В деревне Веретенинной немцы собрали сначала всех мужчин, потом молодежь и всех расстреляли. Бугры и Комарой тоже сожгли. Весь наш район сожжен и народ почти весь побит. Нас немцы выгнали на площадь — всех старых и малых. Кругом пулеметы наставили и приказали нам всем на колени стать, потом поставили виселицу и начали вешать по очереди».
Елена, не дочитав, закрыла глаза. На минуту она представила себе Михайловку, чем-то напомнившую Теплые Горы. И райисполком, наверное, такой же, и клуб... все, все было. А теперь одни развалины и землянки. И там Виктор. А он писал, что это уже не фронт, и не передовая линия. Как же не фронт, когда такое творится? Скрывает, не хочет меня беспокоить...
Елена потянулась к наушникам, и знакомый голос диктора, — это читал Левитан, — приковал ее внимание:
...Войска крупными силами танков и пехоты при поддержке многочисленной авиации перешли в наступление на занимаемые нашими войсками позиции. Удар наносится в двух направлениях — из района южнее Орла — на Курск и из района Белгорода — на север, также в направлении Курска...
Сидевшая рядом соседка что-то спросила Елену, но та не ответила.
...На Орловско-Курском направлении немецкое командование ввело в бой: 2, 9, 12, 18, 20 и 23 танковые дивизии, 36-ю мотодивизию, 6, 7, 78, 86, 216, 258 и 383 пехотные дивизии. На Белгородском направлении наступают 3, 6, 7, 11 и 19 танковые дивизии, а также танковые дивизии СС «Адольф Гитлер», «Великая Германия», «Райх» и «Мертвая голова», 106, 167, 168, 255, 320, 162 и 332 пехотные дивизии...
...Для поддержки наступления пехоты и танков не-медкое командование стянуло на этот участок фронта многочисленные соединения авиации, взятые не только с других участков советско-германского фронта, но и переброшенные из Западной Германии...
Елена отложила наушники.
— Уж не попер ли опять на нас? — спросила женщина. — Сынок ведь у меня воюет.
— И у меня тоже.
— Муж?
— Муж, — ответила Елена и, отвернувшись, уткнулась лицом в подушку.
Вечером Елена подозвала к себе врача и попросила, чтоб она поскорей выписала ее из родильного дома. Та удивленно взглянула на роженицу и мягким успокаивающим голосом ответила:
— А не рановато, доченька? Две недели минимум надо, а вы всего четвертый день у нас...
— Здоровая я. И чувствую себя хорошо. Дела ведь дома, дела ждут...
Якова Русанова бросили в карцер — холодный сырой подвал. На цементном полу в углу лежал человек в лохмотьях и тихо стонал. Яков подполз, тронул его за руку.
— Что, плохо, браток?
Данила приподнялся, оперся о сырую стену, вытер заросшее рыжей бородой лицо.
— Скоро отмучимся. Курить-то есть?
— Есть, только спички взяли.
— Дай хоть пожую, — и Данила взял маленькую щепотку табаку, положил в рот, пожевал, выплюнул.
На следующее утро, часов в шесть утра, Якова и Данилу после «экзекуции», как называл Крауз очередной «допрос с пристрастием», голодных и избитых вывели из карцера и присоединили к группе смертников. Всего было человек тридцать. Среди них были Павел Нестерович и Люда — та самая девушка, которая носила передачи пленным. Какая судьба привела ее сюда? Хотелось бы узнать, но она стояла впереди Якова человека на три, и ему были видны только стриженый затылок и худенькие плечи, еле прикрытые разодранной красной кофтой.
Пленных охраняли пять человек, вооруженных автоматами. Шли строем по четыре человека. Миновали забор, тополя, маленькую речушку с удивительно чистой и свежей водой. С шоссе повернули вправо по направлению к лесу.
Неужели это последнее утро, — солнечное и такое милое весеннее утро? И эти тополя с молодой листвой, и эта журчащая речка, и глинистый склон, усыпанный золотыми огоньками мать-мачехи, — неужели все это в последний раз?! Вспомнились родной дом, мать, Елена... Где-то над головой прокричали чайки. Яков поднял голову, но здоровенный детина поддал в бок прикладом. Яков сжал кулаки, взглянул в сторону; по краю дороги тянулся мелкий кустарник. «Последняя возможность бежать»,— подумал он, но снова удар в бок заставил отказаться от этого.
