… Зимой 1977Ц 1978 годов у нас в зоне ЖХ 385/19 был организован (нелегальн
о, разумеется) научный семинар, проходивший по воскресеньям на крыльце с
тарого заколоченного барака. В рамках этого семинара я прочел зэкам неск
олько лекций о первой русской революции и в них впервые сформулировал св
ое отношение к политике и личности Николая II.
Ходим после лекции с демократом Солдатовым и патриотом Осиповым, стемне
ло рано (зима), подслушек во дворе наверняка нет, и обсуждаем на лагерном «
кругу» судьбу последнего российского императора.
Кажется, Ключевского цитировал тогда Осипов: «Монархия была бы лучшей фо
рмой правления, если бы не случайности рождения».
Ц Но тут как раз случайность рождения! Ц горячусь я. Ц Николай был чест
ным, высокоморальным человеком, причем мне он видится личностью волевой
…
Когда я обычно подобное заявлял, собеседники воспринимали мои слова как
оригинальничанье, желание «ученость свою показать». Только через 12 лет н
аткнулся в журнале «Отчизна» на характеристику, сочиненную искусствов
едом Императорского Эрмитажа бароном Николаем Врангелем (старшим брат
ом белого главковерха), лично и по службе неплохо знавшим царя:
«Человек узких мыслей, но широкого их наполнения, ум Ц небольшого круго
зора, всегда непреклонный, почти упрямый и всегда ни в чем не сомневающий
ся. Монарх par excellence, смотрящий на жизнь как на службу, человек, который знал, чег
о он хотел, хотя хотел он слишком многого; мощный властитель, часто с нерус
скими мыслями и вкусами, но с размахом всегда чисто русским. Непреклонны
й, повелительный, непомерно честолюбивый, император во всем, что он делал.
Самодержец в семье, в политике, в военном деле и в искусстве. В последнем о
н мнил себя особым знатоком, каким должен быть всякий в его положении, но п
режде всего и во всем император был военным».
Эта цитата поразила совпадением до мелочей с тем обликом, что сложился п
осле изучения документов его царствования.
Но тогда, у барака, заметив недоверие Осипова, Ц ведь, согласно традицион
ному мнению, Николай погиб из-за слабости, уступчивости, чуть ли не безвол
ия, Ц я пояснил:
Ц Вот мои доказательства. Пятнадцатый год, август. Он берет на себя главн
окомандование и уезжает на фронт. Все министры убеждены, что это ошибка. Н
о он верил, что долг царя быть с теми, кто воюет и умирает за него. Это непрак
тично, негосударственно, губительно, но подумай, Володя, какой верой в сво
ю миссию надо обладать, чтобы принять судьбоносное решение одному проти
в всех! Или Ц семнадцатый год, февраль. От него требуют отречения все кома
ндующие фронтами, начальник генштаба, думские монархисты Ц он держался
один против всех, пока не узнал, что его жена и дети в плену у мятежников. Кт
о бы на его месте в этот момент не уступил?
Говорил я с Осиповым … нет, не с опаской, но с боязнью обидеть. Вл
адимир Николаевич был человеком с мистическим складом характера, с выте
кающей из него верой в заговоры и в таинственные источники великих перев
оротов в истории. Я боялся нечаянно задеть какое-то его чувствительное и
потому уязвимое убеждение Ц поэтому говорить с ним о Николае для меня б
ыло все равно, что по минному полю идти. Ибо главный порок императора как г
осударственного деятеля я видел в том, что, подобно моему лагерному друг
у, он тоже был человеком мистической складки. На мой взгляд, для автократи
и самое опасное, когда благородный, но мечтательный правитель держит кор
мило правления и мешает своим компетентным и практичным помощникам про
водить в жизнь необходимые решения, ссылаясь при этом на «Вышние силы».
Лишь намекнул Осипову: личная порядочность лидера, увы, далеко не всегда
оборачивается достоинством для политики руководимой им страны. Макиав
елли сформулировал следующее «золотое правило» политиков: мораль част
ного лица и государя имеют далеко не совпадающие границы и мудрость поли
тика состоит в нащупывании границ той особой морали, которая обязательн
а не в частной жизни, а в его специфической службе.
