Да и мать советовала: покат не зацвела рябина — рано сеять. Никита тоже кряхтел,-разыскивая в пожелтевшем календаре «Алену-льня-ницу».
В тот год весна была ранней и дружной. Не дождавшись цветения рябины, девушки посеяли лен, прикрыли землю тонким слоем проветренного торфа-. Вскоре показались всходы, и широкое поле, концами упиравшееся в озеро, зазеленело. Нежные стебельки льна жадно тянулись к солнцу и быстро пошли в рост, набирале-елочку. Девушки и не заметили, как к ним подбиралась, беда.
Третью неделю стояла жаркая погода. Из-за обмелевшей Шолги дули сухие ветры. По земле пошли мелкие трещины. Посреди поля, иа перевальчике, лен начал желтеть.
Никита не раз упрекал сноху и дочь — не послушались стариков: посеяли бы позднее, ни блоха бьв не взяла, ни засуха. Андрей Русанов нарядил младшего сына Алешку за пожарной машиной. Вечером ее подвезли к озеру, раскинули длинный парусиновый рукав За ночь осушили узенькое озерко, а полили только половину.
Кто-то посоветовал вырыть колодец. И тут не усидел Никита — чего одни девки без мужиков сделают. Он взял лопату и вместе с сыном Петром взялся за дело. Снова ожили, зазеленели посевы.
Осенью вместе с другими тресту возил на льнозавод и Никита. Когда к возам подходили колхозники из других деревень, он не без удовольствия охотно пояснял:
— Сами вырастили, мужики. Дочка командовала. Суслонова фамиль. Небось, на выставку годится ленок. Аль нет, думаешь? — и он, словно видя недоверчивые взгляды, торопливо выхватывал из снопа темно-золотистый пучок и мерял руками: — Вона, не достают... Не достают руки-то — коротки по льну.
Промелькнула осень, помахав с Гребешковой кручи пестрым цветным платком, и снова подступили рождественские морозы, снова в Огонькове сваты, смотерки, свадьбы.
Уже не одна огоньковская девушка успела выскочить замуж, а от суслоновского крыльца сваты, как и в прошлом году, уезжали ни с чем.
Елена молча считала дни, недели, месяцы. И вот неожиданно перед масленицей Яков приехал домой на несколько дней — приболела Кузьмовна, вытребовала.
Не дождавшись вечера, Елена забежала к Русановым и, поздоровавшись с Яковом, пригласила его на Круток.
Каждый год зимой, накануне масленицы, в Кожу-хове строили горку-катушку, которую называли Крутиком. В эту зиму от берегов выступила вода, разлилась по льду и образовала накипи — лед был неровный, волнистый, серо-молочного цвета. Но горка получилась неплохая — салазки с крутого обрыва уносило далеко вниз по Кожухову.
Когда Яков и Елена пришли на Крутик, здесь уже было много молодежи, слышались гармошка и песни.
Старые друзья, окружив Якова, здоровались, пожимали руку, дружески хлопали по плечу, расспрашивали...
Яков в ладно пригнанной шинели, раскрасневшийся, не знал, кому и отвечать. Потом усмехнулся, махнул рукой:
— Дайте хоть скатиться, чертяги...
Кто-то из ребят предложил салазки, обитые сверху войлоком и красной цветистой материей. К передку был привязан воркунчик-луковка. Яков опустился на салазки и, усадив к себе на колени Лену, взглянул вниз под горку — так было высоко, даже захолонуло сердце. Салазки, подбитые железными прутками, прогремели на спуске, их подбросило на неровном льду, метнуло в сторону и, Яков, зарывшись в пухлый снег, невольно обнял Елену и прижался к ее горячим губам.
Когда они поднялись в гору, к Елене подошел Костя Рассохин и пригласил ее скатиться с горки.
— А я с Яшей еще...
— Ну, счастливенько, — вдруг почему-то обидевшись, ответил Костя и, взяв за руку первую попавшуюся девушку, торопливо усадил ее на салазки.
В полночь Яков и Елена дошли до спуска на озеро, повернули и пошли обратно, потом — снова к дому, — им в эту ночь не хотелось расставаться.
Спустя час Елена постучалась домой. Скрипнула дверь.
— Кто там? — послышался глухой голос отца. Услышав дочь, он огрызнулся и, не открыв, ушел обратно в избу.
Елена ухватилась за руку Якова, молча прижалась к нему.
Яков обнял девушку:
— Пойдем к нам, Лена. Завтра распишемся...
— Обождем, Яша... когда совсем вернешься. Недолго уже осталось — полгодика.
Снова скрипнула дверь, послышались легкие шаги матери, загремел запор:
— Ступай, полуношница... Отец-то ишь, — и, увидев Якова, смутилась: — Не обессудьте. Не людской ведь он у нас...