Часа через полтора пленных привели в лес, и охранники, выдав лопаты, привезенные следом на лошади, приказали копать яму. Люда узнала Якова и, может, в последний раз улыбнувшись, кивнула головой. Пока пленные копали, прибыли еще три немецких солдата. Охранники курили, что-то болтали меж собой и смеялись. Только один из них, здоровенный, с рачьими глазами, держался обособленно и пристально следил за работой пленных.
Когда яма была готова, всех пленных поставили на ее краю по четыре человека. Здоровенный охранник по-
дошел к первому ряду и выстрелил в Люду. Он выстрелил второй раз, а девушка стояла. Когда он выстрелил в третий раз — Люда мягко опустилась, словно присе-дая, повалилась в могилу, Яков схватил лежащую около-него лопату, резким ударом сшиб охранника с ног, свалил второго и что есть силы бросился в лес. За ним бросились другие пленные. Неожидавшие этого охранники растерялись, схватились за автоматы, послышались выстрелы. Павел Нестерович тут же был убит. Яков убегал все-дальше и дальше, перелез через забор и увидел на дороге запряженную лошадь. На телеге сидел мужчина в темно-зеленом мундире. Яков бросился к нему, ударом в висок опрокинул полицая на дно телеги и, гремя колесами,, поскакал в глубь леса. Несколько позднее он почувствовал, что ранен в шею.
Перевязав шею разорванной рубахой и сменив свои: лохмотья на форму полицая, Яков быстро миновал лес-и выехал в поле.
Пронеслась грузовая машина и обдала «полицая» с перевязанной шеей едкой пылью. Хотелось пить, но Яков, не останавливаясь, торопился вперед. Проехав километров десять, он свернул к сосняку и, бросив лошадь,, скрылся в лесу.
Через день Яков встретил пастуха.
— Слушай, отец, где тут партизаны?
Сухонький, с редкой сивой бородкой, подслеповатый старичок пристально посмотрел на незнакомца и злорадно усмехнулся:
— Какие тут, господин полицай, партизанты.
— Я, отец, не полицай.
— А я и не спрашиваю, кто ты. Мое дело коров пасти, а не партизантов ваших ловить.
Старик взял топор и, не обращая внимания на «полицая», принялся обтесывать березовую плашку.
Дорогу к партизанам найти было не так-то легко. Яков свернул в одну сторону и, обогнув болотце, вернулся к шалашу; повернул в другую сторону — и снова. дорожка привела на прежнее место.
— Слышь, парень, полно глаза мозолить. Ступай своей дорогой.
— Где она, дорога-то? — спросил ослабевший Яков-и упал на колени..— Ради бога, скажи, где дорога? Сил нет больше!
Старик не спеша набил старенькую, с обгорелыми краями, трубку и протянул Якову табак. Руки Якова дрожали, газетная бумага рвалась и табачные крошки сыпались обратно в кисет. Свернув самокрутку, он затянулся; закружилась голова, и он чуть-чуть не упал.
— Ослаб, что ли? — спросил старик и покосился: — А еще полицай.
— Какой я, к черту, полицай.
— Какой... а шкура-то чья?
— Вот она,—Яков стянул с шеи окровавленную тряпку и указал на шею: — Навылет прошита...
— Вижу, вояка тоже... Ты лучше скажи, кто ты такой?
Когда Яков рассказал о себе, о том, как его вели на расстрел и при побеге ранили, и как потом он оглушил полицая и переоделся в его одежду, старик заметно подобрел, достал из корзинки хлеб, картошку.
— Ты думаешь, я не вижу, что шкура-то на тебе не своя. А все же для порядку знать надо. Теперь у кото душонка слаба — быстро перекрашиваются. Ешь, «полицай», — утро вечера мудренее.
Ночью старик проводил Якова через тряскую болотину и на полянке указал тропинку, уходящую в лес.
— Ступай прямиком, не сворачивай. Верст пятнадцать оттопаешь, там другие дорогу укажут.
На рассвете сквозь редкий березнячок показался голубой кусочек. Присмотрелся — палатка. Из-под палатки торчат две пары сапог. «Неужели наскочил на немцев?»
Рядом — потухший костер, ведерко и прислоненная к дереву винтовка. Затаив дыхание, Яков подкрался к дереву и, схватив винтовку, что есть мочи крикнул: — Руки вверх!
И вдруг перед ним выросли две молодые женщины — одна, та, что была пониже ростом, черноглазая, в серой мужской гимнастерке, замахнулась гранатой.
— Ты кто?
— А ты кто?
— Вот кину — и узнаешь, кто. Брось винтовку, ни к чему — холостая.
