Пчелинцев быстро ел, и по всему было видно, что он думал уже о другом.
— Вы еще не знаете наших людей, — сказала; Елена.
— Кое с кем уже познакомился.
Пчелинцев замолчал. И словно воспользовавшись минутным молчанием, Елена заговорила твердо и настойчиво:
— Вы говорите — нет плотников. А разве нельзя подобрать, научить? Хотя бы даже нас, женщин?
Улыбка скользнула по лицу Пчелинцева.
— Я не знал, что у вас среди женщин есть люди такой, я бы сказал, не женской специальности. — Потом, посерьезнев, добавил: — но где они, эти плотники, которые могли бы рубить ряжевые быки? На первый раз мне нужно сорок-пятьдесят плотников. Может быть, в вы плотник?
— Захочу — стану плотником, — улыбнулась Елена. — Но дело не в этом, а в том, что мы вас отсюда не отпустим.
Пчелинцев снял очки. Его близорукие глаза с любопытством уставились на молодую женщину.
— Интересно, как вы это сделаете?
— А мы ваш чемодан в кладовку заперли. Никуда сейчас от нас не сбежите...
Наступила невеселая осень.Тяжелые грязно-свинцовые облака сгущались над землей и уплывали за Гребешок. Ветер гудел в проводах, раскачивал березы, срывал с них последние листья и разбрасывал по черной размытой дороге.
Федор Вешкин в забрызганных грязью сапогах остановился у края дороги и, горько посмотрев на скрюченные от непогоды колосья, пошел к Русанову.
Андрея Петровича дома не было. Кузьмовна сообщила, что муж ушел в третью бригаду, а сноха чуть свет уехала поднимать зябь.
Вешкин выбежал на улицу и заторопился к конюшне. «Столько лет работаю бригадиром, бывал на курсах, опыт, уменье, казалось, не занимать, а вот поди ж ты: Еленка без году неделя в бригадирах, и обскакала». Может, оттого и кричал он сегодня громче обычного, снаряжая подростков на пахоту. Зная строптивый характер бригадира и отходчивое, как он сам называл, сердце, ребята не перечили ему. Но стоило Федору отлучиться, как ребятишки побросали все и скрылись за черемуха, ми. Вешкин выругался и, прихрамывая, побежал за ребятами. Те, окружив высокую лиственницу, громко кричали, а самый ловкий — Алешка Русанов, цепляясь за сучья, быстро взбирался вверх по дереву.
Рыжий зверек, похожий на мокрого котенка, метнулся на другое дерево, — ребятишки с криком бросились туда.
Федор Вешкин подбежал к только что спустившемуся с дерева Алешке и схватил его за руку.
— Ты что посевную мне срываешь?
— Пусти...
— К отцу сведу...
— Ну и веди. Сам, небось, маленьким бегал, — упрекнул бригадира Алешка и вдруг, рванувшись, оказался на свободе.
— Ну, веди теперь, веди! — кричал он, пятясь и, показав разъяренному бригадиру высунутый язык, бросился догонять ребят, преследовавших рыженького зверька.
Председателя колхоза Федор Вешкин нашел в конторе. С порога крикнул:
— Не могу больше! Снимай, что хочешь делай! — и с яростью швырнул на лавку промокший картуз.
Андрей Петрович поднялся из-за стола и, удивленно посмотрев на расходившегося Федора, полушутливо спросил:
— Чего у тебя опять стряслось, товарищ бригадир?
— Какой я к черту бригадир! — и, не докончив, он махнул рукой.
— Говори толком.
— Люди зябь поднимают, а у меня еще уборки полно. По плану полагается тракторная вспашка, а где она? С сопляками не много напашешь.
Бригадир хотел было рассказать об убежавших ребятишках за белкой, но решил этот случай придержать до поры до времени.
Андрей Петрович вместо ответа позвонил по телефону в МТС.
— Что? Отправляете тракторы? Ну-ну, давай, скорей. Ждем. — Он повесил трубку и примирительно улыбнулся. Его и самого беспокоило, что тракторы задержались. Теперь он повеселел, шагнул к бригадиру и дружелюбно хлопнул его по плечу: — Не волнуйся, идет наш трактор...
В этот день Андрей Петрович несколько раз выходил на дорогу, прислушивался — обещанная машина не показывалась. Снова позвонил в МТС — никто не ответил. И, не выдержав, Русанов заседлал лошадь и поехал туда сам.
Из-за Гребешка послышался шум моторов. Русанов остановился, сошел с лошади. Наконец-то показался трактор... второй, за вторым — третий, четвертый, пятый... Они шли по грязной дороге, шли как солдаты, один за другим, соблюдая интервалы. И только тут Русанов разглядел, что тракторы шли без плугов.
