк, и Елена через полчаса была уже там.
На разделочной площадке работало несколько человек. В стороне горели в кучах сосновые сучья. Вдоль лесной гряды то и дело с шумом и треском падали деревья, поднимая столбы снежной пыли.
Тяжело пыхтя, дрошел паровоз, уводя за собой нагруженные лесом вагонетки. На белых торцах красовалась буква «О». «Значит, наш лес, огоньковцев», — подумала она с чувством гордости за свой колхоз и улыбнулась.
Вдруг ее кто-то окликнул, и Елена, оглянувшись, увидела Катю. Девушка махала ей руками и звонко кри-чала:
— К нам, Лена, к нам, — она подбежала и крепка обняла Елену. — А мы-то тебя как ждем! Сказали,, что ты вчера приехала.
Катя, не выпуская руки подруги, повела ее на свою делянку. Хотя лесная дорожка была узка, они шли рядом-и, казалось, не могли (наговориться.
— Как я тебя ждала, Лена, — не унималась Катя,— Новость-то у меня какая! Ой, Ленка! — и словно желая рассказать что-то особенное, она даже остановилась и вдруг неожиданно для себя спросила:
— А как малышок твой, Лена? Папу-маму говорит? Иль только аукается?
Когда Елена, рассказав о своем малыше, спросила Катю, о какой она новости хотела сказать, Катя покраснела и смущенно опустила глаза, словно вдруг чего-то застеснялась.
— И я ведь решилась, — наконец, призналась Катя и, схватив за руки Елену, быстро-быстро заговорила: — И не удивляйся, Лена... Мы уже решили с Костенькой-то, решили насовсем, накрепко порешили сойтись...
— Давно бы надо.
- Думаешь, давно бы... А то, может, зря? Или думаешь, не зря? Пристал ведь, отбою нет. И так, й этак — измучил всю... сама знаешь... Я говорю, и не люблю тебя, и в этом роде... А он мне успокоительно: неправда, любишь, дескать, теперь-то я тебя не отпущу... Любит,. видно, лешачоночек... Ну, и я влюбилась по уши, ей-богу. Мил, да и все.
— Сказывай, свадьба-то когда?
— Настаивает немедля. Чего тянуть, говорит. Да и начальник-то к нам хорош, Рудостойка-то, не отпущу, говорит, без свадьбы. Родственников-то у нас немного, сюда пригласим...
— Ух, и решительная ты стала, Катя.
— А чего не решаться? Сама видишь — годы уходят! А Коська-то мой так полюбился начальнику, — и она шепотом доверительно сказала: — Рудостойка-то и меня в кадру тянет.
— Как в кадры, а в колхозе кто? — удивилась Елена и, остановившись, даже погрозила ей пальцем. — Ну, нет, в кадры я тебя не отпущу.
В то время, когда Елена жила в лесопункте, в Огонь-ково пришла телеграмма от Виктора Ильича: он обещал через два дня приехать и просил Елену встретить его на станции. Кузьмовна подержала в руках телеграмму и, не зная, что делать с ней, как сообщить об этом снохе, побежала к Суслоновым.
— Фаня, голубушка, разыщи молодицу-то как-нибудь,— попросила старуха. — Я ведь с внуком сижу... А то бы сама сбегала на почту, да как вот с ним-то быть...
Фаина взяла телеграмму и в тот же день отправилась на почту, чтобы вызвать по телефону лесопункт и переговорить с Еленой. Но Елены в конторе не оказалось — она была на делянке, и Фаина попросила срочно известить Елену о приезде Виктора Ильича.
О телеграмме Елена узнала только под вечер, когда вернулась из лесу в контору лесопункта.
«Как же быть, сумею ли я поспеть, ведь поезд приходит на станцию рано утром, — подумала она, одновременно и радуясь, и тревожась. — Надо ехать, ехать, сейчас же, немедленно». Наскоро собравшись и простившись с Рудостойкой, Елена выехала и под утро была уже на станции.
Поезд только-только пришел, и пассажиры, выйдя из вагонов, толпились на перроне. Среди бараньих дубленых полушубков и стеганых ватников мелькали армейские шинели, — и Елена, приглядываясь к людям, надеялась увидеть Виктора Ильича. Она прошла по перрону, заглянула в вокзал — нигде его не было. «Неужели не приехал?» — с тревогой подумала она и, оглянувшись, увидела, как из вагона выходила проводница — в руках она держала большого, разрисованного масляной краской деревянного коня. Игрушечный конь был так красив, что привлек внимание многих. Елена тоже подошла и, потрепав по серой волосяной гриве, спросила, сколько платили за такого красавца.