Женщина в гимнастерке, шагнув к Якову, вдруг замерла: ей показалось в этом худом голубоглазом человеке что-то" знакомое, будто она где-то видела его, но где—
не могла сразу вспомнить. Яков опустил к ногам винтовку и тоже удивленно посмотрел на женщину.
— Никак свои?
— Какие свои?
— Ну, свои, партизаны, значит, — ответил Яков, и вдруг белые ровные зубы женщины напомнили Риту. И глаза — черные, как две спелые смородинки, омытые дождем — тоже были Ритины. Только волосы низко подстриженные, были не как у Риты — в них уже, словно изморозь, пробивалась седина.
— Как звать?
— Яков.
— Яко-о-в... — прошептала черноглазая женщина и вдруг, все поняв, бросилась к нему, ухватилась за плечи, заглянула в лицо, словно хотела сличить, тот ли Яков, каким она видела его в последний раз у железнодорожной кассы.
Да, это была Рита! И Рита, и, к удивлению Якова, Марга — Маргарита, и товарищ Кряж — пулеметчица партизанского отряда «Ураган». Сколько неожиданных новостей узнал Яков в это солнечное утро!
Угощая завтраком, Рита рассказала Якову, что она, как только получила извещение о гибели мужа, ни дня не могла оставаться дома, и вместе с подругами ушла в партизаны.
— Я не раз вспоминала тебя, — призналась Рита. — Очень хорошо, что встретились. Теперь шагай к нашему Бате. Пароль — «Ураган». А мы с Клавкой идем на задание.
— А может, и мне с вами?
— Силенок у тебя не хватит, подкормить надо, — Рита взяла Якова за руку, заглянула в худое, изможденное лицо и припала к его колючему подбородку.
На сотни километров растянулось букское болото, и напрасно гитлеровское командование собиралось оцепить его и переловить всех партизан — сделать это было невозможно. Да и силы немцев были уже не те, как в начале войны, с каждым днем они заметно таяли. Это хорошо понимали партизаны и наносили врагу то здесь, то там
новые ощутимые удары. Повсюду горела земля под ногами немецких оккупантов, и залить этот пожар уже было нельзя..
В глубине леса, на сухом возвышенном месте, выстроились десятки шалашей. Крыши сделаны из еловой я березовой коры, на земле настланы ветки, солома, и все это сверху покрыто дерюжками, одеялами. Здесь и жили партизаны. Несколько в стороне, в лесной чаще, размещалась хозяйственная часть: тут хранили продукты, приготовляли пищу.
Командир партизанской бригады Григорий Славчук находился здесь же. Это был высокий, плечистый, лет сорока пяти человек с крупными чертами лица. В недавнем прошлом он был здешним секретарем райкома партии, и его все называли запросто Батей. Встретил он Якова сухо.
— Удрал, говоришь?.
— Так точно, удрал.
— А от нас не удерешь?
— Нет, товарищ командир.
— Смотри, кто не оправдает доверия народа, тот не достоин ходить по земле. Понял?
— Повял.
— А теперь накормить, дать отоспаться —-и в путь, за оружием. Это первое крещение. А пока — в отряд «Ураган».
— Есть в отряд «Ураган»! — вытянулся было Яков, приставив руку к виску, но Батя взял его за руку и слегка улыбнулся серыми, вдруг сделавшимися необычно добрыми глазами.
— Козырять будешь перед товарищем Кряж... Завтра познакомишься.
Яков хотел сказать, что он уже познакомился, но Славчук повернулся к подбежавшему низенькому кареглазому подростку, перехваченному поверх пиджака широким охотничьим ремнем, и отдал какое-то распоряжение.
Проходили дни, а лагерь Крауз а не забывался. Даже по ночам Якова преследовали кошмарные сны, будто его снова допрашивает в канцелярии с железными тяжелыми шторами сам Крауз, прижигает горящей папироской губы, вонзает под кожу большие иглы, и кажется ему все мало, — тогда Крауз берет свою трость, накаляет ее до-
красна и, пронзив насквозь Якова, поднимает его, над собой, словно овсяный сноп, и хочет швырнуть, как когда-то они в детстве швыряли за Шолгу с тонких ивовых прутьев глиняные шарики. Яков от ужаса взмахивает руками, что-то кричит и... вскакивает, обливаясь холодным потом. Тихонько, стараясь не разбудить товарищей, он выбирается наружу и долго курит.
После всех испытаний, пережитых в плену, Якову все еще не верилось, что он на свободе, среди своих людей, вместе с Ритой.