Серое хмурое небо, казалось, опустилось еще ниже,. Русанов стоял молча, насупив брови и плотно сжав губы. И вот первый трактор поравнялся и, не остановившись, прошел мимо; потом прошел второй, третий...
— Уходят... все уходят, — чуть слышно прошептал Русанов и покачал головой. — Как же быть, как же быть-то теперь?
Он нащупал в кармане маленький белый узелок, подержал на ладони, будто взвешивая его, и с горечью вслух произнес:
— Тяжела ты мне, шибко тяжела.
Он повертел в руках колхозную печать и, опустив в карман, взглянул в словно все понимающие лошадиные блестящие глаза: «Может, и мне податься на фронт? На кого оставлю колхоз? На Вешкина? На Арсентия Кирилловича, на Савваху Мусника?» И будто в ответ ему где-то прокричали журавли. Русанов поднял голову и вместо журавлей увидел, как надвигались белесые низкие пухлые тучи. Сразу пахнуло холодом.
«Снег», — пронеслось в голове Русанова, и перед его глазами встала несжатая пшеница на Заступинском поле. Это поле было самое отдаленное, в лесах, недалеко от болота. Хлеба созревали там обычно поздно, и убирали их в конце осени всем колхозом.
Русанов торопливо вскочил на лошадь и поехал к Огонькову. Легкие снежинки уже кружились в воздухе, падали на размытую дождями дорогу, не спеша таяли.
У Кожухова он встретил оноху, спросил:
— Вторая жнейка работает?
— Стоит. Машиниста в военкомат вызвали. Русанов еще больше насупился, обтер рукой мокрое лицо. Вспомнилось, как в позапрошлом году, когда за него оставался на месяц Егор Рожков, из-под снега до-ставали лопатами лен. Неужели и теперь погубим хлеб?
— Вот что, Елена, — сказал свекор. — Бежи, собирай всех баб, и — на Заступинское, всем миром. На жатку сам сяду.
Двое суток, не смыкая глаз, работали на Заступинском поле. На одной жатке сидел Андрей Петрович с сыном, на другой посменно работали Арсентий Злобии и Катя Петухова. Работа шла слаженно, хорошо. Три-
дцать человек не успевали связывать пшеницу. Снег растаял, но опасность не миновала.
На третьи сутки, в полночь, из-за облаков показался месяц и осветил окрестность. В стороне горел костер. Русанов окинул устланное тяжелыми снопами поле. Ему вдруг вспомнилась самая памятная в жизни ночь. Это было еще в гражданскую войну. Тогда они отражали атаку колчаковцев, не пропуская их к Вятским Полянам. Ночь была такая же светлая, лунная.
Прошло много лет, и вот он опять не спит в такую же ночь, вслушиваясь в ритмичный стрекот машин, каждую минуту боясь, как бы они не поломались. Он невольно сравнивал жатку с пулеметом, возле которого его ранило. И с чувством гордости подумал: «Трудная была задача, а справились. И здесь осилим!»
Вдруг неожиданно стали лошади. Русанов, соскочив, внимательно осмотрел машину; она была в исправности. Он подошел к лошадям и, взглянув на погонщика, произнес:
— Леша, Алексей?
Сын, обхватив руками хомут и наклонив голову, мерно и тихо похрапывал.
Андрей Петрович посмотрел на некошеную пшеницу, потом на спящего сына: было жалко будить его, и в то же время хотелось вовремя дожать поле. Над: далеким горизонтом облака уже окрасились в малиновый цвет.
Плотной стеной стояла пшеница. Пройдя до конца полосы и вспомнив, что Катя Петухова скоро объедет на жатке круг и догонит его, Русанов решил все же разбудить сына. По лицу подростка скользнула беззаботная детская улыбка. Андрей Петрович подумал: «Уморился, а не отступается. И нельзя отступать...»
Он достал кисет и, снова взглянув на сына, пожалел:
— Так и будь, вздремни еще на закурку...
Осень сделала свое дело и собиралась отдохнуть. Она развесила по рябинам и кустам калины красные гроздья, отряхнула с деревьев желтые, багряные, оран-
жевые листья и усыпала этот пестрый ковер мягкими желтыми иглами лиственницы; потом как бы останови, лась в раздумье: хватит ли у нее сил на сосну и ель? Могучие сосны и ели не поддавались осени, они по-прежнему стояли зеленые и молодые. По их верхушкам, шурша, пробежала белка; на старом стволе долбил кору дятел; в подлеске, на ольховых кустах, сидели красногрудые снегири; где-то в чашовнике пели зяблики.