Через два дня Яков снова уехал в часть.
Прошло полгода. Перед демобилизацией Якова спросили:
— Куда, товарищ сержант, поедете?
— Домой, родные ждут.
— И девушка?
— И девушка, конечно, — скрывая улыбку, согласился Яков.
Снова нахлынули воспоминания. Затерявшаяся среди снегов деревушка, Кожухово, голубовато-зеленый дед, морозный снег, суслоновское крыльцо. «Обожди, Яша, недолго осталось— полгодика». И вот эти полго-дика уже позади. Желая отделаться от докучливых товарищей, Яков добавил:
— Одним словом, ждут не дождутся...
— А чемодан с письмами нам оставишь? — пошутил старшина, и все засмеялись.
В доме Русановых — необычное оживление. В сенях -торопливые шаги, поскрипывают двери, хлопочет в избе озабоченная Кузьмовна. На длинном столе, покрытые полотенцем, отдыхают только что испеченные пироги. Младший сын Алешка — правая рука Кузьмовны. Он тут же на кухне, то деловито толчет в чугунной ступе сухарики, то сбивает яичный белок, то вырезает рюмкой из раскатанного теста кружочками и полумесяцами сдобное печенье.
Кузьмовна вынимает из печи ватрушки, разламывает, делится с сыном — кажется, удача. Алешка пробует, прищелкивает языком:
— Ой, и хороши, мам!
За перегородкой Андрей Петрович «колдует» над деревянным бочонком. Отведав браги, он с удовольствием крякнул, обтер рыжеватые усы:
— Удача, говоришь, бабка? И у меня тоже, добрая бражка.
Кузьмовна, занятая своим делом, словно не слышит мужа. Он завел будильник, бережно поправил на окне тюлевую штору и вышел в сени. Поскрипывая ступеньками, поднялся наверх, в чуланчик. «Опять чего-то придумал», — удивляется Кузьмовна и подторапливает Алешку, чтобы тот скорее ощипывал гуся. Андрей Петрович возвратился с бубенцами: нашитые на зеленом
ошейнике, они мелодично звенят. Кузьмовна выглянула из-за перегородки, взглянула «а бубенцы, в раздумья сказала:
— Ох, Андрей, Андрей, сколько времени утекло. А давно ли, кажется, было...
Она поднесла кончик платка к глазам и на мгновение задумалась.
— Подзаржавели малость, — заметил Андрей Петрович, соглашаясь с женой, что времени, действительно, утекло немало. — Ну, ничего, подчищу, лучше новых: заблестят. Ну-ка, Леша, кирпичик да тряпочку...
В это время Яков возвращался на вороном жеребце-из соседней деревни. К дороге двумя стенами подступала рожь. Вот это первой бригады. За ним — Федора Веткина. Дальше идет лен. Это лен Лены. И ему кажется, у Лены, которая завтра будет его женой, лен лучше всех.
Яков улыбнулся и свернул к реке. Шолга, обогнув густые заросли краснотала, выплеснула на правый берег желтую песчаную косу и бросилась к Огонькову, зажав его в полукольцо голубой подковой.
Сегодня река показалась шире и красивей. Длинный земляной вал перегораживал ее, только для прохода осталась узенькая горловина; здесь вода билась о крутой-глинистый берег, кипела, пенилась.
Вал был высок, но люди все еще подсыпали землю. На противоположном берегу, где виднелся подрубленный ивняк, колхозники выкатывали из запани на берег бревна.
Плотники стучали топорами, возводили береговой устой. Поодаль, у раскидистой старой сосны, достраивался дом, — будущая столовая и общежитие для строителей. Под осень на стройку электростанции должны будут собраться полтысячи человек.
Откуда ни возьмись выскочил Костя Рассохин и, приложив руку к голове, по-армейски подчеркнуто отрапортовал:
— Товарищ бригадир стройки, докладываю: на перемычку вышли всем составом. Кое-кого с запани сняли.
— Вольно, товарищ помощник, — шутливо оборвал Яков. — Без доклада вижу — паводка боишься.
— В верховьях дожди, товарищ бригадир. Только-инженера почему-то долго нет, — и, взглянув на Якова, Костя спохватился, отдернул руку от головы. — Да ты слушай — проваливай-ка отсюда! Эх бы, мне такую невесту — никакой бы черт сегодня не привязал сюда. Да ну тебя, Яшка... проваливай!
Через полчаса Яков влетел в распахнутые ворота. Жеребец, приминая густую траву, подернутую утренней росой, прошелся по двору и остановился у крыльца, дробя землю копытами. Соскочив с коня, Яков кинул поводья и принялся ножницами подравнивать гриву.