Но как бы то ни было, он все еще чувствовал себя неловко, ему казалось, что он в чем-то виноват перед партизанами и находится у них в долгу. И в самом деле: ни удачной разведки, ни приведенного «языка», ни взятых трофеев, даже оружия для себя он еще не достал— какой же из него партизан? Встречая наедине Риту, он нетерпеливо спрашивал:
— Скоро ли дело-то?
— Будет дело, дорогой мой, только собирайся с силами.
— Какие же вам еще нужны силы? — удивлялся Яков. И словно стараясь доказать, что силы у него уже есть, он обхватывал Риту за тонкую талию, поднимал на руки, будто девчонку, худенькую, совсем хрупкую, и, смеясь, шептал: — Вот возьму и заброшу на елку.
— А вот и не забросишь, не забросишь, — смеялась Рита и, обхватив руками шею Якова, прижималась к его груди.
И вот через недельку выдалось такое дело.
Разведка донесла в штаб, что в ближайшую пятницу плосковская полиция собирается в Толокино за продуктами. Партизаны знали, что полицаи одни не ездили, их обычно сопровождал отряд вооруженных солдат, и распотрошить их, как выражались партизаны, будет не так-то легко.
Операция выпала на долю третьего отряда «Ураган».
Вечером Славчук собрал отряд.
— Нелегкая схватка будет, — предупредил он, и сам же добавил: — Но без трофеев не возвращаться. Семья наша растет, а оружия мало.
— Будет оружие, Батя! — ответил за всех командир отряда Колька Бадунь, широкоплечий крепыш, и стал готовиться в дорогу.
В ту же ночь партизаны, вооруженные винтовками, гранатами, и одним стареньким пулеметом направились лесом к месту предстоящей засады. Яков, горбясь под тяжестью пулемета, шел рядом с Ритой, то и дело спотыкался и вытирал на ходу с лица пот. Ему вчера казалось, что он уже набрался сил, но теперь чувствовал, как все еще сказывались лагерные харчи; с непривычки дрожали ноги, ныли плечи.
Часам к семи утра они вышли на опушку леса, заросшую травой. Дальше шло непаханое поле, речка, за речкой—подъем в гору, и на самом холме — деревушка, бочком придвинувшаяся к оврагу и, казалось, чудом уцелевшая от погрома. В пей-то и жили полицаи, и сегодня они по этой дороге должны проезжать.
Партизанский отряд разделился на две группы и залег по обе стороны дороги в густой траве. В лесу, позади отряда, возле дороги оставили дозор — он должен уничтожить вражескую разведку.
Рита установила пулемет, рядом лег Яков и приготовился подавать патроны. Прошло больше часу, и вот от деревни отделились три человека. Это была разведка: солдаты шли гуськом один за другим. С каждой минутой они подходили ближе и ближе. Уж слышен стук сапог, видны лица солдат. Один был молодой и слегка прихрамывал; другой, постарше, все озирался по сторонам, не доверяя тишине. А тишина была такая, что, кро-ме стука сапог приближавшихся солдат да легкого шелеста травы, Яков ничего не слышал. Солдаты взяли винтовки на изготовку. Только последний длиннорукий верзила, забросив винтовку на плечи, по-ребячьи перекинул через нее длинные руки и спокойно шагал за солдатами.
Вот они приблизились. Яков замер, — казалось, в эти минуты дышать было страшно. Он старался плотнее втаиться в землю, стать ниже самой травы, и досадовал, что не додумался вырыть для себя ямку — того и гляди, они заметят его выставившуюся спину — и все пропало. Теперь билась одна мысль: только бы не выдать себя. Но солдаты не заметили партизан, прошли мимо, и у леса верзила с переброшенной за спиной винтовкой обернулся и махнул рукой: путь, дескать открыт. И тотчас же от деревушки двинулись подводы. Не торопясь, они опустились под гору, пересекли речку,
поднялись на поле, ровное, как стол, и сейчас каждая повозка просматривалась отдельно. Яков насчитал семнадцать подвод. Впереди ехавших шли солдаты, человек пять, и тоже с винтовками.
Как только они поравнялись, партизаны открыли огонь. Передняя лошадь рванулась в сторону и, упав, загородила дорогу. Немцы, крича, падали, хватались за автоматы, прятались за повозки, но и там не было спасения. Яков уже подползал к дороге, спустился в канаву, приподнялся на бруствер, поросший травой, выхватил винтовку у убитого немца, зацепился за второго, но лежавший ничком солдат вдруг ожил и всем своим грузным телом навалился на Якова, — и они оба по-катились по песчаному склону в канаву. Рита бросилась на помощь. Цепкие пальцы схватили солдата. за горло, и тот, откинувшись, выкатил глаза, — тем временем Яков скрутил ему руки и, взвалив на себя, потащил его обратно.