Пчелинцев вздрогнул: из-под ног у него шумно взлетел тетерев, задевая крылом сосновые ветки. Инженер долго смотрел на покачивавшуюся ветку и лишь сейчас заметил, как красиво и гордо выглядела сосна на фоне голого, ощипанного ветром мелколесья. Ствол, будто вылитый из потускневшей меди, высок и строен. Могучие ветви раскинулись темно-зеленым шатром. Поодаль от сосны, среди сбегающего под уклон мелколесья, тянулась вверх, обогнав своих подружек, тоненькая осинка. Легкий ветерок коснулся ее багряной вершины, и сразу же осину охватила безудержная дрожь. А красивая сосна не шелохнулась.
Пчелинцев вышел на опушку и увидел Огоньково, дом Русановых, пожелтевшую лиственницу, и почему-то вспомнил Елену. Она вчера в простеньком домашнем платьице делала пельмени. Пчелинцев помогал готовить фарш.
Молодая хозяйка поучала его: «А луку, луку, Михаил Алексеевич, опять позабыли положить». Он неуклюже совал в мясорубку лук. Как приятно было делать все это вместе с Еленой. «Уж не влюбился ли я в нее?» — подумал он и засмеялся — такой невероятной была эта мысль.
— Опять вы, Михаил Алексеевич, задержались дотемна, — с еле заметным упреком сказала Елена, открывая дверь инженеру, и уже другим тоном добавила:—А вам радость, — и она подала ему письмо.
— От кого бы это? — удивился Пчелинцев, но,. взглянув на конверт, улыбнулся.
Елена вздохнула и вышла на кухню, чтобы не мешать ему. Она хорошо знала, какая это действительно радость — письмо.
Письмо было от Вари. Она писала, что выходит замуж, и просила не сердиться на нее, сохранить о ней добрую память.
Когда Елена вернулась в горницу, она увидела, что Пчелинцев стоял у окна и рассеянно барабанил пальцами по подоконнику. Не удержавшись, Елена поинтересовалась, не случилось ли чего?
Он обернулся к ней, поправил очки на переносье.
— Ничего особенного, Елена Никитична. Просто одна моя знакомая выходит замуж. Это в порядке вещей. — Он помолчал и спросил: — А вы давно имели известия от мужа?
— Второй уже месяц пошел. Так жду, прямо измучилась...
Голос ее задрожал.
— Не горюйте, получите. Я уверен, что скоро полу чите.
Елена опять вздохнула и, желая оставить этот разговор, спросила его о делах на стройке.
— Медленно двигаемся, Елена Никитична, медленно, — ответил Пчелинцев. — Людей маловато. Из За-борья сегодня почти никого не было.
— Получается, что ношу одни тащим. Пчелинцев беспомощно развел руками.
«Тюфяк, — упрекнула его Елена. — Надо такого Залесова за чуб брать, а он руками разводит». Пчелинцев, словно поняв ее мысли, виновато улыбнулся и принялся протирать очки.
«Что же он может сделать? Это наше дело», — и Елена пожалела, что она так плохо сейчас подумала об инженере.
Через неделю на стройку созвали всех председателей колхозов. Приехал на собрание и Шагилин.
Пчелинцев рассказал о ходе работ на стройке. Стараясь убедить в возможности ускорения строительства, он приводил интересные примеры о том, что даст электростанция колхозам, называл цифры, сравнивал одну с другой... Слушали его внимательно, с уважением. В конце выступления он сказал, что приближается зима и работать будет трудно, очень трудно. В ближайшее время на стройку привезут дизель-копер, нужно поспешить с подготовкой котлована, чтобы до зимы уже начать забивку свай.
Потом началась «раскачка». Люди курили, перебрасывались шутками, пережидая, кто выступит первым. Даже франтоватый, с аккуратно подкрученными уси-
ками Гаврил Залесов и тот медлил —- все знали, он любил задавать тон на собраниях.
— Разрешите пару слов! — наконец сказал Залесов, и, распахнув куртку, начал с того, что дело это, дескать, важное и нужное, и что он, Гаврил Залесов, всей душой рад помочь родному Днепрогэсу. В таком духе Залесов говорил свою «пару слов» довольно долго, пока председательствующий Арсентий Злобин не попросил его закругляться.
Залесов значительно поглядел на ручные часы, покачал головой — «неужели вышел регламент» — и неожиданно закончил так:
— Посколь дело важное и посколь наш колхоз маленький, я лично решил от участия воздержаться. Решил строить сам, своими силами на Синявке.