Хлопоча около жеребца, он старался быть серьезным, но нет-нет, да по загорелому лицу пробежит улыбка.
От отчима не ускользает и это.
— Может, в коренник Орлика запряжем, а Воронка в пристяжную? Все же поспокойнее тот, — выйдя на крыльцо и беря жеребца за уздечку, спросил Андрей.
— Пожалуй, Орлик лучше пойдет в корню, — согласился Яков. Выглянула из окна и Кузьмовна, полю-бовалась сыном, окликнула:
— Смотри, не забудь, Яша, заверни к Виктору Ильичу! Зови с Надеждой Ивановной. Чтобы обязательно приезжали. Так и накажи — обязательно.
— И насчет проекта выведай. Не замариновали бы в области, — стараясь придать разговору больше деловитости, добавил Андрей Петрович. — Ну, и в воскресенье милости, мол, просим.
Кузьмовна долго смотрела на сына. Хотя он был и высокий и ладный, с темным, шоколадного цвета лицом, но ей он казался по-прежнему мальчиком. Может быть,. это оттого, что не успевшие отрасти волосы все еще торчали по-мальчишески шершавым ежиком.
На душе матери было радостно и в то же время тревожно: «Кто знает, придет невестка, как-то сложится жизнь в семье».
Привязав Орлика к выкрашенной в голубую краску ограде, Яков взбежал на крыльцо райкома партии. Он встречался с секретарем райкома Ермаковым один раз,.
мо слышал о нем много хорошего от отчима. В прием-мой Яков по привычке одернул.белую вышитую рубашку, пригладил непослушный ежик и только хотел постучаться, как из кабинета вышел сам Ермаков, низень-кий, коренастый в аккуратно пригнанной серой гимнастерке, в такого же цвета галифе, заправленных в легкие хромовые сапоги. На вид ему было не больше тридцати пяти, но на макушке уже просвечивала пле-шина.
— А-а, легок на помине, — воскликнул Ермаков. — Вот тебя, дорогой, мне и надо, — и, ласково взглянув на Якова своими большими серыми глазами, ввел его в просторный, уютно обставленный недорогой мебелью кабинет. — Что-то ты, братец, сегодня наряден? Рубашка в колосках. Я только в женихах в такой ходил. Впрочем...
— Я, Виктор Ильич, к вам как раз по этому делу и забежал...
— Знаю, что не гидростанция у тебя на уме. Мне говорили. Ну что ж, передай Андрею Петровичу — приеду. Вместе с Надеждой Ивановной приеду. Гулять так гулять, — и он, смеясь, похлопал по плечу Якова.
Потом прошелся по узенькой малиновой дорожке, привычно провел руками по широкому скрипящему ремню, собирая складки гимнастерки.
Взгляд слегка прищуренных глаз сейчас уже был не лукав, а тверд.
— Как жаль, что вы не были вчера у нас. Вам, бригадиру межколхозной стройки, интересно было бы поприсутствовать на собрании...
Он развернул разукрашенную разными пометками карту и ткнул пальцем в середину, где играл пробившийся из-за окна через густую листву тополей солнечный зайчик.
— Вот смотрите сюда, — и секретарь склонился над картой. — Вот наш район. За два-три года все деревни электрифицировать надо. Загудят моторы, пилорамы.
— Только бы, Виктор Ильич, поднять людей. Инженера ждем — не дождемся. Опять же с этим кольцеванием. Трудное дело.
— Без труда, дорогой мой, не вытянешь рыбку из пруда. Я говорил с обкомом. Обещают транспортеры под-
бросить, бетономешалки, дизель-копер. А насчет инженера мы сейчас справимся.
Ермаков взял трубку телефона и попросил поскорее вызвать город.
— Пчелинцева я знаю давно, — усаживаясь поудобнее, опять заговорил он. — Вместе в Архангельске работали. Я поехал в числе двадцатипятитысячников в деревню, а он — на рабфак.
Вскоре позвонили с телефонной станции.
— Скажите, пожалуйста, когда приедет инженер Пчелинцев? — спросил Ермаков. — Соедините с ним, — он улыбнулся, около глаз обозначились маленькие, отходящие к вискам морщинки. — Здравствуй, инженер! Ермаков говорит. Виктор... Не узнаешь, братец? Да, давненько не встречались. Ну, как, брюшко не отрастил еще? Ты, говорят, полгода на курорте выжил? Только месяц? Маловато, Михаил. Вот приезжай продолжать лечение к нам на Шолгу. Из-за тебя дело стало. Быст-рей не можешь? Жаль... Володька? Володька у меня молодец. В летную школу собирается. Привет тебе от Нади. Все такая же хлопотунья. Подарок твой бережет. А ты все еще один? В кого такой и удался? Ну, будь здоров. Спасибо. Ждем.