— Не продажный, гражданочка.
Вдруг ее кто-то окликнул. Елена оглянулась и в тамбуре вагона увидела человека в Дубленом полушубке. Опираясь на костыли, он было заторопился и неуклюже стал спускаться по лесенкам. Елена бросилась к нему на помощь,— протянула руку, обняла. Потом откинула го-лову, взглянула в пополневшее, как ей показалось, лицо и, снова прижавшись, обняла широкие плечи, перехваченные лямками от мешка, нащупала в нем что-то твердое, вздохнула, — из вещевого мешка выступал гладкий, как кость, протез.
— Как сынок-то наш? Я ему подарок везу, — и Виктор Ильич кивнул в сторону деревянного коня.
— Он же маленький еще, Яша-то...
— С конем скорее вырастет!
Елена шла по перрону с мужем, поддерживая его одной рукой, в другой она несла игрушечного коня и не успевала отвечать на вопросы.
— Сын-то, рассказывай, как?
— Тебя уж кличет...
— Да ну?.. Значит, растет. А ты еще говоришь, — ему конь в самый раз теперь.
И они оба заглянули на коня, и оба рассмеялись.
Зима в этом году, казалось, не спешила уходить. По ночам крепчал мороз, разрисовывал на окнах затейливые серебристые узоры и осыпал деревья белым пухом. Частенько выпадал снег, иногда мела поземка. Но с каждым днем чувствовалось приближение весны.
Ждал новой весны и Ермаков — он снова работал первым секретарем райкома. Правда, ходить на протезе было трудновато, но обком партии пошел навстречу и выделил ему новую машину — «вездеход».
Огоньковцы уже давно выполнили свое обязательство, но все еще работали в лесу. Со станции Лесной каждый день шли составы с лесом для освобожденного от врагов Донбасса.
Рудостойка был в хорошем расположении духа. Впервые за последние годы лесопункт выполнил план. Дождался таки! Он знал, что за выполнение плана ему не только почет-уважение и низкий поклон от «товарища-треста», как он в шутку именовал свое ведомственное начальство, но и премия. Да чего доброго, и к награде представить могут... Без леса теперь ни одно предприятие не обходится, ни один город. Лес-то ныне рядом с вооружением встал. За такими приятными мыслями застал его Петр Суслонов.
Рудостойка приподнялся и почтительно протянул свою большую руку.
— Нашему знатному лесорубу привет!
После того, как бригада Петра заняла первенство, Рудостойка при встрече старался не только показать свое уважение и внимание, но и расположить его к себе.
— Ну, что ж, Кузьма Сидорович, — начал Петр, присаживаясь на диван, — как говорят, в гостях хорошо, а дома лучше. Пора и нам убираться.
— Да что вы! Погостите, поработайте. Я хочу, чтобы у меня огоньковцы первое место удержали. А то ведь и другие, Петр Никитич, не опят. Вон как по графику-то ходко идут из «Красного маяка», из «Победы». Но знаю, вы, Петр Никитич, первенство не упустите, — будто разжигая собеседника, говорил Рудостойка. — За такие дела и второй не мешает... Ей богу, наградят. У меня вон тоже... два министерских знака отличия. Ношу... Потому заслуга.
Рудостойка вдруг осекся. Ему показалось, что он сказал о себе лишнее, и решил быстро переменить разговор.
— А для ваших колхозников, когда поедут из леса, праздник устрою. Угощение... Чтобы не обиделись на меня. Немало за зиму поспорили, пошумели, но зато программу выполнили. Честь и хвала всем! На будущий год опять милости просим. Лучшие механизмы дадим вам, Петр Никитич.
— Приедем и на будущую зиму, Кузьма Сидорович,— пообещал Петр Суслонов и вспомнил наказ сестры. — Только помогите нам в посевную. Может, трактор дадите? Да и лошадей на пахоту не плохо бы...
«От них никуда не уйдешь», — подумал Рудостойка и пригладил седеющий ежик. Вопрос застал его врасплох, но он, не смутившись, ответил:
— В порядке шефства... Я так понимаю: помочь надо. Поможем.