Послышался смех. Речушка Синявка каждое лето мелела, случалось — и совсем пересыхала. Но выступление Залесова кое на кого произвело впечатление, особенно на представителей левобережных колхозов. За хвою речушку Медведицу хотел уцепиться низенький белобрысый мужичок из Раменья — Хомяков. Он говорил бойко и все притоптывал сапогом:
— Слушали мы тебя, товарищ инженер. Так и так, дескать. Ну-с, лампа будет, плитка. А у нас? Добежит ли к нам по проволоке огонек? Может, здесь поблизости весь в расход пустят?
Тут не утерпел Савваха Мусник. Все видели, как он замахал своей знаменитой шляпой, требуя слова.
— Ежели толкуют об огне, — запальчиво крикнул Савваха, — так надо говорить всю правду. Доказуемо,
граждане-золотки. По проволоке огонек может добежать не только до Раменков, а и до самой Москвы, скажем.— Савваха спохватился, что хватил лишку, но не очень смутился и перевел разговор на другое. — У меня вот что в мыслях. Лежу ночью другой раз и сочиняю в уме, как приспособить електричество, чтобы огонек не только по проволоке бежал, но и укреплял человека. — Савваха хитро подмигнул соседу, провел рукой по сивой редкой бородке и с шутливо-значительным видом продолжал: — Мне уже на седьмой десяток повалило. А жить хочется. Вот и нельзя ли, значится, приспособить електричество вместо порченного сердчишка, чтобы в аккурат все органы разом омолодились.
Громкий хохот покрыл слова Саввахи. Смеялся и сам сочинитель, довольный своим удачным выступлением.
— Вот-вот, моторчик семикиловатный бы ему сзади! Моторчик!
— Ой-ой, мужики, он и без моторчика хорош, — отозвалась жена. — Захрапит на печи, так ухватом не расколотишь...
Встала Елена Русанова и разыскала глазами среди сидевших Залесова.
— Гаврил Данилович, как же это так получается? Когда начинали строить, вы первый о трибуну кулаками били, мы, дескать, за колхозный Днепрогэс! А как до дела дошло — в сторонку...
— Исключить, а взносы не возвращать.
Поднялся Шагилин, провел рукой по бритой загорелой голове. Все стихли, Залесов даже перестал курить.
— А может, в самом деле прекратим стройку? — спросил он собравшихся.
— Как это прекратим?!
Шагилин вздернул на лоб очки, улыбнулся, переждал вспыхнувший шумок.
— Тогда о чем же разговор? Строить надо! И стро ить надо всем: и вам, и нам. Я обещаю послать на строй ку сто человек из районного центра.
Арсентий Злобин не удержался — хлопнул в ладоши, его дружно поддержали. Елена удивилась — аплодировал и Гаврил Залесов.
Вечером Русановым пришло письмо.
...В который раз уже читала и перечитывала счастливая Елена долгожданное письмо от мужа, читала про себя, читала вслух свекрови, и обе то и дело принимались разглядывать присланную Яковом фотографию. Кузьмовна на радостях даже заплакала.
Пришел домой старик Русанов. Он был сдержаннее в выражении своих чувств. Прочитав письмо, он некоторое время молча разглядывал его, словно хотел удостовериться, точно ли это писал его сын, и сказал:
— Ну вот и дождались. И с наградой можно поздравить. Отличился Яков, молодец! — и чтобы скрыть вол -
нение, преувеличенно бодро добавил: — А пока не вскипел самовар, садись-ка, Лена. Сразу напишем ответ. У меня нескладно получается.
Елена достала бумаги, чернила, а Русанов ходил по горнице и диктовал:
— Начинай, как обычно, с поклонов. Мол, кланяемся всей семьей и сообщаем, что живы и здоровы. А что награду дали тебе, то мы очень рады и поздравляем, сынок. — Старик разгладил седеющие усы, подумал. — Пиши дальше. Урожай у нас хороший, только погода мешает уборке. Но спасибо колхозникам, дружно работают: Знамя красное опять у нас в конторе.
Елена, склонившись над столом, быстро писала, рассыпая по бумаге мелкие, как бисер, буквы. Лицо у нее было радостно-сосредоточенное. Слишком много накопилось в ее душе, разве выразишь это словами? И ей хотелось найти особенное слово. Нет, не сейчас. Ей нужно подумать. Позже она сама напишет мужу.
Свекровь, до сих пор молчавшая, вдруг сказала:
— Лучше бы написал Яше, чтобы здоровье берег. И посылочку бы ему послать. Сам знаешь, чужая-то сторонка не сахаром обсыпана, не медом помазана.
— Насчет гостинцев в конце припишем, — остановил жену Русанов. — Сначала о деле. Пиши, Лена, что станцию на Шолге, верь не верь, а строим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
— Вы еще не знаете наших людей, — сказала; Елена.