Ермаков повесил трубку.
— Недельки через две будет. Готовьтесь. Чтобы люди были на стройке. Материалы. Он серьезный человек. Ну, а насчет приглашения, спасибо. Буду. Только один совет: дружней живите! Дружней! Хорошая для тебя подруга, — и, сдержанно улыбнувшись, Ермаков крепко пожал на прощанье Якову руку.
— Едут, едут!
Ребятишки, увидев свадебный поезд, вдруг попры. гали с забора на землю и с криком побежали к руса-новскому дому. Послышались перезвоны бубенцов, и разгоряченная тройка, громко простучав по мосту, перемахнула через речку. Петька Суслонов в расшитой малиновой рубахе сидел на козлах и еле сдерживал вспотевших лошадей. Вот они повернули к Русановым и остановились. Смущенный общим вниманием, Яков выскочил из тарантаса и бережно поддержал невесту.
Елена разрумянилась, густые русые волосы с еле заметным проборчиком на боку уложены венком.
Просторная русаковская горница загудела, гости смеялись, кричали молодым «горько». И среди этого праздничного шума первой запела Фаина:
Мы славно гуляли на празднике вашем...
Гости дружно подхватили песню. Кузьмовна то и дело поглядывала в окно:
— Что-то долгонько нет Виктора-то Ильича...
— Видать, дела... Это ведь у нас — вся канцелярия в кармане, а у него целый район, — сказал Федор Веш-кин и повернулся к соседке: — Выведу трудодни, выведу, не заботься. Сколько, говоришь, не вписал? Ну, не сердись, пожалуйста — ошибка с кем не бывает.
Он достал из кармана затасканную записную книжку и торопливо стал листать.
Петр, нахмурившись, выдернул книжечку из его рук и бросил на окно:
— Не контора здесь, Федя, а свадьба. Свадьбе веселье нужно. А ты, Федор Анисимович, вроде как, извиняюсь, со своей бухгалтерией разложился.
Петр расстегнул ворот рубахи, словно в знак подтверждения сказанного, выпил свою рюмку и, прихватив заодно рюмку жены, пояснил уже не одному Вешкину, а всем:
— Веселиться пришли, верно? Правильно говорю? А раз правильно, пей — и точка. За мою сестричку, за зятя...
Он подмигнул молодым и подстал к песне:
А если по счастью и двое прибудет, Никто с вас не спросит, никто не осудит.
Елена окинула взглядом гостей и, увидев крестную Катю, не совсем удачно вышедшую замуж, как считали Суслоновы, задумчиво опустила глаза. Вот и прошел последний день девичьей жизни, начинается новая, замужняя...
На улице заиграл баян. Подхмелевшие гости не ввели, а почти на руках внесли в горницу Костю Рассохина. Он обвел большую комнату озорноватыми глазами и, увидев невесту, позавидовал жениху — в прошлом году и он заезжал сватом к Суслоновым.
— Рюмку! Гармонисту рюмку!
— Стакан ему!
Костя поднял стакан, чокнулся с молодыми, выпил, поправил на плече ремень и, тряхнув чубом, растянул баян.
Первым выскочил из-за стола раскрасневшийся Сав-ваха Мусник и, таща за руку свою жену, пошел в пляс:
Балалаечка худа, Худа—не переделаешь.
Маленькая худенькая Мавра, легко подпрыгивая, подтянула тонким писклявым голоском:
Меня золотко не любит, Ну и что поделаешь. Ух-х ...
На середину выскакивали все новые и новые плясуны.
Гости хлопали в ладоши, кричали:
— Браво, браво!
— Жми на басы!
— Не выдавай, Фаня, не выдавай!
— Петька перепляшет!
— Ай да старик!
— На носочках!
— Каблуком жми, каблуком!
Обливаясь потом, не сходил с круга Петр. Пузырилась его малиновая рубаха. Из круга то и дело выбывали плясуны. Обессиленного Мусника гости подхватили и усадили на стул.
— Молодых на круг! Молодых! — кричал Петр и, приплясывая, шел к ним, будто протаптывая дорожку.
Круг расступился. Шумная, немного грубоватая пляска Петра с гиком и подсвистыванием оборвалась. Костя, перебрав басы, заиграл медленнее и тише. И вдруг Елена неслышно поплыла по горнице. Вот она вскинула голову, хотела по девичьей привычке поддержать косы, но они были уложены по-новому, разбросила руки и повела блестящими глазами поверх гостей. А за ней, будто стараясь ее поймать, шел Яков. Он ловко подхватил ее за талию и повел по кругу. Гости в такт ударяли в ладоши, счастливо улыбалась Кузьмовна. А
когда молодые дошли до стола, Елена вдруг сорвалась и, словно прощаясь со своей девичьей жизнью, закружилась в безудержной пляске.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
В тот год весна была ранней и дружной. Не дождавшись цветения рябины, девушки посеяли лен, прикрыли землю тонким слоем проветренного торфа-. Вскоре показались всходы, и широкое поле, концами упиравшееся в озеро, зазеленело. Нежные стебельки льна жадно тянулись к солнцу и быстро пошли в рост, набирале-елочку. Девушки и не заметили, как к ним подбиралась, беда.