Через несколько минут партизаны стали отходить в> лес.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
Елена, не дочитав, закрыла глаза. На минуту она представила себе Михайловку, чем-то напомнившую Теплые Горы. И райисполком, наверное, такой же, и клуб... все, все было. А теперь одни развалины и землянки. И там Виктор. А он писал, что это уже не фронт, и не передовая линия. Как же не фронт, когда такое творится? Скрывает, не хочет меня беспокоить...
Елена потянулась к наушникам, и знакомый голос диктора, — это читал Левитан, — приковал ее внимание:
...Войска крупными силами танков и пехоты при поддержке многочисленной авиации перешли в наступление на занимаемые нашими войсками позиции. Удар наносится в двух направлениях — из района южнее Орла — на Курск и из района Белгорода — на север, также в направлении Курска...
Сидевшая рядом соседка что-то спросила Елену, но та не ответила.
...На Орловско-Курском направлении немецкое командование ввело в бой: 2, 9, 12, 18, 20 и 23 танковые дивизии, 36-ю мотодивизию, 6, 7, 78, 86, 216, 258 и 383 пехотные дивизии. На Белгородском направлении наступают 3, 6, 7, 11 и 19 танковые дивизии, а также танковые дивизии СС «Адольф Гитлер», «Великая Германия», «Райх» и «Мертвая голова», 106, 167, 168, 255, 320, 162 и 332 пехотные дивизии...
...Для поддержки наступления пехоты и танков не-медкое командование стянуло на этот участок фронта многочисленные соединения авиации, взятые не только с других участков советско-германского фронта, но и переброшенные из Западной Германии...
Елена отложила наушники.
— Уж не попер ли опять на нас? — спросила женщина. — Сынок ведь у меня воюет.
— И у меня тоже.
— Муж?
— Муж, — ответила Елена и, отвернувшись, уткнулась лицом в подушку.
Вечером Елена подозвала к себе врача и попросила, чтоб она поскорей выписала ее из родильного дома. Та удивленно взглянула на роженицу и мягким успокаивающим голосом ответила:
— А не рановато, доченька? Две недели минимум надо, а вы всего четвертый день у нас...
— Здоровая я. И чувствую себя хорошо. Дела ведь дома, дела ждут...
Якова Русанова бросили в карцер — холодный сырой подвал. На цементном полу в углу лежал человек в лохмотьях и тихо стонал. Яков подполз, тронул его за руку.
— Что, плохо, браток?
Данила приподнялся, оперся о сырую стену, вытер заросшее рыжей бородой лицо.
— Скоро отмучимся. Курить-то есть?
— Есть, только спички взяли.
— Дай хоть пожую, — и Данила взял маленькую щепотку табаку, положил в рот, пожевал, выплюнул.
На следующее утро, часов в шесть утра, Якова и Данилу после «экзекуции», как называл Крауз очередной «допрос с пристрастием», голодных и избитых вывели из карцера и присоединили к группе смертников. Всего было человек тридцать. Среди них были Павел Нестерович и Люда — та самая девушка, которая носила передачи пленным. Какая судьба привела ее сюда? Хотелось бы узнать, но она стояла впереди Якова человека на три, и ему были видны только стриженый затылок и худенькие плечи, еле прикрытые разодранной красной кофтой.
Пленных охраняли пять человек, вооруженных автоматами. Шли строем по четыре человека. Миновали забор, тополя, маленькую речушку с удивительно чистой и свежей водой. С шоссе повернули вправо по направлению к лесу.
Неужели это последнее утро, — солнечное и такое милое весеннее утро? И эти тополя с молодой листвой, и эта журчащая речка, и глинистый склон, усыпанный золотыми огоньками мать-мачехи, — неужели все это в последний раз?! Вспомнились родной дом, мать, Елена... Где-то над головой прокричали чайки. Яков поднял голову, но здоровенный детина поддал в бок прикладом. Яков сжал кулаки, взглянул в сторону; по краю дороги тянулся мелкий кустарник. «Последняя возможность бежать»,— подумал он, но снова удар в бок заставил отказаться от этого.
Часа через полтора пленных привели в лес, и охранники, выдав лопаты, привезенные следом на лошади, приказали копать яму. Люда узнала Якова и, может, в последний раз улыбнувшись, кивнула головой. Пока пленные копали, прибыли еще три немецких солдата. Охранники курили, что-то болтали меж собой и смеялись. Только один из них, здоровенный, с рачьими глазами, держался обособленно и пристально следил за работой пленных.