— Кое с кем уже познакомился.
Пчелинцев замолчал. И словно воспользовавшись минутным молчанием, Елена заговорила твердо и настойчиво:
— Вы говорите — нет плотников. А разве нельзя подобрать, научить? Хотя бы даже нас, женщин?
Улыбка скользнула по лицу Пчелинцева.
— Я не знал, что у вас среди женщин есть люди такой, я бы сказал, не женской специальности. — Потом, посерьезнев, добавил: — но где они, эти плотники, которые могли бы рубить ряжевые быки? На первый раз мне нужно сорок-пятьдесят плотников. Может быть, в вы плотник?
— Захочу — стану плотником, — улыбнулась Елена. — Но дело не в этом, а в том, что мы вас отсюда не отпустим.
Пчелинцев снял очки. Его близорукие глаза с любопытством уставились на молодую женщину.
— Интересно, как вы это сделаете?
— А мы ваш чемодан в кладовку заперли. Никуда сейчас от нас не сбежите...
Наступила невеселая осень.Тяжелые грязно-свинцовые облака сгущались над землей и уплывали за Гребешок. Ветер гудел в проводах, раскачивал березы, срывал с них последние листья и разбрасывал по черной размытой дороге.
Федор Вешкин в забрызганных грязью сапогах остановился у края дороги и, горько посмотрев на скрюченные от непогоды колосья, пошел к Русанову.
Андрея Петровича дома не было. Кузьмовна сообщила, что муж ушел в третью бригаду, а сноха чуть свет уехала поднимать зябь.
Вешкин выбежал на улицу и заторопился к конюшне. «Столько лет работаю бригадиром, бывал на курсах, опыт, уменье, казалось, не занимать, а вот поди ж ты: Еленка без году неделя в бригадирах, и обскакала». Может, оттого и кричал он сегодня громче обычного, снаряжая подростков на пахоту. Зная строптивый характер бригадира и отходчивое, как он сам называл, сердце, ребята не перечили ему. Но стоило Федору отлучиться, как ребятишки побросали все и скрылись за черемуха, ми. Вешкин выругался и, прихрамывая, побежал за ребятами. Те, окружив высокую лиственницу, громко кричали, а самый ловкий — Алешка Русанов, цепляясь за сучья, быстро взбирался вверх по дереву.
Рыжий зверек, похожий на мокрого котенка, метнулся на другое дерево, — ребятишки с криком бросились туда.
Федор Вешкин подбежал к только что спустившемуся с дерева Алешке и схватил его за руку.
— Ты что посевную мне срываешь?
— Пусти...
— К отцу сведу...
— Ну и веди. Сам, небось, маленьким бегал, — упрекнул бригадира Алешка и вдруг, рванувшись, оказался на свободе.
— Ну, веди теперь, веди! — кричал он, пятясь и, показав разъяренному бригадиру высунутый язык, бросился догонять ребят, преследовавших рыженького зверька.
Председателя колхоза Федор Вешкин нашел в конторе. С порога крикнул:
— Не могу больше! Снимай, что хочешь делай! — и с яростью швырнул на лавку промокший картуз.
Андрей Петрович поднялся из-за стола и, удивленно посмотрев на расходившегося Федора, полушутливо спросил:
— Чего у тебя опять стряслось, товарищ бригадир?
— Какой я к черту бригадир! — и, не докончив, он махнул рукой.
— Говори толком.
— Люди зябь поднимают, а у меня еще уборки полно. По плану полагается тракторная вспашка, а где она? С сопляками не много напашешь.
Бригадир хотел было рассказать об убежавших ребятишках за белкой, но решил этот случай придержать до поры до времени.
Андрей Петрович вместо ответа позвонил по телефону в МТС.
— Что? Отправляете тракторы? Ну-ну, давай, скорей. Ждем. — Он повесил трубку и примирительно улыбнулся. Его и самого беспокоило, что тракторы задержались. Теперь он повеселел, шагнул к бригадиру и дружелюбно хлопнул его по плечу: — Не волнуйся, идет наш трактор...
В этот день Андрей Петрович несколько раз выходил на дорогу, прислушивался — обещанная машина не показывалась. Снова позвонил в МТС — никто не ответил. И, не выдержав, Русанов заседлал лошадь и поехал туда сам.
Из-за Гребешка послышался шум моторов. Русанов остановился, сошел с лошади. Наконец-то показался трактор... второй, за вторым — третий, четвертый, пятый... Они шли по грязной дороге, шли как солдаты, один за другим, соблюдая интервалы. И только тут Русанов разглядел, что тракторы шли без плугов.