Третью неделю стояла жаркая погода. Из-за обмелевшей Шолги дули сухие ветры. По земле пошли мелкие трещины. Посреди поля, иа перевальчике, лен начал желтеть.
Никита не раз упрекал сноху и дочь — не послушались стариков: посеяли бы позднее, ни блоха бьв не взяла, ни засуха. Андрей Русанов нарядил младшего сына Алешку за пожарной машиной. Вечером ее подвезли к озеру, раскинули длинный парусиновый рукав За ночь осушили узенькое озерко, а полили только половину.
Кто-то посоветовал вырыть колодец. И тут не усидел Никита — чего одни девки без мужиков сделают. Он взял лопату и вместе с сыном Петром взялся за дело. Снова ожили, зазеленели посевы.
Осенью вместе с другими тресту возил на льнозавод и Никита. Когда к возам подходили колхозники из других деревень, он не без удовольствия охотно пояснял:
— Сами вырастили, мужики. Дочка командовала. Суслонова фамиль. Небось, на выставку годится ленок. Аль нет, думаешь? — и он, словно видя недоверчивые взгляды, торопливо выхватывал из снопа темно-золотистый пучок и мерял руками: — Вона, не достают... Не достают руки-то — коротки по льну.
Промелькнула осень, помахав с Гребешковой кручи пестрым цветным платком, и снова подступили рождественские морозы, снова в Огонькове сваты, смотерки, свадьбы.
Уже не одна огоньковская девушка успела выскочить замуж, а от суслоновского крыльца сваты, как и в прошлом году, уезжали ни с чем.
Елена молча считала дни, недели, месяцы. И вот неожиданно перед масленицей Яков приехал домой на несколько дней — приболела Кузьмовна, вытребовала.
Не дождавшись вечера, Елена забежала к Русановым и, поздоровавшись с Яковом, пригласила его на Круток.
Каждый год зимой, накануне масленицы, в Кожу-хове строили горку-катушку, которую называли Крутиком. В эту зиму от берегов выступила вода, разлилась по льду и образовала накипи — лед был неровный, волнистый, серо-молочного цвета. Но горка получилась неплохая — салазки с крутого обрыва уносило далеко вниз по Кожухову.
Когда Яков и Елена пришли на Крутик, здесь уже было много молодежи, слышались гармошка и песни.
Старые друзья, окружив Якова, здоровались, пожимали руку, дружески хлопали по плечу, расспрашивали...
Яков в ладно пригнанной шинели, раскрасневшийся, не знал, кому и отвечать. Потом усмехнулся, махнул рукой:
— Дайте хоть скатиться, чертяги...
Кто-то из ребят предложил салазки, обитые сверху войлоком и красной цветистой материей. К передку был привязан воркунчик-луковка. Яков опустился на салазки и, усадив к себе на колени Лену, взглянул вниз под горку — так было высоко, даже захолонуло сердце. Салазки, подбитые железными прутками, прогремели на спуске, их подбросило на неровном льду, метнуло в сторону и, Яков, зарывшись в пухлый снег, невольно обнял Елену и прижался к ее горячим губам.
Когда они поднялись в гору, к Елене подошел Костя Рассохин и пригласил ее скатиться с горки.
— А я с Яшей еще...
— Ну, счастливенько, — вдруг почему-то обидевшись, ответил Костя и, взяв за руку первую попавшуюся девушку, торопливо усадил ее на салазки.
В полночь Яков и Елена дошли до спуска на озеро, повернули и пошли обратно, потом — снова к дому, — им в эту ночь не хотелось расставаться.
Спустя час Елена постучалась домой. Скрипнула дверь.
— Кто там? — послышался глухой голос отца. Услышав дочь, он огрызнулся и, не открыв, ушел обратно в избу.
Елена ухватилась за руку Якова, молча прижалась к нему.
Яков обнял девушку:
— Пойдем к нам, Лена. Завтра распишемся...
— Обождем, Яша... когда совсем вернешься. Недолго уже осталось — полгодика.
Снова скрипнула дверь, послышались легкие шаги матери, загремел запор:
— Ступай, полуношница... Отец-то ишь, — и, увидев Якова, смутилась: — Не обессудьте. Не людской ведь он у нас...
Через два дня Яков снова уехал в часть.