Когда яма была готова, всех пленных поставили на ее краю по четыре человека. Здоровенный охранник по-
дошел к первому ряду и выстрелил в Люду. Он выстрелил второй раз, а девушка стояла. Когда он выстрелил в третий раз — Люда мягко опустилась, словно присе-дая, повалилась в могилу, Яков схватил лежащую около-него лопату, резким ударом сшиб охранника с ног, свалил второго и что есть силы бросился в лес. За ним бросились другие пленные. Неожидавшие этого охранники растерялись, схватились за автоматы, послышались выстрелы. Павел Нестерович тут же был убит. Яков убегал все-дальше и дальше, перелез через забор и увидел на дороге запряженную лошадь. На телеге сидел мужчина в темно-зеленом мундире. Яков бросился к нему, ударом в висок опрокинул полицая на дно телеги и, гремя колесами,, поскакал в глубь леса. Несколько позднее он почувствовал, что ранен в шею.
Перевязав шею разорванной рубахой и сменив свои: лохмотья на форму полицая, Яков быстро миновал лес-и выехал в поле.
Пронеслась грузовая машина и обдала «полицая» с перевязанной шеей едкой пылью. Хотелось пить, но Яков, не останавливаясь, торопился вперед. Проехав километров десять, он свернул к сосняку и, бросив лошадь,, скрылся в лесу.
Через день Яков встретил пастуха.
— Слушай, отец, где тут партизаны?
Сухонький, с редкой сивой бородкой, подслеповатый старичок пристально посмотрел на незнакомца и злорадно усмехнулся:
— Какие тут, господин полицай, партизанты.
— Я, отец, не полицай.
— А я и не спрашиваю, кто ты. Мое дело коров пасти, а не партизантов ваших ловить.
Старик взял топор и, не обращая внимания на «полицая», принялся обтесывать березовую плашку.
Дорогу к партизанам найти было не так-то легко. Яков свернул в одну сторону и, обогнув болотце, вернулся к шалашу; повернул в другую сторону — и снова. дорожка привела на прежнее место.
— Слышь, парень, полно глаза мозолить. Ступай своей дорогой.
— Где она, дорога-то? — спросил ослабевший Яков-и упал на колени..— Ради бога, скажи, где дорога? Сил нет больше!
Старик не спеша набил старенькую, с обгорелыми краями, трубку и протянул Якову табак. Руки Якова дрожали, газетная бумага рвалась и табачные крошки сыпались обратно в кисет. Свернув самокрутку, он затянулся; закружилась голова, и он чуть-чуть не упал.
— Ослаб, что ли? — спросил старик и покосился: — А еще полицай.
— Какой я, к черту, полицай.
— Какой... а шкура-то чья?
— Вот она,—Яков стянул с шеи окровавленную тряпку и указал на шею: — Навылет прошита...
— Вижу, вояка тоже... Ты лучше скажи, кто ты такой?
Когда Яков рассказал о себе, о том, как его вели на расстрел и при побеге ранили, и как потом он оглушил полицая и переоделся в его одежду, старик заметно подобрел, достал из корзинки хлеб, картошку.
— Ты думаешь, я не вижу, что шкура-то на тебе не своя. А все же для порядку знать надо. Теперь у кото душонка слаба — быстро перекрашиваются. Ешь, «полицай», — утро вечера мудренее.
Ночью старик проводил Якова через тряскую болотину и на полянке указал тропинку, уходящую в лес.
— Ступай прямиком, не сворачивай. Верст пятнадцать оттопаешь, там другие дорогу укажут.
На рассвете сквозь редкий березнячок показался голубой кусочек. Присмотрелся — палатка. Из-под палатки торчат две пары сапог. «Неужели наскочил на немцев?»
Рядом — потухший костер, ведерко и прислоненная к дереву винтовка. Затаив дыхание, Яков подкрался к дереву и, схватив винтовку, что есть мочи крикнул: — Руки вверх!
И вдруг перед ним выросли две молодые женщины — одна, та, что была пониже ростом, черноглазая, в серой мужской гимнастерке, замахнулась гранатой.
— Ты кто?
— А ты кто?
— Вот кину — и узнаешь, кто. Брось винтовку, ни к чему — холостая.
Женщина в гимнастерке, шагнув к Якову, вдруг замерла: ей показалось в этом худом голубоглазом человеке что-то" знакомое, будто она где-то видела его, но где—
не могла сразу вспомнить. Яков опустил к ногам винтовку и тоже удивленно посмотрел на женщину.