Он что-то хотел еще сказать, но его прервал звонок телефона.
Рудостойка взял трубку, а другой рукой подвинул к себе бумаги и начал торопливо перелистывать их, словно заранее собираясь отыскать нужный ответ.
— Здравствуйте, Виктор Ильич, — почтительно, но как всегда громко проговорил он. — График? Двигаем... К намеченной цели двигаемся...
Рудостойка быстро нашел среди бумаг большую сводку, испещренную пометками, и начал рассказывать. Он хотя внутренне и волновался, но старался говорить спокойно, со знанием дела, не раз хвалил огоньковцев, то и дело подмигивая Петру, будто говоря этим: «Вот вы у
меня в каком почете». Но иногда он хмурился и молча жевал губами.
— Суслонов из Огонькова? — услышал Петр вопрос Рудостойки. — Здесь, здесь. Как же... Мы с ним беседуем... Просит взять шефство в посевную. Я не отказываюсь. Помощь им нужна. Так вы желаете поговорить, Виктор Ильич? Пожалуйста, — и Рудостойка, довольный разговором, протянул Петру трубку.
Поздоровавшись и выслушав какое-то поручение, Петр ответил:
— Это сделаем, Виктор Ильич. Девять подвод с удобрениями уже отправили и еще хотим взять. Азотные... Очень подходят для наших почв. Хорошо. Спасибо за совет. Куда? С делегацией? С какой делегацией? — Петр удивленно поднял брови и взглянул на Рудостойку. — В Донбасс? А как же домашние дела? Колхоз выдвигает? Ну, как они могли так... Вы уж, Виктор Ильич, кого-нибудь другого... Неужели нельзя?
Но Ермаков настаивал, и Петр, слушая его, вдруг вспомнил о Горловке. Сердце учащенно забилось, от волнения дрожали руки.
Предложение ехать с делегацией туда, где он воевал, ехать и везти шахтерам свой скромный подарок — эшелон леса—заслонило сейчас все остальное.
Повесив трубку, он долго стоял у телефона в каком-то раздумье. Снова вспомнил письмо донбассовцев. Они писали: «Больше леса, дорогие товарищи северяне!» И теперь его посылают в этот славный героический Донбасс.
— Счастье-то какое вам, Петр Никитич, выпало, а?— говорил удивленный и обрадованный Рудостойка. — Наш подарок... Ведь наш общий подарок повезете!..
Весной 1944 года Гитлер отдал приказ о новом летнем наступлении, и снова поставил задачу уничтожить всех партизан. Для борьбы с партизанами немецкое командование было вынуждено временно оттянуть войска из-под Витебска. В мае против партизан бросили танки, авиацию. То там, то тут, как свечки, горели деревни, рвались бомбы, тяжелые танки месили весеннюю землю. Партиза-
ны были вынуждены отступить. Хорошо вооруженный противник следовал по пятам, стараясь не отрываться от партизан, и все больше и больше теснил их к болоту, залитому вешними водами. Это было уже скорее не болото, а озеро с трясучими вязкими островками, поросшими мелкими деревцами и кустарником. Истекая кровью от неравных ожесточенных схваток, партизаны перебирались с островка на островок, стараясь выйти на противоположную сторону болота. Но там разлилась река, и переправиться через нее сейчас было невозможно.
Немцы пробовали прочесывать островки пулеметным огнем и заставить сдаться партизан, но те сами «огрызались» и не думали сдаваться. Тогда немцы обложили болото со всех сторон сколоченными бревнами и, укрепившись' на них, решили взять партизан измором. С самолетов полетели тонны бумаги — в листовках немцы призывали партизан к «благоразумию», я тому, кто сдастся, обещали «сохранить жизнь и дать работу по специальности». Но самолет, сбрасывающий листовки, тут же был подбит партизанами, загорелся и рухнул в болото. Вскоре налетели бомбардировщики; бомбы, как «рюхи», влезали в жидкую, разведенную водой землю, взрывались, поднимая столбы грязи.
Шли дни, продукты уже кончались, боеприпасов было мало. Нач-ались бои под Витебском, Бобруйском, Могилевом...
«Надо пробиваться!» — решил Славчук и, собрав партизан, рассказал об обстановке: задача трудная, но иного выхода нет. Желающих идти на прорыв оказалось много, но не хватало боеприпасов. Отобрали сто автоматчиков. В числе их были Яков, Колька Бадунь, Заовражный...