Прошло полгода. Перед демобилизацией Якова спросили:
— Куда, товарищ сержант, поедете?
— Домой, родные ждут.
— И девушка?
— И девушка, конечно, — скрывая улыбку, согласился Яков.
Снова нахлынули воспоминания. Затерявшаяся среди снегов деревушка, Кожухово, голубовато-зеленый дед, морозный снег, суслоновское крыльцо. «Обожди, Яша, недолго осталось— полгодика». И вот эти полго-дика уже позади. Желая отделаться от докучливых товарищей, Яков добавил:
— Одним словом, ждут не дождутся...
— А чемодан с письмами нам оставишь? — пошутил старшина, и все засмеялись.
В доме Русановых — необычное оживление. В сенях -торопливые шаги, поскрипывают двери, хлопочет в избе озабоченная Кузьмовна. На длинном столе, покрытые полотенцем, отдыхают только что испеченные пироги. Младший сын Алешка — правая рука Кузьмовны. Он тут же на кухне, то деловито толчет в чугунной ступе сухарики, то сбивает яичный белок, то вырезает рюмкой из раскатанного теста кружочками и полумесяцами сдобное печенье.
Кузьмовна вынимает из печи ватрушки, разламывает, делится с сыном — кажется, удача. Алешка пробует, прищелкивает языком:
— Ой, и хороши, мам!
За перегородкой Андрей Петрович «колдует» над деревянным бочонком. Отведав браги, он с удовольствием крякнул, обтер рыжеватые усы:
— Удача, говоришь, бабка? И у меня тоже, добрая бражка.
Кузьмовна, занятая своим делом, словно не слышит мужа. Он завел будильник, бережно поправил на окне тюлевую штору и вышел в сени. Поскрипывая ступеньками, поднялся наверх, в чуланчик. «Опять чего-то придумал», — удивляется Кузьмовна и подторапливает Алешку, чтобы тот скорее ощипывал гуся. Андрей Петрович возвратился с бубенцами: нашитые на зеленом
ошейнике, они мелодично звенят. Кузьмовна выглянула из-за перегородки, взглянула «а бубенцы, в раздумья сказала:
— Ох, Андрей, Андрей, сколько времени утекло. А давно ли, кажется, было...
Она поднесла кончик платка к глазам и на мгновение задумалась.
— Подзаржавели малость, — заметил Андрей Петрович, соглашаясь с женой, что времени, действительно, утекло немало. — Ну, ничего, подчищу, лучше новых: заблестят. Ну-ка, Леша, кирпичик да тряпочку...
В это время Яков возвращался на вороном жеребце-из соседней деревни. К дороге двумя стенами подступала рожь. Вот это первой бригады. За ним — Федора Веткина. Дальше идет лен. Это лен Лены. И ему кажется, у Лены, которая завтра будет его женой, лен лучше всех.
Яков улыбнулся и свернул к реке. Шолга, обогнув густые заросли краснотала, выплеснула на правый берег желтую песчаную косу и бросилась к Огонькову, зажав его в полукольцо голубой подковой.
Сегодня река показалась шире и красивей. Длинный земляной вал перегораживал ее, только для прохода осталась узенькая горловина; здесь вода билась о крутой-глинистый берег, кипела, пенилась.
Вал был высок, но люди все еще подсыпали землю. На противоположном берегу, где виднелся подрубленный ивняк, колхозники выкатывали из запани на берег бревна.
Плотники стучали топорами, возводили береговой устой. Поодаль, у раскидистой старой сосны, достраивался дом, — будущая столовая и общежитие для строителей. Под осень на стройку электростанции должны будут собраться полтысячи человек.
Откуда ни возьмись выскочил Костя Рассохин и, приложив руку к голове, по-армейски подчеркнуто отрапортовал:
— Товарищ бригадир стройки, докладываю: на перемычку вышли всем составом. Кое-кого с запани сняли.
— Вольно, товарищ помощник, — шутливо оборвал Яков. — Без доклада вижу — паводка боишься.
— В верховьях дожди, товарищ бригадир. Только-инженера почему-то долго нет, — и, взглянув на Якова, Костя спохватился, отдернул руку от головы. — Да ты слушай — проваливай-ка отсюда! Эх бы, мне такую невесту — никакой бы черт сегодня не привязал сюда. Да ну тебя, Яшка... проваливай!
Через полчаса Яков влетел в распахнутые ворота. Жеребец, приминая густую траву, подернутую утренней росой, прошелся по двору и остановился у крыльца, дробя землю копытами. Соскочив с коня, Яков кинул поводья и принялся ножницами подравнивать гриву.
Хлопоча около жеребца, он старался быть серьезным, но нет-нет, да по загорелому лицу пробежит улыбка.