— Никак свои?
— Какие свои?
— Ну, свои, партизаны, значит, — ответил Яков, и вдруг белые ровные зубы женщины напомнили Риту. И глаза — черные, как две спелые смородинки, омытые дождем — тоже были Ритины. Только волосы низко подстриженные, были не как у Риты — в них уже, словно изморозь, пробивалась седина.
— Как звать?
— Яков.
— Яко-о-в... — прошептала черноглазая женщина и вдруг, все поняв, бросилась к нему, ухватилась за плечи, заглянула в лицо, словно хотела сличить, тот ли Яков, каким она видела его в последний раз у железнодорожной кассы.
Да, это была Рита! И Рита, и, к удивлению Якова, Марга — Маргарита, и товарищ Кряж — пулеметчица партизанского отряда «Ураган». Сколько неожиданных новостей узнал Яков в это солнечное утро!
Угощая завтраком, Рита рассказала Якову, что она, как только получила извещение о гибели мужа, ни дня не могла оставаться дома, и вместе с подругами ушла в партизаны.
— Я не раз вспоминала тебя, — призналась Рита. — Очень хорошо, что встретились. Теперь шагай к нашему Бате. Пароль — «Ураган». А мы с Клавкой идем на задание.
— А может, и мне с вами?
— Силенок у тебя не хватит, подкормить надо, — Рита взяла Якова за руку, заглянула в худое, изможденное лицо и припала к его колючему подбородку.
На сотни километров растянулось букское болото, и напрасно гитлеровское командование собиралось оцепить его и переловить всех партизан — сделать это было невозможно. Да и силы немцев были уже не те, как в начале войны, с каждым днем они заметно таяли. Это хорошо понимали партизаны и наносили врагу то здесь, то там
новые ощутимые удары. Повсюду горела земля под ногами немецких оккупантов, и залить этот пожар уже было нельзя..
В глубине леса, на сухом возвышенном месте, выстроились десятки шалашей. Крыши сделаны из еловой я березовой коры, на земле настланы ветки, солома, и все это сверху покрыто дерюжками, одеялами. Здесь и жили партизаны. Несколько в стороне, в лесной чаще, размещалась хозяйственная часть: тут хранили продукты, приготовляли пищу.
Командир партизанской бригады Григорий Славчук находился здесь же. Это был высокий, плечистый, лет сорока пяти человек с крупными чертами лица. В недавнем прошлом он был здешним секретарем райкома партии, и его все называли запросто Батей. Встретил он Якова сухо.
— Удрал, говоришь?.
— Так точно, удрал.
— А от нас не удерешь?
— Нет, товарищ командир.
— Смотри, кто не оправдает доверия народа, тот не достоин ходить по земле. Понял?
— Повял.
— А теперь накормить, дать отоспаться —-и в путь, за оружием. Это первое крещение. А пока — в отряд «Ураган».
— Есть в отряд «Ураган»! — вытянулся было Яков, приставив руку к виску, но Батя взял его за руку и слегка улыбнулся серыми, вдруг сделавшимися необычно добрыми глазами.
— Козырять будешь перед товарищем Кряж... Завтра познакомишься.
Яков хотел сказать, что он уже познакомился, но Славчук повернулся к подбежавшему низенькому кареглазому подростку, перехваченному поверх пиджака широким охотничьим ремнем, и отдал какое-то распоряжение.
Проходили дни, а лагерь Крауз а не забывался. Даже по ночам Якова преследовали кошмарные сны, будто его снова допрашивает в канцелярии с железными тяжелыми шторами сам Крауз, прижигает горящей папироской губы, вонзает под кожу большие иглы, и кажется ему все мало, — тогда Крауз берет свою трость, накаляет ее до-
красна и, пронзив насквозь Якова, поднимает его, над собой, словно овсяный сноп, и хочет швырнуть, как когда-то они в детстве швыряли за Шолгу с тонких ивовых прутьев глиняные шарики. Яков от ужаса взмахивает руками, что-то кричит и... вскакивает, обливаясь холодным потом. Тихонько, стараясь не разбудить товарищей, он выбирается наружу и долго курит.
После всех испытаний, пережитых в плену, Якову все еще не верилось, что он на свободе, среди своих людей, вместе с Ритой.
Но как бы то ни было, он все еще чувствовал себя неловко, ему казалось, что он в чем-то виноват перед партизанами и находится у них в долгу. И в самом деле: ни удачной разведки, ни приведенного «языка», ни взятых трофеев, даже оружия для себя он еще не достал— какой же из него партизан? Встречая наедине Риту, он нетерпеливо спрашивал:
— Скоро ли дело-то?