Серое хмурое небо, казалось, опустилось еще ниже,. Русанов стоял молча, насупив брови и плотно сжав губы. И вот первый трактор поравнялся и, не остановившись, прошел мимо; потом прошел второй, третий...
— Уходят... все уходят, — чуть слышно прошептал Русанов и покачал головой. — Как же быть, как же быть-то теперь?
Он нащупал в кармане маленький белый узелок, подержал на ладони, будто взвешивая его, и с горечью вслух произнес:
— Тяжела ты мне, шибко тяжела.
Он повертел в руках колхозную печать и, опустив в карман, взглянул в словно все понимающие лошадиные блестящие глаза: «Может, и мне податься на фронт? На кого оставлю колхоз? На Вешкина? На Арсентия Кирилловича, на Савваху Мусника?» И будто в ответ ему где-то прокричали журавли. Русанов поднял голову и вместо журавлей увидел, как надвигались белесые низкие пухлые тучи. Сразу пахнуло холодом.
«Снег», — пронеслось в голове Русанова, и перед его глазами встала несжатая пшеница на Заступинском поле. Это поле было самое отдаленное, в лесах, недалеко от болота. Хлеба созревали там обычно поздно, и убирали их в конце осени всем колхозом.
Русанов торопливо вскочил на лошадь и поехал к Огонькову. Легкие снежинки уже кружились в воздухе, падали на размытую дождями дорогу, не спеша таяли.
У Кожухова он встретил оноху, спросил:
— Вторая жнейка работает?
— Стоит. Машиниста в военкомат вызвали. Русанов еще больше насупился, обтер рукой мокрое лицо. Вспомнилось, как в позапрошлом году, когда за него оставался на месяц Егор Рожков, из-под снега до-ставали лопатами лен. Неужели и теперь погубим хлеб?
— Вот что, Елена, — сказал свекор. — Бежи, собирай всех баб, и — на Заступинское, всем миром. На жатку сам сяду.
Двое суток, не смыкая глаз, работали на Заступинском поле. На одной жатке сидел Андрей Петрович с сыном, на другой посменно работали Арсентий Злобии и Катя Петухова. Работа шла слаженно, хорошо. Три-
дцать человек не успевали связывать пшеницу. Снег растаял, но опасность не миновала.
На третьи сутки, в полночь, из-за облаков показался месяц и осветил окрестность. В стороне горел костер. Русанов окинул устланное тяжелыми снопами поле. Ему вдруг вспомнилась самая памятная в жизни ночь. Это было еще в гражданскую войну. Тогда они отражали атаку колчаковцев, не пропуская их к Вятским Полянам. Ночь была такая же светлая, лунная.
Прошло много лет, и вот он опять не спит в такую же ночь, вслушиваясь в ритмичный стрекот машин, каждую минуту боясь, как бы они не поломались. Он невольно сравнивал жатку с пулеметом, возле которого его ранило. И с чувством гордости подумал: «Трудная была задача, а справились. И здесь осилим!»
Вдруг неожиданно стали лошади. Русанов, соскочив, внимательно осмотрел машину; она была в исправности. Он подошел к лошадям и, взглянув на погонщика, произнес:
— Леша, Алексей?
Сын, обхватив руками хомут и наклонив голову, мерно и тихо похрапывал.
Андрей Петрович посмотрел на некошеную пшеницу, потом на спящего сына: было жалко будить его, и в то же время хотелось вовремя дожать поле. Над: далеким горизонтом облака уже окрасились в малиновый цвет.
Плотной стеной стояла пшеница. Пройдя до конца полосы и вспомнив, что Катя Петухова скоро объедет на жатке круг и догонит его, Русанов решил все же разбудить сына. По лицу подростка скользнула беззаботная детская улыбка. Андрей Петрович подумал: «Уморился, а не отступается. И нельзя отступать...»
Он достал кисет и, снова взглянув на сына, пожалел:
— Так и будь, вздремни еще на закурку...
Осень сделала свое дело и собиралась отдохнуть. Она развесила по рябинам и кустам калины красные гроздья, отряхнула с деревьев желтые, багряные, оран-
жевые листья и усыпала этот пестрый ковер мягкими желтыми иглами лиственницы; потом как бы останови, лась в раздумье: хватит ли у нее сил на сосну и ель? Могучие сосны и ели не поддавались осени, они по-прежнему стояли зеленые и молодые. По их верхушкам, шурша, пробежала белка; на старом стволе долбил кору дятел; в подлеске, на ольховых кустах, сидели красногрудые снегири; где-то в чашовнике пели зяблики.