Ц Говорить о Николае трудно. Нормальная совесть не позволяет мученика
в чем-либо упрекать. Публично говорить о его вине перед Россией Ц невозм
ожно. Но здесь нас не слышат, разговор среди своих, и скажу вам честно: он оч
ень перед Россией виноват. Не знаю царя, к кому была бы так благосклонна су
дьба, дала таких первоклассных министров: Витте, Столыпина…
Ц Кто был лучше? Ц помню неожиданный вопрос Осипова.
Ц Каждый по-своему. Ц Я понимал, что Осипов хочет услышать: Столыпин, но
лукавить не хотел. Ц Витте шире, это европейский тип министра, с кругозор
ом Бисмарка или Дизраэли. Ему бы получить такое доверие и полномочия, как
ие тем дали их государи, он бы в Европе никому не уступил по историческому
масштабу. А Столыпин мне представляется русским де Голлем, с достоинства
ми и минусами правителей этого типа. Тоже очень крупный был человек! С так
ими слугами Ц проиграть империю!
Товарищи молчат.
Ц Вы оба возглавляли организации и знаете, как трудно ваш народ сдвинут
ь в новый исторический поток. А ведь империя стояла не шесть десятилетий,
как СССР, а три века. Население преимущественно мужицкое, а земледельцу и
всюду-то в мире не до политики, только не мешай ему хозяйствовать на земле
. Нужны были огромные, непредставимые обычному уму ошибки правителя, что
бы в подобной стране произошла революция. Он был благородным человеком,
но очень виноват перед Россией …
Разговор замер. Прошло 13 лет. Я по-прежнему молчал, хотя продолжал думать о
судьбе и гибели последнего царя. Наверно, счел бы правильным для себя мол
чать и дальше, если бы в новой, перестраивающейся России не возникла Ц уж
е без меня Ц дискуссия об убийстве Романовых летом 1918 года на Урале.

Глава 4
ПИСАТЕЛЬ АСТАФЬЕВ И МАТЕМАТИК ШАФАРЕВИЧ

Предвидение Бориса Бруцкуса сбылось: прошли десятилетия и трагедия Ром
ановых вернулась в Россию, став важным элементом ее возрождающегося общ
ественного сознания.
Лишь в 1986 году началась реальная перестройка, а уже к началу следующего, 1987-
го, пришли в Израиль такие вести:
«Две главные сенсации осеннего сезона в Москве Ц это фильм грузинского
режиссера Тенгиза Абуладзе «Покаяние» и переписка Натана Эйдельмана с
Виктором Астафьевым. Она разлетелась по Москве в десятках, а то и сотнях м
ашинописных экземпляров, старожилы не упомнят такого … »
Вслед за Москвой она облетела и всю эмигрантскую русскоязычную прессу: н
е было печатного органа, который ее не опубликовал бы, на худой конец, не п
освятил ей статью.
Натан Эйдельман представился адресату: «Историк, литератор, еврей, москв
ич, специалист по русской истории XVIII-XIX вв.» Был он лучшим мастером историче
ской публицистики в России.
Его корреспондент, Виктор Астафьев, как сказано в самиздатском отклике н
а их переписку, «в рекомендациях не нуждается … Его книги выхо
дят часто и на прилавках не лежат. Пожалуй, его можно назвать одним из самы
х читаемых и почитаемых у нас современных писателей. Что особенно интере
сно Ц популярен Астафьев у весьма им не любимых (скажу так, в общем-то, мяг
ко скажу) столичных интеллигентов и евреев.»
Началась переписка с того, что восхищенный достоинствами астафьевской
прозы («лучшие за многие десятилетия описания природы … В «Пр
авде» он сказал о войне, как никто не говорит.
Главное же Ц писатель честен, не циничен, печален, его боль за Россию наст
оящая и сильная»), Натан Эйдельман счел нужным высказать, что прежде всег
о он считает опасным на духовном пути писателя:
«Не скрывает Астафьев и наиболее ненавистных, тех, кого прямо или косвен
но считает виноватыми. Это интеллигенты Ц дармоеды, «туристы», кто орет
«по-бусурмански», москвичи, восклицающие: «Вот когда я был в Баден-Бадене
». Наконец, инородцы… Итак, интеллигенты, москвичи, туристы, толстые Гогии
, Гоги Герцевы, косомордые, еврейчата, наконец, дамы и господа из литфондов
ских домов. На них обрушивается ливень злобы, презрения, отрицания.» И дал
ее историк напоминает писателю про «главный закон российской мысли и сл
овесности»:
« … размышляя о плохом, ужасном, прежде всего, до всех сторонних
объяснений, винить себя, брать на себя; помнить, что нельзя осв
ободить народ внешне более, чем он свободен изнутри.»