От отчима не ускользает и это.
— Может, в коренник Орлика запряжем, а Воронка в пристяжную? Все же поспокойнее тот, — выйдя на крыльцо и беря жеребца за уздечку, спросил Андрей.
— Пожалуй, Орлик лучше пойдет в корню, — согласился Яков. Выглянула из окна и Кузьмовна, полю-бовалась сыном, окликнула:
— Смотри, не забудь, Яша, заверни к Виктору Ильичу! Зови с Надеждой Ивановной. Чтобы обязательно приезжали. Так и накажи — обязательно.
— И насчет проекта выведай. Не замариновали бы в области, — стараясь придать разговору больше деловитости, добавил Андрей Петрович. — Ну, и в воскресенье милости, мол, просим.
Кузьмовна долго смотрела на сына. Хотя он был и высокий и ладный, с темным, шоколадного цвета лицом, но ей он казался по-прежнему мальчиком. Может быть,. это оттого, что не успевшие отрасти волосы все еще торчали по-мальчишески шершавым ежиком.
На душе матери было радостно и в то же время тревожно: «Кто знает, придет невестка, как-то сложится жизнь в семье».
Привязав Орлика к выкрашенной в голубую краску ограде, Яков взбежал на крыльцо райкома партии. Он встречался с секретарем райкома Ермаковым один раз,.
мо слышал о нем много хорошего от отчима. В прием-мой Яков по привычке одернул.белую вышитую рубашку, пригладил непослушный ежик и только хотел постучаться, как из кабинета вышел сам Ермаков, низень-кий, коренастый в аккуратно пригнанной серой гимнастерке, в такого же цвета галифе, заправленных в легкие хромовые сапоги. На вид ему было не больше тридцати пяти, но на макушке уже просвечивала пле-шина.
— А-а, легок на помине, — воскликнул Ермаков. — Вот тебя, дорогой, мне и надо, — и, ласково взглянув на Якова своими большими серыми глазами, ввел его в просторный, уютно обставленный недорогой мебелью кабинет. — Что-то ты, братец, сегодня наряден? Рубашка в колосках. Я только в женихах в такой ходил. Впрочем...
— Я, Виктор Ильич, к вам как раз по этому делу и забежал...
— Знаю, что не гидростанция у тебя на уме. Мне говорили. Ну что ж, передай Андрею Петровичу — приеду. Вместе с Надеждой Ивановной приеду. Гулять так гулять, — и он, смеясь, похлопал по плечу Якова.
Потом прошелся по узенькой малиновой дорожке, привычно провел руками по широкому скрипящему ремню, собирая складки гимнастерки.
Взгляд слегка прищуренных глаз сейчас уже был не лукав, а тверд.
— Как жаль, что вы не были вчера у нас. Вам, бригадиру межколхозной стройки, интересно было бы поприсутствовать на собрании...
Он развернул разукрашенную разными пометками карту и ткнул пальцем в середину, где играл пробившийся из-за окна через густую листву тополей солнечный зайчик.
— Вот смотрите сюда, — и секретарь склонился над картой. — Вот наш район. За два-три года все деревни электрифицировать надо. Загудят моторы, пилорамы.
— Только бы, Виктор Ильич, поднять людей. Инженера ждем — не дождемся. Опять же с этим кольцеванием. Трудное дело.
— Без труда, дорогой мой, не вытянешь рыбку из пруда. Я говорил с обкомом. Обещают транспортеры под-
бросить, бетономешалки, дизель-копер. А насчет инженера мы сейчас справимся.
Ермаков взял трубку телефона и попросил поскорее вызвать город.
— Пчелинцева я знаю давно, — усаживаясь поудобнее, опять заговорил он. — Вместе в Архангельске работали. Я поехал в числе двадцатипятитысячников в деревню, а он — на рабфак.
Вскоре позвонили с телефонной станции.
— Скажите, пожалуйста, когда приедет инженер Пчелинцев? — спросил Ермаков. — Соедините с ним, — он улыбнулся, около глаз обозначились маленькие, отходящие к вискам морщинки. — Здравствуй, инженер! Ермаков говорит. Виктор... Не узнаешь, братец? Да, давненько не встречались. Ну, как, брюшко не отрастил еще? Ты, говорят, полгода на курорте выжил? Только месяц? Маловато, Михаил. Вот приезжай продолжать лечение к нам на Шолгу. Из-за тебя дело стало. Быст-рей не можешь? Жаль... Володька? Володька у меня молодец. В летную школу собирается. Привет тебе от Нади. Все такая же хлопотунья. Подарок твой бережет. А ты все еще один? В кого такой и удался? Ну, будь здоров. Спасибо. Ждем.
Ермаков повесил трубку.