Пчелинцев вздрогнул: из-под ног у него шумно взлетел тетерев, задевая крылом сосновые ветки. Инженер долго смотрел на покачивавшуюся ветку и лишь сейчас заметил, как красиво и гордо выглядела сосна на фоне голого, ощипанного ветром мелколесья. Ствол, будто вылитый из потускневшей меди, высок и строен. Могучие ветви раскинулись темно-зеленым шатром. Поодаль от сосны, среди сбегающего под уклон мелколесья, тянулась вверх, обогнав своих подружек, тоненькая осинка. Легкий ветерок коснулся ее багряной вершины, и сразу же осину охватила безудержная дрожь. А красивая сосна не шелохнулась.
Пчелинцев вышел на опушку и увидел Огоньково, дом Русановых, пожелтевшую лиственницу, и почему-то вспомнил Елену. Она вчера в простеньком домашнем платьице делала пельмени. Пчелинцев помогал готовить фарш.
Молодая хозяйка поучала его: «А луку, луку, Михаил Алексеевич, опять позабыли положить». Он неуклюже совал в мясорубку лук. Как приятно было делать все это вместе с Еленой. «Уж не влюбился ли я в нее?» — подумал он и засмеялся — такой невероятной была эта мысль.
— Опять вы, Михаил Алексеевич, задержались дотемна, — с еле заметным упреком сказала Елена, открывая дверь инженеру, и уже другим тоном добавила:—А вам радость, — и она подала ему письмо.
— От кого бы это? — удивился Пчелинцев, но,. взглянув на конверт, улыбнулся.
Елена вздохнула и вышла на кухню, чтобы не мешать ему. Она хорошо знала, какая это действительно радость — письмо.
Письмо было от Вари. Она писала, что выходит замуж, и просила не сердиться на нее, сохранить о ней добрую память.
Когда Елена вернулась в горницу, она увидела, что Пчелинцев стоял у окна и рассеянно барабанил пальцами по подоконнику. Не удержавшись, Елена поинтересовалась, не случилось ли чего?
Он обернулся к ней, поправил очки на переносье.
— Ничего особенного, Елена Никитична. Просто одна моя знакомая выходит замуж. Это в порядке вещей. — Он помолчал и спросил: — А вы давно имели известия от мужа?
— Второй уже месяц пошел. Так жду, прямо измучилась...
Голос ее задрожал.
— Не горюйте, получите. Я уверен, что скоро полу чите.
Елена опять вздохнула и, желая оставить этот разговор, спросила его о делах на стройке.
— Медленно двигаемся, Елена Никитична, медленно, — ответил Пчелинцев. — Людей маловато. Из За-борья сегодня почти никого не было.
— Получается, что ношу одни тащим. Пчелинцев беспомощно развел руками.
«Тюфяк, — упрекнула его Елена. — Надо такого Залесова за чуб брать, а он руками разводит». Пчелинцев, словно поняв ее мысли, виновато улыбнулся и принялся протирать очки.
«Что же он может сделать? Это наше дело», — и Елена пожалела, что она так плохо сейчас подумала об инженере.
Через неделю на стройку созвали всех председателей колхозов. Приехал на собрание и Шагилин.
Пчелинцев рассказал о ходе работ на стройке. Стараясь убедить в возможности ускорения строительства, он приводил интересные примеры о том, что даст электростанция колхозам, называл цифры, сравнивал одну с другой... Слушали его внимательно, с уважением. В конце выступления он сказал, что приближается зима и работать будет трудно, очень трудно. В ближайшее время на стройку привезут дизель-копер, нужно поспешить с подготовкой котлована, чтобы до зимы уже начать забивку свай.
Потом началась «раскачка». Люди курили, перебрасывались шутками, пережидая, кто выступит первым. Даже франтоватый, с аккуратно подкрученными уси-
ками Гаврил Залесов и тот медлил —- все знали, он любил задавать тон на собраниях.
— Разрешите пару слов! — наконец сказал Залесов, и, распахнув куртку, начал с того, что дело это, дескать, важное и нужное, и что он, Гаврил Залесов, всей душой рад помочь родному Днепрогэсу. В таком духе Залесов говорил свою «пару слов» довольно долго, пока председательствующий Арсентий Злобин не попросил его закругляться.
Залесов значительно поглядел на ручные часы, покачал головой — «неужели вышел регламент» — и неожиданно закончил так:
— Посколь дело важное и посколь наш колхоз маленький, я лично решил от участия воздержаться. Решил строить сам, своими силами на Синявке.