— Будет дело, дорогой мой, только собирайся с силами.
— Какие же вам еще нужны силы? — удивлялся Яков. И словно стараясь доказать, что силы у него уже есть, он обхватывал Риту за тонкую талию, поднимал на руки, будто девчонку, худенькую, совсем хрупкую, и, смеясь, шептал: — Вот возьму и заброшу на елку.
— А вот и не забросишь, не забросишь, — смеялась Рита и, обхватив руками шею Якова, прижималась к его груди.
И вот через недельку выдалось такое дело.
Разведка донесла в штаб, что в ближайшую пятницу плосковская полиция собирается в Толокино за продуктами. Партизаны знали, что полицаи одни не ездили, их обычно сопровождал отряд вооруженных солдат, и распотрошить их, как выражались партизаны, будет не так-то легко.
Операция выпала на долю третьего отряда «Ураган».
Вечером Славчук собрал отряд.
— Нелегкая схватка будет, — предупредил он, и сам же добавил: — Но без трофеев не возвращаться. Семья наша растет, а оружия мало.
— Будет оружие, Батя! — ответил за всех командир отряда Колька Бадунь, широкоплечий крепыш, и стал готовиться в дорогу.
В ту же ночь партизаны, вооруженные винтовками, гранатами, и одним стареньким пулеметом направились лесом к месту предстоящей засады. Яков, горбясь под тяжестью пулемета, шел рядом с Ритой, то и дело спотыкался и вытирал на ходу с лица пот. Ему вчера казалось, что он уже набрался сил, но теперь чувствовал, как все еще сказывались лагерные харчи; с непривычки дрожали ноги, ныли плечи.
Часам к семи утра они вышли на опушку леса, заросшую травой. Дальше шло непаханое поле, речка, за речкой—подъем в гору, и на самом холме — деревушка, бочком придвинувшаяся к оврагу и, казалось, чудом уцелевшая от погрома. В пей-то и жили полицаи, и сегодня они по этой дороге должны проезжать.
Партизанский отряд разделился на две группы и залег по обе стороны дороги в густой траве. В лесу, позади отряда, возле дороги оставили дозор — он должен уничтожить вражескую разведку.
Рита установила пулемет, рядом лег Яков и приготовился подавать патроны. Прошло больше часу, и вот от деревни отделились три человека. Это была разведка: солдаты шли гуськом один за другим. С каждой минутой они подходили ближе и ближе. Уж слышен стук сапог, видны лица солдат. Один был молодой и слегка прихрамывал; другой, постарше, все озирался по сторонам, не доверяя тишине. А тишина была такая, что, кро-ме стука сапог приближавшихся солдат да легкого шелеста травы, Яков ничего не слышал. Солдаты взяли винтовки на изготовку. Только последний длиннорукий верзила, забросив винтовку на плечи, по-ребячьи перекинул через нее длинные руки и спокойно шагал за солдатами.
Вот они приблизились. Яков замер, — казалось, в эти минуты дышать было страшно. Он старался плотнее втаиться в землю, стать ниже самой травы, и досадовал, что не додумался вырыть для себя ямку — того и гляди, они заметят его выставившуюся спину — и все пропало. Теперь билась одна мысль: только бы не выдать себя. Но солдаты не заметили партизан, прошли мимо, и у леса верзила с переброшенной за спиной винтовкой обернулся и махнул рукой: путь, дескать открыт. И тотчас же от деревушки двинулись подводы. Не торопясь, они опустились под гору, пересекли речку,
поднялись на поле, ровное, как стол, и сейчас каждая повозка просматривалась отдельно. Яков насчитал семнадцать подвод. Впереди ехавших шли солдаты, человек пять, и тоже с винтовками.
Как только они поравнялись, партизаны открыли огонь. Передняя лошадь рванулась в сторону и, упав, загородила дорогу. Немцы, крича, падали, хватались за автоматы, прятались за повозки, но и там не было спасения. Яков уже подползал к дороге, спустился в канаву, приподнялся на бруствер, поросший травой, выхватил винтовку у убитого немца, зацепился за второго, но лежавший ничком солдат вдруг ожил и всем своим грузным телом навалился на Якова, — и они оба по-катились по песчаному склону в канаву. Рита бросилась на помощь. Цепкие пальцы схватили солдата. за горло, и тот, откинувшись, выкатил глаза, — тем временем Яков скрутил ему руки и, взвалив на себя, потащил его обратно.
Через несколько минут партизаны стали отходить в> лес.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37