В ответ быстро получил письмо:
«Натан Яковлевич!
… На ваше черное, переполненное не просто злом, а перекипевшим
гноем еврейского высокоинтеллектуального высокомерия (вашего привычн
ого уже «трунения»), не отвечу злом, хотя и мог бы …
Более всего в вашем письме поразило скопище зла … Хорошо хоть
фамилией своей подписываетесь, не предаете своего отца … Поже
лаю вам того же, чего пожелала дочь нашего последнего царя, стихи которой
были вложены в Евангелие: «Господь! Прости нашим врагам. Господь! Прими и и
х в объятья.» И она, и сестры, и братец, обезножевший окончательно в ссылке,
и отец с матерью расстреляны, кстати, евреями и латышами, которых возглав
лял отпетый, махровый сионист Юрковский.
Так что в минуты утишения души стоит подумать и над тем, что в лагерях вы н
аходились и за преступления Юрковского и иже с ним, маялись по велению Вы
сшего Судии, а не по развязности одного Ежова.
Как видите, мы, русские, еще не потеряли памяти, и мы все еще народ Бол
ьшой, и нас еще мало убить, надо и повалить.»
Эйдельман откликнулся:
«Виктор Петрович, желая оскорбить Ц удручили. В диких снах не мог вообра
зить в одном из властителей дум столь примитивного, животного шовинизма
, столь элементарного невежества. Дело не в том, что расстрелом царской се
мьи (давно усыновлено, что большая часть исполнителей была екатеринбург
ские рабочие) руководил не сионист Юрковский, а большевик Юровский. Сион
исты преследовали, как Вам, очевидно, неизвестно, совсем иные цели Ц созд
ание еврейского государства в Палестине … Дело даже не в логи
ке «Майн кампф» о наследственном национальном грехе, хотя, если мой отец
сидел за «грех Юрковского», тогда ваши личные беды, выходит, плата за разд
ел Польши, унижение «инородцев», еврейские погромы и прочее …
Главное: найти в моем письме много зла можно было лишь в цитатах. Ваших цит
атах, Виктор Петрович.»
Прочитав эту переписку, я парадоксальным образом сочувствовал писател
ю, а не историку Ц парадоксальным, ибо по внутренней сути я близок именно
к Эйдельману, которого как автора и любил, и ценил. Его главный просчет, по
моей оценке, состоял в том, что хотя Эйдельман декларировал свое еврейск
ое происхождение («Хорошо хоть фамилией своей подписываетесь, не предае
те отца своего», Ц отметил Астафьев), но воспринимал этот факт как анкетн
ый, а реально ощущал себя обычным русским литератором, не понимая искрен
но, что Астафьев его таким не считал и, главное, имел право не считать! Ибо х
отя верно, что очень многое в нашей судьбе зависит от личного выбора, но Ц
не все ведь: в каждом поколении мы завершающее звено в той бесконечной це
пи времени, которую однажды в Пасхальную ночь увидел мысленным взором ге
рой чеховского рассказа «Студент». Воля наших предков к жизни, их инстин
кт к продолжению себя в потомстве воплотились и в Эйдельмане, и во мне в сп
ецифическом наборе неразрушимых генов Ц невероятно трудно эту крепос
ть наследственности как-то взорвать!
Несовпадение национальных ментальностей отразилось в их переписке, в ч
астности, по вопросу, которым я здесь занимаюсь: о гибели царской семьи. «Д
авно установлено, что большая часть исполнителей была екатеринбургски
е рабочие … Расстрелом царской семьи руководил не сионист Юрк
овский, а большевик Юровский» Ц и далее эйдельмановское («привычное уже
вам трунение»), мол, якобы неизвестно Астафьеву, кто такие сионисты
… Знает он все, отлично знает, но термином «сионист» прикрывал непри
личное в те годы для употребления в СССР, казавшееся оскорбительным для
его адресата слово Ц «еврей». Вы, мол, евреи, расстреляли царя и девушек, и
обезножевшего мальчика Ц а они, погибшие, и мы, христиане, вас простили!
Сами видите, опасения Бруцкуса насчет нового «кровавого навета» начали
оправдываться, если подобную идею разделял один из тех, кого историк Эйд
ельман назвал «властителем дум».