Послышался смех. Речушка Синявка каждое лето мелела, случалось — и совсем пересыхала. Но выступление Залесова кое на кого произвело впечатление, особенно на представителей левобережных колхозов. За хвою речушку Медведицу хотел уцепиться низенький белобрысый мужичок из Раменья — Хомяков. Он говорил бойко и все притоптывал сапогом:
— Слушали мы тебя, товарищ инженер. Так и так, дескать. Ну-с, лампа будет, плитка. А у нас? Добежит ли к нам по проволоке огонек? Может, здесь поблизости весь в расход пустят?
Тут не утерпел Савваха Мусник. Все видели, как он замахал своей знаменитой шляпой, требуя слова.
— Ежели толкуют об огне, — запальчиво крикнул Савваха, — так надо говорить всю правду. Доказуемо,
граждане-золотки. По проволоке огонек может добежать не только до Раменков, а и до самой Москвы, скажем.— Савваха спохватился, что хватил лишку, но не очень смутился и перевел разговор на другое. — У меня вот что в мыслях. Лежу ночью другой раз и сочиняю в уме, как приспособить електричество, чтобы огонек не только по проволоке бежал, но и укреплял человека. — Савваха хитро подмигнул соседу, провел рукой по сивой редкой бородке и с шутливо-значительным видом продолжал: — Мне уже на седьмой десяток повалило. А жить хочется. Вот и нельзя ли, значится, приспособить електричество вместо порченного сердчишка, чтобы в аккурат все органы разом омолодились.
Громкий хохот покрыл слова Саввахи. Смеялся и сам сочинитель, довольный своим удачным выступлением.
— Вот-вот, моторчик семикиловатный бы ему сзади! Моторчик!
— Ой-ой, мужики, он и без моторчика хорош, — отозвалась жена. — Захрапит на печи, так ухватом не расколотишь...
Встала Елена Русанова и разыскала глазами среди сидевших Залесова.
— Гаврил Данилович, как же это так получается? Когда начинали строить, вы первый о трибуну кулаками били, мы, дескать, за колхозный Днепрогэс! А как до дела дошло — в сторонку...
— Исключить, а взносы не возвращать.
Поднялся Шагилин, провел рукой по бритой загорелой голове. Все стихли, Залесов даже перестал курить.
— А может, в самом деле прекратим стройку? — спросил он собравшихся.
— Как это прекратим?!
Шагилин вздернул на лоб очки, улыбнулся, переждал вспыхнувший шумок.
— Тогда о чем же разговор? Строить надо! И стро ить надо всем: и вам, и нам. Я обещаю послать на строй ку сто человек из районного центра.
Арсентий Злобин не удержался — хлопнул в ладоши, его дружно поддержали. Елена удивилась — аплодировал и Гаврил Залесов.
Вечером Русановым пришло письмо.
...В который раз уже читала и перечитывала счастливая Елена долгожданное письмо от мужа, читала про себя, читала вслух свекрови, и обе то и дело принимались разглядывать присланную Яковом фотографию. Кузьмовна на радостях даже заплакала.
Пришел домой старик Русанов. Он был сдержаннее в выражении своих чувств. Прочитав письмо, он некоторое время молча разглядывал его, словно хотел удостовериться, точно ли это писал его сын, и сказал:
— Ну вот и дождались. И с наградой можно поздравить. Отличился Яков, молодец! — и чтобы скрыть вол -
нение, преувеличенно бодро добавил: — А пока не вскипел самовар, садись-ка, Лена. Сразу напишем ответ. У меня нескладно получается.
Елена достала бумаги, чернила, а Русанов ходил по горнице и диктовал:
— Начинай, как обычно, с поклонов. Мол, кланяемся всей семьей и сообщаем, что живы и здоровы. А что награду дали тебе, то мы очень рады и поздравляем, сынок. — Старик разгладил седеющие усы, подумал. — Пиши дальше. Урожай у нас хороший, только погода мешает уборке. Но спасибо колхозникам, дружно работают: Знамя красное опять у нас в конторе.
Елена, склонившись над столом, быстро писала, рассыпая по бумаге мелкие, как бисер, буквы. Лицо у нее было радостно-сосредоточенное. Слишком много накопилось в ее душе, разве выразишь это словами? И ей хотелось найти особенное слово. Нет, не сейчас. Ей нужно подумать. Позже она сама напишет мужу.
Свекровь, до сих пор молчавшая, вдруг сказала:
— Лучше бы написал Яше, чтобы здоровье берег. И посылочку бы ему послать. Сам знаешь, чужая-то сторонка не сахаром обсыпана, не медом помазана.
— Насчет гостинцев в конце припишем, — остановил жену Русанов. — Сначала о деле. Пиши, Лена, что станцию на Шолге, верь не верь, а строим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37