— Недельки через две будет. Готовьтесь. Чтобы люди были на стройке. Материалы. Он серьезный человек. Ну, а насчет приглашения, спасибо. Буду. Только один совет: дружней живите! Дружней! Хорошая для тебя подруга, — и, сдержанно улыбнувшись, Ермаков крепко пожал на прощанье Якову руку.
— Едут, едут!
Ребятишки, увидев свадебный поезд, вдруг попры. гали с забора на землю и с криком побежали к руса-новскому дому. Послышались перезвоны бубенцов, и разгоряченная тройка, громко простучав по мосту, перемахнула через речку. Петька Суслонов в расшитой малиновой рубахе сидел на козлах и еле сдерживал вспотевших лошадей. Вот они повернули к Русановым и остановились. Смущенный общим вниманием, Яков выскочил из тарантаса и бережно поддержал невесту.
Елена разрумянилась, густые русые волосы с еле заметным проборчиком на боку уложены венком.
Просторная русаковская горница загудела, гости смеялись, кричали молодым «горько». И среди этого праздничного шума первой запела Фаина:
Мы славно гуляли на празднике вашем...
Гости дружно подхватили песню. Кузьмовна то и дело поглядывала в окно:
— Что-то долгонько нет Виктора-то Ильича...
— Видать, дела... Это ведь у нас — вся канцелярия в кармане, а у него целый район, — сказал Федор Веш-кин и повернулся к соседке: — Выведу трудодни, выведу, не заботься. Сколько, говоришь, не вписал? Ну, не сердись, пожалуйста — ошибка с кем не бывает.
Он достал из кармана затасканную записную книжку и торопливо стал листать.
Петр, нахмурившись, выдернул книжечку из его рук и бросил на окно:
— Не контора здесь, Федя, а свадьба. Свадьбе веселье нужно. А ты, Федор Анисимович, вроде как, извиняюсь, со своей бухгалтерией разложился.
Петр расстегнул ворот рубахи, словно в знак подтверждения сказанного, выпил свою рюмку и, прихватив заодно рюмку жены, пояснил уже не одному Вешкину, а всем:
— Веселиться пришли, верно? Правильно говорю? А раз правильно, пей — и точка. За мою сестричку, за зятя...
Он подмигнул молодым и подстал к песне:
А если по счастью и двое прибудет, Никто с вас не спросит, никто не осудит.
Елена окинула взглядом гостей и, увидев крестную Катю, не совсем удачно вышедшую замуж, как считали Суслоновы, задумчиво опустила глаза. Вот и прошел последний день девичьей жизни, начинается новая, замужняя...
На улице заиграл баян. Подхмелевшие гости не ввели, а почти на руках внесли в горницу Костю Рассохина. Он обвел большую комнату озорноватыми глазами и, увидев невесту, позавидовал жениху — в прошлом году и он заезжал сватом к Суслоновым.
— Рюмку! Гармонисту рюмку!
— Стакан ему!
Костя поднял стакан, чокнулся с молодыми, выпил, поправил на плече ремень и, тряхнув чубом, растянул баян.
Первым выскочил из-за стола раскрасневшийся Сав-ваха Мусник и, таща за руку свою жену, пошел в пляс:
Балалаечка худа, Худа—не переделаешь.
Маленькая худенькая Мавра, легко подпрыгивая, подтянула тонким писклявым голоском:
Меня золотко не любит, Ну и что поделаешь. Ух-х ...
На середину выскакивали все новые и новые плясуны.
Гости хлопали в ладоши, кричали:
— Браво, браво!
— Жми на басы!
— Не выдавай, Фаня, не выдавай!
— Петька перепляшет!
— Ай да старик!
— На носочках!
— Каблуком жми, каблуком!
Обливаясь потом, не сходил с круга Петр. Пузырилась его малиновая рубаха. Из круга то и дело выбывали плясуны. Обессиленного Мусника гости подхватили и усадили на стул.
— Молодых на круг! Молодых! — кричал Петр и, приплясывая, шел к ним, будто протаптывая дорожку.
Круг расступился. Шумная, немного грубоватая пляска Петра с гиком и подсвистыванием оборвалась. Костя, перебрав басы, заиграл медленнее и тише. И вдруг Елена неслышно поплыла по горнице. Вот она вскинула голову, хотела по девичьей привычке поддержать косы, но они были уложены по-новому, разбросила руки и повела блестящими глазами поверх гостей. А за ней, будто стараясь ее поймать, шел Яков. Он ловко подхватил ее за талию и повел по кругу. Гости в такт ударяли в ладоши, счастливо улыбалась Кузьмовна. А
когда молодые дошли до стола, Елена вдруг сорвалась и, словно прощаясь со своей девичьей жизнью, закружилась в безудержной пляске.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37