Тогда-то мне и захотелось задать Эйдельману вопрос: кем и когда, Натан Яко
влевич, было «давно установлено, что большая часть исполнителей» оказал
ись не латышами и евреями, а екатеринбургскими рабочими? Кто это, собстве
нно, знал, кроме Вас? Я, например, человек, всю жизнь изучавший русскую исто
рию, впервые прочитал об этом в Вашем письме к Астафьеву. Еще более усилил
ся мой интерес примерно через два года Ц после прочтения в тель-авивско
м журнале «22» работы крупнейшего современного математика и видного в пр
ошлом диссидента Игоря Шафаревича «Русофобия». Излагая в ней свою конце
пцию философии истории, он, правда, оговорил, что «мысль, что «революцию де
лали одни евреи», Ц бессмыслица, выдуманная, вероятно, лишь затем, чтобы
ее проще было опровергнуть. Более того, я не вижу никаких аргументов в пол
ьзу того, что евреи вообще «сделали» русскую революцию, хотя бы в виде ее р
уководящего меньшинства» … Но одновременно математик отмет
ил «большую концентрацию еврейских имен в самые болезненные моменты, ср
еди руководителей и исполнителей акций, которые особенно резко перекра
ивали жизнь, способствовали разрыву исторических традиций, историческ
их корней», и, доказывая, привел несколько примеров, главным из коих являе
тся следующий:
«Особенно ярко эта черта выступает в связи с расстрелом Николая II и его се
мьи … Николай ii был расстрелян именно как царь, этим
ритуальным актом подводилась черта под многовековой эпохой русской ис
тории, так что сравнивать это можно лишь с казнью Карла I в Англии и Людови
ка XVI во Франции. Казалось бы, от такого болезненного, оставляющего след во
всей истории действия представители незначительного этнического мень
шинства должны были бы держаться как можно дальше. А какие имена мы встре
чаем? Лично руководил расстрелом и стрелял в царя Яков Юровский, председ
ателем местного Совета был Белобородов (Вайсбард), а общее руководство в
Екатеринбурге осуществлял Шая Голощекин. Картина дополняется тем, что н
а стене комнаты, где происходил расстрел, было обнаружено двустишие из Г
ейне о царе Валтасаре, оскорбившем Иегову и убитом за это.»
Оставляя оценку гипотез Шафаревича «на потом», отмечу лишь, что «Русофоб
ию» можно сравнить с рукописью по математике, где в каждой главке есть лю
бопытные и возбуждающие воображение задачи, но постоянно встречаются о
шибки в арифметических вычислениях. Переводя это сравнение на язык исто
рика, скажу, что автором «Русофобии» называются не те фамилии, должности,
даты, действия Ц не говоря о более деликатных материях, вроде толковани
я человеческих мотивов в ходе исторического процесса. Например, Шафарев
ич не чувствует, что в душах «представителей незначительного этническо
го меньшинства», насчитывавшего тогда примерно шесть с половиной милли
онов человек, российский император занимал место такого же законного и т
радиционного их светского повелителя, как для своих православных подда
нных. Продолжая его собственную историческую аналогию, представьте сег
одняшнего французского мыслителя, отрицающего право гугенотов или гор
ожан Страсбурга принимать участие в суде Конвента 1793 года!
Надеюсь, теперь читатель почувствует (к чему я и вел его сюжетами предыду
щих главок), почему мной была сразу заказана машинописная рукопись Борис
а Бруцкуса из университетского архива. Ведь он был современником роковы
х событий 1918 года! А прочитав его сочинение, я уже взялся за собственное рас
следование Ц изучение того, что же подлинно происходило внутри и вокруг
Дома особого назначения, за историю не только самого преступления, но и с
ледствия по данному делу.
Не буду строить повествование по законам детектива, интригуя читателя «
загадкой архивной рукописи» до финала. Начну, наоборот, с ошеломившего м
еня ее основного вывода.
Изучив все доступные к середине 20-х годов источники и исследования, особе
нно главные Ц два тома «Убийства царской семьи на Урале» колчаковского
министра генерала Михаила Дитерихса, книгу Роберта Вилтона «Тhе Last days оf the Romanovs
», книгу следователя по этому же делу Николая Соколова «Убийство царской
семьи», Бруцкус пришел к неопровержимому для себя заключению: версия ца
реубийства, разработанная в военно-юридических кругах колчаковского п
равительства, оказалась сфабрикованной фальшивкой, служившей идеологи
ческим целям определенной общественной группы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46