Накануне прорыва, вечером, Заовражный и Яков развели костер. Рита собрала свои последние продовольственные запасы и готовила ужин. Вообще-то продовольствия уже не было — люди питались,'кто чем мог: ловили раков, собирали коренья болотных трав, срывали барашки с ивняка; дело дошло до того, что снимали с себя кожаные ремни и разваривали их В горячей воде... У Риты на этот раз сохранился кусок лошадиной шкуры, и она напоследок решила угостить своих друзей. У каждого уже стоял наготове котелок с водой, и Рита, разрезая шкуру на мелкие части, отпускала в каждый по кусочку со спичечный коробок. Вскоре над огнем повисло пять котел-
ков; партизаны в предвкушении ужина расселись вокруг костра и старались не думать о еде: когда не думаешь, тогда меньше хочется есть. Яков откуда-то принес полусгнившее, но уже высохшее дерево и, положив его в костер, тоже подсел и задумался. Вот так же когда-то уезжали в ночное и сторожили коней на пожнях. Разведешь, бывало, костер, напечешь свежей, рассыпчатой, с искорками, картошки, с подгоревшей хрустящей кожуркой... Вспомнилась чудесная песенка, когда-то звучавшая, как своеобразный гимн «картошке», и Яков тихонько, чуть-чуть слышно, затянул:
...Здравствуй, милая картошка, тошка-тошка.. Пионеров идеал, ал, ал...
И вдруг эту песню подхватили, сначала звонкоголосая Рита, потом Колька Бадунь, голос его — густой, бархатистый, как-то по-особенному торжественно дополнял хор, и на некоторое время показалось, что они не в окружении, а снова у пионерского костра. Только один Заов-ражный, привалившись к дереву, хмурился и не пел. Казалось, он был чем-то недоволен, но никто на это не обращал внимания. Когда закончили петь, Яков взглянул на Заовражного.
— Хорошая песенка, не правда ли, Юрий?
— Не знаю...
—Пионером был?
— Был.
— Был и не знаешь этой песни? А «Варшавянку?» тоже не знаешь? Плохо, брат, плохо.
Похлебку съели быстро, но зато разваренные пухлые куска кожи долго жевали, словно стараясь продлить этот необычный ужин. Рита, взяв котелки, пошла за водой. Опустившийся туман густой пеленой закрыл ближние островки, словно они потонули совсем, и только слышалось многоголосое кваканье лягушек. Рита зачерпнула воды и услышала позади себя чьи-то шаги; оглянулась — и увидела Заовражного. Он был высок и худ, на бледном лице, заросшем густой рыжей бородой, блестели воспаленные глаза и, казалось, они о чем-то умоляли ее...
— Рита, ты знаешь, что я хотел тебе сказать, я, кажется... кажется, заболел, — сказал он чуть слышно упавшим голосом, в котором, как показалось ей, были и
обида, и раскаяние, и чувство какой-то неотвратимой беды.
Рита вытерла руку и дотронулась тыльной стороной до его, по-прежнему еще красивого, обрамленного пышными волосами лба.
— Думаю, нельзя ли... нельзя ли остаться здесь, с вами... Ведь желающих идти много... найдется.,.
Лицо Риты помрачнело, и он невольно замолчал.
— Испугался?
— Нет, не испугался.
— Врешь, Юрий.
Рита презрительно усмехнулась.
— Оставайся, я пойду, — она повернулась и пошла от него прочь.
Утром партизаны под прикрытием густого тумана, увязая в жидком иле, направились на юго-восток, где, считали, было легче прорвать цепь противника. Рита шла рядом с Яковом. Славчук не разрешал ей идти на прорыв, но Рита упросила и сейчас не жалела; у всех чувствовался внутренний подъем, каждый был уверен, что вражеское кольцо будет прорвано, и они наконец-то выйдут из засады и помогут выбраться остальным. Вскоре послышался незнакомый чужой разговор. Все насторожились. Рита увидела перед собой группу немецких солдат. Показалось, что они все целятся в нее, — и она, -словно желая опередить их, первой дала очередь из автомата. Яков вырвался вперед и, размахнувшись, кинул гранату. Секунда и — взрыв, — вверх взлетели куски дерева, какие-то пестрые клочья... Правее разнеслось «ура» — и вот они уже на бревнах, — первое кольцо прорвано. Партизаны двинулись дальше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37